Когда сэр Артур отправился в Портсмут посмотреть выступление Гудини, ему предстояло посетить место, в котором когда-то началась его новая жизнь. Прошло почти тридцать лет с тех пор, как доктор Конан Дойл приобрел дом – первый в жизни собственный дом – в районе Саутси, пригороде Портсмута. В этом скромном доме он открыл свой первый частный кабинет. Даже тогда он стремился к иной, не медицинской карьере. У молодого врача хватило сил заниматься не только практикой, но и работать, преследуя другую цель, и именно в Портсмуте он создал свое величайшее творение, которое позволило ему оставить неприбыльную и нелюбимую профессию: Конан Дойл написал первое произведение о Шерлоке Холмсе – «Этюд в багровых тонах». Способности Дойла к критическому мышлению часто сравнивали с необычайным талантом придуманного им детектива. Когда Дойл был еще безвестным врачом, Роберт Кох, уважаемый немецкий бактериолог, предложил новый метод лечения туберкулеза. Дойл был одним из первых, кто усомнился в действенности этого метода. И оказался прав – к несчастью для его первой жены.

С Портсмутом у сэра Артура было связано много ярких воспоминаний. Тут он влюбился в свою молодую пациентку Луизу Хокинс и женился на доброй и любящей его девушке. У них родилось двое детей – Мэри и Кингсли, но их мать Туи, так Дойл называл свою первую жену, заболела туберкулезом. Ей не удалось пережить войну с Германией, смерть сына и превращение мужа в «святого апостола Павла» спиритуализма. Увлечение Дойла сверхъестественным тоже началось в Портсмуте. Отрекшись от католицизма еще до приезда в Хэмпшир, сэр Артур, к ужасу Туи, взялся за изучение спиритуализма и теософии, оккультно-религиозных учений. Теософия оказалась для него дискредитирована, когда в результате расследования, проведенного Обществом психических исследований, мадам Блаватская, глава движения, была разоблачена как мошенница. В спиритуализме же Дойла привлекала авторитетность некоторых последователей этого движения в Портсмуте. В городе было много военнослужащих, и когда офицеры, люди здравомыслящие и много чего повидавшие на своем веку, говорили об убедивших их впечатлениях на спиритических сеансах, сэр Артур к ним прислушивался, хотя результаты его собственных изысканий в этом вопросе не свидетельствовали в пользу спиритуализма.

Но если в Портсмуте сэру Артуру и не довелось столкнуться с духами, то воспоминаний, связанных с этим городом, было много. Вскоре после того как Артур в возрасте двадцати четырех лет открыл частную врачебную практику в доме по адресу Буш-виллас, 1, мать прислала ему в помощники младшего брата, Иннеса. Поскольку отца рядом не было, Дойл взял на себя эту роль и поддерживал зарождающийся интерес брата к военной карьере. В те дни Дойлы часто приходили к почтамту, ожидая новостей о военной кампании в Египте, а в порту наблюдали, как солдаты отправляются в Африку сражаться с арабами или зулусами, и в своих мечтах Иннес видел себя среди этих храбрецов.

К 1920 году Иннес давно уже был похоронен во Фландрии, но Дойлу было все равно, где лежат бренные останки брата, – разве можно утешиться, приходя на могилу и возлагая цветы на гранит? Дойл верил, что усопшим неприятно видеть, как скорбят по ним семьи. Нет, покойным, как и тем, кто утратил любимых, нужно иное – способ связи!

Прошло несколько месяцев, прежде чем сэр Артур получил послание из загробного мира во время спиритического сеанса, но впоследствии он утверждал, что говорит с Кингсли и Иннесом не реже, чем в те времена, когда они были живы. По словам Дойла, все, что нужно для связи с мертвым, – это талантливый проводник в мире духов, медиум.

Любому американцу, приехавшему в Англию, сразу становилось понятно, что Первая мировая война, которую уже начали забывать у него на родине, все еще чувствуется в Великобритании. Тут сохранилось нормированное распределение продовольственных товаров, а искалеченные ветераны просили милостыню на улицах. Катастрофа, казалось, изменила даже внешний вид англичан. «Где же восхищавшие меня в детстве гиганты с мощно выпяченной грудью и густыми усами, взлетавшими парой орлиных крыльев? Полегли, погребены в болотах Фландрии, я полагаю», – писал Джордж Оруэлл.

И вот в опустошенную войной Великобританию приехал великий Гудини, воплощение американской жизненной силы. Как выяснилось, страна все еще очарована спиритуализмом. Гудини слышал о том, что книга сэра Оливера Лоджа об общении с погибшим сыном была более популярна в Великобритании во время войны, чем Библия. Прошел уже год со дня победы, а «Новое откровение» Дойла все еще будоражило умы. Книги о призраках и сверхъестественном хлынули на прилавки магазинов. Сэр Артур вступил в ожесточенную дискуссию с церковью о легитимности спиритуализма как религиозного течения. Гудини переписывался с Дойлом и не сомневался, что этот доктор, ставший знаменитым писателем, искренне верит в то, о чем говорит, но многие оккультисты, с точки зрения Гарри, не чурались проверенных временем фокусов.

В газетах жаловались на засилье теософов, демонопоклонников, столовращателей и тибетских мудрецов. Не единожды сталкиваясь с подобными шарлатанами во время своей работы на выставках диковинок, Гудини сразу узнал их, называя стервятниками, слетевшимися после кровавой бойни. Спиритические сеансы, которыми Гудини зарабатывал в молодости, вновь вошли в моду. Вопрос о том, что происходит после смерти, волновал всех. «Действительно ли английские, немецкие, французские, а теперь и американские солдаты, погибшие в окопах, утрачены навсегда и их отцам, матерям, женам, детям или возлюбленным не связаться с ними больше?» – писал репортер «Нью-Йорк Геральд Трибьюн». Гудини вклеил эту статью в свою записную книжку, прежде чем отправляться в Англию. Он собирал газетные вырезки по двум темам: о собственных выступлениях и о спиритизме.

Гудини понимал тех, кто искал утешения в спиритических сеансах. Хотя во время войны он не потерял близких, Гарри все еще скорбел по матери, и его переживания во многом соответствовали чувству утраты, царившему в Англии. Но он таил свое горе. Подобно шаманам, он видоизменял свою тьму, направляя ее на ведущие к катарсису свершения – на поприще своего мастерства иллюзиониста.

Из всех своих трюков с побегами Гудини считал величайшим побег из китайской водяной камеры пыток и объявил этот номер венцом творчества, апогеем изысканий и трудов. У него ушло около трех лет на разработку и подготовку трюка. Когда он впервые выступил с этим номером в Европе в 1912 году, еще до войны, в обществе царил страх смерти в морской пучине, спровоцированный крушением «Титаника». Похоже, в своих выступлениях Гудини часто удавалось в какой-то степени отражать характерные для текущего момента желания и страхи. Так, английский эксперт по физическим манифестациям астральных сущностей Джеймс Хьюит Маккензи утверждал, что освобождение из водяной камеры пыток возможно только при помощи настоящего колдовства.

Когда Гудини продемонстрировал этот трюк в Национальном театре варьете в Лондоне, Маккензи испытал «сильную утрату физической энергии… как обычно бывает у участников спиритических сеансов, во время которых материализуются духи». Маккензи был уверен, что иллюзионист развоплотился и именно это позволило ему пройти сквозь стену камеры, в которой он был заперт. Как бы то ни было, трюк, который Маккензи называл «потрясающим проявлением одного из загадочнейших чудес природы», вызывал восхищение у зрителей, считавших, что просто смотрят отлично выполненный номер в театре варьете.

Каково это – тонуть в камере пыток? Вопрос интересовал многих. Во время выступления в цирке Портсмута ассистенты Гудини стояли рядом с резервуаром с топорами наготове: если что-то пойдет не так, они разобьют стекло и освободят иллюзиониста. Оркестр заиграл песню «Утопленники» Артура Лемба, и все взоры устремились к Гудини, подвешенному вниз головой в колодках, закрепленных на крышке резервуара. Лицо в воде казалось раздувшимся, тело в лучах софитов – неестественно белым. Он напоминал труп, погребенный в диковинном саркофаге атлантов. Несколько мгновений зрители могли видеть Гудини за стеклом, пока крышку фиксировали запорами и закрывали на висячие замки. Вода выплескивалась, растекаясь по непромокаемому брезенту, которым была устлана сцена, и забрызгивая резиновые сапоги одетых в черное ассистентов. Затем камеру пыток закрыли желтым занавесом, чтобы сохранить тайну. Прошло две минуты. В зале царила гробовая тишина, только охнула какая-то женщина. Затем настал миг воплощения: занавес отдернули, и рядом с водяной камерой предстал Гудини – высвободившийся, с широкой улыбкой на губах, тело влажно поблескивает, а вот волосы почему-то сухие, хоть это и невозможно. Публика возликовала. И громче всех аплодировал сэр Артур Конан Дойл.

Подобные невозможные трюки вскоре убедили не только Маккензи, но и Дойла в том, что Гудини был могущественным медиумом – тем самым проводником в мир духов, которого сам Гудини так долго искал. В переписке Гудини и Дойла зимой и весной 1920 года Гудини говорил, что готов поверить в общение с духами, если найдет хоть одного настоящего медиума, человека, который не станет прибегать к фокусам, когда его подводят сверхъестественные способности. С тех самых пор, как умерла мать, Гудини пытался отыскать ясновидящего, способного связаться с ней, и сожалел о том, что до сих пор все спиритические сеансы, в которых он участвовал, были пустой тратой времени. На сеансах он не обрел утешения, как сэр Артур.

Гудини условился с семью друзьями, оговорив кодовое сообщение: они договорились, что тот, кто умрет первым, передаст это сообщение из мира иного медиуму на сеансе. Все эти друзья уже умерли, но ни один медиум так и не услышал кодовую фразу. Это лишь укрепило Гарри в его сомнениях.

Гудини сказал Дойлу, что благодаря своему опыту выступлений в качестве медиума и посещений спиритических сеансов он мог взглянуть на проблему и снаружи, и изнутри и стал экспертом в вопросах шарлатанства на сеансах. Он лично присутствовал на выступлении Берта Рейсса, одного из наиболее впечатляющих американских ясновидящих, в сверхъестественные способности которого верил даже Томас Эдисон. «Профессор Рейсс», как он сам себя называл, был немцем еврейского происхождения. Этот седовласый ясновидящий мог отвечать на вопросы, записанные на бумагу в его отсутствие и сложенные в ящик. Никто не знал, как это ему удается: обладает ли он телепатией, рентгеновским зрением, способностью к психометрии или прорицанию.

Гудини разоблачил его мошенничество.

Он поймал Рейсса за руку, когда тот проворачивал свой фокус, – ему требовалось всего одно молниеносное движение. Рейсс сказал Гудини, что тот был первым, кто разгадал его метод. Для своих чудес «профессор» пользовался ловкостью рук и оказался настолько умелым иллюзионистом, что дал бы фору любому, кого Гудини когда-либо видел в варьете.

В письмах сэру Артуру Гудини предполагал, что вся история спиритизма может оказаться насквозь пропитана мошенничеством.

«Я понимаю, что вам многое известно об отрицательной стороне спиритуализма, – ответил сэр Артур. – Но я надеюсь, что вы когда-нибудь увидите и позитивную сторону».

Травля мошенников и жуликов была для Гудини чем-то вроде спорта, которым он наслаждался, однако он все же не хотел давить на непрофессиональных медиумов, веривших в свои способности, тех самых, которыми так восхищался сэр Артур. Гудини пытался относиться к своим расследованиям непредвзято и надеялся при помощи Дойла когда-нибудь найти настоящего медиума, который сможет передать ему подлинное сообщение от матери, ушедшей в мир иной целых семь лет назад.

Дойл утверждал, что часто говорил с духом своего сына, дважды – с духом брата и один раз – с духом племянника: «Несомненно, я слышал их голоса, и говорили они о сугубо личных вещах».

«Должно быть, это невероятное чувство – суметь поговорить с сыном, собственно, с любым близким человеком, которого вы так любили, – ответил ему Гудини. – Уверяю вас, ваше серьезное отношение к этому вопросу укрепляет меня в моей решимости отыскать истину или разгадать эту загадку».