К вечеру Михайлова дня в стенах зияло десятка полтора огромных проломов.

Больше всего их было в наружных укреплениях. Огромная брешь была пробита в стене юго-восточной угловой башни, сильно повреждена была южная стена. Там совсем разрушили и ворота. Высокую дозорную башню изрешетили ядрами и проломами посередине. Стояла она только чудом. Непонятно было, как она держится, почему не рухнет.

В крепости уже не справлялись с заделкой пробоин. Можно было сказать заранее, что если даже все займутся этим, половину брешей все равно не заложить.

— Что ж, будем трудиться, друзья!

В полночь Добо вызвал офицеров в Церковную башню и приказал выстрелить вверх с восточной стороны светящимися ядрами.

— Глядите, — сказал он, — эти протянувшиеся сюда насыпи похожи на кротовые кочки, когда крот роется под землей. А вон те рвы все полны турками.

В ту ночь все турки и правда спустились с гор и подошли к стенам. Когда вспыхивали светящиеся ядра, осажденные видели поблизости множество шатров, желто-красные стяги янычар, осадные лестницы, лежавшие в проходах между шатрами, и янычарские палатки из мешковины, в которых ночевали по десять, по двадцать человек. Первая линия кольца осады туже затянулась вокруг крепости.

— Дети мои, — сказал Добо, — завтра турок пойдет на приступ. Пусть все ночуют на дворе.

У пробоин он поставил гаубицы и стрелков. Пушки тоже навел на проломы. Кругом к стенам были прислонены копья, пики, кирки, ядра, крестовицы — словом, все снаряжение крепости.

Комендант пожал руку каждому офицеру.

— Дети мои, каждый из вас знает свои обязанности. Поспите сколько удастся. Мы должны отразить приступ!..

И, не досказав, он повернулся в сторону города. Снизу послышался какой-то странный шум, нараставший громкий топот.

Все смотрели туда.

У ворот, выходивших к речке, пронзительно задудел Варшани.

— Откройте ворота! — крикнул Добо.

Шум внизу, в городе, все нарастал. Слышался конский топот, трещали ружья, бряцали сабли. На стенах раздались нетерпеливые крики:

— Откройте ворота, Лукач едет!

Карауливший у ворот лейтенант Янош Вайда тут же велел зажечь факел и выставить его. И что же? К крепости длинной цепью неслись всадники Лукача Надя, перескакивая через джебеджи, ночевавших на рыночной площади.

— Опусти факел! — крикнул Вайда. — Опусти под ворота!

Он сообразил, что всадникам лучше скакать в темноте.

Мост тут же опустили, органку подняли.

— Стрелки — встать к бойницам над воротами! Копейщики — к воротам!

Наши витязи проскочили один за другим. Прыгая и толкаясь, с воем бросились вслед за ними турки.

— Аллах! Язык сана! Вай сана! Аллах! Аллах!

Под воротами началась кровавая схватка.

Какой-то босой пиад кошкой вскарабкался по цепи моста. Он держал в зубах кончар. Караульный с факелом заметил его. Мгновение они смотрели друг на друга в упор, потом караульный швырнул факел горящим концом в голову турка. Тот упал навзничь в темноту.

Остальные турки, неустанно вопя: «Аллах акбар!» и «Язык сана!», давя друг друга, проталкивались в ворота.

— Поднимай мост! — крикнул Добо.

Голос его заглушила ружейная пальба.

— Нельзя поднять! — крикнул вниз приворот — ник.

Да и верно: весь мост облеплен был турками.

Тут подоспел Гергей. Он выхватил из рук караульного факел и помчался с ним к мортире. В следующий миг мортира грянула, изрыгнув пламя, и снопами уложила кишевших на мосту турок.

Скрипя и громыхая, мост поднимался кверху на блоке величиной с тележное колесо, увлекая за собой и турок.

Внутри прохода упали колья органки, а снаружи с визгом поднимался мост, и наконец, глухо щелкнув, ворота закрылись.

С полсотни турецких солдат застряло под сводом ворот. В ярости они метались и бились, но выстрелы и копья быстро покончили с ними.

Несколько мгновений спустя под темными воротами осталась только груда хрипящих и содрогающихся в агонии тел.

Добо стоял уже на рыночной площади.

При свете факелов двадцать два всадника соскочили с коней и, держа их в поводу, выстроились в ряд перед комендантом. Кони были в белой и алой пене. Всадники без шапок. Все тяжело дышали. У иных лица были в крови. На плече у одного из-под разорванного доломана белела рубаха.

Из строя выступил невысокий плечистый человек и остановился перед Добо.

— Имею честь доложить, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — я прибыл.

— Сын мой, Лукач, — ответил растроганный Добо, — плут и бродяга! Кандалы тебе на ноги, а на шею золотую цепь! Мой славный, добрый витязь!

И, обняв своего воина, он спросил:

— А как же вы пробились?

— Нам, господин капитан, пришлось переждать, пока мы не перебьем столько турок, чтобы каждому из нас достались тюрбан и плащ. Мы все время делали вылазки из Сарвашке. Нынче к вечеру не хватало только двух тюрбанов. Варшани отдал нам свою дудку. И если б на рыночной площади стояли конные, мы, господин капитан, прекрасно проехали бы. Но пешие, заметив, что едут чужие, напали на нас.

— Кого недостает?

Солдаты переглянулись. Лица их были освещены факелами только с одной стороны. Почти все они были в крови. И на одежде и на конях алела кровь.

— Габора, — тихо послышалось в ответ.

— Бикчеи, — прозвучало еще тише.

— Балкани…

— Дюри Шоша…

Взгляд Добо задержался на парнишке с длинными волосами. Он стоял с краю шеренги, уткнувшись лицом в шею коня.

— Балаж! — крикнул потрясенный Добо. — Это ты?

Мальчик вышел вперед, опустился на одно колено, положил к ногам Добо окровавленную саблю и молча склонил голову.

Это был Балаж Балог, самый юный оруженосец Добо.