Начальник полиции Дэвид К. Хеннесси. Коллекция фонда исследований истории Луизианы, Университет Тулейна

НО НАЧАЛАСЬ ОНА НЕЗАМЕТНО промозглым октябрьским вечером 1890 года.

В здании администрации Нового Орлеана шло еженедельное совещание полиции. Мэр города Джозеф А. Шекспир председательствовал на дисциплинарном слушании по делу двух полицейских, обвиняемых в шантаже. Рядом с ним за столом сидели четверо членов полицейского управления, несколько клерков и начальник полиции Дэвид К. Хеннесси. Дождь колотил по высоким окнам зала, за которыми рассеивались последние лучи вечернего света.

Сержант Джеймс Линч и конюх Г. Тибодо – оба из Восьмого района Алжира, пригорода за рекой – предстали перед комиссией, выслушивая обвинения в вымогательстве у владельцев салунов, совершенном в воскресенье вечером, десятью днями ранее. Полицейские якобы ходили из одного заведения в Алжире в другое, требуя, чтобы им дали выпить, а добившись своего, разворачивались и грозились оштрафовать владельцев за нарушение закона, предписывавшего городским салунам и барам (по религиозным соображениям) закрываться в воскресенье. Четверых из жертв это возмутило настолько, что они подали жалобу в полицию.

Сержант Линч не признал своей вины и попросил отложить слушание, чтобы они с Тибодо могли подготовить речи в свою защиту.

Но Шекспир не желал и слушать об этом. Мэр знал, что свидетели с большим трудом добирались в здание администрации на пароме из Алжира в дождливый вечер. Поэтому их показания необходимо выслушать сегодня, а выступить в свою защиту обвиняемые смогут позже.

Шекспир, занимавший к тому моменту пост мэра уже больше двух лет, был возмущен. Закон, запрещающий продажу спиртного по воскресеньям, был его собственной инициативой, и ему было особенно неприятно видеть, что полицейские злоупотребляют им. Реформа полиции была одним из главных пунктов его программы на выборах 1888 года. Его первым шагом на посту мэра было назначение начальником полиции своего друга Хеннесси, которому он поручил реорганизовать департамент и покончить с коррупцией, препятствовавшей нормальной работе уже много десятилетий. Обвинения в адрес Линча и Тибодо, увы, показали, как много еще предстоит сделать.

Конечно, никто не винил в многолетних проблемах начальника полиции.

Дэвид К. Хеннесси – высокий, стройный, мрачный красавец с аккуратными усами по моде 1890-х – был одной из самых популярных и уважаемых фигур в городе. Еще мальчишкой, после того, как его отец-полицейский погиб в перестрелке в баре, он стал полицейским посыльным и прослужил в полиции всю жизнь. Решение избрать его самым молодым начальником полиции в стране вызвало широкое одобрение, в особенности среди тех сторонников реформ, которые привели во власть Шекспира и его сторонников. Но у Хеннесси имелись и недоброжелатели. В юности он застрелил на улице коллегу-следователя, с которым соперничал, и по-прежнему находились люди, утверждавшие, что убитый не провоцировал его. Но суд постановил, что выстрел был сделан в целях самообороны, и с Хеннесси сняли все обвинения. Теперь, в свои тридцать два, он был чист как стеклышко. Согласно местным газетам, он не пил, не играл в азартные игры и даже избегал контактов с женщинами, за исключением своей матушки-вдовы, с которой жил в скромном домике на Жиро-Стрит. Он был набожным человеком и каждый вечер в шесть часов ходил молиться в иезуитскую церковь. Иначе говоря, реформаторы считали его кристально честным человеком с безупречной репутацией – именно тем, кому было под силу возродить местную полицию и очистить город, погрязший в грехе и скверне.

Но показания четырех свидетелей ясно говорили о том, что сделать ему еще предстояло очень многое. Одна из жертв вымогательств, итальянский торговец продуктами Филипп Герачи, рассказал, что полицейские вошли в его магазин в семь вечера и потребовали наличные из кассы. Судя по всему, это было не первое их столкновение.

– Вы и раньше угрожали мне, – сказал Герачи, обращаясь к Тибодо. – Вы оскорбляли меня, называли меня «грязным Даго». Все знают, что вы шантажист, и у меня никогда не было неприятностей, пока вы не втянули меня в них!

Шекспиру этот рассказ явно показался правдоподобным. Показания других свидетелей оказались столь же нелестными, и мэр решил, что услышанного ему достаточно. Он согласился с Хеннесси и остальными членами комиссии, что доказательства неопровержимы. С безапелляционностью и высокомерием, теми качествами, что на многие десятилетия стали отличительной чертой реформаторов, он решил отстранить двух полицейских от службы тут же, на месте, не выслушивая их аргументов в свою защиту. К чему церемониться, если нужно очистить от преступности целый город?

После заседания Хеннесси на протяжении часа беседовал с капитаном Уильямом «Билли» О’Коннором из частного детективного агентства Бойлана в своем кабинете, а потом направился домой. О’Коннор был старым другом и бывшим коллегой Хеннесси, и они часто проводили время вместе в городе. Но сегодня О’Коннор сопровождал друга полуофициально: в качестве телохранителя. За последние месяцы Хеннесси получил несколько анонимных угроз, и власти города поручили агентству Бойлана обеспечить ему круглосуточную охрану. И хотя сам Хеннесси считал такую предосторожность излишней, мэр Шекспир настоял на этом. Тот факт, что эту работу доверили частному сыскному агентству, ясно показывал, насколько мэр доверял собственной полиции.

Причиной угроз стало расследование, которое начальник полиции вел в среде италоамериканского подполья, уже давно раздираемого борьбой двух семейств за прибыльные контракты по перевозке груза в городских доках, расположенных ниже по течению реки. Семейство Провензано имело контракты с городскими импортерами фруктов, но семья Матаранга в итоге одержала верх, заставив их уйти из этого бизнеса. Ожесточенное соперничество вызвало волну перестрелок и поножовщины, взбудоражившую деловых людей города, считавших, что именно подобные беспорядки отпугивают инвесторов с Севера. После серии жестоких убийств предполагаемых сторонников Провензано и Матаранга в конце 1888 – начале 1889 года Хеннесси решил принять меры. Пригласив представителей обоих кланов в клуб «Красный фонарь» на Кастомхаус-стрит, он едва ли не силой заставил их заключить перемирие и пожать друг другу руки, предупредив, что город больше не будет терпеть их вражду. Любой преступник в итальянской диаспоре отныне будет преследоваться по всей строгости закона, предостерег их Хеннесси.

Но перемирие не продлилось и года. Вечером 5 мая 1890 года, когда братья Матаранга возвращались домой из доков после долгого рабочего дня, на Эспланейд-стрит их экипаж атаковали. Несколько человек были ранены, в том числе и патриарх семьи, Антонио Матаранга, лишившийся ноги. Шестеро людей Провензано были обвинены в нападении с огнестрельным оружием и предстали перед судом. И хотя все шестеро получили срок, Хеннесси остался недоволен вердиктом. Он был убежден, что жертвы дали ложные показания, и потому начал расследование, в ходе которого отправил в Италию человека, который должен был выяснить, что связывает семью Матаранга с сицилийской мафией. Если Хеннесси удалось что-то обнаружить, огласке эти сведения так и не предали. Но, судя по всему, он действительно выяснил нечто серьезное. Этого хватило, чтобы убедить судью снять обвинения с Провензано и начать новый процесс – и таким образом поставить начальника полиции, собиравшегося дать показания, под угрозу покушения.

Но в дождливый октябрьский вечер среды, за два дня до назначенного повторного слушания дела Провензано, Хеннесси ничуть не беспокоился за свою безопасность.

– Начальник был в прекрасном расположении духа, – вспоминал позже О’Коннор в интервью репортерам.

После одиннадцати вечера, покинув участок, полицейский пригласил своего товарища в ближайшее заведение на дюжину устриц (которых известный трезвенник Хеннесси запил небольшим стаканчиком молока).

Когда мужчины вышли из салуна Верже, проливной дождь уже почти прекратился. По сверкающим улицам стелился мокрый туман, приглушавший шаги. На углу улицы Жиро, в паре кварталов от дома начальника полиции, оба остановились.

– Дальше за мной идти не нужно, – сказал другу Хеннесси. – Ступай по своим делам.

О’Коннору не хотелось оставлять друга, но он знал, что около дома начальника полиции на улице Жиро дежурило несколько других сотрудников агентства Бойлана. Кроме того, несмотря на поздний час и дождливую погоду, было по-прежнему многолюдно. Поэтому О’Коннор решил, что его другу ничего не угрожает. Они попрощались и разошлись в разные стороны во мгле.

Хеннесси направился к своему дому, до которого оставалось еще два квартала. В 1890 году эту часть Жиро-стрит трудно было назвать фешенебельным районом. В разношерстных домишках, пансионах и мастерских обитали иммигранты и чернокожие рабочие. Но пожилая миссис Хеннесси прожила здесь много лет и не хотела переезжать.

Поэтому начальник полиции, глубоко преданный своей матери, по-прежнему жил здесь, хотя мог позволить себе дом в районе побогаче и поближе к центру. Кроме того, дом располагался в паре минут ходьбы от центрального управления полиции – удобно, если поздней ночью случится что-нибудь чрезвычайное.

Вскоре после того, как начальник полиции прошел первый квартал, из дверей дома впереди него вышел мальчишка и, насвистывая, завернул за угол на Бейсин-стрит. Начальник не заметил в этом ничего подозрительного и двинулся дальше по Жиро-стрит, но успел сделать лишь несколько шагов – из переулка напротив закрытого секонд-хенда в доме 269 раздались выстрелы. Прежде чем начальник полиции успел отреагировать, дробь прошила насквозь его зонтик и пальто, поранив грудь, запястье и ноги. Полицейский, которого отбросило к стене здания, инстинктивно потянулся к кольту с перламутровой рукоятью и смог сделать несколько выстрелов наугад, но, судя по всему, промахнулся. С той же улицы вновь раздались выстрелы. Затем, по показаниям встревоженных стрельбой очевидцев, из переулка вышли два или три человека с обрезами и вновь открыли огонь. Несколько пуль поразили начальника полиции, и он упал на тротуар. Кровь залила его жилет и белые клетчатые брюки. Раздался крик, и стрелявшие исчезли, разбежавшись по лужам в разные стороны.

Уильям О’Коннор услышал первые выстрелы, не успев дойти до перекрестка. Обернувшись, он заметил вспышки новых выстрелов из маленького двухэтажного дома в полутора кварталах от него, после чего прозвучало еще четыре выстрела из револьвера Хеннесси. Он тотчас же бросился бежать по Жиро-стрит, встретив по пути офицера М. Коттера, одного из сотрудников агентства Бойлана, патрулировавших окрестности.

– Куда они побежали? – спросил О’Коннор.

– Кажется, к центру города.

Послав Коттера вслед за стрелками, О’Коннор побежал дальше, выискивая Хеннесси. Начальник полиции как будто исчез. Но добежав до Бейсин-стрит, О’Коннор услышал голос из-за угла:

– Билли… Билли…

О’Коннор завернул за угол и увидел друга, осевшего в дверном проеме.

– Мне крепко досталось. Но я дал им сдачи, как мог, – проговорил начальник полиции, когда О’Коннор подбежал к нему.

Руки, ноги и лицо Хеннесси были залиты кровью, пальто с левой стороны изрешечено в клочья, правая рука с уже пустым револьвером безвольно висела.

– Кто это был, Дейв? – спросил О’Коннор.

Хеннесси попросил его подойти поближе. И когда О’Коннор нагнулся к нему, начальник полиции прошептал единственное слово: «Даго».

Около начальника полиции уже столпились многочисленные соседи и полицейские. Несколько мужчин помогли занести раненого Хеннесси в дом (сто восемьдесят девятый по Бейсин-стрит, где проживало семейство Гиллис), а О’Коннор побежал в продуктовый магазин на другой стороне улицы, чтобы вызвать «Скорую» и оповестить о случившемся центральное управление полиции. Вернувшись, он обнаружил Хеннесси лежащим на подушках на полу в прихожей. За ним ухаживали Августа Гиллис и ее мать. Они развязали галстук раненого, расстегнули запонки и окровавленный воротник. Хеннесси явно мучился от боли, но почти ничего не говорил. Однако, когда одна из женщин предложила сходить за его матерью, он проговорил:

– Нет! Прошу вас, ради бога, не делайте этого. Моя бедная матушка…

Вскоре на Бейсин-стрит прибыла конная карета «Скорой помощи». Начальника полиции завернули в толстое одеяло, занесли внутрь, и карета рванула к расположенной неподалеку Больнице Милосердия. Следом за ней ехал патрульный полицейский экипаж.

В полумиле ниже по течению реки, в центральном управлении полиции поднялся переполох. Мэр Шекспир, которого вызвали в участок из дома, сообщив о перестрелке, встречался с руководством полиции, чтобы спланировать расследование. В том, кто виновен в нападении, сомнений ни у кого не было. Дюжины полицейских уже прочесывали улицы в поисках улик и подозреваемых итальянского происхождения. Они уже обнаружили в канаве на Франклин-стрит двустволку со складным прикладом, считавшуюся «оружием мафии». Один из стрелков бросил ее туда, убегая с места перестрелки. В участке ждали приказа дневные дежурные, поднятые с постели. Джордж Вандерворт, секретарь Хеннесси, спросил мэра Шекспира о его дальнейших указаниях.

Мэр решил действовать напролом.

– Прочешите весь район, – сказал он. – Арестуйте всех итальянцев, кто попадется на глаза, если потребуется. А утром, как рассветет, прочешите его еще раз. Возьмите столько людей, сколько понадобится.

Хеннесси лежал на операционном столе в Больнице Милосердия в окружении взволнованных друзей, коллег и репортеров. Окровавленную рубашку разрезали, и ассистент хирурга Дж. Д. Блум с помощью нескольких интернов провел обследование. Результат отнюдь не обнадеживал. Хеннесси получил несколько огнестрельных ранений – в правую ногу и в левое предплечье. Но самые серьезные раны были слева. Одна из них казалась особенно опасной: пуля, пробив грудь, задела сердце, прошла насквозь через правое легкое и застряла под кожей около восьмого ребра. По мнению Блума, рана была неоперабельной. И хотя все надеялись на благополучный исход, хирург, перевязав раны, вызвал священника, чтобы тот соборовал пострадавшего.

Около часа в операционную под руку с Томасом К. Андерсоном, одним из ближайших друзей сына, вошла пожилая миссис Хеннесси. Тот был еще в сознании и старался утешить мать. Через несколько минут он проговорил:

– Ступайте домой, матушка. Со мной все будет хорошо.

Мать неохотно согласилась, чтобы ее увели.

Протоколист Дэвид Холландер подошел к раненому.

– Начальник, вы знаете, кто я, – прошептал он. – Хотите сделать заявление?

Это был завуалированный, но однозначный вопрос. Если начальник полиции узнал или мог описать нападавших, то пришло время сказать об этом – слова умирающего послужили бы весомой уликой в суде. Но Хеннесси упрямо отказался.

– Нет, не думаю, что я настолько плох, – сказал он, попросив стакан молока. Доктор мягко отказался выполнить эту просьбу.

На протяжении нескольких часов, в перерывах между осмотрами доктора Блума, друзья и коллеги Хеннесси пытались уговорить его сделать заявление. Но Хеннесси, принявший большую дозу опиатов и чувствовавший себя лучше, продолжал настаивать на том, что он поправится. Однако к утру его состояние заметно ухудшилось. Снова послали за матушкой, и до ее прихода капитан Бинхам в последний раз попробовал добиться от Хеннесси предсмертного заявления.

– Говорю вам, капитан, я поправлюсь, – твердил начальник полиции. Бинхам настаивал, но Хеннесси прямо заявил ему, что бояться нечего.

– Вы зря паникуете, – сказал он. – Этим людям меня не убить.

Но бравировал он зря. Успев обсудить с матерью какие-то финансовые дела, он почувствовал себя хуже. Еще несколько часов он находился в полузабытьи, прощаясь с товарищами, но сделать заявление уже не смог. Даже если бы очень этого захотел, – сил с каждым вздохом оставалось все меньше. И в 9:10 утра он испустил дух.

К полудню почти все горожане уже знали о «подлом преступлении», произошедшем прошлым вечером на Жиро-стрит. Свидетельства того, что в убийстве виновны итальянцы, нельзя было назвать неопровержимыми, но шокированные жители Нового Орлеана были готовы возложить вину на группировку, которую давно считали опасной и подозрительной. С каждым часом в адрес сицилийцев, живущих в городе, выдвигались все новые обвинения. Наспех состряпанная колонка в «Дейли-Стейтс» выразила мнение многих новоорлеанцев, осудив «наводнивших город иностранцев, называемых даго». Использовать этот термин не стеснялись даже в печати. «Эти люди занимаются только тем, что истребляют друг друга, но нам не на что жаловаться, кроме того, что эти ужасные преступления порочат доброе имя Нового Орлеана», – написала газета. Но теперь, когда город наконец отчитал их за эти бесчинства, они ответили на это возмутительным и недопустимым образом: «У них хватило нахальства убить начальника полиции, потому что он раскрыл некоторые из их преступлений и гордым львом встал у них на пути».

В утренних газетах появились подписанные известными горожанами обращения, призывающие жителей города ходить на митинги и создавать комиссии, «чтобы помочь изгнать из нашего города убийц-мафиози». Арестовано было уже сорок два итальянца, и с каждым часом это число росло. Во многих случаях повод для ареста был самым ничтожным. Полиция устраивала налеты на дома в итальянском квартале и других районах города. Любой итальянец, хоть как-то связанный с семьей Матаранга считался подозреваемым, невзирая на алиби. Многие днями не выходили из дома, зная, что на улице их могут арестовать только за то, что они итальянцы.

В центральном управлении полиции у окна, выходящего на Коммон-стрит, теперь стоял укрытый саваном портрет Хеннесси. Со всех концов страны в участок шли телеграммы со словами соболезнования. Биржи города, а также многие муниципальные учреждения и частные предприятия были закрыты. Повсюду: в оперном театре, в витринах магазинов на Канал-стрит, в полицейских участках и пожарных станциях – сооружались импровизированные памятники начальнику полиции.

В четыре часа в похоронное бюро «Фрэнсис Джонсон и сыновья» прибыли полицейские, которые должны были отнести гроб с телом Хеннесси в его дом на Жиро-стрит. У ветхого домика собралась толпа, наблюдавшая за тем, как полицейские вынесли устланный шелком гроб из черного дерева, усыпанный цветами и венками, которые присылали в участок в течение всего дня. На глазах у убитой горем миссис Хеннесси гроб открыли, заменив деревянную крышку стеклянной, чтобы собравшиеся могли видеть лицо Хеннесси, покрытое толстым слоем грима, скрывающего раны. За следующие несколько часов в дом вошло несколько сотен желающих увидеть тело. В десять часов у дверей дома еще толпились люди, но заметив, что миссис Хеннесси устала, сотрудники агентства Бойлана попросили их разойтись и закрыли бюро. Внутри осталась только она и несколько друзей Хеннесси, дежуривших у гроба до шести утра, когда двери дома открылись, впустив новых желающих проститься с умершим.

Утро пятницы выдалось ярким и солнечным, лишь несколько облаков напоминали о прошедшем накануне дожде. В десять утра в дом на Жиро-стрит прибыли полицейские, чтобы отнести гроб с телом начальника полиции в городскую ратушу. Похоронное бюро предоставило катафалк, но полицейские настояли на том, чтобы пронести покойного до самой площади Лафайет по улицам, заполненным горожанами в траурных одеждах. У широкой мраморной лестницы городской ратуши процессию встретили чиновники. Приняв гроб, они пронесли его в светлый, усеянный цветами зал заседаний. Гроб подняли на покрытые черной медвежьей шкурой носилки в центре зала, в метре от того места, где всего год назад покоилось тело другого почтенного сына Нового Орлеана – Джефферсона Дэвиса. Шляпу, трость и пояс начальника полиции положили на крышку гроба. У ног покойного встал почетный караул. Лишь после этого желающим новоорлеанцам было позволено пройти в дом группами по двадцать пять человек и проститься с умершим.

Церемония прощания продолжалась весь день. В три часа дня в зале совещаний исполнили «Де профундис», и гроб снова вынесли на улицу. Там его поставили в катафалк, присоединившийся к длинной – в целую милю – процессии, направлявшейся на кладбище. Впереди, без наездника, шел вороной конь начальника полиции. Процессия остановилась в церкви Святого Иосифа, где преподобный Патрик О’Нил провел перед переполненным залом похоронную службу, после чего процессия двинулась дальше по Канал-стрит. Едва смеркалось, катафалк пересек мост и проехал под каменной аркой кладбища Метаири, где гроб с телом Хеннесси положили в белую кирпичную гробницу, роскошно обвитую шиповником.

Отец О’Нил в последний раз благословил покойного, и дюжины полицейских Нового Орлеана шагнули вперед и в знак уважения бросили в гробницу свои значки. Затем к склепу подошел человек, запечатавший его и повесивший деревянную табличку, которую вскоре заменили мраморной плитой. Это был Томас К. Андерсон, низкорослый, но крепкий молодой человек с пронзительно голубыми глазами и густыми светло-рыжими усами, которого газета «Дейли-Пикайюн» назвала «ближайшим другом» Дэвида Хеннесси. Тогда никто еще не подозревал, что он совсем скоро окажется в самом эпицентре войны, которую начал Хеннесси. Более того, на протяжении трех десятков лет Том Андерсон будет главным символом новоорлеанского беззакония – заклятым врагом лучшей половины города, помехой для всех их устремлений, главным препятствием для любых попыток реформировать город и взять его под контроль. Но пока Андерсон не мог даже предположить, что станет зачинщиком той смуты, из-за которой ему – будущему главарю городского подполья – будет суждено пережить взлет и падение. Он просто отдавал дань памяти символу закона и порядка, своему другу Дэвиду Хеннесси, погибшему на службе в расцвете лет.

Андерсон подошел к деревянной табличке, вынул из кармана карандаш и вывел простую эпитафию: «Дэвид Хеннесси, погиб 16 октября 1890 года». Эта дата стала началом гражданской войны в Новом Орлеане.

Пятница – день похорон начальника полиции Хеннесси – считалась днем, когда нужно оплакивать мертвых. Суббота – днем, когда пришла пора действовать, и власти города были готовы к этой нелегкой битве. Человек, избранный добропорядочными новоорлеанцами, чтобы возглавить их крестовый поход против зла, был убит прежде, чем успел нанести первый удар. Теперь командование примут на себя другие.

В 12:35 в воскресенье все еще скорбящий по погибшему мэр Шекспир вошел в зал заседаний городской ратуши, полный городских старейшин, полицейских и чиновников. Началось чрезвычайное совещание. Читая с заранее заготовленного листа, мэр объявил о том, что Дэвид К. Хеннесси погиб «от рук подлых убийц». Полиция уже задержала четверых предполагаемых стрелков и шла по следу пятого. Но это была лишь малая часть той группировки, с которой предстояло бороться.

– Для меня очевидно, – заявил мэр, – что преступники, совершившие это чудовищное нападение, – лишь наемники, пешки в более могущественных руках. Мы должны любой ценой найти зачинщиков преступления.

Затем, напомнив, что после убийства Хеннесси он сам получал угрозы, мэр призвал собравшихся старейшин к действию.

– Граждане надеются, что вы возьмете дело в свои руки, – сказал он. – Действуйте без страха и промедления.

Совет разразился овациями. «Город взывает к лучшим своим гражданам и просит их о помощи!» – заявил старейшина Бриттин. Он предложил собрать «комитет пятидесяти», членов которого должен избрать мэр. Этому комитету предстояло заняться тайными обществами итальянцев и «разработать наиболее эффективные меры для искоренения и полного уничтожения подобных нечестивых организаций».

Решение единогласно одобрили, и мэр Шекспир вскоре огласил имена восьмидесяти трех кандидатов, предварительно отобранных им в «комитет пятидесяти». Это были богатейшие, виднейшие и влиятельнейшие люди Нового Орлеана, что ясно свидетельствовало о том, что последующие события были классовой войной, и развязала ее коренная элита города. Это было не просто возмездие за жестокое убийство, но возмездие за убийство представителя элиты людьми низшего класса.

– Осквернив сияющий столп нашего общества, эти люди выказали свое презрение ко всей цивилизации Нового Света, – сказал мэр в заключение своей речи. – Ради собственного благополучия, ради всего святого, что есть в нашей жизни, мы должны позаботиться о том, чтобы удар, который нам нанесли, стал последним. Мы должны преподать урок, который они никогда не забудут.