В коротком красном платьице, едва прикрывающем бедра, танцовщица босиком выступала на сцене. Ее танец под балетную музыку был у всех на устах в Европе. Но тут ей не Париж. Старые добрые янки сочли ее выступление куда более вульгарным, чем танцы в знаменитых публичных домах на площади Сколлей-сквер. Когда, оскорбленная реакцией публики, она оголила грудь, многие зрители покинули зал. Но гарвардские студенты, гуманитарии и ученики музыкальных колледжей остались, с ликованием восприняв ее слова: «Когда-то вы были дикими! Не позволяйте никому приручить себя!»

Скандальная пламенная речь полуобнаженной Айседоры Дункан в Симфони-холле стала настоящей сенсацией. Несколько дней назад она выступала с той же программой в либеральном Нью-Йорке – правда, не оголяя грудь – и получила хвалебные отзывы критиков как «самобытная представительница авангардного балета». Но тут ей не Манхэттен. В Бостоне ее поливали грязью в газетах, в штате ее выступление запретили, а в гостиных наиболее фешенебельного района Бостона ей не уставали перемывать косточки: мол, она старая и толстая, груди обвисли, задница разжирела. А ее речь – «Этот шарф красный! И я такая же!» – мол, была большевистской провокацией. Когда мэр Бостона Керли выгнал Айседору из города, запретив ее выступления, в газетах Херста это его решение нашло восторженные отклики. Многие из граждан, кто, подобно доктору Крэндону, редко одобрял поступки их консервативного мэра-католика, поддержали изгнание Айседоры Дункан. Пусть пропагандирует власть толпы сторонникам Ленина у себя на новообретенной родине, раз уж она их так любит.

Тут ей не Москва.

Бостонская элита ненавидела хаос и всяческие «-измы» того времени: социализм, спиритуализм, модернизм. Они хотели покоя и стабильности, обещанных президентом Гардингом. Но доктор Крэндон был отнюдь не аристократом по происхождению: его предки, приверженцы пуританской религии, прибыли в Америку из Плимута на торговом судне «Мэйфлауэр», и никто в его семье не удостоился титула. Кроме того, его поведение не всегда соответствовало ожиданиям бостонской элиты, согласно которым имя порядочного человека должно упоминаться в газетах дважды – в объявлении о рождении и некрологе. Развод доктора с его второй женой Люси Армс попал в новости. Более того, в городе, где большинство рьяно выступали против абортов, он не считал прерывание беременности недопустимым. Его неослабевающий интерес к исследованиям паранормальных явлений также многими считался странным. Сложно представить какого-нибудь Лоуэлла, Адамса или Куинси, занимающегося чем-то, связанным с призраками. В последние десятилетия спиритуализм ассоциировался со сторонниками свободной любви, суфражистками и другими радикалами. Невзирая на это, горячо любимый дедушка Роя, Бенджамин, был спиритуалистом – экстрасенсом-целителем, якобы умевшим видеть ауры и выписывавшим пациентам травяные отвары и «невидимые» бальзамы.

Доктор Крэндон говорил своей жене Мине, что не унаследовал этого экстрасенсорного дара. Он никогда не видел свет эфира, исходящий от пациентов, но ведь на медицинском факультете Гарварда его и не учили молитвам или ясновидению. Рой лечил людей более традиционными способами и настолько увлекался медициной, что после четырех лет в браке с Миной почувствовал, что любит работу больше, чем жену. Гуляя с Миной по Центральному парку, доктор часто раздумывал о каких-то медицинских проблемах, полностью погружаясь в свои мысли и отказываясь обсуждать это с женой. Но когда в его жизни появилось новое увлечение, исследование паранормальных явлений, он был готов разделить эту страсть с супругой. Подруга Мины, Китти Браун, говорила, что доктор Крэндон увлекся спиритуализмом, как иные евреи увлекаются марксизмом. Он, бывало, ночи напролет читал журналы об оккультных явлениях.

А вот Мина была не из тех женщин, кто станет тихо читать в постели. Рой, посмеиваясь, называл свою третью жену хамелеончиком за то, как ей удавалось влиться в круг его друзей и из научного сообщества, и из городской элиты. Но она не могла полностью проникнуться духом его компании, и некоторые считали, что ей скучно играть роль светской дамы. Иногда в сопровождении Китти Браун она прогуливалась по Пинкни-стрит к северной части района Бикон-Хилл, где жили художники и иные представители богемы. Там, в подпольных барах на Джой-стрит, фраза «Не позволяйте никому приручить себя» стала крылатой. Впрочем, в том году в Бостоне сэр Артур Конан Дойл поднял куда больший переполох, чем танцовщица-коммунистка.