Прибытие Мунна и Гудини стало важной вехой на пути Марджери к славе. Хотя Рою и не нравилась сложившаяся ситуация, Мина принимала в своем доме новых гостей – знаменитостей из мира СМИ и развлечений. Конечно, миссис Крэндон волновалась по поводу приезда знаменитого иллюзиониста, но она очень гордилась тем, что может принять его у себя дома. О таких ученых, как Макдугалл, Принс и Комсток, она узнала только в прошлом году, но слава великого Гудини гремела в Америке еще в те времена, когда она была ребенком. Более того, Гарри, как и она сама, казался чужим в этом кругу интеллектуалов и ученых. Он признался Мине, что ничего не слышал о Макдугалле до тех пор, пока гарвардского психолога не пригласили в комиссию для проведения соревнования экстрасенсов. Кстати, сам Макдугалл, как и другие члены комиссии, не очень-то хотел посещать сеанс в присутствии Гудини. Психолог не отвечал на звонки Берда, пытавшегося пригласить его на эту встречу. Каррингтон уехал из Бостона еще до прибытия Мунна и Гудини. Принс сослался на неотложные дела в Нью-Йорке. Даже Комсток, обожавший подобные сборища, прислал на первый сеанс с Марджери своего ассистента Уилла Конанта, сказав, что сам не сможет прийти.

Учитывая, что многие считали Гудини грубияном, Марджери была приятно удивлена, когда оказалось, что Гудини может быть столь же вежлив, как Каррингтон, интересен, как Берд, и очарователен, как Китинг. До возвращения мужа с работы она отправилась с гостями из Нью-Йорка на прогулку и всю дорогу мило болтала с Гудини. Похоже, они прекрасно поладили. Всем казалось, что Марджери и Гудини отличаются по социальному статусу, но на самом деле культура жителей Бикон-Хилл была для Мины Крэндон куда более чуждой, чем многие полагали.

Во время той прогулки Гудини рассказал Мине, почему заинтересовался миром духов, и поделился горечью своей утраты. Берду сентиментальность Гудини казалась неуместной, особенно когда иллюзионист использовал в отношении своей покойной матери такие слова, как «любимая мамочка» или «эта святая женщина», но Марджери сочувствовала Гудини, понимая его разочарование в медиумах, которые не сумели установить контакт со столь важным для него человеком. В общем, Гудини все нравилось. За ужином он ничуть не напоминал скандалиста и ненавистника медиумов, каким его описывал Рой. Напротив, Марджери сочла его человеком весьма достойным, и казалось, что это чувство взаимно. В своем дневнике тем вечером Гудини отметил хороший вкус Крэндонов и упомянул красоту Марджери – по его словам, это могло объяснить позитивные отзывы Берда о ее медиумических способностях. Хотя Гудини позиционировал себя как исследователя, неподвластного чарам бостонской обольстительницы, он явно отлично проводил время на Лайм-стрит.

Он очень удивился, когда Марджери спросила его, не медиум ли он сам – мол, ей об этом рассказал сэр Артур. Гудини ответил отрицательно, но поделился с Миной своей историей о голосе, подсказывавшем ему, когда приступать к выполнению трюка. Он рассказал, как стоял на мосту и ждал, когда этот хранитель подаст ему знак, что пора прыгать. Кроме того, они прекрасно пообщались с доктором Крэндоном – тот с гордостью показал ему свою коллекцию вещей, некогда принадлежавших Линкольну. У Крэндонов была лучшая частная коллекция вещей Линкольна в Бостоне. Гудини же, в свою очередь, похвастался своей коллекцией вещей Джона Бута – безумца, который убил Линкольна. Осмотрев дом, Гудини сказал, что не обнаружил ничего подозрительного. Соответственно, тем вечером двадцать третьего июля Марджери провела свой первый демонстрационный сеанс для Гудини и небольшого круга участников – Мунна, Берда, Конанта и ее мужа. Рой обычно присутствовал на всех ее сеансах, и считалось, что он и сам немного медиум – по крайней мере, Марджери необходимо его присутствие, чтобы проявлять свои способности, как рассказали Гудини. На этот раз медиум оказалась между двумя участниками сеанса, один из которых придавал ей силы, другой же негативно влиял на энергетику процесса: этим вечером доктор Крэндон сидел справа от Марджери, а Гудини, проверявший ее руки и ноги, – слева. Сегодня сеанс проходил в темноте. Все началось с привычных астральных шепотов и свиста, ознаменовавшего прибытие Уолтера. Призрак сразу поприветствовал иллюзиониста и издателя.

– Интересные разговоры вы вели сегодня в поезде. Я был там. Я всегда появляюсь там, где обсуждают что-то интересное для меня, – насмешливо прошептал голос.

Прежде чем кто-то успел ответить ему, Уолтер принялся за Гудини, предупредив, что сейчас дотронется до его ноги. Гудини подтвердил, что чувствует прикосновение. Через некоторое время, когда участники сосредоточились, Уолтер выкрикнул:

– Проверь!

В этот момент Марджери отодвинулась от Роя в сторону Гудини, чтобы тот мог контролировать обе ее руки и ноги. Медиум была фактически обездвижена, и Уолтер объявил, что в воздухе парит рупор.

– Пусть Гудини скажет мне, куда его бросить, – предложил голос.

– В мою сторону, – скомандовал Гудини. И рупор сразу приземлился к его ногам. После этого Уолтер попросил Берда встать у двери, чтобы в комнату не проник никто посторонний. Прежде чем редактор успел выполнить эту просьбу, кабинка «резко дернулась назад», как написал Гудини. Если Марджери и иллюзионист, похоже, наладили прекрасные отношения, то призрак не собирался вести себя вежливо.

– Эй, Мунн, Гудини, думаете, вы тут самые умные, что ли? – грубил Уолтер гостям из Нью-Йорка. Но его проявления происходили одно за другим. Фонограф замедлился и выключился. Люминесцентный диск, установленный над коробкой со звонком, снизился и начал покачиваться из стороны в сторону. Потом звонок зазвенел – судя по всему, сам по себе. Все это время Гудини контролировал руки и ноги Марджери, и ей казалось, что он чувствует все перемены ее пульса и любое движение мышц.

Пока Уолтер действовал, Гудини тоже не сидел без дела. Во время сеанса он зафиксировал руки Марджери, сжав их своими коленями, и проверил звонок: не прикасался ли кто-то к нему? Потом он провел ладонями по предплечьям и плечам медиума, чтобы убедиться, что все еще сидит напротив Марджери, а не кого-то другого. Она чувствовала, что он стесняется ощупывать ее. В одном из отчетов прежних сеансов значилось, что «Каррингтон проверил колени медиума», но Гудини не позволял себе подобных прикосновений. Уж он точно не согласился бы стоять у окна среди остальных исследователей, разглядывая светящееся пятно на груди Марджери – как будто над ее соском крылся ответ на загадку Лайм-стрит. Но хотя Гудини оставался куда тактичнее в вопросах личного досмотра, он не сдерживался, командуя происходящим. Тем вечером, когда зажгли красную лампу, Гудини накричал на Берда за то, что редактор разорвал круг, высвободив одну руку. Считалось, что разрыв спиритического круга наносит непоправимый ущерб энергетике сеанса. Но Гудини приказал Берду держать руки на столе и подальше от медиума совсем по другой причине.

Кроме этой вспышки раздражения, Марджери не заметила в иллюзионисте никакого стремления помешать проведению сеанса. После Берд немедленно написал отчет, в котором отметил тщательную проверку медиума и описал проявлявшиеся на сеансе феномены. Документ подписали Орсон Мунн, его редактор и – без каких-либо замечаний – Гарри Гудини.

После окончания сеанса великий иллюзионист ничего не сказал. Похоже, он впал в задумчивость, будто переосмысливая только что увиденное. Поэтому Крэндоны надеялись, что он, как и фокусник Китинг, явился на сеанс скептиком и уйдет, уверовав. И Гудини ушел – по крайней мере, не остался на ночь. В отличие от Берда и Каррингтона, он считал неприемлемым проживание и обеды в доме медиума: как можно «преломить с ней хлеб, а затем вынести беспристрастное решение?» Тем не менее Марджери считала, что демонстрационный сеанс прошел удачно, и ожидала от Гудини позитивного отзыва. Задача, с которой не справились Дойлы в Атлантик-Сити, теперь досталась ей, и тем вечером она не просто написала на бумаге какие-то банальности, как Джин Дойл. Марджери предоставила наблюдателям веские доказательства – физические проявления способностей. Китинг однажды сказал, что если она добивалась такого результата обманом, то по таланту иллюзиониста не уступала Терстону (который в итоге поверил в нее) и Келлару.

После сеанса Берд отвез Мунна и Гудини в гостиницу «Копли Плаза». Они припарковались на Бикон-стрит, но остались в машине, поскольку договорились провести «разбор полетов». Повернувшись к Гудини, Мунн спросил, что тот думает о способностях Марджери.

Гудини, не колеблясь, вынес свой вердикт:

– Все это обман – от начала и до конца.

Он обещал, что на следующем сеансе разоблачит все методы самозваного медиума, хотя остались некоторые элементы ее представления, которые он пока не разгадал:

– Я до сих пор не понимаю, как ей удалось провернуть этот трюк с рупором.

Берд не стал выступать в защиту медиума, а предложил аргумент Принса: если Марджери мошенничала, то, скорее всего, держала рупор на плече, когда предполагалось, что тот парит в воздухе.

– Рупор не мог лежать у нее на коленях, потому что там его мог нащупать проверяющий, – напомнил Берд.

– На плече он тоже лежать не мог, – возразил Гудини: он ощупывал ее плечи во время сеанса.

И вдруг, по словам Берда, «выражение триумфа и облегчения» промелькнуло на лице иллюзиониста. Он заявил, что это был «великолепнейший трюк» из всех, что ему когда-либо доводилось разоблачать. У Марджери не было сверхъестественных сил, она не могла левитировать рупор – этот тезис оставался для Гудини аксиомой. И на плече у нее рупора не было. Значит, оставалась только одна возможность: медиум удерживала рупор у себя на голове, а затем сбросила его к ногам Гудини.

Берду эта гипотеза показалась абсурдной. Как эта светская львица могла бы провернуть трюк, который удался бы лишь немногим цирковым фокусникам? Если все это – результат мошенничества, то как Марджери удалось включить звонок?

– Ногой, – ответил Гудини.

Он сказал, что по дороге в Бостон перетянул резинкой свои икры, чтобы ноги от колен до ступни распухли и стали более чувствительными. Поэтому он чувствовал все движения ног Марджери, сидя к ней вплотную на сеансе. Гудини заметил, что медиум задрала юбку выше колен, и всякий раз, когда она двигала ступней или напрягала мышцы икр, Гудини чувствовал эти мельчайшие движения сквозь ее шелковые чулки. И это происходило именно тогда, когда включался звонок. По его словам, Марджери своим невероятным талантом к трюкам удалось ввести всех в заблуждение.

– Ну а как же выключение фонографа? – парировал Мунн.

– Ну, тут все просто, – ответил Гудини. – Кто-то встал и его выключил.

«Мало того что Марджери якобы умеет удерживать рупор у себя на голове, – подумал Берд, – и дотягивается до звонка ногой, пока знаменитый эксперт ее контролирует, теперь еще Гудини осмеливается утверждать, что у медиума есть сообщник, который разорвал круг и стал, чтобы покопаться в фонографе!»

– Сообщником не мог быть доктор Крэндон, – заявил Берд, поскольку он сам контролировал Роя во время сеанса.

Услышав эти слова, Гудини прыснул.

– Берд, зачем вы разорвали круг? – осведомился он.

– В исследовательских целях, – отрезал редактор.

Гудини намекнул, что редактор не раз прикасался к медиуму, когда в этом не было необходимости. К концу встречи Гарри уже не скрывал своей уверенности в том, что сообщником Марджери был Берд. Всего несколько часов назад эти двое мужчин обменялись рукопожатием на вокзале. Теперь же они стали заклятыми врагами. Мунн и Гудини отправились в гостиницу, а Берд поехал обратно к Крэндонам.

На следующий день Марджери потребовала у Гудини объяснений, пересказав его инсинуации, хотя ничего не должна была знать об этом – разве что Уолтер не солгал, сказав, что может подслушать любой разговор. Обиженная и разочарованная, она обвинила Гудини в клевете и предупредила, что он испортит собственную репутацию, если выполнит свое обещание и попытается разоблачить ее сегодня вечером. Гудини попросил ее не ссылаться на свои экстрасенсорные способности, объясняя, как она все это выяснила, и спросил, какая же птичка ей это принесла на хвосте. Признав, что ей все рассказал Малкольм Берд, Мина взяла с Гудини слово молчать об этом.

Гудини сразу же отправился к Мунну и Берду и обвинил редактора в саботаже исследования: Берд не должен был пересказывать Марджери разговоры комиссии. Берд отрицал свою вину – мол, он ничего не говорил Крэндонам. С чего Гудини вообще это взял? Гудини не хотел нарушать данное Марджери слово и потому заявил, что просто сложил два и два, увидев, как Берд шепчется с медиумом. Берд только хмыкнул, услышав такие измышления, и заявил, что, как бывший преподаватель математики, видит определенную проблему в том, какие арифметические ошибки могут возникать, когда кто-то складывает два и два.

В тот же день, когда Марджери попросила Гудини сохранить ее слова в тайне, члены комиссии решили сфотографироваться с медиумом. На одном снимке Марджери стоит рядом с Мунном – седовласым и безукоризненно выбритым; за ними, склонившись над Марджери (чтобы попасть в кадр, ему пришлось встать на какую-то подставку) – Берд, худощавый и хмурый, с очками на носу. Рядом с Марджери – Гудини, широкоплечий, уже седой, в чуть мятом темном костюме. Маржери устремила на него загадочный взгляд. После этого Гудини сам сфотографировал Марджери у двери ее дома: волосы и белое платье сияют в ярких лучах солнца, руки сложены за спиной, на губах играет вежливая улыбка. А потом кто-то сделал явно не постановочный снимок Гудини и Марджери: они стоят вдвоем перед дверью ее дома; Гудини, известный чопорностью и сдержанностью в общении с женщинами, почему-то подался вперед и, стоя в профиль перед камерой, держит Марджери за руку, восхищенно улыбаясь. А она повернулась к нему, словно ожидая, что сейчас он вопьется в ее губы поцелуем.

Если Гудини и планировал разоблачить Марджери двадцать четвертого июля, то дому на Лайм-стрит, где она демонстрировала наиболее потрясающие из ее способностей, не суждено было стать местом ее позора. Следующий сеанс состоялся в гостинице «Чарльзгейт» по адресу Бикон-стрит, 535, в номере Дэниэла Комстока. Тем вечером Марджери уединилась в спальне Комстока с Глэдис Вуд, его секретаршей, и разделась догола. Глэдис осмотрела зеленое платье и нижнее белье медиума, затем проверила ее гениталии, пальцы ног и посветила фонариком в рот. Марджери распустила волосы, и Глэдис прощупала ее светлые локоны. Выключив свет, секретарша осмотрела все тело медиума, в особенности грудь, в поисках светящихся пятен, которые когда-то так озадачили членов комиссии. Во влагалище Марджери, во рту и на коже Глэдис не обнаружила ничего подозрительного, что могло бы объяснить, почему рассыпалась кабинка медиума, парил в воздухе рупор и поднимался над полом стол. Она заверила Гудини и Роя, что с медиумом все в порядке, и те усадили Марджери в кабинку и сжали ее руки.

Комнату в гостиничном номере заперли. На сеансе присутствовали Мунн, Берд, Комсток и Конант – и Уолтер, если верить в его существование.

– Ха-ха, Гудини! – крикнул призрак, и иллюзионист сказал, что что-то касается его правого колена. После астральных прикосновений начались самые зрелищные проявления силы Марджери: кабинка заскрипела и проехала по полу, стол приподнялся над полом, рупор сдвинулся, фонограф то включался, то выключался, слышались какие-то щелчки. В тот момент, когда Гудини, Конант и Берд заявили, что полностью контролируют медиума, стол поднялся и перевернулся, сбросив звонок на пол. Несколько минут спустя Уолтер сказал Орсону Мунну выпрямиться. Признав, что он сутулился, Мунн удивился, как это Уолтеру удалось разглядеть его позу в темноте. Когда контроль над медиумом был восстановлен, Мунн вздрогнул – зазвонил звонок, но звук тут же оборвался. Уолтер спросил издателя, сколько раз ему нажать на кнопку.

– Пять раз, – ответил тот.

Послышалось пять звонков. После этого призрак подал сигнал к завершению сеанса, прошептав «Доброй ночи» собравшемуся в «Чарльзгейте» кругу.

Все ожидали, что Гудини попытается остановить проявления призрака или разоблачить медиума, но тот не вмешивался в демонстрационный сеанс. По словам Комстока, на этот раз он даже не стал спорить с Бердом. После того как Крэндоны покинули гостиницу, иллюзионист объяснил, что еще во время сеанса сказал Мунну, мол, он разгадал все трюки медиума, но издатель попросил его не разоблачать ее, поскольку еще не настал подходящий момент. Тем не менее Гудини утверждал, что может объяснить каждый фокус Марджери: она нагнулась и приподняла стол головой, она опять надела рупор на голову, точно шляпку, а затем подбросила его в воздух, она нажала на кнопку звонка пальцем ноги.

Он также добавил, что медиум «наделена необычайной физической силой и атлетическим телосложением». Гудини намекнул, что внешне Марджери скорее похожа на иллюзиониста, специализирующегося на побегах, чем утонченного и возвышенного экстрасенса. На сеансе он удивился, что звонок так долго не звонит, и, по словам Гудини, Марджери сама себя выдала.

– На вас подвязки, верно? – спросила она.

– Да, – ответил Гудини.

– Меня царапает ваша пряжка.

Тогда Гудини понял, что пряжка его подвязок зацепилась за чулок медиума, и потому она не могла отодвинуть лодыжку. Когда он высвободил пряжку, то почувствовал, как Марджери пошевелила ногой – и тут же зазвонил звонок.

Гудини хотел сразу отправиться в Нью-Йорк и рассказать журналистам об этой истории с ногой и о том, как он поймал Марджери в тот момент, когда она засовывала голову под стол (сама она сказала, что потеряла заколку), как и о множестве других моментов, когда она жульничала. Но Мунн, Берд и Комсток настаивали на том, чтобы воздержаться от заявлений в прессе. Возмущенный Гудини осведомился, почему можно было сразу же разоблачать других кандидатов, но не экстрасенса с Бикон-Хилл.

– На этот раз все иначе.

Чуть позже Гудини вручил Мунну подписанную им бумагу, в которой говорилось, что Марджери – «стопроцентная мошенница». Берд вышел из себя и заявил, что Гудини не выполнил своего обещания поймать медиума за руку, поскольку просто не может этого сделать. Крэндоны тоже считали, что оправдали себя двумя демонстрационными сеансами, которые Мина устроила для гостей из Нью-Йорка. С их точки зрения, Гудини приехал в Бостон с твердым намерением дискредитировать Марджери. Он «говорил много неприятных вещей за спиной у медиума», – писал Дойлу Крэндон. Тем не менее он уехал, так и не изобличив ее.

На тот случай, если Гудини захочет обвинить Марджери, у Роя были отчеты о демонстрационных сеансах с подписью иллюзиониста. Там значилось, что он лично контролировал Марджери в момент проявления астральных феноменов. «Со вчерашнего дня ситуация немного улучшилась, – писал доктор Крэндон сэру Артуру. – Гудини и Мунн… подписали протоколы обоих сеансов, не раздумывая. На этих сеансах было столько явных манифестаций паранормальных феноменов, что любое опровержение этого опорочит исследователей в глазах всего мира».

После этих сеансов, вызвавших многочисленные споры, стало очевидно, что Марджери прошла первое испытание Гудини. Ей удалось постоять за себя, не проиграв бой с этим ненавистником спиритизма. «Гудини точно соответствует описанию, предоставленному вами и другими джентльменами, – писал Рой своему английскому союзнику. – И я с удовольствием добавил бы к этому описанию многие словечки, которые можно услышать в таких районах, как Уайтчепел и Ист-Энд. Однако я полагаю, нам удалось заполучить его голос».

Если Гудини не удастся остановить паранормальные проявления – а на этот раз он и не пытался, – Марджери получит награду Мунна. В качестве последнего доказательства доктор Крэндон предложил Берду возможность «сеанса для одного участника». Он хотел оставить Марджери в темной комнате с иллюзионистом и позволить ему попытаться остановить ее. «Кто знает, быть может, нам удастся включить Гудини в перечень тех фокусников, которые стали спиритуалистами», – сказал он. Но в конце концов Рой решил, что Гудини, которого он считал отъявленным мошенником, мог сам сунуть пальцы ноги в устройство со звонком, чтобы тот не зазвонил. Доктор посчитал, что лучше пусть в комнате присутствуют и другие члены комиссии, чтобы наблюдать и за медиумом, и за Гудини. Итак, второй этап спиритических сеансов, на этот раз для всех членов комиссии, назначили на конец лета. Берд в разговоре с Роем выразил свою уверенность в том, что Марджери прекрасно справится: «Комиссия соберется в Бостоне в сентябре. Все замечательно».