На рынке тут же началась продажа с торгов военной добычи: продавали восемь низкорослых турецких лошадок и всякое добро, привезенное на пяти груженых возах.

Вытащили из постели дьяка — раздатчика хлеба, поставили перед ним стол, дали ему барабанщика. Глашатаем назначили Бодогфальви.

— Начнем с коней, — сказал Пете.

— Продается прекрасный арабский конь! — провозгласил Бодогфальви.

— Продавай сразу обоих, — заметил Мекчеи, зная, что среди добычи было два одинаковых гнедых коня.

Добо поручил Мекчеи купить для оруженосцев двух коней. Мекчеи ждал, не надбавит ли кто цену. Но никто не прибавлял, все берегли деньги на оружие и одежду. За четыре форинта Мекчеи достались все восемь лошадей; он увел их в конюшню.

Затем следовали телеги. Из них охапками вынимали превосходное оружие. За динар или за два можно было купить саблю, украшенную драгоценными камнями, и ружье с прикладом из слоновой кости. Женщины наперебой торговали одежду. Фюгеди купил двадцатифунтовую булаву, Иов Пакши приобрел бархатный чепрак, Золтаи — серебряный шлем. Деньги так и сыпались дьяку Михаю, и он усердно записывал, кто что купил и сколько заплатил.

Когда с первой телегой почти покончили, Бодогфальви весело крикнул:

— А теперь следует сокровищница знаменитого царя Дария!

С помощью силача-солдата он поставил на задок телеги красивый сундук, обитый телячьей кожей.

Сундук был заперт, но ни замка, ни запора не было видно. Пришлось взломать его топором.

Из-за любопытства люди чуть не передавили друг друга. Ведь если в сундуке и нет сокровищ царя Дария, то уж наверняка в нем лежат ценные вещи.

Придвинулись ближе и оба корчмаря — Лаци Надь и Дюри Дебрей. Оба были в фартуках с высокими нагрудниками.

— Вот бы купить два серебряных кубка! — сказал Дебрей. — Если витязи завернут ко мне в корчму, пусть пили бы с удовольствием.

И он взглянул на молодого смуглого солдата. Парень тотчас запустил руку к себе в карман.

С телеги сбросили ворох женской одежды и несколько горшков с цветами — очевидно, некоторые турецкие офицеры везли с собой и жен.

— Мне хотелось бы только пару чувяк, — сказала пожилая женщина. — Говорят, турки шьют чувяки на славу.

Сундук открыли, и, к немалому изумлению зевак, из него поднялся мальчуган лет шести-семи — перепуганный малыш с белым личиком и глазами серны. Волосы маленького турка были коротко острижены. Он был в одной рубашонке, на шее висела на шнурке золотая монетка.

Бодогфальви выругался:

— Тьфу, чтоб им ни дна ни покрышки! Провались они пропадом, все твои родичи, и деды, и прадеды, лягушки гололобые! — И он скорчил смешную рожу, желая выразить свое отвращение.

Все засмеялись.

— Пристукни этого головастика! — гаркнул солдат с другой телеги.

— Все семя их надо истребить! — с горечью поддержал его третий.

— Да вылезай ты, кошка тебя забодай! — заорал Бодогфальви.

Схватив мальчика за плечо, он вытащил его из сундука и кинул на траву так, что ребенок перекувырнулся и завизжал.

Все смотрели на него с гадливостью, как на жабу.

— Ох, какой урод! — сказала одна женщина.

— И вовсе не урод! — ответила другая.

А ребенок стоял. Губы его скривились, испуганные глазенки были полны слез. Он вытирал их ручками, с ужасом глядя то на одну, то на другую женщину, но громко плакать не смел и только всхлипывал.

— Да пристукните же его! — крикнул шатерник, замахнувшись кулаком.

Испугавшись крика, ребенок приник к какой-то женщине и спрятал голову в складках ее юбки. Случайно это оказалась та самая сухая старуха с орлиным носом, которая назвала его уродом. Она работала в пекарне. Рукава ее и сейчас были засучены, а синий головной платок завязан концами на затылке.

— Вот еще! — сказала она, положив руку на голову ребенка. — А может, он не турок! Правда, сынок, ты ведь не турок?

Мальчик поднял личико, но не ответил.

— А кто же он? — усомнился Бодогфальви. — Вон в сундуке и одежда его. Красная шапка и красный доломан. Да где ж это виданы такие штаны? Внизу тесемка вдета — и затягивай, как кисет.

Он бросил одежду мальчика.

— Аннем! — заговорил ребенок. — Нереде?

— Видишь, он венгр! — воскликнула женщина, торжествуя. — Он сказал: «Аням дериде!»

И она обернулась к мальчику.

— Да какой же он венгр, тетушка Ваш! — улыбнулся Пете. — Он говорит не «дериде», а «нереде». Спрашивает, где его мать.

— Йок бурда анын!

Ребенок снова расплакался:

— Медед, медед!

Тетушка Ваш опустилась на колени и молча начала одевать мальчика. Надела на него красные шаровары, красную шапку, красные башмачки и фиолетовый бархатный доломан. Доломан-то, правда, был уже в заплатках, да и красные башмачки повыцвели. Она вытерла фартуком лицо мальчика.

— Надо его отдать туркам, — сказала она.

Пете и сам не знал, что делать.

— Эх! — заорал Бодогфальви, выхватив саблю. — Что ж, разве эти собаки не убивают наших детей? Они даже младенцев не щадят!

Тетушка Ваш оттащила мальчика и, защищая его от сабли, прикрыла руками.

— Руби! — крикнул шатерник.

— Не тронь!

И мгновенно три женщины обступили ребенка.

Пока солдат вкладывал саблю в ножны, ребенок исчез между фартуками и юбками. Попробуй возьми его, теперь даже с ищейкой не найдешь!

После ночного боя Гергей поскакал к Мелегвизу. Выкупался и тотчас вернулся.

Перед дворцом он встретил плотного парня в синей поддевке.

Парень нес на плече железный шест, которым забивали заряд в пушку. На конце шеста чернела закопченная пакля. Парень поклонился Гергею. И когда обратил к нему лицо, Гергей, остолбенев, остановился.

Белокурый парень в синей безрукавке… детский маленький нос… смелые глаза…

Бывают лица, которые остаются у нас в памяти, как сохраняются на стене картины. Гергею крепко запомнилось и это лицо, и эта фигура. Он видел их ребенком, когда попал в неволю и сидел на возу на коленях у крестьянской девушки. Парень был тогда в оковах и ругал турок.

Гергей крикнул:

— Гашпар!

— Слушаю, господин лейтенант! — изумленно отозвался парень. — Но откуда вы изволите знать меня? — И он снял шапку.

Гергей смотрел на него глазами, полными удивления.

«Ерунда какая-то! — размышлял он. — Не может быть! Двадцать лет назад я видел его».

— Как зовут твоего отца?

— Так же, как и меня: Гашпар Кочиш.

— А мать зовут Маргит, верно?

— Да.

— Они в Баране поженились?

— В Баране.

— Были у турок в рабстве?

— Их только гнали в Турцию.

— Но они освободились?

— Да.

— Их освободил Добо?

— Да, Добо и один мальчик.

Лицо Гергея запылало.

— А матушка твоя здесь?

— Сюда перебралась, потому что отец мой здесь. Мы, господин лейтенант, вместе с ним при одной пушке.

— А где твоя матушка?

— Да вон она идет.

От ворот шла круглолицая полная женщина.

В руках у нее — два кувшина с молоком, за спиной — бадья, в подоткнутом фартуке — морковь.

Гергей торопливо подошел к ней.

— Милая моя тетушка Маргит! Дайте-ка я вас расцелую!

И прежде чем женщина успела опомниться; он расцеловал ее в обе щеки.

Тетушка Маргит глядела на него, обомлев.

— Душенька моя, — сказал Гергей, — я тот самый мальчик, которого вы везли на коленях по печской дороге.

— Да неужели? — изумилась женщина. — Неужели это вы, ваша милость господин витязь?

Голос у нее был густой и низкий, точно звук трубы.

— Я, душа моя! — ответил радостно Гергей. — Сколько раз вспоминал я ваше доброе девичье лицо! Вспоминал, как вы по-матерински ласкали и баюкали нас там, на возу.

Глаза тетушки Маргит увлажнились от радости.

— Держи кувшин, — сказала она сыну, — а то, ей-богу, выроню из рук. А та крошечная девочка, жива ли она?

— Жива! Она моя жена. Сейчас она дома, в Шопроне. У меня и сын есть. Зовут его Янчи. Я напишу домой, что видел тетушку Маргит. Напишу им непременно.

Эх, витязь Гергей, где сейчас твой сынок? Где твоя красавица жена?