– Делом занимается Гриффитс из полиции Ньюкасла, – рассказывал мистер Дайер. – Эти ребята из Ньюкасла ушлые, дотошные и терпеть не могут, когда в их дела вмешиваются посторонние. Они обратились ко мне, потому что их, как говорится, приперло. Они хотят, чтобы вы стали их глазами и ушами в доме.

– В таком случае, полагаю, мне предстоит работать с Гриффитсом, а не с вами? – уточнила мисс Брук.

– Совершенно верно. Я могу лишь в общих чертах описать суть дела, а потом вам придется полностью положиться на Гриффитса. В чем бы у вас ни возникла нужда, обращайтесь прямо к нему.

Мистер Дайер залихватским жестом распахнул свой гроссбух и быстро пролистал, пока не дошел до страницы, датированной шестым сентября и озаглавленной «Тройтс-хилл».

– Я вся внимание, – сказала Лавди, откинувшись на стуле и приготовившись слушать.

– Убитый, – начал мистер Дайер, – некто Александр Хендерсон, более известный как «старый Сэнди». Он служил привратником у мистера Крейвена в Тройтс-хилле, что в Камберлэнде. У него не было ни друзей, ни родни. Жил он в небольшом одноэтажном домике, состоявшем всего из двух комнат – спальни и гостиной. Утром шестого сентября дети принесли с фермы молоко и заметили, что окно спальни Сэнди открыто нараспашку. Из любопытства они заглянули внутрь и, к своему ужасу, увидели хозяина спальни мертвым. Он был одет лишь в ночную рубашку и лежал в такой позе, как будто его втолкнули в окно собственной спальни спиной вперед. Дети подняли тревогу; осмотр тела показал, что причиной смерти являлся сильный удар в висок, нанесенный кулаком или неким тупым предметом. На то, что творилось в комнате, стоило посмотреть. Она выглядела так, будто туда запустили стаю мартышек и позволили им побеситься вволю. Ни один предмет мебели не стоял на своем месте; постельное белье связали в узел и засунули в дымоход; железную раму от кровати поставили набок; единственный стул был водружен на стол; каминная решетка, кочерга, совок для угля и каминные щипцы лежали на умывальном столике, причем таз с этого столика валялся в дальнем углу, а в тазу обнаружились подушка и валик под нее. Часы стояли вверх тормашками посередине каминной полки, а маленькие вазочки и прочие украшения словно бы удрали с нее и отправились к выходу из спальни – по крайней мере, они выстроились в прямую линию между каминной полкой и дверью. Одежда старика, скатанная в шар, была закинута на самый верх высокого шкафа, где убитый держал свои сбережения и немногочисленные ценности. Однако сам шкаф не тронули, поэтому его содержимое осталось невредимым, так что, очевидно, грабеж не послужил мотивом преступления. Было проведено коронерское расследование, и вердикт гласил: преднамеренное убийство, совершённое одним или несколькими неизвестными. Местная полиция расследует дело с величайшим усердием, но пока никого не арестовали. В окру́ге бытует мнение, будто злодеяние совершено каким-то сумасшедшим, возможно, сбежавшим из лечебницы, поэтому во всех окрестных заведениях подобного типа наводят справки о беглецах или недавно выпущенных пациентах. Однако Гриффитс сказал мне, что думает совсем в ином направлении.

– Было ли обнаружено что-нибудь важное во время коронерского расследования?

– Ничего существенного. Мистер Крейвен разразился многословными показаниями, намекнул на некие таинственные отношения, связывавшие их со стариной Сэнди, и неоднократно поведал о том, как в последний раз видел его живым. Показания дворецкого и одной или двух служанок предельно ясны, из них можно сделать вывод, что от убитого они все были не в восторге: он, будучи любимчиком хозяина, вел себя заносчиво. Мистер Крейвен-младший, юноша девятнадцати лет, приехавший домой из Оксфорда на каникулы, во время слушания не присутствовал; была предъявлена справка от врача, якобы у бедолаги тифозная лихорадка и нарушение постельного режима может стоить ему жизни. Вообще сей молодой человек – негодяй каких мало, на нем пробы негде ставить, несмотря на весьма юный возраст. И Гриффитс считает, с этой его болезнью не все чисто. Из Оксфорда юноша приехал в состоянии, близком к белой горячке, понемногу пришел в себя, а потом, на следующий день после убийства, миссис Крейвен, внезапно спохватившись, заявила, что у ее сына лихорадка, и велела послать за врачом.

– А что за человек мистер Крейвен-старший?

– Выглядит старее своих лет, ученый муж, специалист в области филологии. Что с соседями, что с домочадцами общается мало; он буквально живет в кабинете, пишет трактат по сравнительной филологии в семи или восьми томах. Небогат. Тройтс-хилл обеспечивает своему владельцу авторитет в графстве, однако не приносит прибыли, и содержать его должным образом мистер Крейвен не в состоянии. Мне рассказывали, ему пришлось урезать все расходы, чтобы отправить сына в колледж, а на дочь не осталось ни пенни, ее обучала мать. Изначально мистера Крейвена ожидала духовная стезя, однако после завершения карьеры в Оксфорде он не принял постриг и не был рукоположен в священники, а выхлопотал себе вполне мирскую должность в Натале, где и прожил около пятнадцати лет. Хендерсон был слугой мистера Крейвена со времен Оксфорда и, похоже, заслужил немалое уважение хозяина: будучи в Натале, мистер Крейвен выплачивал Хендерсону годовое содержание из своего скудного жалования. Когда лет десять назад он унаследовал от старшего брата Тройтс-хилл, то немедленно устроил Сэнди привратником, причем положил ему такое большое жалование, что пришлось уре́зать зарплату дворецкого, чтобы выплачивать всю сумму.

– О, это, конечно, сильно повлияло на отношение к нему дворецкого! – воскликнула Лавди.

Мистер Дайер тем временем продолжал:

– Однако, несмотря на более чем хорошую оплату, Сэнди не перенапрягался. Обязанности привратника обычно исполнял сын садовника, пока настоящий привратник трапезничал, проводил время в доме и, по правде говоря, всюду совал свой нос. Вы слыхали старинное изречение о слуге, прослужившем двадцать один год: «Семь лет он был мне слугой, семь лет равным, а семь – господином»? Оно довольно точно описывает отношения мистера Крейвена и Сэнди. По-видимому, старый джентльмен, погруженный в научные изыскания, выпустил поводья из рук, и Сэнди без труда подхватил их. Слуги частенько обращались за распоряжениями именно к нему, Сэнди с удовольствием заправлял всем, порой выходя за рамки дозволенного.

– Миссис Крейвен ничего не говорила обо всем этом?

– Я о ней вообще мало слышал. Она та еще тихоня. Дочь шотландского миссионера; скорее всего, посвящает свои дни делам их южноафриканской миссии либо чему-то вроде этого.

– А Крейвен-младший что же, так просто согласился с тем, что теперь тут командует Сэнди?

– Не в бровь, а в глаз! Вот мы и подошли к версии Гриффитса. Сэнди с этим юношей были на ножах с тех самых пор, как Крейвены заполучили Тройтс-хилл. Мастер Гарри еще в школьные годы ни в грош не ставил Сэнди и даже замахивался на него хлыстом; став взрослым, он со всем пылом юности искал любую возможность указать старому слуге его место. Гриффитс говорил, накануне убийства между ними произошла отвратительная сцена: юный джентльмен в присутствии нескольких свидетелей ругался как сапожник и грозил прикончить старика. Вот, мисс Брук, я рассказал вам все обстоятельства дела, которые мне известны. Засим препоручаю вас заботам Гриффитса, уверен, он ответит на все ваши вопросы, если они возникнут. Разумеется, он встретит вас в Гренфелле – это ближайшая к Тройтс-хиллу железнодорожная станция – и расскажет, в каком качестве смог устроить вас в дом. Кстати, Гриффитс телеграфировал мне сегодня утром: он надеется, вы успеете на Шотландский экспресс, отправляющийся вечером.

Лавди выразила готовность подчиниться желаниям мистера Гриффитса. Они попрощались, и мистер Дайер, уже пожимая ей руку у дверей кабинета, сказал:

– Был бы рад повидаться с вами, как только вы вернетесь, – хотя вряд ли это произойдет скоро. Я правильно понимаю, что с этим делом придется повозиться?

– Не имею ни малейшего представления, – ответила Лавди. – Я не строю версий, едва приступив к работе. Я бы сказала, предпочитаю начинать расследование с пустой головой.

И каждый, кто увидел бы в этот момент ее лицо, не выражавшее ровным счетом ничего, поверил бы ей на слово.

Гренфелл, ближайшая к Тройтс-хиллу станция, представлял собой довольно оживленный, людный городишко. К югу от него простиралась «Черная страна», а к северу – низкие голые холмы. В этом унылом пейзаже выделялся Тройтс-хилл, в прежние времена – знаменитая приграничная цитадель, еще раньше, по-видимому, – друидская твердыня.

На крохотном гренфеллском постоялом дворе, носящем гордое имя «Станционная гостиница», Гриффитс, полицейский из Ньюкасла, встретил Лавди и посвятил в таинственные подробности убийства в Тройтс-хилле.

– Страсти уже немного поутихли, – сказал он после традиционного обмена приветствиями, – но дичайшие слухи все еще передаются из уст в уста, словно евангельские истины. Мое местное начальство и коллеги упорно придерживаются первой версии, что убийство совершил беглец из сумасшедшего дома или какой-нибудь внезапно спятивший бродяга, и свято верят: рано или поздно мы нападем на его след. Они считают, будто Сэнди услышал странный шум у ворот в парк, высунул голову в окно, посмотреть, что там стряслось, и немедля схлопотал смертельный удар. Потом этот гипотетический безумец, согласно их версии, забрался в комнату через окно и дал выход своему сумасшествию, перевернув все вверх дном. И они категорически отвергают мою версию, а я подозреваю мистера Крейвена-младшего.

Мистер Гриффитс был высоким, с тонкими чертами лица и седеющими волосами, остриженными так коротко, что они могли только стоять торчком. Это придавало верхней части его лица немного комичное выражение и причудливо сочеталось с печально изогнутым ртом.

– Я все устроил, в Тройтс-хилле вас ждут, – продолжал он. – Мистер Крейвен не настолько богат, чтобы позволить себе оплачивать семейного адвоката, и потому временно нанял местных юристов, Уэллса и Сагдена. Они иногда, по случаю, оказывали мне некоторые услуги. Именно от них я и узнал, что мистер Крейвен обеспокоен поисками переписчицы. Я немедля предложил ваши услуги и сказал: вы моя хорошая знакомая, крайне стесненная в средствах, и с радостью согласитесь выполнять эти обязанности за скромное вознаграждение – гинея в месяц, а также проживание и стол. Старый джентльмен ухватился за это предложение, поэтому очень хочет, чтобы вы как можно скорее прибыли в Тройтс-хилл.

Лавди, выразив удовлетворение рассказом мистера Гриффитса, принялась задавать вопросы.

– Скажите, – спросила она, – что заставило вас в первую очередь подозревать мистера Крейвена-младшего?

– Их взаимоотношения с Сэнди и та ужасная сцена, которая произошла накануне убийства, – без промедления ответил Гриффитс. – Впрочем, во время коронерского расследования отношения Сэнди с семьей Крейвенов были представлены в чрезмерно радужных тонах. Все это я установил позже; мне пришлось немало поработать, исследуя личную жизнь мистера Гарри Крейвена, помимо прочего, я пришел к выводу, что в ночь убийства он вышел из дому сразу после десяти часов, и, насколько мне известно, никто не может сказать, в котором часу вернулся. Обращаю ваше внимание, мисс Брук, – во время коронерского расследования было установлено время совершения убийства: между десятью и одиннадцатью часами вечера.

– То есть вы предполагаете, молодой человек заранее спланировал это преступление?

– Да. Я считаю, он слонялся по округе, пока Сэнди не заперся на ночь, потом разбудил его, подняв шум, и когда старик выглянул в окно, стукнул того по голове дубинкой или утяжеленной свинцом тростью, отчего тот и умер.

– Такое хладнокровное преступление, по-вашему, мог совершить девятнадцатилетний юноша?

– Да. Он выглядит и ведет себя как юный джентльмен, но по большому счету его душу наполняет зло, как вода наполняет море. Идем дальше: если помимо этих мерзких фактов принять во внимание внезапность его болезни, думаю, вы согласитесь – все это подозрительно и дает основания предполагать, что мистер Крейвен-младший специально подстроил историю с лихорадкой, дабы избежать дознания.

– Что у него за доктор?

– Некий Уотерс; он по большому счету не так уж опытен, и, несомненно, ему очень льстит, что его принимают в самом Тройтс-хилле. Похоже, у Крейвенов нет семейного врача. Миссис Крейвен получила большой врачебный опыт во время миссии, так что она сама определенным образом доктор и посылает за Уотерсом лишь при крайней необходимости.

– Врачебное заключение было в полном порядке, я полагаю?

– Несомненно. И, чтобы придать делу серьезности, миссис Крейвен сообщила слугам: если они боятся инфекции, то могут немедля разойтись по домам. Кажется, несколько служанок воспользовались ее разрешением и были таковы. Мисс Крейвен, девушку, слабую здоровьем, в сопровождении горничной отослали погостить к друзьям в Ньюкасл, и миссис Крейвен уединилась с больным в пустующем крыле дома.

– Кто-нибудь проверил, прибыла ли мисс Крейвен в Ньюкасл?

Гриффитс задумчиво наморщил лоб.

– Я не видел нужды в этом, – признался он. – Не совсем понимаю вас. Что вы имеете в виду?

– Да нет, ничего. Вряд ли это так уж важно; я просто к слову спросила. – После короткой паузы Лавди продолжила: – А теперь расскажите мне о дворецком, чью зарплату урезали ради жалования Сэнди.

– О старом Джоне Хэйлсе? Он весьма достойный, уважаемый человек; пять или шесть лет служил брату мистера Крейвена, когда тот владел Тройтс-хиллом, а потом продолжил работать дворецким уже при мистере Крейвене. Нет оснований подозревать его. Когда он услышал об убийстве, то сказал нечто, что полностью его обеляет. «Поделом старому дураку! – воскликнул он. – Я бы не смог выдавить из себя и слезинки по нему, даже если бы мне дали за это целый месяц выходных!» Полагаю, мисс Брук, преступник не стал бы говорить подобные вещи.

– Вы так думаете?

Гриффитс уставился на нее. «Я немного разочарован в этой мисс Брук, – подумал он. – Боюсь, ее возможности несколько преувеличены, если она не понимает таких простых вещей». Вслух же он немного резко сказал:

– Ну, я не одинок в своем мнении. Про Хэйлса никто дурного слова не сказал, и я уверен, что он без труда подтвердит свое алиби, ведь в доме, где живет, все настроены к нему весьма благодушно.

– Полагаю, жилище Сэнди уже привели в порядок?

– Да. Когда коронерское расследование было завершено и все улики изучены, вещи расставили по местам.

– Чьи-нибудь следы там обнаружили?

– Из-за долгой засухи это было невозможно, даже если не учитывать, что к домику Сэнди ведет посыпанная гравием дорожка и поблизости нет ни травы, ни цветов. Однако я прошу вас, мисс Брук, не тратьте время на этот домик и его окрестности. Там каждая песчинка осмотрена по несколько раз мной и моим начальством. От вас нам нужны конкретные вещи: чтобы вы подобрались как можно ближе к комнате, где содержится мастер Гарри, и выяснили, что там происходит. Я уверен, сам смогу узнать, что он делал, выйдя из дома ночью шестого числа. И еще одно, мисс Брук: я ответил на бесчисленное множество ваших вопросов настолько подробно, насколько это было в моих силах. Не будете ли вы так любезны ответить мне столь же полно на один вопрос, который мне очень хочется задать? Вам подробно описывали состояние спальни Сэнди, когда утром после убийства туда зашла полиция. Без сомнения, вы можете живо представить ее: рама от кровати стоит на боку, часы перевернуты, постельное белье наполовину торчит из дымохода, вазочки и украшения выстроились шеренгой… Верно?

Лавди кивнула.

– Очень хорошо. Скажите, пожалуйста, что этот бардак напоминает вам прежде всего, какие ассоциации первыми всплывают в вашем воображении?

– Комната оксфордского первокурсника после набега недолюбливающих его студентов, – быстро ответила Лавди.

– Именно! – Мистер Гриффитс не скрывал удовольствия. – Я вижу, мы в целом мыслим в одном направлении, невзирая на некоторые мелкие разногласия. Будьте уверены, мы станем продвигаться навстречу друг другу шаг за шагом, словно инженеры, роющие с разных сторон туннель под Альпами, и в конце концов встретимся в одной точке и пожмем друг другу руки. Кстати, я договорился с посыльным, который носит почту в Тройтс-хилл. Ему вполне можно доверять, и, если вы дадите этому малому письмо, оно будет у меня в руках не позднее чем через час.

Было около трех часов пополудни, когда Лавди въехала в Тройтс-хилл через парковые ворота, миновав тот самый домик, где старина Сэнди встретил свою смерть. Этот маленький милый коттедж утопал в диком винограде и рододендронах, и по его виду совершенно нельзя было предположить, что там недавно разыгралась трагедия.

Тройтс-хилл окружали большой парк и сад, да и само здание, возведенное из красного кирпича, возможно, в те самые времена, когда вкусы Вильяма Голландского входили в моду, выглядело внушительно. Фасад создавал впечатление заброшенности, лишь восемь центральных окон, судя по всему, вели в обжитые помещения. На остальных окнах не было ни ставен, ни занавесок; исключение составляли только два окна в дальнем конце спального этажа, северном крыле (по-видимому, именно там сейчас жили больной и его мать), да два окна на противоположном конце первого этажа (вероятно, здесь располагался кабинет мистера Крейвена). Размеры дома позволяли предположить, что если разместить тифозного больного в одном его конце, он будет полностью изолирован от остальных, а мистер Крейвен-старший, обосновавшись в дальних комнатах южного крыла, обеспечит себе полный покой и отгородится от незваных гостей, что, несомненно, очень важно для его занятий филологией.

И дом, и неухоженный сад несли на себе явственный отпечаток бедности хозяина. Веранда, тянувшаяся вдоль фасада, на которую выходили все окна первого этажа, отчаянно нуждалась в ремонте: дверные косяки и перемычки над окнами, подоконники и балконы просто умоляли хотя бы покрасить их наконец. «О, горе мне! Я знавало времена куда лучше!» – всем своим видом говорило парадное крыльцо.

Дворецкий, Джон Хэйлс, встретил Лавди, принял ее чемодан и сказал, что покажет отведенную для нее комнату. Это был высокий мужчина крепкой комплекции с румяным лицом, на котором застыло выражение сочувствия. Фантазия легко рисовала, как они то и дело спорили со старым Сэнди. С Лавди дворецкий вел себя просто и довольно фамильярно, определив для себя, что место переписчицы среди прислуги – примерно как у бонны: чуть пониже личной служанки хозяйки и чуть повыше горничной.

– Нам сейчас рук не хватает, – говорил он с ярко выраженным камберлендским произношением, шагая впереди Лавди по широкой лестнице. – Несколько служанок испужались лихорадки и сбежали. Остались только кухарка да я, потому как Могги, единственную оставшуюся служанку, отрядили прислуживать хозяйке и мастеру Гарри. Надеюсь, вы лихорадки не боитесь?

Лавди заверила дворецкого, что вовсе не боится, и спросила, живут ли «хозяйка и мастер Гарри» в той самой дальней комнате северного крыла.

– Да, – ответил тот, – там удобно ухаживать за больным. Прямо оттудова к кухне ведет лестница. Мы оставляем все, чего хочет хозяйка, на ступенях, а потом приходит Могги и забирает. Сама Могги никогда не заходит в комнату больного. Думаю, вы будете редко видеть хозяйку.

– А когда я увижусь с мистером Крейвеном? Сегодня за обедом?

– Ну, эт’ вам никто не скажет. Он иногда за полночь из кабинета выходит, бывает, до двух-трех ночи засиживается. Я б не советовал вам дожидаться, пока он решит отобедать, лучше выпейте чаю, да вам подадут отбивную. Хозяйка никогда не ждет хозяина к столу.

Тем временем дворецкий занес чемодан мисс Брук в одну из комнат, выходящих на галерею.

– Это комната мисс Крейвен, – пояснил он, – мы с кухаркой решили, лучше вам поселиться тут, потому как здесь не надо особенно убираться, а работа есть работа, особенно когда рук не хватает. Боже правый! Глядите-ка, кухарка до сих пор здесь возится!

Последние слова прозвучали, когда в комнате обнаружилась кухарка с тряпкой в руках, вытирающая зеркало. Кровать уже действительно была перестелена, однако в остальном комната выглядела почти такой же, какой мисс Крейвен в спешке оставила ее.

К удивлению обоих слуг, мисс Брук не придала этому никакого значения.

– У меня есть особый талант в уборке комнат, и я предпочитаю делать это сама, – сказала она. – Если бы вы приготовили мне чай и отбивную, как мы и договаривались, я была бы вам значительно более признательна, чем если бы тратили время на то, что я могу с легкостью сделать сама.

Впрочем, когда дворецкий и кухарка ушли, мисс Брук не продемонстрировала никакого особого таланта, которым хвасталась.

Для начала она осторожно провернула ключ в замке, а затем быстро, но тщательно осмотрела комнату. Ни один предмет мебели, ни одно украшение либо туалетная принадлежность не остались без пристального внимания мисс Брук: она все брала в руки или передвигала и даже разворошила и пристально рассмотрела золу в камине, оставшуюся от последнего разведенного здесь огня.

Внимательное изучение следов пребывания здесь мисс Крейвен заняло три четверти часа, так что, когда Лавди со шляпой в руке спустилась по лестнице, она встретила Хейлса, направлявшегося в столовую с обещанными чаем и отбивной.

В тишине и одиночестве мисс Брук отведала эту простую еду в столовой, которая могла бы с легкостью принять в торжественной обстановке полторы сотни человек.

– А теперь – в сад, пока не стемнело, – сказала она сама себе, заметив, что тени за окном начали удлиняться.

Столовая располагалась в задней части дома; однако здесь окна тоже располагались невысоко от земли, и через них можно было с легкостью выбраться наружу. За окнами раскинулся цветник, а за ним виднелась роща. Но Лавди не задержалась там, чтобы полюбоваться цветами, она сразу пошла дальше. Обогнув южное крыло дома, остановилась возле окон, как успела убедиться во время разговора с дворецким, кабинета мистера Крейвена.

Лавди очень осторожно приблизилась к ним, потому что ставни были открыты, а шторы раздвинуты. Однако брошенный искоса взгляд развеял ее опасения: хозяин кабинета сидел в мягком кресле спиной к окну. Судя по длине его вытянутых конечностей, он высокого роста. У него были седые кудри; нижнюю часть лица скрывала спинка кресла, однако Лавди видела, что одной рукой он закрывает глаза. Он выглядел как человек, погруженный в глубокую задумчивость. Комната была неплохо обставлена, но раскиданные повсюду книги и листы рукописей создавали ощущение беспорядка. Корзину для бумаг, стоявшую возле письменного стола, переполняли обрывки писчей бумаги: по-видимому, ученый или сильно устал от своего исследования, или разочаровался в его результатах и решительно забраковал их.

Хотя Лавди стояла у окна добрых пять минут, высокий мужчина, полулежавший в кресле, так и не подал ни малейших признаков жизни, поэтому можно было предположить, что он не задумался, а заснул.

От дома Лавди направилась к сторожке Сэнди. Как и сказал Гриффитс, усыпанная гравием дорожка вела к самым ее дверям. Ставни были плотно закрыты, и в целом сторожка напоминала обычный дом, в котором никто не живет.

Внимание Лавди привлекла узкая тропинка, которая, начинаясь у домика, вилась между лавровишней и земляничными деревьями, заполонившими все. По этой тропинке она немедля и пошла.

Выходя за живую изгородь, окружавшую усадьбу, извиваясь и петляя, тропинка заканчивалась где-то возле конюшен. Когда Лавди вступила на эту странную тропу, за ее спиной в буквальном смысле померк солнечный свет.

«Такое ощущение, словно я следую за мыслью безумца, – подумала она. Вокруг нее сгущались тени. – Не могу представить, чтобы сэр Исаак Ньютон или Бэкон проложили у себя в саду такую извилистую дорожку или наслаждались бы, прогуливаясь по ней».

Тропка была смутно различима в темноте. Лавди шла вперед, и корни старых лавров, торчащие из земли, норовили поставить ей подножку. Однако ее глаза уже привыкли к полутьме, поэтому ни одна мелочь не ускользала от ее пытливого взора.

Из зарослей кустарника по правую руку от Лавди с заполошным криком взлетела птица. Маленькая лягушка отпрыгнула у нее из-под ног в пожухлую листву. Проследив за лягушкой взглядом, Лавди заметила среди листьев что-то черное. Что это? Сверток? Блестящий черный плащ? Женщина опустилась на колени и, разбросав листву, обнаружила, что ощупывает окоченевший труп прекрасного черного ретривера. Она раздвинула ветви, насколько это было возможно, и обследовала тело. Глаза собаки, остекленевшие, затуманенные, были открыты, а причиной смерти, вне всякого сомнения, стал удар тяжелым тупым предметом: череп почти проломили.

«Этот пес умер так же, как Сэнди», – подумала Лавди, обшаривая все вокруг в поисках орудия убийства.

Она искала, пока совсем не стемнело, после чего, держась все той же петляющей тропки, вышла к конюшням и оттуда вернулась домой.

Тем вечером Лавди легла спать, так и не поговорив ни с кем в доме, за исключением дворецкого и кухарки. Однако следующим же утром, во время завтрака, ей представился мистер Крейвен. Это был мужчина приятной внешности, хорошо сложенный, с трогательно печальным взглядом. Стоило ему войти, как Лавди поразилась его энергией, не вязавшейся с образом пожилого человека. Мистер Крейвен попросил прощения за отсутствие своей жены и за то, что не встретил мисс Брук вчера. Затем он велел ей угощаться без стеснения, чувствовать себя как дома, и порадовался, что теперь у него есть помощница.

– Надеюсь, вы понимаете, какой значительной – колоссальной важности! – работой я занят? – добавил он, опустившись на стул. – Она останется в веках. Только человек, который, как я, изучал сравнительную филологию на протяжении тридцати лет, способен оценить величие поставленной передо мной задачи!

Произнеся это, он внезапно сник, съежился на стуле, прикрыв глаза рукой, в той же позе, в которой Лавди видела его ночью. Казалось, он совершенно позабыл, что перед ним стоит завтрак, а за столом сидит гость.

Вошел дворецкий, неся еще одно блюдо.

– Вы лучше завтракайте, – шепнул слуга Лавди, – а то он может еще час так просидеть.

Поставив блюдо перед хозяином, дворецкий сказал, пытаясь вывести того из задумчивости:

– Капитан все еще не вернулся, сэр.

– А? Что? – Мистер Крейвен на миг отнял руку от лица.

– Капитан, сэр, – повторил дворецкий. – Ваш черный ретривер.

Взгляд мистера Крейвена стал еще более проникновенным, чем раньше.

– О, бедный Капитан! – пробормотал старик. – Лучшая собака, которая у меня когда-либо была.

И он снова обмяк на стуле, прижав ладонь ко лбу. Дворецкий предпринял еще одну попытку расшевелить его.

– Мадам прислала вам газету, сэр! – прокричал он почти в самое ухо своему хозяину. – Она полагает, вам будет небезынтересно прочесть ее.

С этими словами дворецкий положил утреннюю газету на стол.

– Будь оно проклято! Оставьте ее здесь, – раздраженно ответил мистер Крейвен. – Глупцы! Болваны, вот вы кто такие! Своими банальностями и пустыми расспросами вы сведете меня в могилу раньше, чем я закончу работу!

И он снова закрыл глаза, утратив интерес к окружающей его реальности.

Лавди продолжила завтрак. Она придвинулась ближе к мистеру Крейвену, так, чтобы газета, лежавшая справа от него, оказалась между их тарелками. Газета была сложена таким образом, чтобы привлечь внимание читателя к конкретной колонке.

Часы в углу комнаты громко, с хорошим резонансом пробили, указывая время. Мистер Крейвен встрепенулся и протер глаза.

– А? Что? – спросил он. – Мы за столом? Это завтрак или обед? – Он недоуменно огляделся и уставился на Лавди. – А вы кто такая? Что вы здесь делаете? Где Нина? Где Гарри?

Лавди начала объяснять, и постепенно память вернулась к нему.

– Да-да, я помню, – промолвил он, – вы приехали оказывать помощь в моем важнейшем исследовании. О, вы знаете, вы должны помочь мне выбраться из тупика. Вы увлекаетесь, я помню, мне говорили, некоторыми темными местами в сравнительной филологии. Хорошо, мисс… мисс… Я забыл, как вас зовут; расскажите-ка мне, что вы знаете о базовых звуках, общих для всех языков. Ну же, сколько вы их выделяете – шесть, восемь, девять? Нет, мы не будем обсуждать это здесь; все эти чашки и ложки меня отвлекают. Пойдемте в мою берлогу на другом конце дома; там тишина и покой.

Не обращая внимания на то, что его завтрак остался нетронутым, мистер Крейвен вскочил со стула, схватил Лавди за руку и потащил прочь из комнаты, а потом – по длинному коридору, ведущему к его кабинету в южной части дома.

Но когда они очутились там, его живость довольно быстро иссякла.

Он усадил Лавди за письменный стол, поинтересовался, какие перья она предпочитает, и положил перед ней лист писчей бумаги. Потом устроился в своем кресле спиной к свету с таким видом, словно собирается диктовать.

Мистер Крейвен громко и четко произнес название своего научного труда, заголовок подраздела, порядковый номер и название главы, которая сейчас составляла предмет его исследования. Затем подпер голову рукой.

– Эти базовые звуки – просто какой-то камень преткновения. Как, каким образом можно представить звук агонии, чтобы он не являлся в то же самое время звуком ужаса? Или звук удивления, который не был бы отчасти звуком радости либо скорби?

Здесь силы его иссякли, и хотя Лавди просидела в кабинете с раннего утра до самых сумерек, она едва ли написала десяток предложений.

Всего Лавди провела в Тройтс-хилле два полных дня. К концу первого из них Гриффитс через своего доверенного посыльного получил от нее короткую записку следующего содержания:

Мистер Гриффитс перечитал последнюю фразу еще раз.

– Если Гарри Крейвен предстанет перед судом, – пробормотал он, – полагаю, его адвокат сочтет это весьма важным.

Остаток дня мистер Гриффитс пребывал в расстроенных чувствах, раздумывая, стоит ли придерживаться и далее теории о виновности Гарри Крейвена или лучше выкинуть ее из головы.

На следующее утро от Лавди пришла еще одна записка, гласившая:

В ответ на это послание Лавди получила довольно длинное письмо. Вот оно:

И еще одно. Держитесь подальше, когда я приеду с ордером, – примерно между двумя и тремя часами пополудни. Я не хочу, чтобы о Вашей истинной роли стало известно раньше времени: скорее всего, Вы еще пригодитесь нам в доме.

Лавди прочла это письмо, сидя за письменным столом мистера Крейвена, в то время как сам пожилой джентльмен недвижимо застыл сзади нее в своем кресле. Она легко улыбнулась краешками губ, перечитав последние слова: «скорее всего, Вы еще пригодитесь нам в доме».

Второй день, который Лавди провела в кабинете мистера Крейвена, сначала не предвещал плодотворных результатов. Прочтя письмо мистера Гриффитса, Лавди битый час просидела с пером в руке за столом, готовая записывать любую мысль, которая озарит мистера Крейвена. Однако с его губ не слетело ни звука, кроме одной лишь фразы:

– Это все здесь, в моей голове, – пробормотал он, не открывая глаз, – но я не могу облечь это в слова.

Наконец звук шагов по гравиевой дорожке заставил Лавди повернуть голову к окну. Она увидела мистера Гриффитса, сопровождаемого двумя констеблями, и услышала, как открылась парадная дверь, впуская их. Однако больше ни звука не достигло ее ушей, что заставило женщину осознать, насколько она отрезана от всего остального дома, пока сидит в дальнем углу ненаселенного крыла.

Мистер Крейвен все еще пребывал в прострации, даже не подозревая, что в этот самый момент в его собственном доме его единственного сына арестовывают по подозрению в убийстве.

Тем временем Гриффитс и его констебли поднялись по лестнице, ведущей в северное крыло, и горничная Могги вела их по длинным коридорам к комнате больного.

– Хозяйка! – позвала она. – Тут пришли трое людей, и они все из полиции! Может, выйдете, а? Узнаете, чего им надо?

У двери комнаты, где содержался больной, появилась миссис Крейвен – высокая женщина с резкими чертами лица и светлыми, чуть рыжеватыми волосами с проседью.

– Что это значит? Что вам здесь нужно? – надменно спросила она, обращаясь к Гриффитсу.

Тот со всем уважением объяснил, что ему нужно, и попросил отойти в сторону, чтобы они могли зайти в комнату ее сына.

– Это комната моей дочери; можете убедиться сами, – сказала миссис Крейвен, распахнув дверь.

Гриффитс и его товарищи, войдя в помещение, обнаружили хорошенькую, но испуганную и бледную мисс Крейвен, сидевшую у камина в длинном халате.

Гриффитс торопливо отступил в замешательстве из-за своей ошибки и того, что не может поговорить с Лавди. Остаток дня он провел, телеграфируя всем подряд и рассылая посыльных. Наконец, около часа потратил, составляя подробнейший доклад своему начальнику в Ньюкасле. Гарольд Казенс, отплывший на «Бонни Данди» в Наталь, по его утверждению, – это на самом деле Гарри Крейвен, Гриффитс рекомендовал немедленно связаться с южноафриканскими полицейскими властями.

Еще не высохли чернила на пере, которым Гриффитс писал этот доклад, когда ему передали новую записку от Лавди.

На сей раз послание передал сынишка садовника, заявив, будто леди пообещала, что ему дадут золотой соверен, если оно будет доставлено по адресу. Гриффитс заплатил мальчишке и отпустил его, после чего уселся читать. Послание было торопливо написано карандашом и гласило:

Обстановка критическая. Как только получите это письмо, идите к дому вместе с двумя людьми и расположитесь возле него таким образом, чтобы Вы все видели, а Вас увидеть было бы нельзя. Это не составит труда, ведь к тому времени, как Вы подойдете, уже стемнеет. Я не уверена, что этой ночью мне понадобится ваша помощь, но лучше на всякий случай пробудьте в саду до утра. И главное – ни на миг не теряйте из виду окно кабинета. (Эти слова были подчеркнуты.) Если я выставлю в окно лампу с зеленым абажуром, не теряя ни секунды, влезайте именно через это окно: я ухитрюсь сделать так, чтобы оно было открыто.

Прочтя послание, Гриффитс потер лоб, а потом протер глаза.

– Э-э, – сказал он, – скорее всего, там все в порядке, но я, в конце концов, беспокоюсь о ней. И будь я проклят, если понимаю ход ее рассуждений.

Он посмотрел на часы; стрелки показывали четверть седьмого. Короткий сентябрьский день уже заканчивался. До Тройтс-хилла было добрых пять миль – определенно, не стоило терять ни секунды.

В тот самый миг, когда Гриффитс и его двое констеблей снова отправились в путь по Гренфелл-Хай-Роуд в коляске, запряженной самой быстрой лошадью, что им удалось раздобыть, мистер Крейвен вышел из оцепенения и стал оглядываться вокруг. Однако на сей раз его пробуждению предшествовало не оцепенелое сидение в кресле, а скорее беспокойная дремота. Именно несколько бессвязных восклицаний, изданных пожилым джентльменом во время этого тревожного сна, и заставили Лавди написать свою записку, а потом украдкой выбраться из кабинета и отправить ее.

Находясь в дальнем конце дома, Лавди не имела ни малейшего представления о том, чем закончилось утреннее происшествие. Она лишь заметила, что у Хейлса, как обычно принесшего пятичасовой чай, весьма раздраженное выражение лица. Когда дворецкий поставил на стол поднос, чашки звякнули, и Лавди расслышала, как слуга бормочет, что «он приличный человек и к такому не привык».

Не прошло и полутора часов, когда мистер Крейвен внезапно очнулся и, дико озираясь, спросил, кто заходил в комнату. Лавди ответила: дворецкий приносил обед в час дня и чай в пять, а после этого никто не заходил.

– Нет, это ложь, – резким, неестественным тоном сказал мистер Крейвен, – я видел, как он шнырял здесь, этот плаксивый, вечно канючащий лицемер, и вы, должно быть, тоже его видели! Неужели не слышали, как он лепечет этим своим дребезжащим старческим голосом: «Хозяин, я знаю вашу тайну!»? – Мистер Крейвен оборвал себя на полуслове и снова начал дико озираться вокруг. – Эй, что, что?! – вскричал он. – Нет, нет, это неправда, Сэнди мертв и похоронен! По поводу его смерти проводили дознание… И мы все расхваливали его, будто святого.

– Должно быть, этот Сэнди был дурным человеком, – сочувственно сказала Лавди.

– Да, вы правы! Вы правы! – воскликнул мистер Крейвен, вскочил и схватил ее за руку. – Если кто-то из людей и заслуживал погибели, так это он. Тридцать лет он держал дамоклов меч над моей головой, и вот наконец… О чем это я?

Он взялся за голову и снова без сил рухнул в кресло.

– Вы совершили какой-то опрометчивый поступок, когда учились в колледже, а он знал об этом, верно? – спросила Лавди. Она намеревалась выяснить как можно больше, коль скоро слабый рассудком мистер Крейвен был склонен к откровенности.

– Именно! Я имел глупость жениться на непорядочной девушке, официантке, и Сэнди был на свадьбе, а потом… – Его глаза снова закрылись, и бормотание стало неразборчивым.

Минут десять он, полулежа в кресле, бормотал что-то себе под нос, и единственными словами, которые Лавди могла разобрать, были «скулёж» и «стон». А потом мистер Крейвен вдруг медленно и четко, словно отвечая на прямой вопрос, промолвил:

– Один хороший удар молотком – и дело сделано.

– Я бы очень хотела взглянуть на этот молоток, – сказала Лавди. – Он хранится у вас где-то под рукой?

Мистер Крейвен широко открыл глаза и хитро посмотрел на нее.

– Какой молоток? Я не говорил, что у меня есть молоток. Если кто-то говорит, будто я сделал это молотком, он лжет.

– О, вы два или три раза рассказывали мне о молотке, – спокойно ответила Лавди. – О том самом, которым убили Капитана, вашу собаку. Я просто хотела взглянуть на него, только и всего.

Хитрый блеск погас в глазах старика.

– Бедный Капитан! Такой умный пес! Так о чем это я? На чем мы с вами остановились? О, я вспомнил: тем вечером мне не давали покоя базовые звуки. Вы там были? А! Не были, я вспомнил. Я весь день пытался провести параллели между звуками, которые издают скулящая от боли собака и стонущий человек, но ничего не выходило. Эта мысль преследовала меня, куда бы я ни пошел, я не мог больше ни о чем думать. Если оба этих звука – базовые, у них должно быть что-то общее, какая-то связь, которую я не в состоянии уловить. И тогда мне пришло в голову вот что: коль умный, хорошо воспитанный пес вроде моего Капитана в момент смерти искренне, изо всех сил заскулит, не будет ли в его предсмертном крике чего-то человеческого? Какой-то нотки, которая приблизит его скулеж к стону? Такую идею следовало проверить. Если я смогу дополнить свой трактат столь важным выводом, это стоит дюжины собачьих жизней! И я вышел в освещенный луной сад… А, хотя вы и сами все об этом знаете, не так ли?

– Да. Бедный Капитан! Он скулил или стонал?

– О, он скулил, громко, протяжно и мерзко, как обычная дворняга. Я мог и не трогать его, толку от этого не было. Но так вышло, что другая тварь распахнула окно, стала подсматривать за мной и спросила противным надтреснутым голоском: «Хозяин, что вы здесь делаете так поздно?»

И мистер Крейвен снова рухнул в кресло, прикрыв глаза и бессвязно бормоча.

Лавди ненадолго оставила его в покое, а потом задала еще один вопрос:

– А эта… другая тварь… Она скулила или стонала, когда вы ударили ее молотком?

– Какая тварь? А, старый Сэнди… Он упал на спину… О, я помню, вы говорили, что хотите увидеть молоток, при помощи которого я заставил замолчать его старый болтливый язык, – хотите, да?

Слегка пошатываясь, мистер Крейвен поднялся на ноги и с видимым усилием потащился к шкафу, стоящему в дальнем углу комнаты. Выдвинув один из ящиков, вытащил большой геологический молоток, лежавший там среди кусков породы и окаменелостей, на миг воздел его над головой, потом замер, прижав палец к губам.

– Ш-ш! Если мы не будем осторожны, сюда проберутся всякие глупцы и станут подглядывать за нами.

И, к ужасу Лавди, он внезапно метнулся к двери, запер ее, вытащил ключ из замка и сунул в карман.

Лавди взглянула на часы: половина восьмого. Получил ли Гриффитс ее письмо вовремя? Ждут ли в саду он и его люди ее сигнала? Она могла лишь молиться, чтобы это было так.

– Свет слишком яркий для моих глаз, – сказала женщина, встала и поставила лампу с зеленым абажуром на стол у окна.

– Нет-нет, так не пойдет, – возразил мистер Крейвен, – так кто угодно снаружи увидит, чем мы тут занимаемся.

С этими словами он подошел к окну и переставил лампу на каминную полку. Лавди надеялась, что нескольких секунд хватило, чтобы снаружи заметили знак.

Старик подозвал ее и дал рассмотреть орудие убийства.

– Если крутануть его как следует, – он показал, как именно, – молоток обрушивается с восхитительным грохотом.

Молоток остановился в дюйме от лба Лавди. Она отпрянула.

– Ха-ха! – Мистер Крейвен резко, неестественно рассмеялся, в его глазах горел огонь безумия. – Напугал вас? Любопытно, какой звук издали бы вы, если бы я ударил вас вот сюда? – Он легонько коснулся молотком ее лба. – Конечно, базовый, в этом не может быть сомнений, а…

Лавди с трудом сохраняла хладнокровие. Она была заперта здесь наедине с безумцем, и единственным шансом для нее оставалось тянуть время, чтобы дать полицейским возможность добраться до дома и влезть в окно.

– Постойте, – промолвила она, всеми силами стремясь отвлечь его, – вы так и не сказали мне, какой же базовый звук издал Сэнди, когда упал. Если дадите мне перо и чернила, я смогу подробно описать результаты вашего эксперимента, чтобы вы впоследствии вставили их в свой трактат.

На миг лицо старого джентльмена осенило выражение истинного удовольствия, однако оно почти сразу исчезло.

– Этот негодяй умер, не издав вовсе никаких звуков, – ответил мистер Крейвен. – Все было зря, труды всей той ночи пошли прахом. Хотя нет, не совсем: кое-что я все же получил. О да, должен признаться, случись мне пережить ту ночь снова, я поступил бы так же, чтобы вновь испытать тот радостный трепет, который охватил меня, когда я смотрел на мертвое лицо этого старика и чувствовал себя наконец свободным! Свободным! – возбужденно повторил он, размахивая молотком. – На мгновение я опять ощутил себя совсем молодым. Я пробрался в комнату – в окно светила полная луна – и вспомнил то время, когда мы учились в колледже, и как мы весело подшучивали над Пемброуком, поэтому перевернул все вверх дном…

Внезапно мистер Крейвен умолк, прервавшись на полуслове, и на шаг приблизился к Лавди.

– Самое обидное во всем этом, – сказал он, и голос его из радостно звенящего стал тихим и проникновенным, – что он умер, не издав вообще никаких звуков.

Мистер Крейвен сделал еще один шаг.

– Интересно… – Он снова умолк и наконец подошел к Лавди вплотную. – Мне только что пришло в голову, – шепнул он в самое ухо Лавди, – что женщина вероятнее, чем мужчина, издаст базовый звук в свой смертный час.

Он поднял молоток; Лавди бросилась к окну, и три пары сильных мужских рук, подхватив ее, вытащили наружу.

– Я уж думала, расследую свое последнее дело… Никогда еще не была так близка к смерти! – сказала Лавди. Они с мистером Гриффитсом стояли на платформе в Гренфелле, ожидая поезда, который должен был отвезти ее обратно в Лондон. – Странно, почему никто не заподозрил, что старик безумен… Хотя, наверное, все так привыкли к его эксцентричности, что не заметили, как она перешла в сумасшествие. А во время дознания ему хватило ума не выдать себя.

– Возможно, – задумчиво промолвил Гриффитс, – он даже после убийства не переступил окончательно ту тонкую грань, которая отделяет эксцентричность от безумия. Может быть, толчком послужил всплеск эмоций, когда его преступление было раскрыто. Мисс Брук, до прибытия вашего поезда осталось ровно десять минут. Я был бы вам очень признателен, если бы вы разъяснили пару моментов, представляющих для меня профессиональный интерес.

– С удовольствием, – ответила Лавди. – Задавайте вопросы, и я отвечу на них.

– Прежде всего меня интересует, что навело вас на мысль о виновности старика?

– Их отношения с Сэнди слишком отдавали страхом с одной стороны и властью с другой. Кроме того, деньги, которые получал Сэнди, пока мистер Крейвен был в Натале, уж очень походили на плату за молчание.

– Бедолага! Насколько мне известно, женщина, на которой он по молодости женился, вскоре спилась и умерла. Не сомневаюсь, Сэнди скрывал это и уверял своего хозяина, будто она жива, даже после того, как тот женился второй раз. Еще один вопрос: как вы узнали, что мисс Крейвен заняла место своего брата?

– Вечером по приезде я обнаружила в камине моей комнаты, которую раньше занимала мисс Крейвен, длинный светлый локон. Мне сразу пришло в голову, что девушка обрезала волосы, но ведь для подобного поступка нужна серьезная причина. Подозрительные обстоятельства, связанные с болезнью ее брата, подсказали мне таковую.

– О, эта история с тифом была хитро устроена! Да я убежден: в доме не было никого, кто не верил бы, что мастер Гарри лежит в постели наверху, а мисс Крейвен находится у друзей в Ньюкасле. А на самом деле молодой человек улизнул, когда после убийства и часу не прошло. Его сестра, отосланная в Ньюкасл на следующий день, отпустила горничную под предлогом того, что в доме знакомых ее негде поселить. Отправила служанку домой, а сама посреди ночи вернулась в Тройтс-хилл, пройдя пешком пять миль от Гренфелла. Мать, разумеется, впустила ее через одно из тех легко открывающихся окон, обрезала ей волосы и уложила в постель, чтобы она изображала брата. Мисс Крейвен и мастер Гарри похожи, к тому же в комнате было темно, и этого оказалось достаточно, чтобы обмануть врача, лично не знакомого с семейством Крейвен. Согласитесь, мисс Брук, со всеми этими продуманными интригами и махинациями вполне естественно, что мои подозрения устремились именно в этом направлении.

– Я смотрю на ситуацию немного под другим углом, – сказала Лавди. – Мне кажется, миссис Крейвен, зная о дурных наклонностях своего сына, поверила в его вину, хотя он, должно быть, уверял ее в своей невиновности. Скорее всего, заложив ту вазу, мистер Крейвен-младший возвращался домой и увидел мистера Крейвена-старшего с молотком в руке. Понимая, что ему не удастся оправдаться, не обвинив отца, он предпочел бежать в Наталь, но не давать показаний.

– А его вымышленное имя? – торопливо спросил мистер Гриффитс: поезд как раз подошел к станции. – Как вы узнали, что Гарольд Казенс, отплывший на «Бонни Данди», – это и есть Гарри Крейвен?

– О, это довольно просто, – ответила Лавди, поднимаясь в вагон. – Газета, присланная мистеру Крейвену его супругой, была сложена так, чтобы в глаза сразу бросалось сообщение о «Бонни Данди», отбывшем в Наталь два дня назад. Сама собой напрашивалась связь Наталя с миссис Крейвен: она прожила там бо́льшую часть своей жизни, и неудивительно, что ей хотелось отправить своего безалаберного сына к друзьям ее юности. Имя, под которым бежал Гарри Крейвен, я выяснила почти сразу: оно было записано в блокноте мистера Крейвена. Я нашла этот блокнот в кабинете. Видимо, миссис Крейвен пыталась вбить в голову мужа новое имя сына, и чтобы получше его запомнить, мистер Крейвен несколько раз написал его. Будем надеяться, это новое имя поможет молодому человеку создать себе новую репутацию – по крайней мере, это проще сделать сейчас, когда между ним и его старыми товарищами пролегли воды океана. Что ж, прощайте.

– Нет, – возразил мистер Гриффитс, – всего лишь до свидания. Вам ведь придется вернуться на выездную сессию суда присяжных и дать показания, которые помогут запереть мистера Крейвена в психиатрической лечебнице до конца его дней.