Именно Наполеон предложил назвать новых правителей Французской республики консулами (вместо скомпрометированных «директоров»), заимствовав этот термин из любимой им античной истории. Пока не была принята новая конституция, все три консула считались временными и равными. Председательствовали они на своих заседаниях, чередуясь, по алфавиту. Не было и намека на чью-либо диктатуру — военную тем более. Наполеон сменил свой генеральский мундир на цивильный сюртук. Его стали называть «гражданин Бонапарт». Внешне он вел себя скромно и выделялся среди консулов только мощью интеллекта, воли, характера, но выделился так быстро и сильно, что после первого же заседания консул Сиейес сказал консулу Роже Дюко: «Вот у нас есть и господин! Бонапарт все знает, все хочет и все может».

Новую (уже четвертую по счету с начала революции) конституцию Бонапарт фактически продиктовал членам двух специальных комиссий. Уже 13 декабря 1799 г. конституция была готова. Она наделяла всей полнотой власти в Республике первого консула, а два других получали только право совещательного голоса, причем в самом тексте конституции было записано, что первым консулом назначается на 10 лет гражданин Бонапарт, а вторым и третьим — граждане Камбасерес и Лебрен.

Первый консул сам подобрал себе второго и третьего: если Жан Жак Камбасерес, первоклассный юрист, был якобинцем, «цареубийцей» и одно время даже возглавлял Комитет общественного спасения, то Шарль Франсуа Лебрен, специалист по финансам, считался роялистом. Так Наполеон стал сотрудничать и с левыми, и с правыми, а своему государственному секретарю Г.Б. Маре сказал: «Один охраняет меня слева, другой — справа. Я открываю широкую дорогу, по которой могут идти к своей цели все».

Первый консул формально с помощью второго и третьего осуществлял верховную исполнительную власть, проводниками которой были министры, тщательно подбиравшиеся опять-таки первым консулом. Законодательную же власть изображали поставленные в зависимость от исполнительной власти три органа: Сенат, Трибунат и Законодательный корпус. Сенат из 80 членов назначался первым консулом, а Трибунат и Законодательный корпус — Сенатом (т. е. фактически все тем же первым консулом) в количестве соответственно 100 и 300 членов из нескольких тысяч кандидатов, избранных населением.

Законодательная инициатива принадлежала первому консулу. При нем состоял Государственный совет, назначенный им специально для того, чтобы готовить законопроекты. Механизм выработки законов был запрограммирован по конституции 1799 г. следующим образом: первый консул вносил законопроект, подготовленный Государственным советом, в Трибунат, решение которого утверждал Законодательный корпус и подтверждал Сенат. При этом Сенат был вправе утвердить мнение первого консула даже вопреки Трибунату и Законодательному корпусу. Русский историк Н.А. Полевой недоумевал по этому поводу: «Что же значил Сенат, куда назначал членов первый консул, и что значили Трибунат и Корпус, когда Сенат отвергал их несогласие?» Такое же недоумение очень точно разрешил диалог двух француженок, обнародованный в последние дни 1799 г. парижским газетчиком: «Что же нам дает эта конституция?» — «Она дает Бонапарта».

Однако, сосредоточив в своих руках почти самодержавную власть, Бонапарт какое-то время сохранял и даже укреплял республиканские традиции. Он объявил всеобщую амнистию, вернув из эмиграции таких героев революции, как Ж. Лафайет и Л. Карно, приблизил к себе Ж.В. Моро, освободил из-под ареста Ж.Б. Журдана и написал ему дружеское письмо с приглашением к сотрудничеству, назначал революционеров, якобинцев, «цареубийц» министрами, префектами, мэрами, судьями. Только среди префектов было 25 бывших членов Конвента. Ж. Фуше стал министром полиции, а К.А. Ренье — юстиции, не говоря уже о якобинце Ж.Ж. Камбасересе, ставшем консулом.

В парадной галерее правительственного дворца Тюильри были установлены статуи не только Александра Македонского, Ганнибала, Цезаря, А. Тюренна, Фридриха Великого, но и Демосфена, Брута, Вашингтона, О. Мирабо, Ф. Марсо. Сестре М. Робеспьера Шарлотте Бонапарт назначил пожизненную пенсию в 3600 франков. Роскошный Версальский дворец он подарил солдатам-инвалидам, ветеранам Республики. «Бывшая обитель королей, — гласит написанный им декрет трех консулов от 28 ноября 1799 г., — должна стать спальней солдат, проливавших свою кровь, чтобы низвергнуть тиранов». День победы революции — 14 июля — праздновался в годы Консульства гораздо торжественнее, чем при Директории. Именно во Франции, как нигде в Старом Свете, была почтена трауром смерть 14 декабря 1799 г. первого президента США Д. Вашингтона, Наполеон обратился к французским войскам с приказом: «Солдаты! Вашингтон умер. Память его будет всегда драгоценна французскому народу, так же как всем свободным людям Нового и Старого Света и особенно воинам Французской республики. Первый консул приказывает, чтобы в продолжение десяти дней черный креп обвивал все знамена Республики».

В то же время Бонапарт проявлял терпимость и великодушие к роялистам. Самых опасных из них, прямых врагов Республики, трепетавших за тюремными стенами в ожидании смертной казни, он не стал казнить, а всего лишь выслал из страны. Тех, кто смирился перед Республикой, принимал на службу в министерства, префектуры, суды (Ш. Годен стал министром финансов, а Ш.Ф. Лебрен даже консулом). Бонапарт вообще был против партийной разделенности и с самого начала хотел сплотить большинство французов вокруг себя под национальным знаменем. «Ни красных колпаков, ни красных каблуков!» — таково было его кредо. На следующий же день, после того как была принята Конституция 1799 r., он объявил населению Республики: «Революция оформилась в тех принципах, которые она провозгласила. Революция закончилась».

Действительно, Конституция 1799 г. закрепила основные завоевания революции — гражданское равенство всех французов, отмену сословий, феодальных привилегий и повинностей, буржуазное право собственности с наделением крестьян землей, свободу предпринимательства. Бонапарт быстро ликвидировал разрушительные, как после землетрясения, следы режима Директории. Прежде всего он наладил (если не сказать возродил) бюджет страны, который Директория буквально развалила. Придя к власти, Наполеон обнаружил в государственной казне лишь 167 тыс. франков. Это значило, что «20 брюмера во Франции финансов практически не существовало», — так определил ситуацию Ш. Годен. Наполеон с помощью Годена за один год упорядочил налоговую систему, обуздал казнокрадство и спекуляцию, пресек финансовые злоупотребления. 6 января 1800 г. был учрежден знаменитый Французский банк — с тех пор и поныне неизменно один из самых стабильных в мире. Уже к 1802 г. поступления в бюджет Республики составили 500 млн. франков, к 1804 г. — 769 млн.

Все, что делал Бонапарт в первые годы Консульства, имело целью успокоить и объединить нацию. Ради этого он за полгода очистил страну от разбойничьих шаек, которые при Директории обрели масштабы национального бедствия. С той же целью 16 июля 1801 г. он подписал с папой Римским Пием VII конкордат о восстановлении прав католической церкви во Франции. Католицизм, запрещенный, как, впрочем, и все другие исповедания, в ноябре 1793 г. якобинцами, теперь вновь был признан религией «большинства французов». Государство разрешило свободное богослужение по всей стране, снова взяло на себя оплату священников. Зато церковь отказалась от претензий на свои бывшие владения, конфискованные и распроданные в горниле революции.

Все республиканское окружение Бонапарта, Национальный институт (высшее научное учреждение страны, которое он чрезвычайно ценил), офицеры и генералы, воспитанные в духе отрицания церкви как оплота тиранов, — все они были против примирения с церковью. Их общее мнение выразил генерал А.В. Дельмас. На пасхальных торжествах 1802 г. по случаю восстановления прав церкви первый консул спросил, как ему показались эти торжества. Генерал ответил: «Очень красивая арлекинада! Жаль только, что недостает сегодня миллиона людей, сложивших головы для искоренения того, что вы теперь восстанавливаете».

Бонапарт выходил из себя, слушая такие возражения. С Дельмасом он поссорился на десять лет. Важнее эмоций всех генералов были для него два собственных расчета: на то, что церковь нужна миллионам крестьян и что она станет важной опорой государства. Время показало, что ни в том, ни в другом расчете он не ошибся. Летом 1801 г. церковные колокола, молчавшие восемь лет, зазвонили по всей Франции и звонят с тех пор доныне.

Итак, внутри страны Бонапарт использовал захваченную власть в первую очередь для того, чтобы обеспечить стабильность, порядок, социальные и правовые гарантии — все, в чем особенно нуждалась нация и что должно было, по мысли Наполеона, объединить «низы» и «верхи», вопреки партийным распрям. Столь же значимую и необходимую задачу первый консул сделал первоочередной и в области внешней политики. Он знал, что не только его народ, но и все вообще народы Европы жаждут мира.

Уже 25 декабря 1799 г., едва вступив в должность первого консула, Бонапарт обратился к императору Австрии и королю Англии с предложением начать переговоры о мире. Однако державы 2-й коалиции, несмотря на то, что Россия вышла из войны, были настроены агрессивно. Австрийские армии вновь стояли в Италии и на Рейне. Английский флот блокировал берега Франции. Золото Англии вдохновляло не только внешних, но и внутренних врагов Французской республики — роялистов, фельянов, шуанов. Поэтому и Австрия, и Англия отвергли предложение Бонапарта. Король Георг III заявил, что «первым ручательством мира должно быть восстановление во Франции Бурбонов». Наполеон ответил: английское условие «так же неприлично, как если бы Франция потребовала восстановить в Англии Стюартов».

Предлагая мир, Бонапарт был готов и к войне, тем более что войны он никогда не боялся. Он уже знал, что главные силы Австрии численностью более 50 тыс. человек под командованием фельдмаршала М. Меласа собраны вокруг Генуи, где была осаждена 25-тысячная обсервационная армия генерала А.Массена. Бонапарт решил покончить со 2-й коалицией, повторив в миниатюре свою итальянскую кампанию 1796–1797 гг., а именно войти в тыл Меласу, пока он занят осадой Генуи, и разгромить его. Во главе быстро сформированной резервной армии Бонапарт перешел Альпы самым трудным и рискованным путем — через перевал Сен-Бернар — и спустился в Ломбардскую долину так неожиданно для австрийцев, как если бы упал с неба.

Решающее сражение произошло у деревни Маренго 14 июня 1800 г. Чтобы перекрыть возможные пути отступления австрийцев, Бонапарт разбросал свои силы и оказался перед 45-тысячной армией Меласа, имея лишь 23 тыс. человек. Впрочем, как всегда в аналогичных ситуациях, он рассчитывал, что к решающему моменту успеет получить подкрепление. В главном этот его расчет оправдался и под Маренго. Он с трудом держался, а Мелас уже торжествовал победу, когда на поле боя появилась дивизия генерала Л. Дезэ и ударила в тыл австрийцам. Бонапарт с главными силами тотчас перешел в контратаку. Австрийская армия была разгромлена, потеряв 6 тыс. убитыми и ранеными и 7 тыс. пленными. Французы потеряли вдвое меньше, но среди них оказался Луи Дезэ. Он пал одним из первых во главе атакующей колонны. Вечером после битвы Наполеон со слезами воскликнул: «Как прекрасен был бы этот день, если бы я мог сегодня обнять Дезэ!»

Победа Бонапарта при Маренго, по выражению А.С. Трачевского, «в один день погубила все успехи Суворова». Италия снова была в руках французов. Поэтому Наполеон очень дорожил этой победой, тем более что она так трудно ему досталась. Синий плащ, который был на нем при Маренго, он хранил, как драгоценность, даже на острове Святой Елены до конца своих дней.

Австрийцы после Маренго сопротивлялись еще долго, но вяло. После того как 3 декабря 1800 г. в Баварии у села Гогенлинден генерал Ж.В. Моро разбил и рейнскую армию Австрии под командованием эрцгерцога Иоганна, Франц I вновь, как и в 1797 г., запросил мира. Новый мирный договор был подписан 9 февраля 1801 г. во французском городке Люневиле. Делегацию Австрии возглавлял, как и четыре года назад, граф Л. Кобенцль, ставший уже министром иностранных дел. Теперь Бонапарт продиктовал ему еще более жесткие условия, чем в Кампоформио. В дополнение к статьям кампоформийского договора, которые здесь, в Люневиле, были все подтверждены, первый консул потребовал, чтобы Австрия признала зависимые от Франции (по сути, ее дочерние) республики — Батавскую, Гельветическую, Лигурийскую и Цизальпинскую, — а также французскую оккупацию Пьемонта. Австрия уступила буквально все — выбора у нее не было. Дело в том, что Наполеон уже завязывал дружественные отношения с Россией, козырял перед Австрией этой дружбой и ставил тем самым Австрию в положение между двух огней.

Люневильский мир отодвинул Австрию с первых на вторые роли в Европе и положил конец 2-й антифранцузской коалиции. Франция праздновала большую победу. Но ее властелина занимал в те февральские дни 1801 г. уже не столько разгром Австрии, сколько союз с Россией.

Идею франко-русского союза выдвинули задолго до Бонапарта послы Франции при дворах Елизаветы Петровны (маркиз Ж.И. Шетарди) и Екатерины II (граф Ф. Сегюр). Но именно Бонапарт первым из французских государственных умов сумел всецело понять взаимную выгоду этого союза, а главное, приступил к его созданию. Он все учел — и географическую отдаленность России от Франции, что исключало территориальные или иные неразрешимые противоречия между ними; и заманчивую возможность для них контролировать с двух концов Европы в союзе друг с другом положение дел на континенте; и, наконец, перспективы совместного удара по английскому владычеству в Индии.

Все взвесив, Наполеон начал действовать. Во-первых, он точно выбрал момент, когда император России Павел I охладел к своим партнерам по антифранцузской коалиции: к Австрии — за то, что она предательски оставила А.В. Суворова в Швейцарии без обещанной помощи, к Англии — из-за того, что в перехваченной депеше английского посла при русском дворе Ч. Уитворта Павел прочел о себе: «Император буквально не в своем уме». В этот момент, 18 июля 1800 г., Наполеон и сделал первый шаг навстречу Павлу — шаг, равно эффектный и эффективный. Он предложил из уважения к «храбрым войскам» России возвратить на родину безвозмездно и без всяких условий всех русских пленных числом в 6732, включая 130 генералов и штаб-офицеров, причем выказал невиданную в истории войн любезность, распорядившись, чтобы им не только вернули оружие, но и выдали новенькие мундиры, сшитые за счет французской казны по форме их частей.

Павел был пленен рыцарским жестом Бонапарта, которого он еще недавно называл «корсиканским узурпатором», и тотчас из врага обратился в его поклонника, тем более что смог оценить порядок, наведенный Бонапартом во Франции. Самодержец всея Руси поставил в своем дворце бюст первого консула Французской республики, пил за его здоровье и говорил о нем: «Он делает дела, и с ним можно иметь дело». Главное же, Павел вступил с Наполеоном в личную благожелательную переписку. К началу 1801 г. союз между Францией и Россией фактически стал уже делом решенным и мог быть оформлен в ближайшие недели.

Словом, все шло к тому, что Бонапарт утверждался и внутри страны, и в Европе как сильный и авторитетный властитель. Это не устраивало его противников — ни слева, ни справа. Роялисты поначалу, увидев, как твердо первый консул наводит в расхристанной державе порядок, попытались использовать его в роли нового Монка. 20 февраля 1800 г. глава изгнанного из Франции королевского дома Бурбонов Людовик XVIII отправил Бонапарту письмо, где предлагал меч коннетабля Франции в награду за содействие Бурбонам, Бонапарт не ответил. Тогда, уже летом 1800 г. Людовик прислал ему второе письмо о том же, но в более лестных для первого консула выражениях. Ответ Наполеона от 7 сентября, при всей его корректности был для роялистов убийствен: «Я получил ваше письмо. Благодарю вас за любезности, которые вы мне говорите. Вы не должны желать возвращения во Францию: вам пришлось бы пройти через сто тысяч трупов. Пожертвуйте своими интересами покою и счастью Франции — история зачтет вам это». Роялисты поняли, что сделать Бонапарта Монком они не смогут, и решили его физически устранить.

Одновременно к такому же решению пришли якобинцы. Для них Бонапарт был неприемлем как душитель парламентской демократии и потенциальный тиран. В покушении на жизнь Бонапарта якобинцы даже опередили роялистов. Одна их группа во главе с тем самым Ж. Арена, который чуть не убил Наполеона в памятный день 19 брюмера, готовила убийство первого консула в театре, где он бывал почти без охраны. Тем временем инженер А. Шевалье и его товарищи, в числе которых был Ж.Б. Дидье — ранее телохранитель М. Робеспьера и один из вождей бабувистов, сконструировали «адскую машину» для взрыва кареты первого консула. Однако всеведущий Ж. Фуше проник в сети якобинского заговора и даже некоторое время, что называется, «пас» заговорщиков, пока они готовили покушение. 10 октября 1800 г, Арена и трое его сообщников были схвачены с оружием в руках прямо перед ложей Бонапарта в Опере, а через три недели консульская полиция арестовала и 12 устроителей «адской машины».

Бонапарт обрушился с репрессиями на левых (Шевалье, Арена и почти все их сообщники были казнены), но чуть не стал жертвой покушения с другой, правой стороны. Вечером 3 нивоза (24 декабря) 1800 г. он ехал в карете с Ж. Данном, А. Бертье и адъютантом А. Лористоном из Тюильри в Оперу на премьеру оратории И. Гайдна. Жозефина со своей дочерью от первого брака Гортензией в другой карете немного отстала. На улице Сен-Никез кучер первого консула увидел, что ему наперерез спешит, толкая перед собой тележку с бочонком, подросток, которого, как потом выяснилось, неизвестный мужчина только что попросил вывезти тележку с улицы. Кучер, вместо того чтобы придержать лошадей перед тележкой, пустил их вскачь, рискуя опрокинуть тележку. Карета Наполеона проскочила, и через две-три секунды сзади нее бочонок взорвался с оглушительным грохотом. Несчастный подросток был разорван на части. Вместе с ним погибли еще 22 прохожих и 56 были ранены. Карета Жозефины оказалась здесь через несколько секунд после взрыва: стекла кареты были выбиты взрывной волной и порезали плечи Гортензии. Если бы кучер Наполеона не погнал лошадей, а Жозефина не отстала от мужа, обе кареты были бы взорваны. Наполеон проехал раньше взрыва, Жозефина — позже, на считанные секунды.

Первый консул приехал в театр и отсидел весь спектакль с присущим ему самообладанием, хотя Жозефина была близка к истерике. Но после спектакля он устроил головомойку Фуше за недосмотр, будучи уверен, что новая «адская машина», как и предыдущая, — дело рук якобинцев. Фуше, однако, докопался до корней этого заговора и установил, что они роялистские. Создатель «адской машины» инженер П. Сен-Режан и его помощник Ф. Камбон были выслежены и казнены.

Итак, первая облава на Бонапарта, устроенная террористами и слева, и справа, не удалась (вторую роялисты предпримут одни и лишь три года спустя). Зато она подтолкнула первого консула к тому, что он, скорее всего, сделал бы и при других обстоятельствах, но не столь явно и круто, а именно к перестройке управления страной в авторитарном духе. Только после этой облавы Наполеон устанавливает во Франции режим своей личной, фактически неограниченной, диктаторской власти.

Правда, конституционные нормы и органы, созданные после переворота 18 брюмера, сохранялись, но теперь воля первого консула довлела над всеми нормами, а сенаторов, министров, префектов, судей, которые и ранее считались не столько с законом, сколько с его волей, он превратил в послушных ему чиновников. Министров он обязал представлять ему вместо личных докладов письменные отчеты (сохранил право личного доклада только для министра иностранных дел Ш.М. Талейрана), в Законодательном корпусе и Трибунате провел «чистку», изъяв оттуда соответственно 240 и 80 оппозиционеров, а Государственный совет приструнил и сделал простым оформителем решений первого консула.

Можно согласиться с А.З. Манфредом в том, что Бонапарт после октябрьско-декабрьских покушений на его жизнь 1800 г. «установил милитаристско-деспотическую диктатуру», придав ей, однако, «возвышенное и благородное обоснование»: первый консул — это «высший национальный арбитр», «он стоит над партиями, он выше партий, он представляет и защищает интересы нации в целом». Разумеется, в этом «обосновании» было много демагогии, но была и видимая (в глазах миллионов заслонявшая собой все и вся) доля реальности. Главное, Наполеон считал незыблемыми, сохранял и защищал сложившиеся в огне революции буржуазные устои, дав повод Адаму Мицкевичу заявить: «Наполеон — это революция, ставшая законной властью». Тем самым он сплачивал вокруг себя подавляющее большинство нации. Слава великого полководца, так льстившая сердцам его соотечественников, поднимала и украшала его авторитет. Одни французы были ослеплены этой славой, другие ради нее прощали ему деспотический façon d'agir. В конце концов, как выразился по этому поводу К. Маркс, «легче переносить деспотизм гения, чем деспотизм идиота».

Вот почему первый консул Французской республики гражданин Бонапарт встретил первый год XIX столетия в ореоле могущества и славы. От полноты власти он стал даже лучше выглядеть. Еще недавно роялисты говорили о нем: «Он так желт, что на него приятно смотреть!» — и пили шампанское за его близкую смерть. Теперь же, по свидетельству герцогини Л. д’Абрантес, «все, что было в нем костляво, желто, даже болезненно, округлилось, просветлело, украсилось». В первые месяцы 1801 г. он мог считать, что все его дела — и внутренние, и внешние, — устраиваются наилучшим образом. Главным из его дел становилось тогда оформление союза с Россией.

Павел I не только одобрял каждый шаг Бонапарта к союзу, но и сам делал встречные шаги, иногда даже сверх ожиданий первого консула. 12 января он предписал атаману Войска Донского В.П. Орлову: «Имеете вы идти и завоевать Индию!», а через два дня в личном письме к Бонапарту справлялся, «нельзя ли предпринять что-нибудь на берегах Англии». Наполеон предвкушал скорое торжество всех своих надежд на союз с Россией. Он уже знал, что 22,5 тыс. казаков с артиллерией под командованием В.П. Орлова и М.И. Платова (освобожденного для такого дела из Петропавловской крепости) пошли в поход на Индию. В Англии началась паника. Силу реальности обретали слова, сказанные Бонапартом русскому посланнику Г.М. Спренгтпортену: «Вместе с вашим повелителем мы изменим лицо мира». В эти дни радостных приготовлений к триумфу союза с Россией Наполеон получил из Петербурга ошеломляющую весть: император Павел I мертв.

О Том, что Павел не просто умер в ночь с 11 на 12 марта, а был убит, Бонапарт узнал одним из первых в Европе. Благодаря шпионскому гению Ж. Фуше, он имел в Петербурге всезнающих осведомителей, среди которых выделялась певица П. Шевалье — влиятельная фаворитка царского любимца И.П. Кутайсова и самого царя. В причастности англичан к заговору против Павла Бонапарт не сомневался, По слухам, он узнал об этом за несколько дней до 11 марта, и люди первого консула будто бы уже мчались из Парижа в Петербург — предостеречь и обезопасить Павла, но не успели. Бонапарт был таким безутешно яростным, каким его никогда не видели. «Они промахнулись по мне 3 нивоза в Париже, но попали в меня в Петербурге!» — кричал он, имея в виду и англичан, и всех вообще своих врагов, которые шарфом и табакеркой разрушили едва воздвигнутый им с таким искусством и такими трудами каркас русско-французского союза.

Теперь у первого консула оставалась одна, едва теплившаяся надежда — на воцарившегося в России сына покойного императора. Слухи о его причастности к заговору и, стало быть, к отцеубийству еще нуждались в проверке. Информации о том, каковы его личные качества, воззрения, симпатии и антипатии, недоставало. В те злополучные мартовские дни 1801 г. гражданин Бонапарт ни о ком не думал так много, как об императоре Александре. Что представляет собой Александр Павлович? Как он себя поведет? Куда повернет Россию?..