«Мэри Анна»

Я оплачивал твой стиль жизни, знаю цену каждому кутежу…
Теперь твой отец умирает, так слушай, что я тебе скажу!
КОМА спасет меня, думаешь ты? Это доктор талдычит? Он врет.
Завтра я стану трупом, и вся их наука мне жизнь не вернет.
КриОперативная как-бишь-ее лишь острее точит стилет,
Но лучше сдохнуть в кровати, чем в заморозке гнить десять лет.
Безносой в черном плаще и шлем-черепе нечем меня пугать;
Смерть – часть мира живых, сынок, ее гравитации не избежать.
Жизнь запускает нас в дальний полет, но вечен параболы гнет.
Я счастлив был тем, что жил, и теперь я счастлив, что жизнь умрет.
Полвека по всей Системе: Меркурий, Марс, – но полет конечен:
На счету моем миллиарды – лицо прикрыть оказалось нечем.
Два кредита, по одному на глаз, – вот ныне моя отрада,
И еще этот чип в кулаке – тайная, сын, для тебя награда.
Да, это не сома и это не Ра, но, Хэйвел, прошу тебя что есть сил:
Выполни просьбу, уважь старика.
Знаю, ты жизнь Зип-толпе посвятил,
Жизнь свою на деньги мои – ты тратил их будто бы по праву,
А сам полкредита не раздобыл на еду, жилье, мозгоправа.
Жил беззаботно за счет отца, жадно глотал кредитов струю —
И я тебя ими не попрекну, если ты выполнишь просьбу мою.
Строя суда, верфи и фабры, свои орбитали в небе столбя,
Я сделал дважды миллиард – и себя, но, черт возьми, не тебя.
Пилот уже в двадцать пять, в тридцать женат – вот я был каков!
Десять тысяч работников! Сорок космических грузовиков!

Теперь я почетный сенатор с Белой Звездой на пиджаке,
С генералами от индустрии, с президентами на короткой ноге.
Полвека бесконечной борьбы, пятьдесят тяжелейших лет,
Инвестиции в нептунианскую тьму и венерианский свет.
Я не начинал иждивенцем. Нашел работу, пахал тяжело,
Трудился как вол, до седьмого пота; теперь говорят, мол, свезло.
На каких колымагах служил я, боже, – древних, дыра на дыре;
Вокруг пустота и стынь, а ты летишь, как в картонном ведре,
Перегруз-койки для великанов норовят тебе дать по мурлу,
В другие, для карликов, хоть не ложись – проснешься опять на полу.
Сутками – не часами, четыре «же». Топливо – или комки,
Еле горящие, или взрывчатка, растертая до муки.
Пища – свиньи не стали бы жрать, экипаж – оторви да брось,
И страховка груза такая, что пилоту жить не сдалось.
Сложи и помножь: твой отец отлетал световой без малого год.
Я звался Отладчик, Пожарник и Бесстрашный Как Черт Пилот.
Хватался за всякую работенку, был согласен на всякий куш —
И либо сразу спускал все в карты, либо тратил на чушь.

Пока я не встретил твою мать и не женился, я был баклан.
На десять лет старше, мудра, как ИскИн, она сказала: нам нужен план.
Я стал отцом в тридцать три, кружил по Системе, судьбу дразня,
И пока твоя мать экономила деньги, я мужал день ото дня.
Летал бы себе, но она мне сказала: ты давно уже не юнец.
Она шла на риск, и я верил ей и брел за ней, как слепец.
Твою мать тормозил Закон, Метки держали ее в узде:
Она попалась на контрабанде, налогах и всяческой ерунде.
Ей обнулили кредитный рейтинг и запретили космополет —
Всё из-за иглы, пробившей случайно какому-то дурню рот.
В общем, я занял ей денег, она помогала платить по счетам,
На паях мы купили кораблик, намалевали свой знак по бортам.
Поймай они нас, ей светила промывка, а мне Сатурн и тюрьма,
Но мы все равно летали вдвоем и работали задарма,
И на долгих унылых орбитах нас вместе держали не только гроши —
Твоя мать не любила твердь и жила в пустоте по зову души.
Починка с горючкой в кредит, но Господь милосерден, без дураков:
Я основал «Красный Бык» – ныне в нем тридцать восемь грузовиков.
В реестр внесли меня одного, но только я был не одинок:
Почти что всем заправляла Мэри – никто лучше бы и не смог.
О, то были дни скорых грузов, и повсюду торговля цвела;
Меркурий нас должен был обогатить, только там твоя мать умерла…
Мы были хозяева сами себе и назвали корабль в честь нее,
И она умерла на борту «Мэри Анны». Сердце, о, сердце мое!
В меркурианском гравиколодце полным-полно чугуна.
Старателю, коль он добудет металл, за старанье воздастся сполна.
А у нас – ни бывалых шахтеров, ни машин, ни долот буровых,
Только разум да ветхий кораблик с продовольствием на двоих.
Наш метод добычи был вне закона – и небезопасен: впотьмах
Подлететь, прицелиться, скинуть бомбу, устроить шарах-бабах.
Ядерный взрыв был чудовищной силы, цветок – пугающей красоты,
Чугунные слитки огромных размеров влетели в объятия пустоты
На эллиптические орбиты – лови сетями, хватай рукой;
Для нас, придумавших смелый план, поток их был золотой рекой.
Подладиться под их дельты скорости – это был непростой сюжет:
Я вел корабль, а мама твоя метала в чугунные чушки дарт-джет.

Ах, был бы с нами кто-нибудь третий – может, она бы и не умерла,
Предупреди нас кто-то о залпе, который полиция с борта дала,
Вынырнув из белой тени солнца, паля без сигнала и без суда,
Вынудив нас затаить дыханье, – и мать затаила его навсегда;
В корпусе дырка, вакуум тушит пожар, тлеет огонь едва,
Я спешу залатать пробоину, Мэри мою ищу – но она мертва.
Обгорела от бедер до пят – красавица даже после такого конца;
Декомпрессия ей зачернила глаза, но огонь не коснулся лица.
Мне не стыдно признаться: я рыдал, ощущая вечную пустоту,
Но вот-вот заявились бы копы; я не мог оставить тело жены на борту.
Смерть не спасала ее от закона, я бы и сам в тюрягу тогда загремел.
Даже продав «Мэри Анну», я б оплатить тюремные пошлины не сумел.
Обнял ее, отпустил и отправил вечно скитаться на эфирном ветру;
Видел только ее лицо, но взял себя в руки и залатывать стал дыру,
Потом пришли полицейские, а я скормил ИскИну свое вранье:
Будто наткнулся я на чугун, пролетая мимо – мол, у меня чутье,—
Стал помечать обломки, мало ли кто чего, врежутся да сгорят.
Копы мне не поверили, только мне все их рожи были до фонаря.
Отделался штрафом и улетел – один, без жены, горем вконец убит,
Не ведая, где, на какой могильной орбите Мэри моя вечно парит.

Я вернулся на Землю кутить, мне забыться помог сома-жук,
Но во сне твоя мать сказала мне: этот жук тебе вовсе не друг.
То ли сон, то ли галлюцинация, то ли дух – поди теперь знай…
Велела: займись своим делом, а про остальных и не вспоминай,
Деньги копи (сказала настойчиво), ну а кайф пусть ловит глупец:
У тебя есть сын – то есть ты, Хэв, – и этому сыну нужен отец.
На Луне я встретил Мак-Каллоу в лавке там, где Коперников вал,
Мы с ним решили в точке Лагранжа открыть ремонтный причал —
Задешево для небогатых. И, представь, не попали впросак.
Крепкий барыш мне зашибал новый лазерный корпус-резак!
«Строить дешевле», – я говорил, но партнер мой только ломался,
Грезя о звездах. Потратив без толку год, мы полетели к Марсу,
Ближе к поясу астероидов, дальше от Солнца – для причала
Самое место там, где бы нас земная полиция не достала.
Близилась эра Торговых домов, в то время все мы были равны,
Строили корабли, как дома, чинили космические двигуны.
Не то чтобы все были бандюками, хотя кое-кто закон преступал,
А я ремонтировал, я торговал – и я иногда про тебя забывал.
Платил гувернерам и виртуалам, общался лично иль через экран,
Но только отец, не любящий сына, – не отец, а просто болван.
Я говорил то, что должен был, смотрел тебе прямо в глаза,
Но видел лишь деньги, и космос, и корабли – и ты это знал.
Мак-Каллоу мечтал о межзвездных полетах, о великих рывках,
Он тратил барыш на космоходы, в которых можно лететь века,
И строил громоздкие двигуны, чтоб добиться хоть полсветовой.
Мак-Каллоу убит в девяностых, а ночью и я отойду на покой…
Я знал, конечно, я знал, что Дома начнут воевать меж собой:
Когда латаешь прорехи, видишь, что где-то недавно был бой.
Пластметалл, боевые штучки…
Платили нам щедро – нет слов.
Мы пришли к межпланетной коммерции и «ремонту за девять часов».
Мак-Каллоу вел оружейный бизнес, тут он был и мастак, и спец,
Ему всегда удавался дизайн – но лучше всего ему удался конец!
Я глядел в его личные записи – почерк был ясней, чем печать,—
И понимал, что смогу завершить то, что он исхитрился начать.
Его дети злились – так что с того? Уравнения – ценный товар.
«Тахионная тяга» дала мне в шестьдесят процентов навар.
Шестьдесят, считая провалы, – сам бы столько я сделать не смог.
Четверть от миллиарда кредитов я тебе заработал, сынок!
Стало ясно: война на пороге, но только недолгой будет она,
И поддержка Дома Улановых после окупит себя сполна…
Мир стал жестче, Закон – суровее, чем когда был Солнечный Пакт,
Я начал с нуля, потому что имел то, чего раньше не было, – факт.
И хоть ты не ценишь этого, Хэйвел, важней не иметь – получать,
И это, сынок, не в поло играть и на гидравлической кляче скакать.
Тебе уж седьмой десяток пойдет, но ты мне словно и не родня,
Я купил тебе лучшее образование, что же сделал ты для меня?
Женился на этой оглобле – тверда, как кость, и столь же бела,—
Она забила твой мозг искусством, да только ребенка не родила.
Гнушаешься всем, что я ценю, берешь, но не даешь взамен,
А тем, что мне видится гнилью, живешь исправно и без перемен.
Или тратишь жизнь в виртуалье, или глушишь сознанье сомой;
Восемь домов в четырех мирах, но ни в одном из них ты не дома.
У меня было полмиллиарда, но я богачом ходить не привык,
Вспомнил наш логотип – и создал космоходство «Красный Бык».
Для меня деньги были как антиграв, топливо для корабельных дюз,
Ты же швыряешься ими так, будто они – непосильный груз.
Слабак, бездельник, брехун и дрянь, точно кабыздох на борту,
Ползущий к объедкам слепой щенок, забывший великую пустоту.

Мне тошно от всей этой гадости.
Я хочу наконец вернуться домой.
Хэв, ты мой сын – или сын Мэри; ты всяко фамилии с нами одной.
Я хочу упокоиться рядышком с твоей матерью в хладной тьме —
И ты нарушишь Закон ради денег и всего, чем обязан мне.
Я тебе завещал миллион в год – один миллион, вот и вся недолга.
Ни тебе, ни жене миллиона не хватит – я знаю, эта любовь дорога.
Ты в курсе, что есть миллиард у меня, а то и, поверь, без малого два,
И, если ты хочешь их получить, придется тебе попотеть сперва:
Орбиту Венеры Lex Ulanova пересекать запретил навсегда,
Но за этой орбитой парит моя женщина: ты доставишь меня туда.
Я заправил тебе «Мэри Анну» – на всех парах за Венеру дуй
И позволь нам с женой парить во тьме, пока нас не сведет поцелуй.
Никто мне не скажет, где тело Мэри, на каких орбитах блажных,
Но Судьба нас соединит – пусть даже мертвых, холодных, слепых.
Траектории в космосе непредсказуемы – мне ли, пилоту, того не знать! —
Но у нас будет вечность, чтобы доплыть, докружиться и доблуждать.
Улановы берегут монополию – удачи им в нелегком бою,—
Но мне ни к чему красть их чугун: я только ищу могилу свою.
Космической тьмы простыня мне милей надгробий, саванов, колоколов,
Лишь бы жена обняла, как раньше, – все остальное не стоит слов.
Она умерла мгновенно, сынок, душу ее не тронула зла печать,
А Судьба не настолько жестока, чтобы навеки нас разлучать.
Ее красота всё пережила – огонь, декомпрессию, пустоту.
Ты не видел смерти, мой Хэйвел?.. Привыкай:
Смерть всегда на посту!

Отправить