Глава шестнадцатая

До самого октября стояли прекрасные дни. Результатом этого явились возросшие права шатрообразной веранды, на которой регулярно проводилась добрая половина утра. Около одиннадцати обычно приходил майор, чтобы, во-первых, осведомиться о здоровье хозяйки и немного посплетничать с ней, что у него удивительно получалось, а во-вторых, договориться с Инштеттеном о верховой прогулке, иногда – в сторону от моря, вверх по Кессине, до самого Брейтлинга, но еще чаще – к молам. Когда мужчины уезжали, Зффи играла с ребенком, перелистывала газеты и журналы, неизменно присылаемые Гизгюблером, а то писала письма маме или говорила: «Розвита, поедем гулять с Анни». Тогда Розвита впрягалась в плетеную коляску и в сопровождении Эффи везла ее за какую-нибудь сотню шагов, в лесок. Здесь земля была густо усыпана каштанами. Их давали играть ребенку. В городе Эффи бывала редко. Там не было почти никого, с кем бы она могла поболтать, после того как попытка сблизиться с госпожой фон Крампас снова потерпела неудачу. Майорша была нелюдима и оставалась верной своей привычке.

Так продолжалось неделями, пока Эффи внезапно не выразила желания принять участие в верховой прогулке. Ведь это ее страсть, и от нее требуют чересчур много, когда заставляют отказываться от того, что ей так нравится, из-за каких-то пересудов кессинцев. Майор нашел идею превосходной, и Инштеттен, которому она понравилась гораздо меньше, – настолько, что он постоянно отнекивался невозможностью достать дамское седло, – был вынужден сдаться после того, как Крампас заверил, что «об этом он уж позаботится». И действительно, седло скоро нашлось, и Эффи была счастлива, получив возможность скакать по морскому берегу, на котором не красовалось больше отпугивающих надписей: «Дамский пляж» и «Мужской пляж». В прогулках часто принимал участие и Ролло. Поскольку иногда возникало желание отдохнуть на берегу или пройти часть пути пешком, решили брать с собой соответствующую прислугу, для чего денщик майора старый трептовский улан по имени Кнут и кучер Инштеттена Крузе были обращены в стремянных, правда, не совсем настоящих: напяленные на них ливреи не могли, к огорчению Эффи, скрыть основного занятия обоих.

Была уже середина октября, когда они впервые стали выезжать на прогулку целой кавалькадой в таком составе: впереди Инштеттен и Крампас, между ними Эффи, затем Крузе и Кнут и, наконец, Ролло, вскоре, однако, обгонявший всех, так как ему надоедало плестись в хвосте. Когда отель на берегу, теперь пустовавший, оставался позади и они подъезжали по дорожке пляжа, куда долетала пена прибоя, к насыпи мола, у них появлялось желание спешиться и прогуляться до его конца. Эффи первая соскакивала с седла. Широкая Кессина, стиснутая камнем набережных, спокойно изливалась в море, а на морской глади, простертой перед ними, под солнцем вспыхивали кудрявые всплески волн.

Эффи еще ни разу не была здесь: когда она приехала в Кессин в ноябре прошлого года, уже наступил период штормов, а летом она была не в состоянии совершать дальние прогулки. Теперь молодая женщина восхищалась, находя все грандиозным и великолепным, и без конца наделяла море и привычные ей луговые поймы сравнениями, невыгодными для последних. Если волны прибивали к берегу деревяшку, Эффи брала ее и швыряла в море или в Кессину. А Ролло в восторге бросался за ней, чтобы послужить своей госпоже. Но однажды его внимание было отвлечено. Осторожно, почти опасливо пробираясь вперед, он вдруг прыгнул на предмет, ставший теперь заметным, правда, без успеха; в то же мгновенье с камня, освещенного солнцем и покрытого зелеными водорослями, быстро и бесшумно соскользнул в море, находящееся в пяти шагах от него, тюлень. Одно мгновение еще была видна его голова, но затем исчезла под водой и она.

Все были возбуждены, Крампас начал фантазировать об охоте на тюленей и о том, что в следующий раз надо взять с собой ружье, потому что «у этой зверюги крепкая шкура».

– Исключено, – заметил Инштеттен. – Здесь портовая полиция.

– О, что я слышу, – рассмеялся майор. – Портовая полиция! Трое властей, какие у нас здесь существуют, могли бы смотреть друг на друга сквозь пальцы. Неужели все должно быть так ужасно законно? Всякие законности скучны.

Эффи захлопала в ладоши.

– Да, Крампас, это вам к лицу, и Эффи, как видите, аплодирует вам. Естественно: женщины первыми зовут полицейского, но о законе они и знать не желают.

– Это – право всех дам с древнейших времен, и тут мы вряд ли что изменим, Инштеттен.

– Да, – рассмеялся тот, – но я и не хочу этого. Мартышкин труд – занятие не по мне. Но такому человеку, как вы, Крампас, воспитанному под стягом дисциплины и хорошо знающему, что без строгости и порядка обойтись нельзя, такому человеку не след говорить подобные вещи, даже в шутку. Я ведь знаю, что в вопросах, связанных с небом, вы остаетесь необращенным и думаете, что небо сейчас на вас не обрушится. Сейчас – нет. Но когда-нибудь это будет.

Крампас на мгновение смутился, решив, что все это говорится преднамеренно, но он ошибался. Инштеттен просто-напросто читал одну из своих душеспасительных лекций, к которым вообще имел склонность.

– Вот почему мне нравится Гизгюблер, – сказал он примирительно. – Он всегда галантен, но при этом держится определенных принципов.

Майор между тем оправился от смущения и продолжал прежним тоном:

– Конечно, Гизгюблер прекраснейший парень на свете и, если это только возможно, – с еще более прекрасными принципами. Но в конечном счете почему? В силу чего? Потому что у него горб. А тот, у кого стройная фигура, тот всегда сторонник легкомыслия. Вообще без легкомыслия жизнь ничего не стоит.

– Но послушайте, майор, ведь только по легкомыслию и происходят подобные случаи. – Инштеттен покосился на левую, несколько укороченную руку майора.

Эффи мало прислушивалась к этому разговору. Она подошла к тому месту, где недавно лежал тюлень. Ролло стоял рядом. Они сначала осмотрели камень, потом повернулись к морю, ожидая, не появится ли снова «морская дева».

Начавшаяся в конце октября избирательная кампания помешала Инштеттену участвовать в прогулках. Крампасу и Эффи тоже пришлось бы отказаться от них в угоду кессинцам, не состой при них своего рода почетной гвардии из Кнута и Крузе. Так верховые поездки продолжались и в ноябре.

Правда, погода изменилась; постоянный норд-вест нагонял массы облаков, море сильно пенилось, но дождей и холодов еще не было, и прогулки под серым небом при шумном прибое казались едва ли не лучше, чем раньше, при ярком солнце и спокойном море. Ролло мчался, временами обдаваемый пеной, впереди, и флер на шляпке Эффи развевался на ветру. Говорить при этом было почти невозможно. Но когда отъезжали от моря под защиту дюн или, еще лучше, в отдаленный сосновый лесок, становилось тише, флер Эффи не развевался более, и узкая дорожка заставляла обоих седоков ехать рядом. Были моменты, когда оба, если мешали ветви и корни деревьев, ехали шагом, и разговор, прерванный шумом прибоя, возобновлялся. Хороший собеседник, Крампас рассказывал тогда военные и полковые истории, а также анекдоты об Инштеттене и об особенностях его характера. Инштеттен с его серьезностью и натянутостью никогда не сживался по-настоящему с бесшабашной компанией сотоварищей по службе, и его скорее уважали, чем любили.

– Этому я верю, – сказала Эффи, – в том и счастье, что уважение – это главное.

– Да, в определенные моменты. Но не всегда. Большую роль играл во всем и его мистицизм, который тоже ему мешал сблизиться с товарищами; во-первых, потому, что солдаты вообще не склонны к таким вещам, а во-вторых, потому, что у нас, может быть, несправедливо, существовало мнение, будто сам он не так уж привержен этой мистике, как пытается нам внушить.

– Мистицизм? – переспросила Эффи. – Да, майор, но что вы имеете в виду? Не мог же он проводить радения или разыгрывать пророка, даже того... из оперы... я забыла его имя.

– Нет, до подобного не доходило. Но не прервать ли нам беседу? Я не склонен говорить за его спиной все, что может быть неправильно истолковано. К тому же этот предмет можно прекрасно обсудить и в его присутствии. Черты характера барона волей-неволей могут быть раздуты нами до размеров странности, если самого Инштеттена здесь нет, и он не может вмешаться, чтобы в любой момент опровергнуть нас или даже высмеять.

– Но это жестоко, майор. Вы подвергаете мое любопытство такой пытке. То вы о чем-то говорите, а потом оказывается, ничего нет. Даже мистика! Что же он – духовидец?

– Духовидец! Это я разумел менее всего. Но у него была страсть рассказывать нам истории о привидениях. И когда все приходили в возбуждение, а некоторые пугались, он вдруг делал вид, что хотел лишь посмеяться над легковерными. Короче говоря, однажды я сказал ему прямо: «Ах, оставьте, Инштеттен, все это сплошная комедия. Меня вам не провести. Вы с нами просто играете. Откровенно говоря, вы сами верите во все это не больше нас, но хотите обратить на себя внимание, сознавая, что исключительность – хорошая рекомендация для продвижения. Большие карьеры не терпят дюжинных людей. А поскольку вы рассчитываете именно на такую карьеру, то избрали для себя нечто совсем особенное, напав случайно на мысль о привидениях».

Эффи не проронила ни слова, и это в конце концов начало действовать на майора угнетающе.

– Вы молчите, сударыня.

– Да.

– Могу я спросить почему? Дал ли я повод для этого? Или вы находите, что это не по-рыцарски, – немного почесать язык по поводу отсутствующего друга? С этим я должен согласиться без всяких возражений. Но несмотря на все, не поступайте со мной несправедливо. Наш разговор мы продолжим в его присутствии, и я повторю ему каждое из только что сказанных слов.

– Верю.

И Эффи, нарушив молчание, рассказала обо всем, что пережила в своем доме, а также то, как странно реагировал на это Инштеттен.

– Он не сказал ни да, ни нет, и я не поняла ничего.

– Значит, он остался таким же, каким был, – рассмеялся Крампас. – Да, таким он был, когда мы с ним находились на постое в Лионкуре и Бове. Он жил там в старинном епископском дворце. Кстати, может, вам это интересно, некогда именно епископ Бове, по имени Кошон (Свинья (франц.)) – удачное совпадение, – приговорил Орлеанскую деву к сожжению. Так вот, в то время не проходило ни дня, ни ночи, чтобы Инштеттену не представилось чего-нибудь невероятного. Правда, лишь наполовину невероятного. Возможно, что вовсе ничего не было. Он и сейчас, как я вижу, продолжает действовать по этому принципу.

– Хорошо, хорошо. А теперь – серьезный вопрос, Крампас, на который я хочу получить серьезный ответ: как вы объясняете себе все это?

– Я, сударыня...

– Не уклоняйтесь, майор. Все это очень важно для меня. Он – ваш друг, я – тоже. Я хочу знать, в чем причина. Что он имеет в виду?

– Ах, сударыня, читать в сердцах может только бог, а не майор окружного воинского управления. Мне ли решать такие психологические загадки? Я человек простой.

– Крампас, не говорите глупости. Я слишком молода хорошо разбираться в людях. Но, для того чтобы поверить, будто вы человек простой, мне нужно превратиться в девочку-конфирмантку или даже в младенца. Вы далеко не просты, как раз наоборот, вы опасны...

– Это самое лестное, что может услышать мужчина добрых сорока лет с указанием на визитной карточке – «в отставке». Итак, что имеет в виду Инштеттен?

Эффи кивнула.

– Так вот, если говорить прямо... Человек, подобный ландрату Инштеттену, кто со дня на день может возглавить департамент министерства или нечто в этом роде (поверьте мне, он далеко пойдет), человек, подобный барону Инштеттену, не может жить в обыкновенном доме, в такой халупе, простите меня, сударыня, какую, в сущности, представляет собой жилище ландрата. Тогда он находит выход из положения. Дом с привидениями никак не является чем-то обыкновенным... Это первое.

– Первое? Боже мой, у вас есть что-нибудь еще? – Да.

– Ну! Я вас слушаю. Только пусть хорошее.

– В этом я не совсем уверен. Предмет щекотлив, почти смел для того, чтобы затрагивать его при вас, сударыня.

– Вы только разжигаете мое любопытство.

– Хорошо же. Кроме жгучего желания любой ценой, даже с привлечением привидений, сделать себе карьеру, у Инштеттена есть другая страсть: всегда воспитывать людей. Он прирожденный педагог и годился бы в Шнепфенталь или Бунцлау, в общество Базедов и Песталоцци (разве что он более религиозен, чем они).

– Так он хочет воспитывать и меня? Воспитывать с помощью привидений?

– Воспитывать, может быть, не совсем то слово... Но все же воспитывать, и окольным путем.

– Я вас не понимаю.

– Молодая женщина есть молодая женщина, и ланд-рат есть ландрат. Он часто разъезжает по округу, оставляя дом без присмотра, и всякое привидение подобно херувиму с мечом...

– Ах, мы уже выехали из лесу, – сказала Эффи. – Вон мельница Утпателя. Нам осталось проехать только мимо кладбища.

Скоро ложбина между кладбищем и огражденным участком осталась позади, и Эффи бросила взгляд на камень и сосну, где был похоронен китаец.