Медиумические способности Марджери все еще вызывали интерес серьезных ученых, и гарвардская профессура обращала на семейство Крэндонов куда большее внимание, чем Секретная служба. Многие исследователи паранормальных явлений полагали, что подлинность ее способностей еще не опровергнута. И хотя «В мире науки» вынес вердикт об «отсутствии доказательств сверхъестественного», часть членов комиссии призывала к дальнейшим экспериментам. Поскольку решение журнала не уладило этот вопрос, для изучения способностей Марджери собралась новая команда ученых.

Особенно этим делом интересовался Гудсон Хоагленд, выпускник психологического факультета и протеже Макдугалла. Он намеревался защитить в Гарварде диссертацию о феномене Марджери, если сочтет ее способности убедительными. Как и многие его предшественники, Хоагленд был впечатлен искренностью доктора Крэндона. Но после нескольких сеансов, которые Марджери провела для него и его коллег, демонстрируя различные трюки Уолтера, Гудсон высказался открыто: доктор ни в чем не сможет убедить научный мир, если будет настаивать на проведении сеансов на Лайм-стрит, еще и на его условиях. Команда Хоагленда предложила привести Марджери в гарвардскую лабораторию факультета психологии для дальнейших экспериментов. Сочтя его аргументы убедительными, Рой согласился на исследование, получившее название «Второй гарвардский анализ». Хоагленд надеялся, что результаты этой серии экспериментов будут куда точнее, чем выводы «В мире науки». Новая команда совсем не напоминала подобранных Мунном и Бердом уважаемых специалистов в этой области – это были совсем молодые ученые, психологи, филологи и литературоведы, в том числе и влюбленный в Марджери Грант Коуд. Благодаря доброжелательности Коуда Крэндоны чувствовали себя в Гарварде куда увереннее, чем во время экспериментов в «Чарльзгейте». Но как только распространились слухи о том, что Марджери согласилась на исследование на этом берегу реки Чарльз, как многие уважаемые гарвардские ученые захотели принять участие в эксперименте. Чтобы защитить университет от очередного скандала, связанного с Марджери, профессоры называли себя наблюдателями, а не комиссией. Они считали, что им следует проявлять куда большую осторожность, чем свежеиспеченным выпускникам: если метафорически их академические специальности (математика, астрономия и биология) выступали в роли их жен, то исследования паранормального можно было рассматривать как интрижку на стороне.

Журналистов не уведомили о том, что Уолтеру предстояло вновь встретиться с учеными. Гарвардское исследование способностей Мины Крэндон велось тайно, и только Гриском и его коллеги знали о происходящем, но уважали просьбу участников не освещать исследование в их газете. Оставалось выяснить, будут ли способности Марджери проявляться в непривычной для нее темной комнате. На другом берегу реки Чарльз Крэндоны столкнулись с исследователями, которых не интересовало само представление, но куда больше волновала валидность эксперимента. Лаборатория, в которой проводились сеансы – небольшое помещение на четвертом этаже Эмерсон-холла, – была полностью защищена «от возможного мошенничества». Тут не было окон, и единственная дверь запиралась на время сеанса – в лабораторию могли проникнуть только духи, но никак не тайные сообщники медиума. В этой скромной комнате – Уолтер окрестил ее «чарльзтаунской темницей» – помещались только стол, стулья, занавешенная кабинка медиума, фонограф и обычные «игрушки» Уолтера. Чтобы защититься от обмана, исследователи вручили участникам сеанса электрический контур, который разомкнулся бы, если бы кто-то отпустил руку – тогда сразу включилась бы сигнализация. Люминесцентные ленты, которые начал использовать еще Дингуолл, надели на голову, руки и ноги медиума, а также ее супруга. Во время экспериментов для контроля использовалось не устройство в духе ящика Гудини, а куда более гуманные методы.

Эксперимент начался вечером девятнадцатого мая 1925 года. Обстановка в лаборатории была напряженной. На деревянном стуле, подключенная к измерительной аппаратуре, сидела Марджери. Ее руки и ноги в светящихся лентах контролировали два человека, высказывавшие наибольшие сомнения в ее способностях. Через несколько минут послышался развеселый свист Уолтера – призрак явился в своеобычной для него манере. Рой был уверен, что дух сможет помочь своей сестренке.

– К черту Гарвард, – весело воскликнул Уолтер, и исследователи ощутили порыв холодного ветра.

Через пару минут они зафиксировали «необъяснимые звуки и движения». Одна из светящихся «игрушек» Уолтера – диск, который он называл «пончик», – пролетела по комнате и шлепнулась на стол рядом с Хоаглендом. Неужели они действительно думали, что этот электрический контур остановит астральную силу? Марджери в трансе была куда сильнее всей их аппаратуры, словно говорили действия Уолтера. Вместе брат и сестра исполнили свои лучшие номера: звонил звонок, парил под потолком блестящий рупор, и призрак даже дернул Хоагленда за волосы.

В городе было так жарко и душно, что Марджери в первую неделю смогла провести только один из двух сеансов в Эмерсон-холле, второй же прошел в квартире Хоагленда в западной части Кэмбриджа. Но после шести сеансов и там, и тут исследовательская команда была впечатлена достижениями Марджери.

Уолтер призрачной рукой поднимал плетеную корзинку с металлическими грузиками – и датчики регистрировали соответствующее увеличение веса тела Марджери. Он касался участников сеанса липкими руками, развязывал им шнурки и расшатывал столик, крича: «Землетрясение!» Но больше всего исследователей поразила его игра в шахматы с астрономом Шепли: подсвеченные электродами фигуры двигались на люминесцентной доске. Обыграв противника, Уолтер прошептал: «Шах и мат!»

Уолтер разошелся как никогда. Гарвардские аспиранты вдосталь насмеялись, когда дух спел им песенку о своем заклятом враге, заявившем, что эктоплазма Марджери воняет печенкой, и чей кабинет находился на том же этаже.

Во время появлений Уолтера исследователи видели астральные огоньки – необъяснимые светящиеся точки у ног медиума. Профессор Шепли, присутствовавший на многих сеансах, заявил, что не заметил «никаких признаков мошенничества» или «подозрительных действий со стороны кого-либо из участников сеанса». Были ли эти проявления результатом экстрасенсорного воздействия или изощренным трюком, Марджери оправдала ожидания исследователей. «Все это просто потрясающе», – писал Хоагленд. На седьмом демонстрационном сеансе, проходившем двадцать девятого июня в квартире Хоагленда на Трейл-стрит, 18, нервы участников были натянуты до предела.

«Некоторые участники считают, что истинная история того, что произошло на тех двух последних сеансах, так никогда и не будет рассказана», – писал впоследствии Гриском. Известно, что медиум, как и обычно, прошла досмотр перед сеансом, затем участники взялись за руки – и, как всегда, появился неугомонный Уолтер. Используя телеплазматическую руку, призрак несколько раз нажал на кнопку звонка, потом поднял светящийся диск с подвешенными к нему грузиками – один раз ему удалось поднять трехкилограммовый груз на полтора метра над полом. Несколько минут спустя Грант Коуд увидел на полу светящуюся ленту, которая должна была находиться на лодыжке Марджери. Но когда он указал для протокола, что одну ногу медиума никто не контролирует, Уолтер возразил:

– Это не так. – И лента вдруг исчезла. – Я могу спрятать эти ленты в любой момент.

Если Марджери действительно жульничала, она великолепно вышла из ситуации. Лента вернулась на ее лодыжку, хотя немного растянулась в процессе. По мнению Хоагленда, это доказывало, насколько легко медиуму управляться с ней. Но ее так и не поймали на мошенничестве. Может быть, ленты действительно были ей слишком велики, как она утверждала потом. Как бы то ни было, сеанс продолжился, будто ничего подозрительного не произошло. А затем, около одиннадцати вечера, у Хоагленда появилась гипотеза о том, как Марджери все это проворачивает. Рука духа приобретала как минимум три разные довольно аморфные формы, но ее часть была «шероховатой, как кончики пальцев», и одному из наблюдателей, доктору Уолкотту, напомнила пятку. Этот ученый приехал на сеанс из Миннесоты и сразу сказал Уолтеру, что не верит в его существование, поэтому призрак весь вечер подтрунивал над ним и в конце задел его «астральной рукой». Считая, что призраки «владеют всеми языками человеческими», Уолкотт попытался заговорить с Уолтером на японском, но в ответ услышал лишь кудахтанье курицы, и все в комнате рассмеялись. Уолкотт и Уолтер обменивались остротами, и ученый явно проигрывал в состязании умов. Он мог бы воспользоваться давнишним приемом охотников на привидений, но не рискнул: как писали в «Таймс», «ни один из присутствовавших не использовал очевидное решение – поймать “призрака” за руку и включить свет». Все соглашались с тем, что дотрагиваться до телеплазмы Марджери можно только с разрешения Уолтера. Итак, Уолкотт, по сути, не нарушил этого базового правила, когда Уолтер помахал у него перед носом «пончиком». Уолкотт просто подул на него – и игрушка упала на стол.

Негодуя, Уолтер поднял «пончик» и поднес его к лицу Уолкотта, требуя, чтобы тот попробовал провернуть это еще раз. Профессор попытался – и у него ничего не получилось. Но если проявления способностей Марджери были мошенничеством, то медиум – якобы находящаяся в трансе – допустила оплошность. Поднимая диск со стола, она пронесла его над светящейся шахматной доской, и Хоагленд увидел очертания «астральной руки». Этого момента он ждал с самого начала экспериментов – оказалось, что «пончик», судя по силуэту, сжимают пальцы человеческой ноги!

Ничего не сказав об увиденном, Хоагленд упросил Уолтера сделать слепок его телеплазмы.

– Что это за штука такая мерзкая? Клей? – спросил призрак, прикладывая нематериальную руку к веществу, из которого формировался слепок.

Когда включили свет, ленты на ногах Марджери были на месте, хотя и сползли от лодыжек к пяткам. На улице начался ливень. Сеанс подошел к концу. Но Крэндоны даже не подозревали, какие бурные споры разгорелись в комнате на Трейл-стрит, когда они уехали.

Осмотрев слепок «руки» Уолтера, ученые пришли к выводу, что очертаниями он напоминает человеческую ногу. Грант Коуд заявил, что это все объясняет. Все дело в особом фокусе. Хотя Коуд и казался неуклюжим в своих слишком длинных брюках и мятой рубашке не по размеру, он все же увлекался фокусами и обладал определенным талантом к акробатике. Сев на место Марджери и надев ее ленты, он сказал Хоагленду и Фостеру Деймону держать его за руки, а потом пальцами ног снял ленту с ноги и даже продемонстрировал, как можно создать иллюзию, будто лента все еще у него на ноге, в то время как на самом деле она лежала на полу. После этого он освободившейся правой ногой нажал на кнопку звонка, поднял светящийся «пончик», изобразил левитацию корзинки с грузиками, дернул одного из наблюдателей за волосы, развязал у другого шнурки на башмаках, а затем, используя только свою одежду и ноги, сымитировал над светящейся шахматной доской очертания различных форм, которые принимала телеплазма. Все это время он постанывал и дрожал, изображая поведение Марджери на сеансе. Исследователь, который был влюблен в миссис Крэндон, доказал ее нечестность перед гарвардскими коллегами.

И словно этого было недостаточно, Марджери допустила еще одну ошибку. Уходя от Хоагленда, она выронила во дворе перед его домом одну из туфелек, которые надевала на сеансах. На следующее утро психолог заметил, что его пес с упоением что-то грызет, и нашел пропажу. Взяв пробу с туфельки и осмотрев ее под микроскопом, он обнаружил, что налет на туфле полностью соответствует веществу, оставшемуся на слепке телеплазматической руки Уолтера. К этому моменту Хоагленд был уверен, что у него есть неопровержимые доказательства, которые так и не удалось раздобыть Гудини. Доказательства того, что проявления способностей Марджери связаны исключительно с нашим миром.

Гарвардская команда решила дать медиуму еще один шанс – только не так, как раньше. Определив, что Уолтер не сможет появиться, если обездвижить ноги его сестры, исследователи решили во время последнего сеанса в Эмерсон-холле закрепить их гипсовыми повязками. К их удивлению, Марджери согласилась на эту процедуру. Посмеиваясь над учеными за то, что вчера они недостаточно контролировали ее, Мина иронично наблюдала, как на ее ноги накладывают гипс. Она, казалось, была в отличном настроении. Участникам сеанса вручили электрический контур, доктора Крэндона усадили на противоположную сторону стола, и только исследователи сегодня прикасались к ее рукам и ногам. Коуд, раскрывший ее методы, сидел справа от нее. Все ждали, что сеанс окажется пустышкой.

Но несколько минут спустя появился Уолтер. Ничуть не смущаясь, он признал, что вчера лента сползла с ноги его сестры, но он не стал говорить об этом Уолкотту, поскольку малышка была ни в чем не виновата. К ужасу всех присутствующих, призрак сказал, что видел, какие фокусы проделывал в комнате Коуд после отъезда Крэндона. Уолтер заверил всех присутствующих, что они ошибаются. И не успел Хоагленд осознать слова призрака – откуда Уолтер мог узнать, что происходило в его квартире вчера вечером?! – дух перешел к делу.

Той ночью Уолтер явил им все свои чудеса: звонок звенел, предметы летали в воздухе, что-то склизкое прикасалось к участникам сеанса, только на этот раз призрак материализовался в облике «длинных щупалец», явно не похожих на человеческую ногу. Когда что-то, напоминавшее веревку, обвилось вокруг запястья профессора Шепли, Уолтер спросил, напоминает ли ему эта конечность человеческую ногу. Профессор ответил, что влажная телеплазма сейчас «скорее похожа на угря».

У Хоагленда не было объяснения случившемуся. «Телеплазматическая рука вызывает недоумение ученых», – писали в «Таймс», когда история просочилась в прессу. Гарвардская группа официально признала, что феномены, засвидетельствованные ими тридцатого июня, не могли объясняться тем, что Марджери делала все это ногой. «Своим невероятным мастерством» Уолтер превзошел все ожидания Хоагленда и его коллег. Глава гарвардской группы был вынужден, к своему стыду, официально признать, что их версия о мошенничестве несостоятельна. Он все еще полагал, что проявления способностей Марджери имели естественное объяснение, но теперь, когда эксперимент завершился, не мог доказать этого.

Именно тогда Грант Коуд и сделал свое громкое заявление. Через два дня после последнего гарвардского сеанса он сказал коллегам, что может объяснить феномены тридцатого июня. Эксперт в вопросах фокусов и иллюзий, который контролировал правую руку Марджери во время последнего демонстрационного сеанса, признал, что намеренно отпустил медиума. По его словам, он поступил так, поскольку в противном случае «произошло бы что-то ужасное».

Как и многое в истории Марджери, его рассказ кажется и абсурдным, и в то же время весьма правдоподобным. Коуд признался, что за несколько часов до последнего сеанса отправился на Лайм-стрит, чтобы предотвратить катастрофу. Он сказал Марджери, что «глубоко убежден» в одном: и она, и доктор Крэндон искренне верят в существование Уолтера. Но на этом сеансе ее разоблачат, поскольку исследователи разобрались в ее методах и он сам их повторил. Он полагал, что Марджери мошенничает неосознанно. По его мнению, Рой гипнотизировал ее перед сеансами. Более того, Коуд считал, что и сам доктор Крэндон не понимает, что происходит на самом деле, поскольку всей душой верит в сверхъестественные способности Марджери. Если сегодня она проведет сеанс-«пустышку» или ее поймают на мошенничестве, Рой сочтет, что жена «предала его и выставила на посмешище». Коуд считал, что в этом случае Марджери ждет «опасный психологический и семейный кризис».

Поэтому он предложил ей свою помощь.

По словам Коуда, Марджери испугалась и растерялась, услышав его обвинения. «Я могу дать вам слово чести, что никогда ничего такого не делала», – сказала она в ответ на его рассказ о фокусах с ногой. Она столь же настойчиво отвергала и его теорию гипноза, поскольку, по мнению Мины, это означало бы, что с ней что-то не так, раз она подвержена внушению. Коуд настаивал, что музыка, диалог с доктором Крэндоном, все действия медиума перед сеансом были настолько ритуализированы, что в результате Мина погружалась в состояние гипнотического транса и под воздействием (само?) внушения выполняла все эти трюки. «В результате она все больше признавала свою вину и боялась», – писал Коуд. Марджери якобы сказала, что сделает все необходимое. Странно, но Коуд, который утверждал, что уже не верит в призрака, ответил, что «было бы опасно предпринимать что-либо, не посоветовавшись с Уолтером». Поэтому они с Марджери пошли в библиотеку Роя и провели там сеанс тет-а-тет.

Задергивая шторы в комнате, Коуд сказал ей, что Уолтер всегда помогал ей в критических ситуациях и, безусловно, в такие отчаянные времена он материализуется и посоветует сестренке, что делать. Коуд сел рядом с ней, сжал ее руки. Пытаясь успокоить медиума, он понизил голос и рассказал последние сплетни об исследователях, перед которыми ей предстояло выступать этим вечером. И вдруг по телу Марджери прошла судорога. Медиум высвободила одну руку, но Коуд не стал ей мешать. Через мгновение она погрузилась в транс и с ее губ слетел голос Уолтера. Он отражался от стен кабинки медиума, что служило еще одним доказательством того, «как обманчиво восприятие точного местоположения источника звука».

– Что случилось, Коуд? – спросил Уолтер.

– Многое случилось, – ответил юноша. Исследователи уверены, что «вся эта история – сплошное надувательство, и если сегодня сеанс окажется «пустышкой», то они полностью подтвердят свою гипотезу мошенничества. Боюсь, поднимется скандал, который плохо скажется на всех. Мне очень нравитесь и вы, и Рой, и Психея, и я не хочу, чтобы что-то навредило вам.

– Я никогда не обманывал вас, Коуд.

– Я знаю. Но я счел, что стоит рассказать вам обо всем заранее, чтобы вы осознали, насколько все серьезно.

– Ну и ну! И что же вы хотите, чтобы я сделал?

Исследователь попросил, чтобы Уолтер явил все свои силы тем вечером и не забыл о телеплазме. Сеанс-пустышка или любые изменения в сеансе дадут гарвардской команде все необходимые доказательства, чтобы объявить о негативном результате эксперимента. Коуд предложил свою помощь: если Уолтеру это нужно, он поможет ему с фокусами.

– Нет, вам ничего не нужно делать, – прошептал призрак.

По словам Коуда, Уолтер попросил его только ослабить контроль медиума на сеансе тем вечером и «дать ей возможность шевелить рукой».

– Хорошо, Уолтер. Я все сделаю. Что-то еще?

– Не допустите, чтобы сеанс был пустышкой, Коуд.

– Можете рассчитывать на меня, Уолтер.

Уолтер дал слово, что доктор Крэндон ничего не узнает об их договоренности, и вернулся в свое неведомое измерение, оставив сестру в руках аспиранта, который разрывался между желанием разоблачить Марджери и спасти ее. Все еще потрясенная визитом Коуда, Марджери вышла из транса, жалуясь на боль в спине. После этого гость уговорил ее прилечь и отдохнуть.

Хоагленду было достаточно признания Гранта Коуда. Он принял версию о том, что его влюбленный коллега помог Марджери обойти физический и электрический контроль во время последнего демонстрационного сеанса. Слова Коуда прекрасно укладывались в картину наблюдений: некоторые участники последнего сеанса заметили, что лента на правой руке Марджери чуть-чуть сдвигалась всякий раз, как Уолтер выполнял тот или иной трюк. Когда исследователи разоблачили ее фокусы с ногой, она просто провернула другой трюк. Последний слепок руки Уолтера являл собой отпечаток щупалец и мелких звеньев чего-то вроде цепи – исследователи полагали, что это часть механизма, обеспечивавшего передвижение поддельной эктоплазмы. Но как Марджери удалось пронести все это в лабораторию? И вновь у Коуда нашелся ответ. Он сказал комиссии, что на последнем сеансе видел, как Марджери вытаскивала у себя из промежности три каких-то предмета, один из которых напоминал ампутированную руку младенца.

После этого шокирующего заявления Коуда гарвардская группа закрыла дело Марджери, завершив двухлетнее сотрудничество университета с медиумом. Считая, что пришло время представить окончательные выводы общественности, Хоагленд согласился опубликовать статью с результатами исследования в журнале «Атлантик». Правда, написание статьи заняло у него длительное время, и три месяца Крэндоны не получали никаких известий с другого берега Чарльза. Они были в ужасе, когда Стюарт Гриском рассказал им, что именно Грант Коуд представил доказательства, свидетельствующие против них.

После бурной дискуссии по этому поводу журналисту удалось убедить доктора Крэндона показать ему протоколы гарвардских сеансов. «Эти протоколы нужны были мне для двух целей, – писал Гриском Гудини. – Во-первых, использовать их для статей в «Геральд», что нам, безусловно, удалось, а во-вторых, поднять из-за этих протоколов такой скандал, что все исследователи будут вынуждены что-то сказать в свое оправдание».

Замысел Грискома сработал. Сколь бы ни возмущала Роя шумиха, вызванная исследованием «В мире науки», тайные эксперименты в Гарварде привели к не меньшей сенсации и привлекли внимание всей страны. Грискому удалось опубликовать эту новость раньше, чем вышел отчет Хоагленда в журнале «Атлантик». В статье Грискома говорилось, что, хотя гарвардская команда считала действия Крэндонов результатом «добрых намерений», все проявления способностей Марджери имели естественное объяснение. Исследователи пытались деликатно (но, с точки зрения Грискома, неудовлетворительно) разрешить этот парадокс, согласно которому медиум одновременно и верила в свои способности, и имитировала паранормальные явления, следующим образом: они считали, что она действовала в состоянии гипноза или под влиянием собственного бессознательного. «В результате в Гарварде поднялся страшный скандал», – писал Гудини Гриском. Старшие и именитые ученые не хотели, чтобы их имена связывали со странными выводами исследований, в которых не упоминалось мошенничество Марджери, а все потому, что Хоагленд не хотел опорочить Крэндонов. В частных разговорах некоторые из них ворчали, мол, неужели медиум была в гипнотическом трансе, когда запихивала поддельную «астральную руку» себе во влагалище?

В канун Хэллоуина профессоры и большинство членов официальной гарвардской группы сказали Грискому, что феномены Марджери, безусловно, были результатом обмана. Все они, за исключением Коуда, полагали, что Марджери осознавала свои действия. Они скорее считали, что это доктор Крэндон страдает от расстройства личности. «Он верит в эти явления и в то же время помогает имитировать их. Что касается Марджери, то ни один из исследователей (кроме Коуда) не считает ее честной в этом вопросе», – писал Гудини Гриском. Но один журналист все еще сочувствовал делу Марджери: вскоре Джон Т. Флинн опубликовал хвалебную статью о медиуме в «Кольеровском еженедельнике». Взяв у Коуда интервью, Флинн сказал Крэндонам, что первые шесть сеансов «произвели глубокое впечатление на гарвардскую группу и исследователи были близки к вынесению положительного решения». Даже выступив с заявлением о вине Марджери, Коуд считал часть проявлений ее способностей подлинными.

Проблема Коуда была типичной для многих поклонников Марджери: они привязывались к медиуму и страдали от противоречия между своей влюбленностью и явными признаками обмана со стороны любимой. Коуд был в ужасе, когда исследователи воспользовались его заявлением и представили эту сложную ситуацию в черно-белом цвете: ученые игнорировали необъяснимые феномены на сеансах, «чтобы доказать вину Крэндонов».

И пусть он не знал, что творится в голове у Марджери, он чувствовал, что у нее на душе. В письмах он говорил, что она «не обманщица, а прекрасная женщина, которая честна до конца». Одному своему коллеге-исследователю он заявил, что «эти фокусы составляют лишь малую часть проявлений медиумизма».

Грант Коуд всегда казался Марджери нервным, депрессивным, склонным к мелодраматизму молодым человеком, и его эмоциональные проблемы, в частности неудачи в литературной карьере и измена жены, вызывали у нее сочувствие. Он действительно пытался предотвратить обвинения Марджери в мошенничестве, но в то же время сам разоблачил ее. И если он действительно стоял на позициях свободной любви, как Мина сказала Грискому, то он не понимал, что ее любовь – или страсть – имела свою цену, поскольку и его репутация тоже могла пострадать.

Марджери сказала Грискому, что Коуд пришел к ней домой и разрыдался. Она показала ему письма Коуда – «страстные, дикие, истеричные, почти безумные», как сказал Гриском Гудини. Более того, Рой в присутствии коллег назвал юношу «дегенератом». Коуд понимал, что способности Марджери вызывали у доктора Крэндона «что-то вроде фанатичной веры», и потому не удивился, когда доктор обвинил его в сексуальных домогательствах к жене. По словам доктора Крэндона, когда Марджери отвергла ухаживания Коуда, тот попытался изнасиловать ее!

После этого Рой пригрозил, что подаст в суд на Коуда и остальных исследователей за клевету. Услышав об этом, коллега Коуда Фостер Деймон рассмеялся, сказав, что «не отказался бы взглянуть на лица присяжных в Бостоне, когда они осознают, где именно она хранила свои хитроумные приспособления».

В дискуссию, начатую гарвардской группой, втянулось и Американское общество психических исследований. Малкольм Берд взялся за перо, защищая Марджери, и в журнале Общества назвал гарвардских исследователей «группой юношей», чей возраст, намекал он, свидетельствовал об их невежестве в вопросах женской физиологии: мол, они попросту не представляли себе, каковы размеры женского влагалища. Их теория «влагалища как хранилища», казалось, «выходила за пределы представимого». Неудивительно, учитывая, что эти юноши были поэтами, историками, психологами, но отнюдь не медиками. «Мистер Хоагленд и его коллеги, выпускники филологического факультета, явно неверно себе представляют размеры, форму и прочие важные характеристики анатомии женских половых органов, которые они имеют в виду, когда используют эвфемизм “в теле медиума”».

Доктор Крэндон выдвинул еще один аргумент против доводов гарвардской группы. Сеанс проводился в тот день, когда у Марджери была менструация, а ведь ее обвиняли в том, что она достала ряд предметов из своего влагалища и положила их на стол. Но ни на столе, ни на руках исследователей, прикасавшихся к эктоплазме, не осталось следов крови. «Доктор Крэндон считал, что, исходя из этого, Марджери не могла мошенничать», – писал Гриском. Отсутствие крови доказывало ее невинность.