Обычно она спала рядом с отделением почты на Пятой авеню. Уже за несколько метров чувствовался запах мочи, просачивающийся сквозь слои грязной одежды, и запах гниения из ее почти беззубого рта. Если она не спала, то бормотала что-то бессвязное.

Как-то на День благодарения у нас осталось столько еды, что я собрала ее и поехала к почте.

Была холодная ночь. Листья кружились по улице, где почти никого не было – все, кроме немногих несчастливцев, находились в своих теплых домах. Но я знала, что разыщу ее.

На ней была та же одежда, которую она носила летом: несколько слоев шерсти покрывали ее старое, скрюченное тело. Ее тощие руки вцепились в бесценную магазинную тележку. Она сидела на корточках у проволочной ограды перед детской площадкой. «Почему она не выбрала другое место, где меньше дует?» – подумала я и решила: она обезумела и уже не понимает, что лучше прижаться к дверям.

Я остановила свой блестящий автомобиль у обочины, опустила стекло и сказала:

– Мама… вы не хотите…

Я сама была шокирована словом «мама». Но она была… такой… у меня не укладывалось это в голове.

Я сказала снова:

– Мама, я привезла вам немного еды. Не хотите индейку с начинкой и яблочный пирог?

Старуха взглянула на меня и произнесла очень ясно и отчетливо, а ее два нижних зуба шатались, пока она говорила:

– Ах, благодарю, но я совершенно сыта. Лучше отдайте еду тому, кому она сейчас нужна.

Слова звучали четко, а манеры были царственными. После чего я была забыта – ее голова снова погрузилась в пакеты.