Глава 18

Общение с ребенком требует много времени и энергии. Очень много. Скоро Евгений убедился в этом. Раньше, когда он возился с Антошкой, рядом всегда была Марина, готовая накормить сына, уложить его спать, переодеть, умыть, искупать, помочь ему почистить зубы. Теперь все эти и многие другие обязанности легли на плечи Евгения.

Один день был похож на другой, времени на себя почти не оставалось. Проснувшись, Антошка начинал капризничать и проситься к маме. Чтобы поднять ему настроение, Евгений вначале пробовал занять мальчика играми, но потом понял, что Антон становится совсем неуправляемым. Тогда мужчина начал потихоньку «подкручивать гайки». Вначале мальчик стал убирать за собой игрушки, потом Евгений привлек его к мытью посуды и наконец приучил делать зарядку.

Дисциплина стала приносить плоды. Антошке даже нравилось чувствовать себя самостоятельным и взрослым человеком. Однако он заметно охладел к Евгению, как бы говоря: ты командуешь, я подчиняюсь, но большего от меня не требуй. Тогда мужчина понял кое-что важное для себя. Для ребенка можно быть начальником, а можно — взрослым другом. Второй вариант оказался более эффективным. Евгений старался не повышать на Антошку голос, не проявлять нетерпимости и не ущемлять его достоинство. Каждый вечер он находил время, чтобы поговорить с мальчиком по душам или просто поболтать о всякой всячине, отвечая на заковыристые вопросы, объясняя, как устроен мир взрослых, предлагая маленькому собеседнику темы для размышления.

Примерно на пятый день самостоятельной жизни Евгений, взяв Антошку с собой, отправился проведать Марину. Он опасался, что полицейские устроили в больнице засаду, но их там не было. По-видимому, девушка с огнестрельным ранением не привлекала особого внимания на фоне многочисленных кровавых преступлений, прокатившихся по Балабановску. Сыграло свою роль и загадочное исчезновение майора Рожкова. Одним словом, никто Евгения не сцапал, никто не помешал ему угостить Марину апельсинами, домашним борщом и варениками, которые он налепил вместе с Антошкой.

— Я так скучаю по вам, — сказала она со слезами на глазах. — Кажется, прошла целая вечность.

— Мамочка, если вечность, то как же она может пройти? — резонно возразил Антошка.

— Видишь, какой философ растет, — усмехнулся Евгений, положив руку на худенькое плечо мальчика.

— Это благодаря тебе, — сказала Марина.

Антошка снова хотел что-то возразить, но взглянул на Евгения и промолчал.

По дороге домой, футболя пустой спичечный коробок, мальчик спросил с напускным безразличием:

— А за что мама тебя любит, дядя Женя?

— Любит? — растерялся Евгений. — С чего ты взял?

— Она иногда смотрит на тебя так же, как смотрела на меня, когда спать укладывала. Я однажды спросил, почему она вздыхает, а мама ответила: «Потому что люблю тебя, мой маленький». А ты ведь не маленький. И не сын ей. И не муж. Тогда почему моя мама тебя любит?

— Разве любят только родственников? Вот мы с тобой, казалось бы, чужие люди…

— Мы не чужие, — быстро сказал Антошка. — Мы друзья.

— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, Антон. Люди любят своих друзей.

— А мой папа нам другом не был?

— Ты сам знаешь, — помрачнел Евгений. — Давай не будем об этом.

— Ладно, — согласился Антошка. — А то потом мне грустно и ничего делать не хочется. Купишь мне солдатиков, дядя Женя? Ты обещал.

— Раз обещал, то сделаю. Но ты тоже выполняй свои обещания, договорились?

— Договорились. И пистолет купи, ладно?

Евгений остановился, взял мальчика за плечи и присел перед ним на корточки.

— Давай обойдемся без пистолетов, Антон. Это плохая игрушка.

— А ты свой выбросишь? — спросил мальчик.

И посмотрел Евгению в глаза. Он все знал. Все помнил. Хитрить с ним было бесполезно.

— Выброшу, — сказал Евгений. — Скоро.

— Почему не сегодня?

— Время не пришло.

— Ты просто не хочешь мне говорить, — догадался Антошка.

— Не хочу, — подтвердил Евгений, кивая. — Не вынуждай меня лгать, Антон. А от пистолета я избавлюсь, можешь быть уверен.

— Да. Уверен. Пошли за солдатиками.

Марина, переехав из больницы в их жилище, сразу отметила перемены, произошедшие с сыном во время ее отсутствия.

— Ты отличный отец, Женя, — сказала она.

— Стараюсь. — Он развел руками в хозяйственных перчатках.

— И муж замечательный.

— Чей? — опешил Евгений.

— Мой, — заявила Марина. — Даже если ты не захочешь остаться с нами, я все равно буду считать тебя своим мужем.

— Но ведь мы… — Он замялся.

Марина игриво ткнула его пальцем в живот.

— Теперь все будет по-настоящему, — тихо пообещала она. — Рана совсем затянулась.

— Что по-настоящему? — поинтересовался Антошка, неизвестно каким образом оказавшись между ними.

Марина и Евгений одновременно покраснели, но не отвели глаз друг от друга.

— Все, — ответили они, не сговариваясь.

Неделю спустя они зарегистрировали свой брак. Обошлось это удовольствие недорого. В честь радостного события Антошка нарисовал довольно корявых человечков, над головами которых было написано «МАМА» и «ПАПА».

— Букву «м» вверх ногами написал, — пожурила сына Марина, пряча повлажневшие глаза.

— Главное, что мы с тобой не вверх ногами, — вступился за Антошку Евгений.

Его голос звучал несколько приглушенно, хотя горло ему не сдавливали ни галстук, ни туго застегнутый воротник. Расчувствовался, хотя и старался не подавать виду. Марина взяла его под руку. Это движение было нежным, ласковым, но в нем проскользнуло что-то хищное, собственническое. Евгению захотелось высвободиться. Он этого не сделал, но свой порыв вспомнил вечером, когда смотрел с Мариной телевизор.

Передавали выпуск новостей, но новость, по сути, была одна: выборная кампания депутата Боровика Виктора Федоровича. Его строгое, деловитое, в меру упитанное лицо мелькало где только можно: в больнице, на рынке, на городских улицах. Боровик обещал, комментировал, негодовал. Один раз он поднял кулак на уровень плеча, подражая Че Геваре. Один раз выкинул перед собой ладонь в характерном ленинском жесте. В остальное время делал много других жестов и произносил много слов, выстроенных в правильные, обтекаемые фразы.

Боровик звал избирателей к светлым горизонтам, которые были не за горами. Он знал дорогу, ведущую туда. Он вообще все знал и умел. Было удивительно, что страна, имеющая таких замечательных депутатов, до сих пор топчется где-то между рабовладельческим строем и феодализмом. Почему им никак не удавалось поднять ее на новый уровень? И отчего сами многомудрые депутаты, все поголовно, были мультимиллионерами?

Евгений не думал об этом. Его мысли были сосредоточены конкретно на Боровике.

Марина, наблюдавшая за Евгением со своего края дивана, почувствовала смутную тревогу.

— Давай выключим, — предложила она, потянувшись за пультом. — А то Антошку разбудим.

— Просто сделай потише, — попросил Евгений. — Не выключай.

Марина подчинилась беспрекословно, хотя обычно пыталась настоять на своем.

Депутат Боровик, представ в компании маленьких девочек с голыми коленками, призвал молодежь активнее участвовать в политической жизни государства.

— Наши мечты должны сбываться, — задушевно произнес он. — Ведь мы рождены для счастья, как птицы для полета.

Потом ведущая скороговоркой прошлась по остальным новостям: землетрясение, обострение вооруженного конфликта, смерть известного кинорежиссера, саммит Большой Семерки. Ни одно из этих событий не смогло затмить явления Боровика народу.

— Вот тварь, — произнес Евгений.

— Забудь, — попросила Марина.

Она начала привыкать к семейной жизни, и ей вовсе не хотелось опять остаться одной.

— Забыть, — повторил Евгений. — Просто забыть, как будто ничего не было.

— Да, да, — кивнула она.

Он посмотрел ей в глаза:

— И Ольги Матвеевны тоже не было?

Марина печально покачала головой:

— Не надо ворошить прошлое, Женя. Бабушку Олю не вернуть.

— Да, — сказал он. — Пойдем спать. Голова раскалывается.

Когда они легли и сделали то, что делают мужчина и женщина, которых волнует близость друг друга, Марина сказала:

— Я так боюсь тебя потерять, Женя.

— Не потеряюсь, — заверил он ее. — Я же не маленький.

Успокоившись, Марина полежала немного молча и расслабленно, наслаждаясь переполняющей ее негой. Потом сказала:

— Хочу икону Спаса Славяногорского в храм отдать. Как думаешь?

— Она твоя, — глухо произнес Евгений.

— Мне как-то не по себе, что я икону у себя держу. Она должна для всех чудеса делать.

— Ты веришь в это?

Марина хмыкнула:

— Как же мне не верить, когда Спас меня от пули уберег? Забыл?

Евгений, который до этого лежал к ней спиной, повернулся:

— Доверишь это мне?

— Что? — не поняла Марина.

— Икону. Я сам хочу ее в храм отнести. Если ты, конечно, не возражаешь.

— Нет, не возражаю. Если бы не ты, Спас давно уехал бы за границу. А так он с нами остался. На родной земле.

— Я тут ни при чем, — хмыкнул Евгений. — Икона ведь волшебная? Вот она сама себя и спасла.

— Лучше на эту тему не шутить, — прошептала Марина.

— Хорошо, не буду.

На следующее утро Евгений тщательно завернул Спаса Славяногорского и ушел из дому. Некоторое время Марина крутилась на кухне, болтая с Антошкой о всяких пустяках, а потом вдруг заволновалась. Нет, у нее не возникло и тени сомнений в том, что Евгений понес икону в храм. Но куда он отправится потом? Что он задумал?

— Мама, — ныл Антошка, устроившись за кухонным столом, — ну дай же мне наконец краски! Сколько можно просить?

— Сам возьми, — произнесла Марина с отсутствующим видом.

— Как же я возьму, если ты их от меня прячешь? Ну, после того как я обои в комнате немножко испачкал…

«Прячешь» было ключевое слово. Услышав его, Марина тут же сообразила, что ей делать. Она взяла табурет и заглянула на антресоли, где Евгений хранил пистолет. Тряпка, пропахшая оружейной смазкой, лежала на месте, но пистолета не было.

— Собирайся, Антон, — сказала Марина. — Нам нужно срочно съездить в одно место.

Когда мама разговаривала таким напряженным, звенящим голосом, с ней лучше было не спорить. Антошка тихонько сполз с табурета и отправился одеваться.

Несколько минут спустя они быстро шагали по залитому солнцем асфальту, и рябая тень листвы мелькала у них под ногами.

— А куда мы идем? — отважился спросить Антошка, потому что ему тоже вдруг стало не по себе.

Это было странное ощущение. Светило солнце, щебетали птицы, вокруг было полно больших, взрослых людей, а мальчику было страшно, как после ночного кошмара, когда просыпаешься один в своей кровати и толком не знаешь, спишь ты или нет.

Марина посмотрела сверху вниз на обращенное к ней лицо сына и сказала:

— Все в порядке. Мы идем в приемную народного депутата Боровика.

— Он гриб? — спросил Антошка.

— Почему гриб?

— Есть такой гриб. Я в мультике видел. Он такой крепкий и добрый…

— Нет, депутат Боровик — человек. Он не добрый и не очень хороший. Вернее, очень плохой.

— Зачем мы идем к этому недоброму, плохому человеку? Потому что там папа, да?

— Не думаю, — ответила Марина, погладив Антошку по волосам.

И окончательно поняла, что затеял Евгений.

Виктор Федорович Боровик с восторгом встретил предложение столичных политтехнологов подключить к пиар-акциям воспитанниц детского дома «Колосок», которые помогали ему создать трогательный имидж этакого отца родного. Боровик из собственного кармана оплатил униформу для своего эскорта: гольфики, юбчонки, легонькие рубашечки с декоративными погончиками. Теперь он постоянно был окружен этими милыми девочками, благодаря чему его тонус находился на весьма высоком уровне.

Этим утром график народного избранника Боровика был весьма плотным. Сначала он снялся в очередном рекламном ролике, сейчас принимал граждан, а через двадцать минут собирался лететь в столицу, где для него нашелся новый инвестор.

Граждан набралось не так уж много, но они очень скоро утомили Боровика своими бесконечными претензиями к государству: и пенсии им повышай, и подъезды ремонтируй, и цены на медикаменты снижай. А задницы им подтирать не надо?

Зажатый в угол, Боровик поискал взглядом своих девчушек, но не нашел их. Его окружали лишь лица этих самых простых людей: морщинистые, с плохими зубами и седыми космами. Это был его электорат. Именно такие люди всегда дружно голосовали за того кандидата, который обещал им бесплатные лекарства, дешевую еду и прочие прелести социализма. Из года в год избиратели оказывались в очередной раз обманутыми, но никаких выводов не делали, а, наоборот, спешили выбрать Боровика и таких, как он. За что же было их уважать? Разве мы уважаем коров за то, что те обеспечивают нас молоком и мясом? Посмотрели немного в их добрые, всепрощающие глаза — и пошли дальше.

Нельзя сказать, что Боровик относился к людям как к коровам или даже как к овцам, потому что, по большому счету, он вообще к ним никак не относился. Они существовали для него в виде некой тупой аморфной массы, именуемой электоратом. Боровику не было никакого дела до нужд и чаяний этого самого электората. Изредка из толпы выныривало какое-нибудь лицо, депутат что-нибудь говорил ему и тут же забывал об этом.

Вот появился очередной представитель электората. Сбросил с плеча руку охранника, уставился Боровику в глаза. Попросил вежливо:

— Уделите мне, пожалуйста, десять секунд.

— Выкинуть его, Виктор Федорович? — спросил охранник с надеждой.

— Не надо, — улыбнулся Боровик. — Тем более что пять секунд уже прошло. Осталось четыре… три…

— Мне и двух хватит, — сказал посетитель.

У него были приятные черты лица, если не обращать внимания на кривой нос и шрам, пересекающий глаз. Мужчина вытащил из кармана пистолет и выстрелил Боровику в голову. Три раза. Последняя пуля окончательно снесла черепную коробку, и все, кто стоял за спиной депутата, оказались забрызганными его кровоточащими мозгами.

Когда Боровик упал замертво, его помощники пришли в страшное возбуждение. Кто-то кричал, кто-то пытался убежать, кто-то продирался в первые ряды зрителей, чтобы успеть хорошенько рассмотреть труп.

Двое охранников и полицейский скрутили убийцу и поволокли к выходу.

Марина и Антошка, приближавшиеся к двери с другой стороны, сразу узнали Евгения.

— Женя! — крикнула Марина.

Вывернув шею со вздувшимися жилами, он прохрипел:

— Дождись… Фамилию не меняй…

Больше ни Марина, ни Антошка ничего не услышали. Подлетели патрульные машины со включенными сиренами, людей стали оттеснять от входа в приемную народного депутата, героически погибшего на своем посту.

Евгений, которого усадили в один из автомобилей, спросил конвоиров:

— Сколько мне теперь дадут? Ну, за убийство в целях самозащиты?

— Какая самозащита, ты что? — возмутился полицейский. — Разве Боровик представлял для тебя угрозу?

— Не только для меня, но и для всех нас, — ответил Евгений. — Исключая, конечно, цепных псов… вроде вас.

Один полицейский ударил его в ухо, другой вышиб кулаком передний зуб.

Глотая кровь, Евгений замолчал, глядя невидящим взором на балабановские пейзажи, проносящиеся за окном. Он пытался угадать, сколько лет будет Антошке, когда закончится срок наказания. Пятнадцать? Двадцать? Тридцать? Неизвестно. Но Евгений знал — знал твердо, — что к тому времени его сын будет жить уже в совсем другой стране.

Что ж, значит, все было не зря.

Потерпим.