Ждать пришлось чрезмерно долго, пока автобус наконец не появился из-за угла и не начал притормаживать у тротуара. Некоторые пассажиры вышли, другие зашли: я был среди них. Все сгрудились на площадке, кондуктор пылко протрубил в рожок, и транспортное средство тронулось в путь. Отделив в книжечке нужное количество билетов, которые человек с маленькой коробкой погасил на своем животе, я принялся изучать попутчиков. Только мужчины. Без женщин. Абсолютно беспристрастный осмотр. Я скоро обнаружил жемчужину в этой кучке навоза: парень лет двадцати, обладатель маленькой головы поверх длинной шеи, большой шляпы на маленькой голове и игривой ленточки вокруг большой шляпы.

Какое ничтожество, сказал я себе.

Он был не только ничтожным, этот тип, но еще и злым. Он принялся негодовать, обвиняя некого буржуа, что тот плющит ему ноги при каждом проходе пассажиров. Другой пассажир посмотрел на него строгим взглядом, отыскивая свирепую реплику из уже готового репертуара, который он, должно быть, таскал сквозь жизненные обстоятельства, но в тот день не смог отыскать на месте. Тогда молодой человек, испугавшись получить пару оплеух, воспользовался внезапно освободившимся сиденьем и поспешил на него усесться.

Я вышел до него и не мог продолжить наблюдение. Я должен был бы уже забыть его, когда, двумя часами позже, будучи снова в автобусе, я заметил его на тротуаре, на Римской площади, все в том же плачевном состоянии.

Он ходил взад-вперед, сопровождаемый приятелем, который, должно быть, учил его элегантности, с педантичностью денди советуя ему уменьшить вырез пальто, поместив там дополнительную пуговицу.

Какое ничтожество, сказал я себе.

Потом мы двое, автобус и я, продолжили свой путь.