В число гостей Гнуса затесалось даже несколько молодых людей, еще не покинувших школьной скамьи. Один из них, долговязый блондин, проигрывал значительные суммы. В самом конце сезона, уже весной, в субботний вечер, Гнус увидел на пороге своего дома учителя Гюббенета, врага, злобно отозвавшегося о его сыне и перед лицом его, Гнусова класса, распространявшегося о «нравственной гнуси, вернее грязи». Теперь он стоит здесь, вызывающе приосанившись, и Гнус встречает его ядовитой усмешкой. Он давно уже ожидал прихода коллеги; ученик Гюббенет играл очень крупно, а значит, в доме учителя не все шло как положено.

Гюббенет, красный как рак, направился к сыну и приказал вконец смешавшемуся юнцу следовать за ним. Затем он, ни к кому в отдельности не обращаясь, присовокупил, что сделает все от него зависящее для устранения порядков, насаждаемых здесь бессовестными авантюристами; порядков, направленных на соблазн и искушение слабовольных молодых людей; порядков, которые поддерживаются воровством у родителей и прочими грязными, даже кровавыми делами.

Какой-то офицер торопливо шмыгнул за дверь. Один сильно обеспокоенный участник пиршества подошел к возмущенному педагогу и вразумительно разъяснил ему, сколь неумно было бы в данном случае поднимать шум. Он считает это собрание подозрительным? Так пусть получше присмотрится, из кого оно состоит. Видимо, ему неизвестно, кто этот седоватый господин, вон за тем карточным столом у окна? Консул Бретпот. А этот, кто хмуро оглядывается на Гюббенета? Полицмейстер Флад собственной персоной. Неужели Гюббенет рассчитывает, что его бунт против существующего положения вещей увенчается успехом, если такие лица заинтересованы в обратном?

Гюббенет не рассчитывал, это было видно по его лицу. Правда, он проговорил еще несколько слов в Катоновом духе, но уже упавшим голосом; затем он начал отступление. Никто его больше не замечал. Только победоносный и сияющий Гнус побежал за ним, предлагая любезному коллеге освежиться каким-нибудь напитком, а когда тот движеньем плеч указал на разделяющую их моральную дистанцию, гостеприимно крикнул вслед, что двери его дома всегда раскрыты для Гюббенетов, отца и сына.

Снова наступил купальный сезон. На этот раз Гнус и его свита, точно ураган, налетели на маленький приморский городок. Гнусы сняли меблированную виллу. Скромный семейный диван они покрыли японскими вышивками, на столике перед ним водрузили рулетку, в стаканы с надписью «На память о приморье» полилось шампанское. «Шайка Гнуса» нового набора ночи напролет предавалась картежной игре и распутству, по утрам отправлялась на взморье любоваться восходом солнца, а по воскресеньям завтракала под звуки хоралов, исполняемых курортным оркестром. Многие ночи проводились вне дома. Из уваженья к платежеспособным спутникам артистки Фрелих, приморский ресторатор, равно как и содержатель кафе, гостеприимно распахивал перед нею двери своих заведений в любое время суток.

Артистка Фрелих была неистощима на выдумки. День и ночь таскала она за собой свору поклонников; одному бросала палку, чтобы он принес ее обратно, другому — аппетитную косточку и все время лукаво поглядывала на Гнуса, а тот потирал руки от удовольствия. Каждого из своих обожателей она подвергала испытанию. Один из них, жирный и розовый, получил приказ после обеда — кстати говоря, состоявшего из шести блюд — доплыть до песчаной отмели.

— Бог ты мой, да ведь вас хватит удар, — заметил ему другой, более благоразумный.

Артистка Фрелих его перебила:

— Таких, что собираются получать удар, мне вообще не нужно. Пускай сматывают удочки. Верно ведь, Гнусик?

— Разумеется, — подтвердил супруг, — пусть сматывают. — И добавил: — Ученик Якоби всегда был весьма искусен в гимнастических упражнениях. Так, уже после окончания гимназического курса он перелез через стену, чтобы посредством шланга впустить в окно классной комнаты, где я как раз давал урок, струю прокисшего овечьего молока. В помещении несколько дней стояла вонь. Не сомневаюсь, что он окажется хорошим пловцом.

Эта речь вызвала бурное одобрение, и молодой человек под всеобщий хохот решил подвергнуться испытанию.

Когда он вышел из кабинки, в компании, собравшейся на берегу, стали заключаться пари. Какой он жирный и розовый!

На полпути его подобрала лодка, сопровождавшая заплыв, и в бессознательном состоянии доставила на берег.

Попытки вернуть его к жизни возбудили всеобщее участие. Проигравшие первое пари хотели возместить себе урон и заключали новое — выживет или не выживет Якоби. Дамы были в страшном напряжении; одна из них забилась в истерике. Прошло пятнадцать минут, а несчастный все еще не двигался; зрители присмирели и стали расходиться. Гнус остался.

Он вглядывался в неподвижные бескровные черты ученика Якоби и воскрешал в памяти это же лицо, насмешливое и непокорное. Якоби был одним из тех. И вот те лежат сраженные, сраженные навек. Их нельзя больше ни победить, ни покорить. У него защемило под ложечкой. Усыпанный розами путь триумфатора чуть-чуть качнулся у него под ногами. На этой безумной высоте у тирана закружилась голова…

Но Якоби открыл глаза.

Оба гамбуржца, бразилец и господин из Лейпцига, крайне раздраженно отзывались об этом происшествии. Правда, тут был элемент личной обиды: на них не обращали ни малейшего внимания. Они не понимали, чем это вызвано. Вместо прошлогодней добродушной девчонки перед ними была артистка Фрелих, усвоившая дерзко-повелительный тон признанной красавицы, которой со всех сторон курят фимиам. А ведь до красавицы ей было далеко! Прошлогодние друзья считали это дурацкой комедией, но с каждым днем становились все более активными ее участниками. Сначала бразилец попытался восстановить былую близость; затем научился робко вздыхать на почтительном расстоянии.

Ближе других к цели оказались асессор Кнуст и учитель Рихтер; у них кошелек был набит всего туже. Первый был холостяк и едва ли не лучший жених в городе; второй был уже помолвлен. Артистка Фрелих пребывала в нерешительности. Кнуст — личность более почтенная, зато история с Рихтером носила бы широковещательный характер. Его невеста действовала ей на нервы; туалеты этой девчонки здесь, на курорте, побивали туалеты великой артистки Фрелих.

Она потребовала, чтобы в следующую среду Кнуст подошел к первому попавшемуся господину, чье имя взбредет ей на ум, и влепил ему оплеуху. Благодушное, одутловатое лицо Кнуста расплылось в улыбке; он ответил, что с ума еще не сошел. В таком случае между ними все кончено, — заявила артистка Фрелих; тот, кто имеет на нее известные виды, должен ради нее быть готовым на все, на все решительно.

Рихтер и был готов на все решительно, до такой степени его измучило жениховство.

Однажды под вечер, во время музыки, Рихтер, сидя на осле позади артистки Фрелих и спьяна на нее навалившись, прогалопировал мимо изумленной публики, в первых рядах которой находилась его невеста.

Тотчас же после ужина артистка Фрелих, взяв под руки Гнуса и Рихтера, сладким голоском объявила, что сегодня она рано ляжет спать. Ее проводила домой целая процессия с бумажными фонариками; несколько кавалеров спели серенаду под ее балконом. Когда все стихло, Гнус, уже полураздетый, позвал жену. Он думал, что она на балконе. Ничего подобного. Он искал ее, звал; ему хотелось разделить с ней свое торжество, ведь теперь пробил час и коллеги Рихтера; дальнейшая его карьера, слава тебе господи, находится под неотвратимой угрозой. Но в пустых комнатах его ликование развеялось как дым. У него стало нехорошо на душе.

Ему был известен ее капризный нрав; не иначе как она пошла на взморье. Гнус уселся возле кроватки Мими с поднятой сеткой и стал отгонять от девочки комаров.

Опять какой-нибудь простофиля дает себя дурачить артистке Фрелих и радуется возможности обменять свои браслеты и несессеры на часок-другой лунного сияния. Но в глубине души — впрочем, в эти глубины Гнус предпочитал не заглядывать — он знал, что спутник артистки Фрелих — Рихтер и что Рихтер сейчас отнюдь не в дураках.

Гнус ворочался на постели до полуночи. Затем вылез из-под одеяла, торопливо оделся и вслух сказал себе: «Надо разбудить горничную, пусть приведет людей с фонарями; с артисткой Фрелих, чего доброго, стряслось несчастье». Он схватил свечу, направился на чердак, где спала девушка, и уже на самом верху лестницы опомнился, стряхнул с себя самообман, задул свечу, боясь, как бы его не выдал свет, и ощупью вернулся в спальню.

В слабом мерцанье луны перед ним предстала пустая кровать артистки Фрелих. Гнус не спускал с нее глаз, дыханье его становилось все прерывистей. Наконец он весь скорчился и заскулил, но, испугавшись собственного голоса, нырнул под одеяло. Минуту спустя он решил вести себя как мужчина; опять оделся и стал раздумывать над тем, как ему встретить артистку Фрелих. Он решил сказать: «Небольшая прогулка, — ясно и самоочевидно. Подумай, какое совпадение: мне сегодня тоже не хотелось спать, и я только что вернулся». Он с добрый час бегал из угла в угол, репетируя эту речь. Когда у наружных дверей послышался легкий шорох, он как сумасшедший сорвал с себя одежду и бросился в постель. Он прислушивался, судорожно сжимая веки, к приглушенным шагам артистки Фрелих, к осторожному шороху ее падающих юбок, к тихому скрипу кровати, когда она улеглась; потом услышал слабый вздох и, наконец, знакомое милое похрапыванье.

Утром они оба притворялись спящими. Первой решилась зевнуть артистка Фрелих. Когда Гнус повернулся к ней, он увидел страдальческое лицо женщины, которая вот-вот заплачет. Она прильнула к его плечу и, всхлипывая, начала:

— Ах, если бы мой Гнусик знал! Вот уж правда, что человек предполагает, а бог располагает.

— Пусть так, — сочувственно проговорил Гнус, а она еще сильнее заплакала, оттого что он так удивительно добр и удовлетворился ее дурацкой сентенцией.

Целый день они провели взаперти; у артистки Фрелих от истомы все валилось из рук, а глаза ее, подернутые дымкой нежных и сладостных воспоминаний, заставляли Гнуса стыдливо отворачиваться.

Под вечер заглянуло несколько человек из их компании; всех разбирало любопытство, известна ли Гнусам последняя новость. Нет, они даже из дому сегодня не выходили.

— Помолвка Рихтера расстроилась.

Взгляд артистки Фрелих молниеносно обратился на Гнуса.

— Он конченый человек, — оживленно продолжал один из гостей. — Тому, кто так себя скомпрометировал, уже не подняться. Семья его бывшей невесты сумеет позаботиться, чтобы его уволили из гимназии. Они хотят выжить его из города, чтобы меньше было сраму. Пусть отправляется куда глаза глядят.

Артистка Фрелих видела, как порозовело, а потом вновь покрылось бледностью лицо Гнуса; видела, как он переминается с ноги на ногу, сплетает и вновь расплетает пальцы; видела, как он втягивает воздух, словно желая вобрать в себя всю сладость этих слов, высосать из них все счастье. Но и на верху блаженства он страдал.

На сей раз ему пришлось платить за свой триумф; не без угрызений совести читала она на его лице чувства, которыми он расплачивался.

Когда он наконец вышел из комнаты, она, выдумав какой-то предлог, покинула гостей и скользнула за ним.

— Ты рад? — спросила артистка Фрелих с притворным недовольством. — Но ведь это же свинство радоваться, что человек вляпался в такую беду.

Гнус сидел на балконе, стиснув руки и вперив отсутствующий взгляд в море, видневшееся сквозь листву буков; казалось, он всматривается в бескрайние горизонты, путь к которым лежит через бездны мук. Артистка Фрелих что-то смутно почуяла; теперь настал ее черед утешать страдальца.

— Ничего особенного не случилось, Гнусик. Главное, что ему каюк. Ты ведь этого хотел.

Она вздохнула, ибо, вспомнив о том, что было несколько часов назад, почувствовала себя неблагодарной по отношению к бедняге Рихтеру. И как, собственно, все это случилось? Рихтер обходительный, приятный кавалер, но если бы не Кнуст, которому ей хотелось насолить, ни до чего бы у них не дошло. Ну, да черт с ним! Вот Гнус — другое дело. Ей-богу, от него иногда прямо жуть берет. С каким видом он сидит и смотрит на нее!

— Ладно, мы ведь на пару постарались. — И она протянула ему руку.

Он взял ее, но при этом изрек:

— Одно мне уяснилось: тот, кому дано взобраться на сияющие вершины, должен пройти через страшные разверстые бездны.