Мать вошла не постучавшись.

– Я уже шла вниз, – сказала Джорджи.

– Все равно опоздала. Мы сейчас повезем Хизер к доктору Уиснеру.

Джорджи вечно забывала, что у Хизер другая фамилия. Все женщины в их семье имели разные фамилии: мать была Лайонс, Хизер – Уиснер, а Джорджи – Маккул. Выходя замуж, Джорджи захотела сменить фамилию на Графтон, однако Нил воспротивился.

– Джорджи Маккул не такое сочетание, чтобы отказаться от него по первому капризу.

– Ты сегодня уже говорила с девочками? – спросила мать.

– Не успела. Я с ними вчера разговаривала.

Разговаривала ли? Ну конечно, с Элис. Что-то про «Звездные войны»… Стоп, Джорджи. Это было всего-навсего сообщение голосовой почты.

А позавчера?

– Тебе бы стоило проехаться с нами, – сказала мать. – Подышишь свежим воздухом.

– Нет, я останусь дома. Нил может позвонить.

Что мог бы означать его сегодняшний звонок? То, что он остался в Небраске? То, что он сделал окончательный выбор… не в ее пользу?

– Возьми свой мобильник, и поехали.

Джорджи покачала головой. Вчера она так и не купила новый аккумулятор.

Мать села рядом с ней на пол. У обеих были домашние брюки одинакового фасона. У Лиз – зеленовато-голубые. У Джорджи – розовые. Мать подняла с пола один из снимков. Нечеткий. Нил на нем смотрел на Джорджи, а Джорджи улыбалась в объектив.

– Вспоминаешь давние дни? – спросила мать. – Мальчишка за сутки проехал полстраны. И ведь гнал без остановки. Он всегда был мастак на широкие жесты.

Широкие жесты.

Лиз отложила снимок.

– Все наладится, – сказала она, сжимая колено дочери. – «Если это так, значит так лучше». Видела такую рекламу?

– Видела. Это реклама кампании в поддержку подростков с нетрадиционной ориентацией.

– Не важно, откуда она. Есть слова, применимые ко всему. Конечно, ты со мной не согласишься. Я же вижу: тебе сейчас очень плохо. Возможно, будет еще хуже. Я пока не представляю, как вы будете решать вопрос с детьми. Но время лечит все раны. Поверь мне, Джорджи, все до одной. Нужно просто пережить тяжелые времена. Потом счастье улыбнется и тебе, и Нилу. Должно пройти время.

Мать попыталась поцеловать Джорджи. Сколько ни давай себе обещаний, а привычные реакции тела сильнее. Джорджи снова отвернулась. Мать вздохнула и встала.

– Мы оставили тебе французские тосты. Да и недоеденной пиццы хватает… – (Джорджи кивнула.) – Думаешь, если я скажу Хизер: «Если это так, значит так лучше», она признается, что у нее есть подружка, которая больше чем подружка? – спросила мать, берясь за дверную ручку.

– Она думает, что ты не знаешь, – усмехнулась Джорджи.

– Я и не знала. Кендрик догадался. Он мне об этом твердит с тех пор, как Хизер сходила на школьный вечер. Его насторожил ее костюм. Я ему сказала, что молодые девчонки часто стесняются большой груди и стараются одеться так, чтобы не слишком выпячивать свои округлости. Ты же у меня не выросла лесби…

– Да. Не сподобилась.

– Но когда Хизер сидит на диване и ведет себя так, словно рядом с ней парень… я же не слепая.

– Алисон – симпатичная девочка. Мне понравилась.

– Я не собираюсь устраивать из этого трагедию, – сказала мать. – Тем более что женщинам в нашей семье крупно не везет с мужчинами.

– Тебе ли это говорить? У тебя есть Кендрик.

– Но вспомни, когда он мне встретился!

Джорджи сошла вниз, чтобы проститься с Хизер, затем приняла душ. Ей снова пришлось надевать материнское белье. И как вчера, покупая эти злосчастные лифчики, она забыла купить остальное белье?

Надо сходить в прачечную, вытащить из мусорной корзины футболку Нила и, если Петуния не порвала ее зубами и когтями, выстирать.

Эту футболку Джорджи присвоила, еще когда впервые осталась у Нила на выходные. Она два дня не меняла одежду, в которой приехала, и та пропахла потом и мексиканским соусом сальса. О том, чтобы съездить домой и переодеться, не было и речи. Им обоим хотелось подольше растянуть тот уик-энд. Джорджи помылась в душе и надела то, что предложил ей Нил: спортивные штаны, слишком узкие для ее бедер, эту футболку с «Металликой» и полосатые боксеры.

– Ты хочешь, чтобы я ходила в твоем белье? – спросила она.

– Не знаю, – ответил Нил и покраснел. – Я как-то об этом не думал.

Был воскресный день. Соседние комнаты пустовали. Сокурсники Нила подрабатывали кто где. Джорджи вышла из душа, облаченная в футболку и боксеры, которые тоже были ей тесны. Нил сделал вид, что не заметил.

Потом он со смехом повалил ее на кровать.

Редкий случай, когда Нил смеялся. Очень редкий.

Джорджи любила поддразнивать его по поводу ямочек на щеках, пропадающих впустую.

– Твое лицо так и просится в рассказ О’Генри, – говорила она. – А назывался бы рассказ так: «Самые потрясающие ямочки на щеках и парень, который никогда не смеется».

– Я смеюсь.

– Когда? Когда остаешься один?

– Да. Каждую ночь я жду, когда все заснут, и тогда сажусь на кровати и хохочу как сумасшедший.

– Ты никогда не смеешься над моими шутками.

– А ты хочешь, чтобы я смеялся над твоими шутками?

– Да. Я же все-таки сочинительница комедийных сценариев. Я хочу, чтобы все смеялись над моими шутками.

– У меня туговато с чувством юмора, – признался Нил.

– Уж лучше скажи, что не считаешь меня остроумной.

– Джорджи, ты очень остроумна. Спроси кого хочешь.

Она ущипнула его за бок:

– Наверное, не настолько остроумна, если тебя мне не рассмешить.

– Знаешь, я никогда не смеюсь над остроумными вещами. Просто мысленно отмечаю: «Надо же, какая забавная шутка».

– Тогда и про мою жизнь О’Генри мог бы написать рассказ: «Самая остроумная девушка в мире и парень, который никогда не смеется».

– «Самая остроумная девушка в мире»? Мне смешно уже от одного названия.

Стоило Нилу слегка улыбнуться, как на щеках сразу появлялись его чудесные ямочки. А его синие глаза сверкали.

Этот разговор повторялся у них год за годом, становясь все менее живым и игривым.

– Я же знаю, что ты не смотришь наше шоу, – упрекала она Нила.

– И ты бы его не смотрела, если бы оно не было твоим, – привычно отвечал Нил, складывая выстиранное белье или нарезая авокадо.

– Но это мое шоу. А ты мой муж.

– Когда в последний раз я его смотрел, ты обвинила меня в предвзятости и самодовольстве.

– Скажешь, не так? Ты смотрел мое шоу с такой физиономией, будто оно ниже твоего достоинства.

– Сущая правда. Оно ниже моего достоинства. И твоего тоже.

Не важно, что он был прав…

Совсем не важно.

Когда она впервые позаимствовала его футболку, Нил смеялся, а потом опрокинул ее на кровать…

Нил смеялся не тогда, когда читал или слышал что-то остроумное. Он смеялся, когда был счастлив.