Едва ли комиссия могла выбрать более странное помещение для экспериментов, чем номер в гостинице по адресу Бикон-стрит, 535. «Чарльзгейт» возвышался над парком и рекой Мадди, точно древний замок. Зеленые эркерные окна, каменные башенки с пирамидальными крышами, внутренний дворик – «Чарльзгейт» был воплощением «викторианского медиевализма». Но иллюзионист, шествовавший по коридору, отделанному золотым и зеленым, не думал, что медиуму с ее темным искусством будет хорошо здесь. Покинув лифт, Гудини вошел в номер Комстока и с изумлением увидел человека, которого считал повинным в пропаганде паранормальной чуши. Там его ждал Малкольм Берд, хотевший узнать, почему, собственно, его не допускают до сеансов в «Чарльзгейте».

Проследовав в кабинет Комстока, Гудини заявил Берду, что ему тут не рады: мол, он «предал комиссию и препятствовал ее работе». Крэндоны, ожидавшие в гостиной, слышали каждое слово этой ссоры: как Гудини обвинял Берда в саботаже исследований паранормального; как редактор, отрицая свою вину, напустился на Гудини и назвал его «тираном-самодуром». Ненавидевшему конфликты Мунну пришлось в конце концов занять чью-то сторону – ему нужно было выбрать, поддержать редактора или выступить против него. «Берду лучше не участвовать в сеансе», – скрепя сердце решил издатель. По словам Гудини, после этого Берд немедленно отказался от должности секретаря комиссии, понимая, что ему никто не верит. По версии Берда, все было иначе. Он говорил, что покинул должность, поскольку ситуация стала невыносимой: Берд не мог продолжать выполнять свои обязанности секретаря, оставаясь в ссоре с Гудини. Как бы то ни было, новым секретарем комиссии выбрали Принса. Берду пришлось покинуть номер гостиницы и оставить дело, в которое он вложил больше сил, чем кто-либо другой. Он чувствовал себя униженным.

– Ну что, когда уезжаете из Нью-Йорка? – бросил ему вслед Гудини.

– Идите к черту! – вспылил Берд и, попрощавшись с Крэндонами, ушел.

Сэр Артур предупреждал, что все эти разногласия погубят эксперимент «В мире науки», и разгоревшийся конфликт пошатнул душевное равновесие Марджери. Тем не менее она была готова провести еще один демонстрационный сеанс для комиссии. Пройдя в спальню Комстока, она сняла платье, белье и чулки и предстала перед проверявшей ее стенографисткой обнаженной – точь-в-точь как Гудини, когда ему пришлось пройти процедуру досмотра перед побегом из тюремной камеры. Стенографистка засвидетельствовала, что у миссис Крэндон при себе ничего не было. Затем, вновь одевшись, Марджери вошла в комнату для сеансов и устроилась в ящике Гудини. На сеансе присутствовали все те же, что и вчера: доктор Крэндон, Комсток, Принс, Мунн и Гудини. Стенографистка сидела в соседней комнате за приоткрытой дверью, чтобы записывать все, что продиктует ей мистер Мунн. Комиссия осмотрела замки на кабинке, Гудини же уделил особое внимание звонку. Наконец он удовлетворенно сказал, что теперь медиум не дотянется до кнопки. Марджери потребовала, чтобы звонок отодвинули еще дальше от кабинки, но доктор Крэндон сказал, что место вполне подходящее. Затем начались пересадки, как игра в «горячие стулья», которая была бы забавна, если бы не напряженная атмосфера в комнате. Гудини не разрешал доктору сидеть рядом с женой, и потому Принс занял обычное для Роя место справа от Марджери. В ответ на это доктор Крэндон потребовал, чтобы кто-то контролировал Гудини. Иллюзионист сел слева от Марджери и держал ее за руку, а Комстоку, участнику, наиболее благожелательно относившемуся к Крэндонам, поручили контролировать Гудини – его левую руку, левую ногу и голову. Для этого Комсток опустил ступню на ногу Гудини и поднял левую руку иллюзиониста, поставив локоть Гудини на плечо. Затем он скрестил свою руку с левой рукой илюзиониста и прижал голову последнего к двум скрещенным рукам, как бы удерживая своей рукой и руку, и голову Гудини. Мунну подумалось, что они похожи на испанских танцоров в ночном клубе на курорте на острове Лидо.

Гудини подозревал, что Крэндоны хотели ограничить его в движениях, чтобы он не заметил мошенничества экстрасенса. Сами же они потом в личной беседе утверждали, что хотели помешать Гудини подложить в звонок или кабинку что-нибудь, что могло бы очернить имя Марджери. Мунну казалось, что сегодня испытывают не только медиума, но и Гудини. Заперев дверь в коридор и потушив свет, Мунн предложил начать самый главный для Марджери сеанс. Гудини предполагал, что она попытается пронести в кабинку какое-то приспособление, которое позволит ей нажать на кнопку звонка, и сделает это до того, как кабинку запрут, а ее руки обездвижат. Участники сомкнули круг, и Гудини внимательно следил за Марджери. Судя по выражению ее лица, она напрягла мышцы, будто пытаясь поднять то, что уронила на пол кабинки. Поэтому иллюзионист постоянно напоминал Принсу, чтобы тот не отпускал руку Марджери – чем раздражал исследователя и оскорблял медиума.

– Да что с вами такое, Гудини, почему вы беспрерывно это повторяете? – возмутилась Марджери.

– Вы действительно хотите услышать ответ на это вопрос?

– Да.

– Что ж, тогда я отвечу вам. В том случае, если вы пронесли что-то в кабинку, сейчас вы попытаетесь воспользоваться этим предметом.

– Может быть, вы хотите меня обыскать?

– Ни в коем случае, я ведь не врач.

Однако по настоянию Марджери Гудини все-таки просунул руку в кабинку, но не обнаружил там ничего подозрительного. Тем не менее он не мог дотянуться до пола, а ведь именно там, как он подозревал, медиум что-то и оставила. Но если Марджери и мошенничала, то сейчас она показала, что ничем не уступает лучшим цирковым актерам, зарабатывавшим на жизнь своей смекалкой.

Медиум почти сразу впала в транс. Свист Уолтера ознаменовал его появление в комнате, и призрак сразу же напустился на Гудини:

– Гудини, ты, конечно, умник, но твоя хитрость не сработает… Полагаю, ты скажешь, что эта штука оказалась в кабинке случайно?

– Что оказалось в кабинке? – спросил иллюзионист.

– Чистая случайность, верно? Да, Гудини, тебя тут не было, а вот Коллинз был, так?

Прежде чем Гарри успел что-то ответить, призрак впал в ярость:

– Гудини, проклятый сукин сын! Убирайся отсюда подобру-поздорову и никогда не возвращайся! Не уйдешь ты – уйду я. Зачем ты это сделал, Гудини? Ублюдок! Так оскорбить девочку! В кабинке лежит линейка.

Складная линейка идеально подходила для того, чтобы Марджери нажала на кнопку звонка, и Гудини считал, что вспышка гнева Уолтера свидетельствует о том, что медиум разочарована и ничего не может предпринять. Но дальнейшие слова Уолтера все же прозвучали жутко:

– Ты не будешь жить вечно, Гудини, когда-нибудь ты умрешь. И я проклинаю тебя. Это проклятье будет преследовать тебя до самой смерти. Это преподаст тебе урок.

Гудини никак не отреагировал на проклятье, но его куда больше взбудоражило оскорбление призрака – мол, он ублюдок.

– Если бы такое мне сказал мужчина, я бы избил его до полусмерти, – потом говорил он.

По записям доктора Крэндона (впоследствии опубликованным Бердом, Ричардсоном и Дойлом) Гудини повел себя как истерик: «Ничего я не знаю ни о какой линейке, зачем мне что-то подбрасывать? Ох, это просто ужасно. Моя драгоценная матушка, эта святая женщина, была замужем за моим отцом!»

Естественно, Гудини опровергал отчет доктора Крэндона о том, как Уолтер поймал иллюзиониста за руку, когда тот подбросил Марджери линейку, и как Гарри повел себя, когда его раскрыли. Так, по словам Роя, Гудини согнулся, закрывая лицо ладонями, и воскликнул: «Мне плохо. Я сам не свой». В письме Дойлу Рой даже предполагал, что этот аферист украл линейку из комнаты их сына, где Гудини спал тем вечером.

И напротив, в отчете Гудини то было мгновение его триумфа в борьбе с мошенниками-медиумами. Марджери все еще сидела в ящике и, весьма вероятно, пронесла туда линейку. «Ее поймали на мошенничестве», – думал он. Никто не сомневался, что линейка лежит в кабинке. То было одно из немногих утверждений Уолтера, с которым великий Гудини не спорил.

В остальном отчеты Гудини и Крэндонов совпадают. Комсток прервал перебранку иллюзиониста и призрака. Он сказал Уолтеру, что обвинения и угрозы неуместны в исследованиях паранормального. Напомнил, что складные линейки использовались при конструировании ящика, и можно предположить, что кто-то выронил там линейку по ошибке. Поскольку Уолтер обвинил в этом ассистента Гудини, Орсон Мунн призвал Коллинза к ответу. Стоя перед участниками сеанса и глядя на их залитые багровым светом лица, ассистент достал из кармана собственную складную линейку. Чтобы убедить присутствующих в правоте Коллинза, Гудини заставил его поклясться жизнью матери, что он ничего не подбрасывал в кабинку.

Но что бы ни находилось в кабинке, Гудини это больше, похоже, не беспокоило. Он заверил присутствующих, что линейка никак не повлияет на проявления Марджери, поскольку медиума тщательно контролируют. Все вновь сомкнули круг, и в 9:45, когда выключили свет, сеанс продолжился. Но атмосфера «накалилась», как писал Комсток, и все участники «были на грани». Вернувшись, Уолтер принес свои извинения за столь грубые слова и попросил вычеркнуть их из протокола сеанса, но, мол, поскольку он «все-таки старший брат этой малышки», он должен был защищать ее. Тем временем Марджери уже вся взмокла в плохо вентилировавшейся кабинке. Быть может, ящик и препятствовал выделению эктоплазмы, но точно не пота.

Подавшись к медиуму, так что она чувствовала его дыхание на своем лице, Гудини сказал, что может раздеться догола, позволить себя обыскать и запереть в этом ящике, позволить ей и доктору Крэндону держать его за руки, но при этом все равно сможет нажать на кнопку звонка, завязать узлы на носовом платке и сыграть на тамбурине.

– Это ничего не докажет, – возразил Комсток.

– Это докажет, что все эти действия можно провернуть обманом, – объявил Гудини.

Марджери настаивала, что Гудини пришлось бы пронести что-то в ящик, чтобы справиться с этой задачей. Иллюзионист ухмыльнулся, подумав: «Именно так вы и поступили». Тем не менее он утверждал, что сможет проделать эти трюки без вспомогательных приспособлений:

– Ваш супруг, доктор Крэндон, может осмотреть меня, как это умеют делать хирурги, и я гарантирую, что повторю ваши фокусы. Хотите?

Нет, она не хотела. Марджери лишь сказала, что если Гудини способен на такие чудеса, то сам должен обладать экстрасенсорными способностями.

– Жаль, что это не так, – ответил он, и в его голосе слышалось разочарование оттого, что Марджери не хочет посмотреть его представление.

Позже, когда Мина поняла, что сеанс окажется пустышкой, она начала все больше раздражаться. Обвинила Гудини в попытках уничтожить ее репутацию для собственной материальной выгоды. Он знала, что Гудини собирается выступить на сцене Бостонского оперного театра сразу после завершения демонстрационных сеансов. По ее словам, он вообще взялся за исследование ее способностей только потому, что потом сможет устроить из этого шоу.

Гудини ответил, что договорился о выступлении еще в июне, задолго до того, как было установлено время сеансов. Более того, его «желают видеть во всем мире», и он сам мог устанавливать время своих выступлений. Он заявил, что может прямо сейчас перенести выступление в опере, если она захочет.

Вскоре после этой перепалки, около одиннадцати вечера, Гудини наконец предложил выключить свет и открыть ящик. Когда медиум вышла из кабинки, там, как и ожидалось, обнаружилась складная линейка длиной в пятнадцать сантиметров. Мунн заметил, что Марджери выглядит истощенной, Гудини же полон сил – будто он, а не медиум, вобрал в себя энергию участников сеанса. И все же, по записям доктора Крэндона, Гудини, обнаружив линейку, воскликнул: «Я готов позабыть об этом инциденте, если вы согласны!»

Но слова доктора о том, что Гудини, в сущности, признал свою вину, казались ложью тем, кто знал Короля наручников. На самом деле ни великий Гудини, ни спиритуалисты не собирались заминать этот инцидент. «Я не думаю, что об этом следует забыть… и что это можно забыть», – писал сэр Артур. Но загадка Марджери была не в духе Шерлока Холмса. На следующее утро Гудини написал Уолтеру Липпманну из «Нью-Йорк Ворлд», что он разоблачил медиума, с которым Берд «не справился» за сорок сеансов. Он «сумел остановить проявление ее способностей. Еще один сеанс этим вечером – и я вернусь, если ничего не случится».

На следующий день Марджери впервые дала интервью: она поговорила с журналистом «Геральд Трибьюн», но в разговоре избегала тем, связанных с противостоянием с Гудини. Также она предпочла не распространяться о своем прошлом. «Миссис Крэндон категорически отказалась рассказывать что-то о своем детстве, хотя предполагалось, что это поможет пролить свет на источник ее способностей». Однако медиум готова была «вести разговор на темы, не касающиеся паранормального». Ящик, мешавший ей проявлять способности, не умерил ее пыл.

«Очаровательная красавица, она сидит за рулем автомобиля или принимает гостей в своем чудесном доме, расположенном в престижном районе Бэк-Бэй», – писал журналист. Да, она была обычной молодой женщиной, «жизнерадостной и благовоспитанной», но ее дом служил воронкой, через которую в наш мир проникали духи умерших. Что же случилось на сеансах в «Чарльзгейте»? Если раньше Марджери обладала силой, позволявшей разрушать кабинку медиума и поднимать столы, то теперь энергии в ней оставалось не больше, чем в разряженной гальванической батарее.

Ее способности были загадкой даже для самой Мины, и она не могла сказать, почему в последнее время они подводили ее.

– Но демонстрационные сеансы еще не завершились, – напомнила она журналисту.

Участники сеансов Марджери, как бы ни накалялась атмосфера, обедали вместе. Несмотря на конфликт в «Чарльзгейте», сразу после интервью Мина, Мунн, Гудини и Принс пришли в местный ресторанчик, скрытый от зевак и газетчиков. Но на этот раз напряжение между Марджери и Гудини не спало. Доктор Крэндон обычно сидел рядом с женой на сеансах, поскольку это ее успокаивало. Сегодня же он был на работе, и Марджери казалась взволнованной: за столиком не было никого из ее сторонников. По словам Гудини, Мина была уверена, что он разоблачит ее и испортит ее репутацию в Бостоне. Она предупредила иллюзиониста, что ее сторонники – во главе с Иосифом Девиковым – очень разозлятся, если он, пользуясь своей актерской славой, выступит со сцены с обвинениями в ее адрес.

– Если вы будете поливать меня грязью со сцены оперного, мои друзья поднимутся на сцену и хорошенько отделают вас.

– Я не собираюсь поливать вас грязью, – ответил Гудини. – И никто не станет подниматься на сцену и меня бить.

Но его слова ее не успокоили. Как утверждает Гудини, Марджери беспрерывно напоминала ему о том, что у нее двенадцатилетний сын и она не хочет, чтобы он вырос и прочитал, что его мать – мошенница.

– Тогда не будьте мошенницей, – посоветовал Гудини.

Когда Крэндоны пришли тем вечером на последний сеанс в «Чарльзгейте», Марджери выглядела отдохнувшей и восхитительно женственной в своем зеленом платье-кимоно. Она надеялась, что это будет «хороший сеанс». А вот Гудини принес с собой спортивный костюм, словно подготовившись к физическим соревнованиям. Охота на медиумов-аферистов требовала недюжинной подготовки. Он хотел доказать, что ничего не принес с собой: никаких фонариков, линеек и прочих приспособлений, которые могли бы потревожить Крэндонов, – и именно потому собирался так одеться. Его наряд напоминал купальный костюм. Но, увы, Марджери сказала, что обычной одежды будет вполне достаточно. Участникам комиссии так и не довелось увидеть Гудини, готового к спортивному состязанию, стоящего рядом с медиумом в наряде, который скорее подошел бы для будуара.

Да, Гудини выглядел могучим, но, когда гас свет, его сила оказывалась не так уж велика. За время всей своей карьеры Гудини подчеркивал свою мужественность, будто вновь и вновь доказывая себе, что в достаточной степени силен и умел. Но хотя все восхищались им за его невероятные трюки, в отношениях с женщинами Гудини лишался былой уверенности. Наиболее тесные отношения у него были с Сесилией Вайс. У Гарри и Бесс не было детей, и Гудини нравилось, что жена называет его «мой славный мальчик». Бесс скорее замещала ему мать, чем была супругой. Всего один раз Гудини завел роман на стороне – с женой Джека Лондона. В остальном он проявлял странную застенчивость с женщинами: ходили слухи, что даже на съемочной площадке он стеснялся целовать героинь своих фильмов, хотя поцелуй и предусматривался сценарием. И он был в ужасе, когда несколько лет назад двое его братьев оказались втянуты в любовный треугольник с одной и той же женщиной. И теперь Гудини чувствовал исходившую от медиума угрозу – эта женщина, безусловно, была невероятно соблазнительна. Гарри и Мина будто перепроживали положенную в основу многих мифов борьбу, где мужчина полагался на силу, а женщина – на обольщение.

Гудини сказал Принсу, что Марджери пыталась соблазнить его прямо в комнате собственного сына, а когда ей не удалось затащить его в постель, ее муж якобы предлагал ему взятку на последнем сеансе в «Чарльзгейте».

– Мы сидели на сеансе и ждали, что же произойдет. Репутация миссис Крэндон зависела от того, что я напишу в отчете, – вспоминал Гудини. – И тогда миссис Крэндон сказала, мол, она надеется, что я впаду в медиумический транс – это было бы чудесно.

И доктор добавил, что если Гудини удастся впасть в транс этим вечером и узреть свет спиритизма, то он пожертвует десять тысяч долларов на благотворительность.

– Это может произойти, но я лично в этом сомневаюсь, – ответил ему Гудини.

Друзья Крэндонов, услышав об этих обвинениях, сочли их абсурдными: доктор Крэндон был человеком порядочным и не попытался бы подкупить Гудини, тем более на демонстрационном сеансе в присутствии всей комиссии. Они полагали, что эти заявления были еще одной попыткой иллюзиониста подорвать репутацию супружеской пары. Но никто не оспаривал отсутствие паранормальных феноменов на сеансе двадцать седьмого августа. Участники довольно долго ждали, а Марджери постанывала, страдая от жары в кабинке. Но ее способности не проявлялись. Никаких щелчков. Никакого свиста. Никаких звонков. Никакого разрушения кабинки.

Видимо, Гудини победил. Он доказал, что при должном уровне контроля проявление способностей прекращалось. Рой был разочарован, видя, как его жена заточена в ящике Гудини и ничего не происходит. Где же Уолтер? Комиссия прождала целый час, но дух-хранитель так и не проронил ни слова. Ее последний сеанс в «Чарльзгейте» не принес ничего, кроме тишины и тьмы – как и пугающего вывода о том, что за гранью смерти ничего нет.