Глава 3

Хависа Фицуорин открыла сонные глаза. Было утро – по крайней мере, ей так показалось: из спальни через полог кровати проникали приглушенные звуки. Зимой, когда все ставни запирали от непогоды, трудно было отличить день от ночи.

Глаза у нее припухли и слезились, а во рту было сухо: расплата за слишком бурное празднование Двенадцатой ночи. Накануне они откупорили бочонок своего лучшего гасконского вина, а от танцев у Хависы разгорелась жажда.

– Кажется, я здесь единственный сильный человек, которому любое спиртное нипочем, – прошептал ей в ухо муж, когда они проносились мимо друг друга, танцуя неистовый кароль.

Он сильно развеселился от вина, хотя, похоже, и впрямь нисколько не опьянел.

– Докажи, – рассмеялась в ответ Хависа, и дыхание ее вдруг участилось, а лоно потяжелело от желания.

И он доказал. Хависа не настолько захмелела, чтобы не помнить жар его губ на своих грудях, дразнящую игру языка и крепкую мужскую силу, заставлявшую ее тело растворяться в блаженном ликовании.

Между ними всегда было так, за что Хависа неустанно благодарила Бога в молитвах. Браки заключались ради выгодных альянсов, ради получения земель и богатства, с целью приобрести влияние, но никогда – из-за любви. С Фульком, которого за смуглый цвет лица прозвали Брюнином, Хависа была знакома еще с тех времен, когда он был оруженосцем ее отца. Они росли под одной крышей и дружили с самого детства. А потом повзрослели и полюбили друг друга. К счастью, их родители пришли к взаимному соглашению: такой брак вполне устраивал обе стороны. Но это было, скорее, счастливое исключение из правила: подобное случалось чрезвычайно редко.

Муж лежал на копне ее рыжих волос. Закусив губу, Хависа нежно вытянула волосы из-под его плеча. Брюнин что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Тело его было горячим, как жаровня, и это обжигающее тепло составляло приятный контраст с воздухом, холодившим ее обнажившееся плечо.

– А они разве еще не проснулись? – громким шепотом нетерпеливо спросил детский голосок.

– Тссс! Нет, мастер Иво. Вы же знаете, нельзя беспокоить маму с папой, когда полог кровати задернут, – строго пояснила мальчику Перонелла, старшая служанка Хависы.

– Но мне очень надо! Мне нужно сказать им кое-что важное.

– Не сейчас, – твердо ответила служанка.

Хависа тихонько улыбнулась. Закрытый полог был священной границей, и нарушать их уединение никому в доме не дозволялось. Это правило установили на следующий день после первой брачной ночи, когда гостям была продемонстрирована окровавленная простыня как доказательство невинности Хависы и способности Брюнина лишить ее девственности. С того самого момента Брюнин неизменно настаивал, что все происходившее за пологом, будь то сон, беседа или соитие, – интимное дело мужа и жены, не предназначенное для посторонних глаз, включая их собственных отпрысков.

– Но они же проснулись, я только что слышал папин голос.

– О Господи! – пробормотал Брюнин, не отрывая губ от шеи жены, и перекатился на спину.

Хависа села. В висках тихонько стучало. Она порылась в одеялах, отыскала сорочку, небрежно отброшенную накануне ночью, с трудом натянула ее на себя. После чего отдернула полог.

Свечи разгоняли мрак в спальне тускло мерцающим золотым светом, и в комнате было тепло. Глянув на потускневшие угли в обеих жаровнях, Хависа поняла, что они горят уже почти час. Стало быть, утро в разгаре и мессу она пропустила.

Иво и Перонелла с упрямым видом, уперев руки в бока, стояли друг против друга возле платяного шкафа.

– Смотри! – закричал мальчик, торжествующе показывая пальцем. – Они проснулись, я же говорил!

Перонелла повернулась к кровати.

– Только потому, что ты их разбудил, – сердито сказала она и сделала книксен. – С добрым утром, мадам.

Хависа что-то пробормотала в ответ и откинула волосы с глаз. Отблеск свечей играл на ее пышных локонах, придавая им красно-каштановый цвет. За пологом ворочался Брюнин.

– Ну, что случилось? Это так важно, что нельзя подождать? – спросила она у своего четвертого сына, благодарно принимая от Перонеллы кубок разбавленного водой вина.

Иво нетерпеливо прыгал с ноги на ногу. Не зря отец прозвал его блохой.

– Фульк приехал, – объявил он, и по его веснушчатому лицу расползлась широкая улыбка.

Хависа чуть не подавилась вином.

– Что?

– Я пошел на конюшню, причесать Комету, а Фульк как раз во двор въезжает. Он с собой друга привез: зовут Жан, и у него есть лютня. Они сейчас оба в зале, сели завтракать.

Хависа смотрела на сына, а в голове ее, тяжелой после вчерашнего, галопом проносились мысли. Она знала, что двор проводит Рождество в Виндзоре, который находится менее чем в двух днях пути от их дома, но не слишком надеялась, что Фульку удастся навестить родных. Король Генрих был известен тем, что не оставался на одном месте дольше нескольких ночей, а обязанностей у оруженосца было немало. Она даже послала Фульку новый плащ и коробочку засахаренных фруктов, понимая, что вряд ли увидит старшего сына раньше Сретения.

– Что, интересно, Фульк здесь делает? – удивилась она вслух.

– Так спроси его самого! – Муж появился из-за полога и, почесывая бороду, побрел к отхожему месту.

– Фульк сказал, что у него есть новости. – Иво сделал стойку на руках и рухнул на устланный тростником пол.

– Это понятно, – кивнул Брюнин, глядя вниз на струйку мочи. – Вопрос только, что за новости.

– Я потому за вами и пришел! – Иво снова встал на руки. – Он не хочет говорить, пока вы не придете.

– Осторожно, жаровня! – воскликнула Хависа, когда ноги мальчика приземлились в опасной близости от кованого металла.

Она допила разбавленное вино и открыла платяной шкаф.

– Наш старший сын весь в тебя, – сказала она Брюнину. – Нет бы заранее письмо написать, все толком объяснить. А у него сплошные сюрпризы: выпускает их, словно кроликов из садка.

Она выбрала платье из зеленой, словно еловая хвоя, шерсти с темно-желтой тесьмой. Брюнин обернулся и, лукаво сверкнув глазами, поинтересовался:

– А твое своеволие, стало быть, в этот плавильный котел не попало?

Хависа фыркнула и подняла руку, чтобы Перонелла затянула ей шнуровку на платье.

– Разве Церковь не учит нас, что семя закладывает мужчина, а женщина – всего лишь сосуд?

– Ну, положим, вино впитывает вкус дуба, в котором оно вызревает, – парировал Брюнин.

Хависа состроила ему рожу, и Иво хихикнул. Мать отослала мальчика сообщить, что они сейчас придут, а сама уложила волосы в сеточку и надела поверх покрывало с ободком.

Брюнин тем временем тоже облачился в одежды. Застегнув пояс, он открыл дверь и пропустил супругу вперед.

– Пошли узнаем, что натворил этот негодный мальчишка, – сказал он.

– Хорош мальчишка! Ты, между прочим, сам подарил ему на день рождения щит для взрослого воина, – напомнила Хависа и, тронув мужа за руку, предупредила: – Фулька не было с нами десять месяцев, и пребывание при дворе наверняка оставило на нем свой отпечаток.

– Но он все равно по-прежнему мой сын, так ведь? – хмыкнул Брюнин.

– Вот именно, – подтвердила Хависа, покинула спальню и пошла впереди него в зал.

Фульк сидел на придвинутой к очагу скамье, вытянув к теплу длинные ноги. Он так и не расстегнул свой новый плащ. Рядом расположился красивый незнакомый юноша, которого вполне можно было принять за члена семьи: такая же смуглая кожа, такие же карие глаза и темные волосы. Как и сказал Иво, при нем была лютня. Однако Хависа, бросив на гостя лишь беглый взгляд, сейчас потрясенно разглядывала своего старшего сына. И надо признать, было чему удивляться.

Мягкие черты детского лица каким-то чудом трансформировались в воинственный профиль, так явственно напомнивший Хависе ее собственного отца, что она чуть не ахнула. Все, что осталось в Фульке от Фицуоринов, – это тяжелые, цвета воронова крыла волосы и подвижные брови. Все остальное было унаследовано исключительно от материнского рода: даже совсем еще недавно ровные и симметричные линии тонкого носа сменились другими – ну вылитый Джоселин де Динан Ламборнский, его израненный войнами героический дед.

Увидев ее, Фульк вскочил на ноги:

– Мама!

– Господи Иисусе, да ты еще больше вырос! – вскричала Хависа и обхватила его руками. Для женщины она была высокой, но Фульку едва доставала макушкой до ключицы. Пригнув к себе голову старшего сына, она поцеловала его в обе щеки, а потом провела пальцем по переносице. – Что случилось? Кто это тебя так?

– Именно про это я и собираюсь вам рассказать, вернее, не только про это. – Он высвободился из ее крепких объятий, чтобы обнять отца. – Нас отпустили сюда погостить на пару дней.

Тут Хависа, вспомнив об обязанностях хозяйки, повернулась к товарищу сына, который тоже поднялся. Он был чуть старше Фулька, лет семнадцати-восемнадцати, жилистый и не такой высокий.

– Жан де Рампень, оруженосец лорда Теобальда Уолтера, – представился юноша, не дожидаясь ее вопроса, и, демонстрируя безупречные манеры, склонился поцеловать даме руку.

– Добро пожаловать, – сердечно ответила Хависа. – Жаль, что вас обоих не было здесь во время рождественских праздников.

Она обвела рукой зал, где слуги снимали со стен еловые ветки, а прачка собирала со столов льняные скатерти и салфетки.

– Большой интерес отмечать праздники с родителями, когда можно хорошенько покутить при дворе! – полушутя возразил Брюнин. – Я в их возрасте своего не упускал.

Он приветствовал Жана де Рампеня энергичным рукопожатием.

– Папа, мы бы с радостью приехали раньше, но получили разрешение только вчера вечером. – Фульк сел на скамью, но тут же, как собака, не находящая себе места, снова встал и повернулся кругом. Потом откинул волосы со лба, так напомнив этим жестом своего отца, что у Хависы больно сжалось сердце. – Мне столько всего надо вам рассказать, что я даже не знаю, с чего начать.

– Лучше всего с самого начала, – посоветовал Брюнин. – И если история твоя будет долгой, можно заодно перекусить.

Он жестом пригласил их к помосту, где на чистой льняной салфетке стояли тарелки с хлебом и сыром, а также кувшин с элем.

Юноша кивнул.

– Да, так, наверное, будет лучше, – задумчиво произнес он.

Фульк видел, как по мере его рассказа о происшествии с шахматной доской лицо отца становится все более суровым.

– По-другому я поступить просто не мог, – заключил он.

– Мог, – мрачно ответил Брюнин. – Можно было огреть Иоанна так, чтобы он больше не поднялся.

Сын был поражен.

– Но я думал, что ты отправил меня служить при дворе, поскольку прежде всего рассчитывал вернуть Уиттингтон?

– Да за кого ты меня принимаешь? – Сердито сверкнув глазами, отец отодвинул блюдо и налил себе вина. – Конечно, я хочу вернуть Уиттингтон, но справедливо и честно. Раболепствовать ради этого я сам не стану и сыновьям своим не позволю. – Взгляд его скользнул по лавке, где пятеро младших мальчуганов затаив дыхание слушали беседу взрослых. – Ты бы гораздо больше меня рассердил, если бы позволил Иоанну уйти безнаказанным.

– Я не знал, как ты воспримешь эту новость, – неуверенно произнес Фульк.

Брюнин вздохнул:

– Может быть, я взвалил на твои плечи слишком тяжелую ношу. Уиттингтон – это моя забота. Он не будет принадлежать тебе, пока я не умру, и, с Божьей помощью, этого не произойдет, пока ты не возмужаешь и поместье снова не окажется у нас.

Фульк почтительно улыбнулся. Ему не хотелось думать о том, что отец может умереть. В отличие от сыновей короля Генриха, он не испытывал желания вырвать бразды правления из рук старших. Всему свое время.

Брюнин поставил кубок и вытер губы:

– Ты до сих пор при дворе. Так что, как я понимаю, буря миновала? Все утряслось?

– До известной степени, – неопределенно помахал рукой Фульк. – Я больше не вхожу в число личных слуг принца Иоанна, но по-прежнему обучаюсь вместе с ним. – Он глянул на Жана, который молча ел, не принимая участия в разговоре. – Сейчас я служу оруженосцем у лорда Теобальда Уолтера. Он племянник Ранульфа де Гланвиля и личный наставник принца Иоанна по фехтованию.

– Я знаю Теобальда Уолтера и его род, – сказал отец, – хотя и не слышал, что он стал королевским наставником. Думаю, это произошло не без влияния Ранульфа. Положение позволяет ему оказывать своим родственникам солидные услуги. Я это вовсе не к тому, что Теобальд Уолтер не достоин своей должности, – прибавил Брюнин, увидев, что Жан поднял голову от тарелки. – Он умелый фехтовальщик, да и голова у него на плечах есть, но, сами знаете, для продвижения по службе зачастую гораздо нужнее связи и благоприятное стечение обстоятельств. – Он повернулся к Фульку. – По чьему наущению ты переменил службу?

– Лорд Теобальд подумал, что так будет лучше, – ответил Фульк. – И все согласились. – Он стиснул зубы, чувствуя, что надвигается буря.

– Так, – процедил отец. – И при этом никто не позаботился спросить мое мнение о будущем сына или хотя бы сообщить мне.

– Папа, прошло всего несколько недель. Я бы обязательно написал, но подвернулась возможность приехать и рассказать все тебе лично, – пояснил Фульк, твердо выдержав взгляд отца. – Я принял решение перейти к лорду Уолтеру по своей доброй воле.

– Ах вот как? – прищурился Брюнин. – Интересно, что знает о мире пятнадцатилетний юнец?

– Больше, чем он знал месяц назад, – ответил Фульк, не отводя глаз, хотя под ложечкой у него засосало. Он понимал, что нарывается на порку. Слово отца всегда было законом, и Фульк никогда не оспаривал этого, потому что так уж все устроено в мире: почитать и повиноваться. – И уж в любом случае, – храбро продолжил он, – я в состоянии понять: гораздо лучше служить оруженосцем у лорда Уолтера, чем оставаться товарищем принца Иоанна.

Мать тронула Брюнина за рукав и, наклонившись, что-то прошептала ему на ухо. Фульку показалось, что он расслышал слова «щит» и «взрослый мужчина».

Еще секунду лицо отца оставалось по-прежнему суровым, но постепенно складки на лбу стали разглаживаться, и вот уже в карих глазах зажглась лукавая искорка.

– Если лорд Уолтер выбрал тебя и ты согласился взять его в наставники, то, полагаю, я должен уступить твоему желанию, поскольку мое собственное решение – обеспечить сыну место в покоях Иоанна – оказалось неверным.

– Лорд Уолтер – настоящий мастер своего дела, сэр, – подал голос Жан. – Недаром король, выбирая учителя фехтования для принца Иоанна, предпочел его всем прочим кандидатам. Мой господин строгий, но справедливый. И к тому же он племянник самого юстициария.

– Я не глупец и, благодарение Богу, еще не впал в старческое слабоумие, чтобы всего этого не знать, – сказал Брюнин. Глаза у него еще сохранили веселость, но голос уже стал предостерегающе резким.

– Конечно, сэр, – смиренно опустил глаза Жан. – Я только хотел заверить вас, что у Фулька не будет причин жалеть о перемене, которая с ним произошла.

Фульк-старший кивнул:

– Посмотрим. – Он скрестил руки на груди. – А скажи-ка мне, Жан, вот что: ты бы умер за своего лорда?

– Нет, сэр, – без колебаний ответил Жан. – Это невозможно.

– Невозможно? Но почему? – Брови Брюнина исчезли под густой челкой.

– Да потому, что он бы мне этого просто-напросто не позволил. Уж скорее лорд Уолтер сам бы заслонил меня собой.

– Ну просто образец добродетели! – хмыкнул отец и снова повернулся к сыну. – Выходит, я должен смиренно благодарить Господа за эту перемену в твоей жизни?

Фульк покраснел, почувствовав нотку сарказма:

– Отец, я рад, что стал оруженосцем Теобальда Уолтера, но это лишь одна из причин, по которой мне разрешили съездить домой. И даже не главная, если уж на то пошло.

– Вот как?

Фульк кашлянул:

– Как только утихнут зимние метели, мы поедем в Ирландию.

– В Ирландию! – с испугом глянула на него мать. – Зачем?

– Король Генрих отдал ее во владение Иоанну, – пояснил Фульк. – Принц должен отправиться туда и принять присягу на верность от глав ирландских кланов и от нормандских поселенцев.

Он знал, какой все представляли себе Ирландию: дикое место, куда надо долго плыть через полное опасностей холодное темное море. В Ирландии вечно идет дождь, повсюду сплошные болота, а живут там задиристые босоногие воины, еще менее цивилизованные, чем лесные звери. Ими до некоторой степени управляет группа нормандских поселенцев, чья репутация не намного лучше, чем у дикарей, над которыми они формально властвуют.

– Это еще ничего, – вновь вмешался Жан. – Вместо Ирландии мы вполне могли отправиться в Святую землю: нашему Генриху был предложен трон Иерусалима, поскольку их король заживо гниет от проказы и может скоро умереть. Генрих, правда, отказался, но Иоанн сделал стойку, словно пес, приметивший на колоде мясника бесхозную мозговую косточку.

– Могу себе представить: Иоанн, король Иерусалимский! – Брюнин чуть не поперхнулся.

– Генрих сказал, что Иоанн слишком молод и неопытен для столь ответственной должности, но, мол, если он хочет испытать вкус власти, то может взять себе Ирландию.

– Так что вместо Иерусалима младший сын Генриха отправится в Ирландию, и там для него уже мастерят корону из золота и павлиньих перьев, – заключил Фульк. – Лорд Уолтер поедет в его свите.

– Сомневаюсь, что принц Иоанн подходит на роль короля где бы то ни было, – давясь со смеху и вытирая слезы, проговорил Брюнин, – но для тебя это будет хороший опыт.

– Значит, одобряешь?

– Да. У валлийцев и ирландцев много общего. Их земли неприступны для крупных армий, а все их богатство – лошади и скот. К тому же они подчиняются вождям мелких кланов. Когда ты станешь взрослым, тебе придется унаследовать наши приграничные феоды и управлять ими, так что поездка в Ирландию пойдет тебе только на пользу.

– Не понимаю, с какой стати Фульк должен ехать в Ирландию, чтобы узнать побольше о валлийцах? – нервно спросила Хависа.

Брюнин нежно сжал ей ладонь:

– Ты сама знаешь: все ястребы улетают из гнезда. Но сперва птенцам нужно опробовать и разработать крылья, иначе как они смогут парить и охотиться?

– Мама, ты что, не хочешь, чтобы Фульк поехал в Ирландию? – прямо спросил Уильям, их второй сын. Ему было тринадцать лет, и он сам рвался встать на крыло.

Хависа помолчала, потом, подняв голову, взглянула Фульку в глаза и выжала из себя улыбку:

– Конечно, он должен ехать. Отец прав.

Фульк посмотрел на мать с любопытством. Она ответила так только для видимости. Разумеется, Хависа не хотела, чтобы старший сын отправился в Ирландию.

– Мама?

– В дорогу тебе потребуются теплые котты, – тихо произнесла она. – Сегодня сниму мерку. С тех пор как я шила котту, которая сейчас на тебе, ты вырос почти на целый палец.

Голос у нее был глухой и прерывистый. Казалось, бедняжка вот-вот заплачет. Извинившись, она покинула помост.

Фульк посмотрел на отца, ожидая объяснений, но Брюнин только развел руками и покачал головой.

– Вот и попробуй разобраться в женской логике, – сказал он. – Мама предупреждает меня, чтобы я ненароком не задел твою гордость, поскольку ты уже почти взрослый мужчина, но при этом рыдает при одной только мысли, что ты перестал быть ребенком.

– Когда я отправлялся служить при дворе, мама не плакала, – заметил Фульк.

– У тебя на глазах – нет, но тайком она пролила немало слез. – Брюнин нахмурился. – Думаю, для женщины труднее всего отпустить из гнезда первенца и самого младшего сына, – сказал он. – К тому же королевский двор хоть и бывает порой не самым спокойным местом, но все-таки в десятки раз безопаснее дикой варварской страны, куда надо плыть морем.

– Мне пойти к маме, чтобы утешить ее? – спросил Фульк, готовый и впрямь сделать это, хотя и без особого удовольствия.

Мать всегда казалась ему прочнее стали, он и подумать не мог, что она тоже может испытывать страх. Поскольку именно мама внушила старшему сыну, что не стоит бояться неведомого и надо быть готовым к любым испытаниям, он всегда считал, что сама она неуязвима. Фульк не представлял, что можно сказать матери в этой ситуации, чтобы утешить ее. Только заверить родительницу, что в Ирландии его не поджидает никакая опасность. Эх, зря он рассказал ей о происшествии с шахматной доской!

– Нет, дай маме время взять себя в руки и успокоиться, – ответил отец. – Успеете еще поговорить, пока она будет снимать с тебя мерки для новой котты.

– А мне тоже сошьют новую котту, – громко заявил Уильям. – Я тоже буду оруженосцем и скоро уеду.

Радуясь смене темы, Фульк повернулся к брату:

– Куда же?

Сколько Фульк себя помнил, Уильям всегда хотел быть рыцарем, носить кольчугу и меч. Это были не просто мальчишеские мечты, а настойчивая одержимость, почти как у взрослого.

– В замок Каус, к Роберту Корбету, – сказал Уильям, задрав подбородок от гордости. – А еще у меня будет новый пони.

Фульк заинтересованно присвистнул. Лорд Роберт Корбет был соседом Фицуоринов и пользовался определенным влиянием в приграничных землях. Он даже являлся их сюзереном и передал им в обмен на вассальную клятву несколько феодов, в число которых входила и одна из основных резиденций Фицуоринов в Олбербери. И, кроме того, семейство Корбет было прочно связано с родом королей Гвинеда. Хотя в Каусе Уильям и не приобретет лоск, свойственный двору Генриха, однако воспитание получит прекрасное.

– Я тоже поеду, – заявил одиннадцатилетний Филип, чтобы не отстать от других.

Он был более тихим и задумчивым, чем Уильям и Иво, и менее порывистым. К тому же Филип, единственный из всех братьев, мог похвастаться медно-рыжей шевелюрой, унаследованной от матери, урожденной де Динан; у всех остальных детей в семье волосы были черные, цвета воронова крыла.

– Да неужели? – Фульк удивленно поднял брови и улыбнулся.

– И я, и я! – закричал маленький Ален, явно не понимая, о чем говорят старшие, но решив на всякий случай тоже напомнить о себе.

– Не говори глупости, тебе всего четыре года, – презрительно ответил Иво. – Ты останешься дома с мамой и остальными женщинами. И Ричард тоже останется. – Он кивком указал на еще одного мальчугана, который уже с аппетитом слопал сытный завтрак, но все равно продолжал потихоньку что-то уминать.

Фульк встал, подхватил на руки маленького Алена и примирительно сказал:

– Ничего, они поедут в следующий раз. А кто хочет побиться на мечах во дворе?

Мальчишки одновременно издали радостный вопль.

Брюнин широко ухмыльнулся:

– Схожу-ка, пожалуй, и я тоже за мечом.

– Отец говорит, что ты стал очень искусно владеть мечом, – сказала Хависа.

Она повернула Фулька лицом к окну, измерила веревкой расстояние от шеи до колена и завязала на ней узелок.

– Лорд Теобальд – хороший учитель.

Фульк глянул через открытые ставни наружу: стоял сырой январский день. Уильям играл с братьями в боевой поход, ведя их по двору замка и браня двух младших за то, что они не поспевают за остальными. Целью похода был штурм мусорной кучи, охраняемой двумя оруженосцами отца, Болдуином и Стивеном.

Утренние упражнения на мечах необычайно вдохновили Уильяма. Похоже, мальчик решил, что чем яростнее он будет сейчас сражаться, тем скорее станет рыцарем.

– Вытяни руку.

Фульк повиновался. Мать сняла мерку от подмышки до запястья.

– В Ирландии мне ничего не грозит, – сказал он. – Лорд Теобальд не станет подвергать риску своих оруженосцев.

Хависа завязала на веревке еще один узелок.

– Если ты ему доверяешь, то доверяю и я.

– Тогда в чем же дело, мама? Почему ты не хочешь, чтобы я ехал?

Хависа измерила расстояние от подмышки до колена. Потом отступила назад и вздохнула:

– Я старалась никогда не сдерживать тебя и твоих братьев: ни словом, ни делом. Не подавая виду, как волнуюсь, я всегда одобряла, когда вы ездили на пони без седла, взбирались на стену, запускали сокола, который одним движением клюва мог выклевать вам глаза. – Она отвернулась, чтобы положить моток веревки с узелками в корзину для рукоделия. – Я скрывала свой страх, поскольку не хотела, чтобы вы им от меня заразились.

– Тебя пугает Ирландия? – предположил сильно озадаченный Фульк.

– Нет, – покачала она головой. – Я слышала, что это дикая страна, где все время идет дождь, а жители ее наполовину варвары, но в этом смысле Ирландия не слишком отличается от некоторых районов Уэльса.

– Тогда что же?

Мать прикусила губу:

– Когда я была совсем маленькой, нам зачем-то потребовалось пересечь реку на пароме, но на стремнине лодка опрокинулась, и я чуть не утонула. Была зима, вода ледяная, и одежда тянула вниз. Отец вытащил меня уже полумертвую. – Голос Хависы дрогнул. – С тех пор я боюсь плыть по воде. Я думаю о реке, которая чуть не призвала меня к себе, вспоминаю, как умирала, хотя видела твердую землю на другом берегу. – Она сглотнула, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. – Как представлю, что тебе придется плыть по морю, так у меня просто сердце обрывается.

– Мама, я не боюсь воды, – сказал Фульк. – В последние месяцы я достаточно часто путешествовал по Темзе – а это большая река! – без приключений, да и плавать я умею хорошо.

Он умолчал о том, что однажды участвовал в водном поединке, где две лодки двигались друг на друга, а сидящие на их носах люди с шестом пытались сбить в воду противников. Ни к чему лишний раз пугать маму.

Хависа отстегнула с шеи медальон в виде креста и вручила его Фульку:

– Наденешь это, когда поедешь? Ради меня. Там внутри – прядь волос святого Эльма, он хранит от утопления.

– Конечно, мама. – Фульк поцеловал крест, надел его на шею и спрятал под котту. – Со мной все будет в порядке, вот увидишь.

Хависа выдавила из себя улыбку:

– Может быть, теперь мне будет немножко спокойнее. Жаль только, что у меня для Жана ничего нет.

– Жан носит в шляпе изображение святого Христофора, и к тому же я еще ни разу не видел, чтобы он когда-нибудь упал или хотя бы споткнулся, – шутливо сказал Фульк, пытаясь разрядить обстановку.

Он почувствовал облегчение, когда снаружи гулко застучали шаги и в комнату вбежал запыхавшийся Уильям.

– Тебя еще измеряют или пойдешь с нами в засаду? – Он раскраснелся от радостного усердия. – Жан говорит, он будет де Поуис. А мусорная куча – это как будто башня Уиттингтона.

– У меня на сегодня все, – быстро сказала Хависа и тихонько подтолкнула Фулька. – Котта будет готова только вечером, не раньше. Ступай с Уильямом!

Фульку не потребовалось повторять дважды. Мальчишка внутри его шумно требовал бежать на улицу к братьям, да и мужчина тоже не отставал – надо было дать выход скопившемуся в душе напряжению.

Хависа медленно подошла к окну и остановилась, глядя Фульку вслед. Ветер ерошил черные волосы юноши. Мальчишки радостно столпились вокруг него и что-то кричали, громче всех – Уильям, с откровенным обожанием взиравший на старшего брата. Фульк собрал для игры их всех, от мала до велика. Он всегда умело верховодил братьями, да и, живя при дворе, многому научился. Родители возлагали на Фулька большие надежды: если их семье и суждено вернуть Уиттингтон, то именно через него. Хависа дотронулась до шеи, все еще чувствуя шнурок, которого там уже не было. Тяжело вздохнув, она отвернулась от окна и подошла к своему рабочему столику, на котором лежал отрез ткани. Тревога рождает новые тревоги. Будучи матерью шестерых сыновей, она прекрасно это знала.