Если в небесах есть книга, в которую записывают историю венгров, то следующие восемь лет должны быть записаны так.

1545. Турки взяли Буду, Эстергом, Фейервар, Сегед, Ноград, Хатван, Веспрем, Печ — почти вся страна в руках турок.

1546. Турки поделили Венгрию на пятнадцать санджаков. Уцелели только Верхняя Венгрия и один-два комитата на границе с Австрией.

1547. Венгров обирают не только турки, но и австрийцы.

1548. По всей стране распространяется вероучение Лютера и Кальвина. Венгры враждуют не только с турками и австрийцами, но и меж собой.

1549. Турки забирают под видом дани все, даже детей.

1550. Войска румын и турок двинулись в наступление на Эрдей. Монах Дердь за несколько дней выставил ополчение в пятьдесят тысяч человек. Румын разбили. Турки убрались вон.

1551. Королева Изабелла покинула Эрдей. Монах Дердь убит из-за угла.

Наступил 1552 год.

Сизым налетом покрывались шопронские сливы и поспевали подсолнухи. Однажды в солнечный ветреный день Эва Борнемисса вышла после обеда на веранду своего дома и стала разбирать мужнино платье. Она искала одежду какому-то юноше, уезжавшему на чужбину.

С тех пор как мы расстались с Эвой, она немножко пополнела, стала женщиной. Лицо, правда, еще сохранило девичью белизну и бархатистость, но в милых кошачьих глазках не было уже прежней плутовской улыбки. Черты выражали кротость и спокойный ум.

— Вот вам, Миклош, даже два наряда, — сказала она школяру, разложив на столе поношенный костюм из узорчатого шелка вишневого цвета и будничный полотняный костюм. — Этот вам еще широковат. Но, может быть, через несколько месяцев будет как раз впору.

— Благодарю, благодарю вас, ваша милость! — пролепетал Миклош, зардевшийся от радости.

— Правда, шелк кое-где посекся, — сказала Эва, разглядывая одежду. — Но вы ведь передохнете у нас, а до вечера я все успею подштопать. — Потом она подняла серый полотняный костюм. — Вот этот будет вам как раз впору. Муж ездил в нем в Буду, когда турок занял ее и мы с королевой переезжали в Липпу.

— Благодарю вас! — радостно сказал школяр. — В нем я и поеду. Его никакая пыль не возьмет!

Женщина обшарила карманы — все были пусты. Однако в кармане поддевки она нащупала что-то твердое.

Карман был дырявый. Эва сунула в него палец и нашла за подкладкой сложенный в несколько раз тоненький листик пергамента. Посмотрела на него Эва, развернула, разгладила. Какой-то чертеж вроде пятиугольника, повсюду линии и точки.

— Миклош, скажите, что это такое? Черепаха, что ли?

Юноша положил бумажку себе на ладонь, потом повернул и долго рассматривал.

— Нет, это не черепаха, — сказал он, замотав головой, — хотя и похоже.

Из комнаты выбежал шестилетний черноглазый мальчуган. На поясе у него висела в ножнах из вытертого красного бархата превосходная сабля с позолоченной рукояткой.

— Мама, — защебетал ребенок, — ты обещала купить мне и трубу! Золотую трубу!

— Янчика, не мешай мне сейчас, — отстранила его мать. — Ступай, милый, в сад к Луце.

— А купишь потом золотую трубу?

— Куплю, куплю.

Ребенок сел верхом на саблю и, топоча, помчался во двор, а оттуда в сад.

— Так вот, — сказал школяр, внимательно разглядывая бумагу, — это план крепости, притом Эгерской.

— Эгерской крепости?

— Да. Извольте поглядеть: черепаха обведена двойной линией. Это крепостная стена. А голова черепахи и четыре лапки — пять башенных выступов. Четырехугольники, начертанные тонкими линиями, — здания.

— А что это за серп возле черепахи?

— Наружные укрепления. В них нет зданий, как бывает обычно в наружных дворах крепости, — только две башни, с двумя вышками.

— А вот эти два черных крючка, которыми прикреплена середина серпа к черепахе?

— Это Темные ворота.

— Почему «Темные»?

— Потому что они под землей.

— А что это возле ворот?

— Конюшня.

— Такая большая конюшня?

— Большая и нужна, ваша милость. Тут же, наверно, и каретный сарай, и жилье для конюхов. Должно быть, и ключник здесь живет.

— А вот эти точки возле ворот?

— Тут была церковь, которую построил еще король Иштван Святой. Половину ее, увы, снесли не так давно: десять лет назад!

— Как жаль!

— Конечно, жаль. Но на месте разрушенной части строения провели большой ров и построили наружные укрепления. Это было необходимо. Ибо эта и восточная сторона крепости были уязвимее всего.

— Но откуда вы это знаете, Миклош?

— Как же мне не знать! Я два года учился в эгерской школе, и там все об этом говорили. Тогда и построили Темные ворота.

— Поглядите, и на западной стороне, возле речки, тоже есть ворота.

— Есть ворота и здесь, с юга. В крепости трое ворот.

— А вот эти разные красные черточки — это что такое?

Школяр разглядывал, разбирал значки. Покачал головой.

— Это подземные ходы.

— Столько подземных ходов?

— Их много, только иные из них уже стали непроходимы.

— А четырехугольники в виде комнат?

— Это подземные залы. Здесь водохранилище. Тут кладбище.

— Кладбище? Среди подземных ходов?

— Должно быть, так. Видите, под этим подземным ходом написано: «Дорога мертвецов».

Женщина содрогнулась.

— Странно, что здесь хоронили мертвецов…

— Только во время холеры, — ответил школяр. — Теперь я припоминаю, что слышал об этом.

— Ах, Миклош, как жаль, что вы не пришли к нам двумя неделями раньше!

— А почему, ваша милость?

— Тогда бы я раньше дала вам одежду и бумажку нашла бы раньше. А ведь мой муж, бедняга, как раз поехал в Эгерскую крепость.

— Я слышал, что турки повернули туда.

— Потому-то муж и отправился в Эгер. Только зачем он согласился взять с собой и моего отца? Подумайте только, семидесятилетний старик! И рука и ноги у него деревянные, а поехал вместе с мужем.

— Воевать?

— Да, и воевать тоже. А еще потому поехал, что в крепости живет его старый друг — отец Балинт. Год назад они из-за чего-то поссорились. Тогда еще и мать, бедняжка, была жива. Отец Балинт перебрался в Эгер, к Добо. Вот мой батюшка и отправился мириться с ним. Они очень любят друг друга.

Эва открыла зеленый крашеный сундук, расписанный цветами, и достала оттуда книжечку — свой молитвенник. Она вложила в него чертеж крепости и выглянула в сад, где возле служанки, поливавшей цветы, бегал ее сынишка.

— Кто-нибудь да приедет из Эгера, — сказала она в раздумье. — Здесь живет старший брат Гашпара Пете. Он близок к королю и послал в крепость, где служит Гашпар, целый воз пороху и ядер. Если к нему придет гонец из Эгера, я пошлю мужу чертеж.

Она взяла иголку с ниткой и положила на колени шелковый костюм. Пока они беседовали, во двор вошел мужчина в темно-синем ментике. Прикрыв калитку, он попрощался с кем-то.

— Не утруждайте себя, — сказал он, — здесь я уж и сам найду дорогу.

Эва встала. Голос ей был незнаком, человек тоже.

На веранду вели три ступеньки. Дойдя до них, незнакомец поднял голову. Это был одноглазый, смуглый, дородный мужчина. Усы у него были подкручены, в руке он держал палку вроде той, с которой ходят деревенские старосты.

— Добрый день! — приветствовал он Эву. — Говорят, что здесь живет его благородие лейтенант Гергей Борнемисса?

— Да, живет, — ответила Эва, — только его нет дома.

— Так он уже в самом деле уехал?

— Уехал в Эгер.

— Ах, какая жалость! — Незнакомец покачал головой. — Хотелось мне потолковать с ним… Но, может быть, его супруга…

— Я его супруга. Милости прошу.

Незнакомец поднялся по лестнице, снял шляпу и поклонился с глубоким почтением.

— Меня зовут Тамаш Балог, — сказал он, — я дворянин из Ревфалу.

По манерам незнакомца видно было, что он не крестьянин.

Эва любезно пододвинула ему стул и представила школяра:

— Школяр Миклош Рез. Едет в школу на чужбину. Старший брат его служит в войсках короля и знаком с моим мужем. Вот Миклош и заехал к нам на попутной телеге, чтобы передохнуть.

— Здравствуй, братец, — небрежно бросил одноглазый и, сев на стул, начал рассказывать. — Я приехал на конскую ярмарку, — сказал он, хлопнув себя по колену, — и были у меня разные дела к вашему супругу. Да и деньги я ему привез.

— Деньги? — удивилась Эва.

— Говорили, он нуждается в деньгах. Едет в Эгер и продает кое-какие серебряные и золотые вещички.

— Да ведь у нас почти и нет ничего.

— Я очень люблю перстни.

И он показал свою левую руку: на ней сверкали перстни один прекраснее другого. Может быть, и на правой руке пальцы были унизаны кольцами, но правую обтягивала замшевая перчатка, и поэтому не было ничего видно.

Незнакомец продолжал:

— Говорят, у него есть одно великолепное кольцо.

— Есть, — ответила Эва, улыбнувшись.

— С полумесяцем?

— И со звездами.

— Полумесяц топазовый?

— А звезды алмазные. Но откуда вы все это знаете?

— Нельзя ли мне взглянуть на кольцо? — Голос гостя задрожал.

— Нет, — ответила Эва. — Муж всегда носит его в кармане. Это какое-то счастливое кольцо, оно принадлежало турку.

Янчика бренчал в саду своей саблей. Он одним махом очутился на лестнице и, увидев незнакомца, взглянул на него с ребяческим удивлением.

— Поздоровайся с дядей, как положено, — сказала мать с улыбкой.

— Это чей мальчик? Сын господина лейтенанта? — спросил незнакомец. — Но к чему я спрашиваю! Вылитый отец!

Он привлек к себе ребенка, поцеловал его.

Какое-то неприятное чувство шевельнулось у Эвы, но через мгновение она уже забыла о нем.

— А когда же мы купим трубу? — приставал к матери мальчик.

— Разрешите мне купить ему трубу, — с готовностью предложил школяр. — Мне все равно придется завернуть на ярмарку. Я отведу Янчи и к моему вознице, покажу ему жеребеночка.

— Пусть будет по-вашему, — согласилась мать. — Вот вам динар, купите ему трубу. Но хорошенько смотрите за ним, Миклош! А ты, Янчика… ты ведь знаешь, что сказал отец. — Она обернулась к Тамашу Балогу и, печально улыбнувшись, добавила: — Он наказал нам беречь ребенка как зеницу ока.

Янчика, прыгая от радости, отправился со школяром на ярмарку.

Мать крикнула им вдогонку:

— Миклош, гуляйте возле церкви! Мы сейчас тоже пойдем туда.

Она еще вчера собиралась на ярмарку, хотела приобрести кое-какие мелочи у приезжих венских купцов.

Господин Тамаш Балог рассеянно вертел в руке шляпу, понуро глядя в сад.

— Какие вести из Солнока? — спросила Эва; глаза ее были полны тревоги. — Ведь правда, туркам его не взять?

— Я тоже так думаю, — небрежно ответил Тамаш Балог.

— Муж сказал мне на прощанье, что нынче турки вряд ли попадут под Эгер. Солнок очень укрепили в прошлом году. Он сильнее Эгера.

— Гораздо сильнее.

— Но пусть Эгер не так укреплен, зато его будет защищать вся Верхняя Венгрия.

Господин Тамаш Балог кисло улыбнулся.

— Скажите, а есть у вас какой-нибудь портрет вашего супруга, господина лейтенанта?

— Конечно, есть, — ответила Эва. — В прошлом году написал немецкий художник.

— Не будете ли вы так любезны, ваша милость, показать мне портрет? Я много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.

— Разве вы не знакомы? — удивленно спросила Эва.

— Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.

Хозяйка ввела гостя в комнату. Там стоял полумрак и приятно пахло лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это гостиная. На полу — турецкие ковры. У стены — диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле окна — конторка и книжный шкаф, а в нем не меньше сотни книг в кожаных переплетах. На стене — портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в ту пору, когда у него волосы были еще черные; портрет косоглазой жены Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом пожелтевшее изображение Христа в ореховой раме; дальше — шаловливое личико девушки, очень похожей на хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы. Тонкие черты смуглого, как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским задором. Усы подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы отпущены до плеч.

С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой.

— Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?

— Двадцать шесть.

— И у вас такой большой сын?

— Мы уже восемь лет женаты, — с улыбкой ответила молодая женщина. — Совсем еще детьми поженились.

Господин Тамаш снова взглянул на портрет.

— А правда, что господин витязь бывал в Константинополе?

— Конечно, правда. Я тоже была с ним.

— Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.

— Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.

— Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.

Эва улыбнулась.

— Хайван? Как же не знать? Я тоже видела его.

Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.

Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.

Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь — на турецкий лад.

Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».

Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка — Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.

Но посетитель все не выходил у нее из головы.

«Кто этот человек? — размышляла она, опустив шитье на колени. — О кольце спрашивал, рассматривал портрет… Упоминал о Хайване… Ушел на турецкий манер… Кто этот человек?..»

Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?

Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана — и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.

И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!

Тут как раз вернулась из сада служанка. Видит, что хозяйка лежит у сундука среди раскиданных платьев, в лице ни кровинки, глаза обведены темными кругами.

— Ваша милость!

Нет ответа.

Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли, здесь побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили прянишника Боту. Грабителей до сих пор не нашли.

Схватив флакон с уксусом, служанка трет хозяйке виски, подносит ей к носу флакон.

— Муж мой в опасности! — вот первые слова, которые вырвались из уст Эвы, лишь только к ней вернулось дыхание. — Где мальчик? Ах да, я отпустила его. Луца, скорей дай мне плащ! Пойдем за Янчи!

— Но, ваша милость, куда вы? Ведь вы так больны…

— Я не больна. Идем!

А на самой лица нет, бледна как покойница. Поднялась на ноги и, в чем была, поспешно вышла за ворота.

От ощущения опасности напряглись все ее мышцы. Она понеслась прямо к церкви.

По улицам сновали люди, приехавшие на ярмарку. На площади среди телег, коров, привязанных за ногу, прихрамывающих свиней и всякой другой скотины ходили крестьяне, нагруженные бочонками и кадушками. Стоял обычный на ярмарке гомон, носились облака пыли, и пахло луком.

Служанка догнала Эву только возле церкви и накинула на нее плащ.

Вдруг из толпы показался школяр.

Он понесся к ним бегом, расталкивая людей и крича:

— Басурмане взяли Солнок! Только что объявили перед церковью. Как же я поеду теперь?

— Мое дитя! — крикнула ему Эва. — Где вы оставили его?

— Господин Балог повел Янчи в церковь. Сказал, чтобы я известил вас, пока он будет молиться. О, господи, господи! Конец стране! Если Солнок в руках турок, то и Эгер не устоит!

— Дитя мое! Дитя мое! — кричала Эва, задыхаясь, и помчалась вверх по лестнице.

Она вбежала через главный вход в церковь, пробилась сквозь толпу.

— Дитя мое! — кричала она, едва переводя дух. — Дитя мое!

В церкви шла как раз всенощная, и окрестные немецкие крестьяне, сидя на скамьях, громко пели на своем языке: «Christus here uns! Christus erhore uns! Herr erbarme dich unser!»

Мать с воплями бросилась к рядам скамеек:

— Янчи! Янчи, сын мой!

Но Янчика не откликнулся.