Глава 40

– Рад встрече! – воскликнул Евгений, открывая дверцу, и во все глаза уставился на мою левую щеку.

– Поскользнулся в ванной и упал, – соврал я, садясь в автомобиль. – Прямо лицом о коврик… тот весь в острых пупырышках…

– Да-да, – закивал Протасов, – такое часто с мужиками случается, с некоторыми прямо каждую ночь. Сначала мордой о покрытие долбанутся, потом еще и шеей по нему катаются. Вон у тебя и на ней синяки знатные.

– Это не то, что ты подумал, – тоже отбросив «вы», почему-то стал оправдываться я. – Ладно, скажу правду: меня сковал матрас, я пошевелиться не мог…

И я принялся в красках описывать свое утреннее приключение.

Евгений с минуту слушал молча, потом начал кусать губы, затем расхохотался.

– Знаешь, Ваня, твоя первая версия про коврик больше похожа на правду. Вторая никак не катит. Ну ты меня насмешил… Говорящий матрас! Кот Василий! Мазохистка Лена! Книги писать не пробовал? Крутая у тебя девушка, Ваня, до полудня из койки не отпускала… Вылезай, приехали, нам на пятый этаж.

Я молча пошел за Протасовым. Иногда правда кажется такой невероятной, что вам никто и не верит. Хотя, положа руку на сердце, как бы я сам отреагировал, услышав из уст приятеля рассказ про болтливый матрас, видя его щеку и шею, покрытые синяками?

Мы с Евгением подошли к ресепшен, полицейский показал медсестре удостоверение.

– Горкина Марфа Ильинична где лежит?

– В первой вип, – испуганно ответила девушка. – Вы к нам из-за того, что старушку с покойной перепутали? Бабушка не сердится, ей в знак извинения предоставили лучшие условия в клинике, еду из ресторана возят. Мы жутко стараемся! Давайте отведу вас?

– Сами найдем, – отмахнулся Женя. – Где дверь?

– За моей спиной, – прошептала медсестра, – палата усиленной заботы.

– Прямо как твой матрас, Ваня, – усмехнулся начальник полиции и постучал в белую дверь.

– Войдите! – крикнули изнутри.

Мы очутились в просторной комнате, где на столе и подоконнике стояли вазы с цветами.

– Рад, что вы в добром здравии, – загудел Протасов. – У вас тут прямо как у актрисы в день премьеры, клумбы повсюду.

Марфа Ильинична махнула рукой:

– Сначала похоронить меня решили, потом поняли, что ошиблись, и потащили веники. И от главврача, и от остальных. На каждом открытка. Оно, конечно, неприятно, что меня за мертвую посчитали, да главврач пообещал: если скандала не подниму, всегда бесплатно в коммерческом отделении лечить будет. Но я всем довольна. Вона палату какую выделили – царскую!

– Вас дочь навещала? – спросил Евгений. – Хорошо, когда родной человек заботится.

– Она все из-под палки делает, – мигом начала жаловаться на Елену мать, – пока не наорешь – не пошевелится. Я таблетки пить не собираюсь, химия это. По мне лучше травяной настой, он полезней. Дочь должна его мне каждый вечер варить. Так еле дождешься, пока росомаха к плите встанет.

– Отказываться от современных медикаментов, показанных при гипертонии, заменять их чаем из сена – глупость, – не выдержал Протасов.

– Мы к вам не по поводу неприятного инцидента в клинике, – перебил я Евгения, глядя на букет, к которому прикололи открытку с текстом: «Уважаемая Марфа Ильинична, желаем вам здоровья! Надеемся, что ваше пребывание в нашем отделении было комфортным. До скорой встречи. С любовью к вам, коллектив морга».

– Мы уже в курсе, что тот, кого все называли отцом Дионисием, никогда не был священником, – перешел к делу Протасов, – он музыкант по имени Никита Слонов, настоящий церковно-служитель погиб в аварии.

Лицо Марфы стремительно изменило цвет от бледно-серого до бордово-красного. А полицейский сурово продолжал:

– Тот испуганный мальчик на шоссе, которого подобрал Тарасов, наверняка был Максимом Брякиным. Он погиб в аварии, Никита видел его труп. Вы вместе с матушкой Ириной и Филиппом Петровичем Ветровым замели следы – сбросили в карьер автомобиль музыкантов, оставив их тела внутри, похоронили настоящего отца Дионисия и монашку. Почему вы так поступили? И что с ребенком Лизы? Его тело тоже скинули в карьер или погребли вместе с батюшкой? У вас на душе не скребло потом, когда на онемевшую от горя Елизавету смотрели, а? Вы не хотели рассказать ей правду, ведь матери могло стать легче. Это страшно, когда ребенок умирает, но еще ужаснее, когда судьба его неизвестна.

Марфа Ильинична стала комкать край одеяла.

– Мы думаем, что смерть Никиты Слонова, который несколько десятилетий успешно прикидывался батюшкой, связана с той аварией, – уточнил я, – его настигло прошлое.

Горкина вскинула голову.

– Он не изображал священника, а стал им. Все придумала матушка Ирина. Ах, да ни черта вы не поймете, потому как нехристи некрещеные! Мы в разных мирах живем! – воскликнула старушка.

– Все же попробуйте объяснить, – попросил я. – Нехорошо, что отца Дионисия самоубийцей называют. Народ верит, что батюшка случайно упал. Надо найти того, кто его убил, столкнул с колокольни.

– Мы постараемся сохранить тайну того, что случилось в день приезда Никиты, – пообещал начальник полиции, – но нам надо знать правду.

– Не бросался отец Дионисий вниз. Не мог он с собой покончить, – отрезала Марфа. – И сам по доброй воле на верхотуру бы не полез. Высоты очень боялся.

– Похоже, вы единственная в Бойске, кто все знает, – усмехнулся Протасов. – Пожалуйста, помогите очистить имя отца Дионисия. Пусть он и не настоящий священнослужитель.

– Нет, он истинный батюшка, – перебила его Марфа. – Матушка Ирина с ним спустя некоторое время к Алексию, настоятелю монастыря в Тригорске, ездила. И все ему поведала. А тот посвятил Дионисия в иеромонахи. Знаете хоть, кто это такой?

– Нет. Но вы же нам объясните? – попросил Евгений.

Я откашлялся.

– В православии это монах, имеющий сан священника. Простой мирянин, который пришел в монастырь и стал подвизаться сначала трудником, послушником, потом иноком. Далее, если он достоин, его постригут в монахи, человек даст обет безбрачия, послушания, нестяжательства. Обычный мирянин, некогда пришедший в монастырь трудником, может стать иеромонахом, священником. И тот, кто был ранее женат и потерял жену, может стать иеромонахом, дав обет безбрачия.

Полицейский приоткрыл рот, слушая меня. А Марфа Ильинична внезапно сменила гнев на милость.

– Вижу, ты человек воцерковленный, хорошо сейчас все объяснил. Значит, поймешь нас. Ладно, слушайте. Если что не поймете, спрашивайте. – Я осторожно включил в кармане диктофон, Марфа Ильинична не заметила моего движения, начала говорить как по писаному…

Отец Владимир родился в семье священнослужителей, его папенька, дед, прадед – все в разное время были настоятелями храма в Бойске. Фамилия их в миру Сидоров. Если вокруг церкви обойти, увидишь, что там все упокоены: отец Иоанн, отец Лука, отец Марк, отец Петр… И отец Владимир теперь там. Монахами они никогда не были, все женились, дети у них были, всем Господь сыновей посылал. Отец Владимир единственным ребенком в семье был, и у него самого с матушкой Ириной наследников не получилось. Храм в Бойске в советские годы все закрыть пытались, но каждый раз, когда над церковью тучи сгущались, родитель Владимира ехал в Москву и говорил:

– Род Сидоровых много столетий в Бойске служит. Есть ли в России еще одна такая династия? У меня сын Владимир в семинарии учится, потом приход наш примет.

И храм не трогали, аргумент работал. А что мог батюшка Владимир говорить? На нем род заканчивался. Даже если взять кого на воспитание, уже конец. Тут кровь важна.

Отца Владимира очень печалило отсутствие детей. На момент, когда со здоровьем у него стало совсем плохо, в Бойске была жалкая кучка прихожан, священник понимал: едва он отдаст Богу душу, храм закроют, сделают в нем какой-нибудь склад. Из-за его бесплодия погибнет церковь, в которой несколько столетий служили Сидоровы. И тогда отец Владимир решился на отчаянный шаг. Он знал, что у его отца имелся младший брат, который не общался с родственниками и был далек от религии. Батюшка навел справки, выяснил, что у него есть двоюродный брат журналист, коммунист, а у того растет сын Игорь. Отец Владимир решил поговорить с племянником и… неожиданно узнал, что тот поступил в духовную семинарию. Священник поехал в учебное заведение и встретился с молодым человеком. Игорь поразился, узнав, что в его роду были одни священнослужители, и только его дед и отец стали мирянами, даже не держали дома икон.

– Вот почему меня так тянуло к Богу! – воскликнул он.

Отец Владимир прослезился. Теперь он был спокоен за судьбу храма. Батюшка добился приема у церковного руководства, ему пообещали, что священник из рода Сидоровых непременно получит приход в Бойске…

Я не удержался и перебил рассказчицу:

– Вот почему Роза, мать Игоря, один раз в запале крикнула сыну про педагога Нефедова, что тот кровь дураков в нем разбудил. Она знала историю семьи и поняла, что ее сын получил генетику дяди, с которым журналист Палач никогда не общался.

Горкина не обратила внимания на мои слова, продолжала.

…Игорь стал отцом Дионисием и собрался приехать к месту службы, но у его жены начались преждевременные роды, на свет появилась семимесячная Катя, которую сразу положили в специальный бокс. Супруга молодого батюшки, к сожалению, умерла, а отец Владимир скончался, не дождавшись своей смены. Матушка Ирина кинулась в Москву и вернулась домой радостная: Катя крепла, врачи более не опасались за ее жизнь. Новый батюшка вот-вот должен был прибыть в Бойск.

И вдруг на пороге дома священника появился длинноволосый бородатый парень с младенцем. И это был не отец Дионисий.

Марфа Ильинична показала на меня пальцем и спросила:

– Понимаешь, что ощутила матушка Ирина?

– Ужас, – ответил я. – Сидоров погиб, другого священника не пришлют, храм закроют. Конец всему. Предки отца Владимира и он сам рыдают на том свете.

– Парень выглядел совсем плохо, – продолжала Марфа. – Матушка Ирина его уложила в постель и кликнула нас с Филиппом. Мы ей самые близкие люди были. Филиппу она крестной матерью стала, а мне так просто как мама любимая. Помчались мы на шоссе к месту аварии. Одну машину с телами парней Ветров в карьер спихнул. Найти ее там невозможно было, в том месте все, как в болоте, тонет, глина утягивает.

– А через тридцать лет назад отдает, – пробормотал Евгений.