Глава 1
Тимми Паркер сидела за письменным столом, подложив под себя ногу. В разгар утренней суматохи она перехватила резинкой длинные светлые волосы, и к полудню в них уже были заткнуты четыре карандаша и ручка. На Тимми были наброшенная поверх майки чистая, но мятая клетчатая рубашка с закатанными рукавами, рваные джинсы и высокие конверсы. И ни следа макияжа. Длинное и гибкое стройное тело она унаследовала от отца. Без каблуков ее рост составлял шесть футов, к своим двадцати девяти годам она успела получить в Колумбийском университете диплом магистра в области социальной помощи. И теперь трудилась в фонде, задачей которого было находить бесплатное или недорогое жилье для достойных кандидатов из числа бездомных Нью-Йорка, потому и сидела за своим письменным столом с шести утра, пытаясь наверстать упущенное. На столе горой громоздились папки. Тимми хотелось бы найти жилье для всех нуждающихся до единого, но она знала: если ей повезет и если она не оставит попытки достучаться до госучреждений, пользуясь всеми доступными ей средствами, тогда у одного-двух достойных кандидатов появится жилье. Определением «достойный» в фонде пользовались для обозначения наиболее нуждающихся.
Стоял изнурительно жаркий июльский день, а кондиционер в офисе, как обычно, отказывался работать. Тимми уже поняла: сегодня один из тех дней, когда все идет наперекосяк, и значит, ей предстоит сообщить плохие вести очередным отчаявшимся подопечным. Жестокие разочарования были постоянным элементом ее работы. Она жила в состоянии непрестанного возмущения тем, как несправедливо устроен мир, и насколько неэффективны ее попытки облегчить участь клиентов. Оказанием помощи бездомным она страстно увлеклась еще в юности, и была отзывчивой и преданной своему делу, но вечно негодовала по тому или иному поводу. В юности, встретившись с родными за ужином, она часто разражалась длинными монологами о социальных проблемах и потратила уже немало лет на попытки хоть что-нибудь изменить. И что самое главное, Тимми Паркер была не из тех, кто легко сдается: она неутомимо трудилась на благо тех, кому служила. Своих подопечных она не бросала даже после того, как для них находилось жилье. Потому что поселившись в малогабаритной муниципальной квартире, они оказывались в изоляции, лишались привычной системы помощи, на которую полагались, пока бродяжничали, и тогда угроза одиночества, отчаяния и суицида вставала перед ними в полный рост.
Тимми переполняли идеи о том, как сделать работу фонда более эффективной, но на их осуществление вечно не хватало ни денег, ни рабочих рук. В условиях экономического кризиса программы по преодолению бедности сокращали, средства частных фондов таяли на глазах, а правительство об этом и слушать не желало. Порой Тимми казалось, что она пытается вычерпать океан наперстком, особенно когда видела, как ускользают, словно песок между пальцев, люди, зря прождавшие больше года мест в бесплатной программе лечения от наркомании или в очереди на жилье. Женщинам на улицах жилось тяжелее, чем мужчинам, и они же чаще становились жертвами насилия в приютах. Ежедневно перед глазами Тимми проходила масса бюрократической макулатуры, которую она прилежно заполняла, пытаясь выбить нуждающимся пособие по инвалидности или помогая получить удостоверение личности. Подростки вызывали у нее особенно острое сочувствие, но с другой стороны, их было легче пристроить в какую-нибудь городскую молодежную программу, вдобавок они проявляли больше изобретательности, если приходилось выживать на улице. В этот день до полудня Тимми уже успела встретиться с шестью клиентами, и на послеобеденное время у нее было запланировано вдвое больше встреч. Она редко покидала офис раньше восьми-девяти часов вечера, а иногда засиживалась и до полуночи, и постоянно являлась на свое место задолго до начала рабочего дня. Работа была ее жизнью, и ни о чем другом она не мечтала.
Учась в аспирантуре, Тимми жила с парнем, который изменил ей с ее лучшей подругой. Потом была помолвлена с другим, который тоже изменял ей, но, к счастью, с незнакомой ей женщиной. Тимми порвала и с ним, с тех пор отдавала всю свою любовь, страсть и силы только работе и последние два года ни с кем не встречалась. Она часто повторяла, что женщины в ее семье несчастливы в любви. Ее младшая сестра Джульетта питала неизменную слабость к неудачникам. Они усаживались к ней на шею, пользуясь ее мягкостью и добротой, вытягивали из нее все, что могли, и в конце концов бросали ради другой. И удивлялась этому лишь сама Джульетта, которая вначале месяцами оплакивала потерю, а потом находила новую любовь, ничем не лучше прежней.
Мать сестер, Вероника, все двадцать лет после развода продолжала любить и поддерживать их отца, обаятельного красавца и опять-таки изменника. Она узнала, что муж изменял ей на протяжении всех лет брака, последней его пассией стала двадцатитрехлетняя супермодель. Он и после развода не перестал менять юных красоток, как перчатки, а Вероника не уставала оправдывать его, объясняя дочерям, что «такой уж он человек, ваш отец». Тимми слишком хорошо знала, что представляет собой их отец, и пришла к выводу, что все мужчины одинаковы: обаятельные и зачастую симпатичные, они крайне редко оказываются честными, и обычно изменяют женщинам, лгут им и используют их. По этой причине Тимми никогда не была дружна с отцом, и ужаснулась, когда обнаружила, что ее мужчины ведут себя в точности как он, хоть он и превосходит их обаянием и внешностью, и вдобавок в совершенстве владеет искусством обольщения. Немногим женщинам удавалось не поддаться его чарам. Ему не составило бы труда уговорить даже птицу спуститься с дерева, и за это Тимми ненавидела отца. Она терпеть не могла обаятельных обольстителей, а мать и сестра упрекали ее за то, что ненависть Тимми распространяется на всех мужчин без разбору. «Не на всех, – возражала она, – только на изменников и лжецов». Но к ней, увы, тянулись именно такие. И она сразу начинала подозревать неладное, как только кто-нибудь пытался ухаживать за ней.
Только младшая сестра Тимми, Джой, избежала общей участи. Она всегда считалась любимицей отца, потому что была красива и поразительно похожа на мать, сохранившую красоту даже в ее пятьдесят два года. У Джой, как и у Вероники, волосы были густыми и темными, кожа – белой и гладкой, как фарфор, глаза – оттенка фиалок, только Джой выросла выше матери ростом и, учась в колледже, подрабатывала моделью. С тех пор, как она научилась говорить, ей легко удавалось обводить отца вокруг пальчика и добиваться от него всего, чего ей хотелось, а остальных членов семьи она держала на расстоянии. Джой старательно оберегала свою независимость и сторонилась не только родных, но и мужчин, и нетрудно было догадаться, что она боится сердечных ран. Если у нее и завязывались отношения, то с мужчинами, живущими на другом конце страны или так же поглощенными своей карьерой, как и сама Джой, – словом, с теми, с кем было легко избежать сближения. Ею восхищались, ее обожали, но по-настоящему близких друзей у нее не было.
Тимми часто подчеркивала, что никто из них, троих сестер, не состоял в длительных и прочных отношениях, и приписывала это обстоятельство «семейному проклятию». Она считала, что отец обрек их на роковое влечение к мужчинам, не заслуживающим доверия. Эту черту своей натуры она так и не смогла изменить и больше не предпринимала попыток. Ей и без того хватало забот, и поискам жилья для своих подопечных она придавала гораздо больше значения, чем знакомству с мужчиной.
В промежутке между визитами клиентов на столе Тимми настойчиво зазвонил телефон, а ей пора было принять очередного посетителя. Она уже подумывала переключиться на голосовую почту, но, поскольку не хотела пропустить звонок какого-нибудь подопечного, попавшего в беду, или агентства недвижимости из тех, с которыми сегодня утром связывалась по телефону и электронной почте, решила ответить.
– Тимми Паркер, – коротко и официально представилась она. У нее было доброе сердце, о чем свидетельствовала ее работа, но никто не назвал бы ее милой и дружелюбной.
– Привет, Тимми, это Арнольд, – ответили ей, и по спине Тимми пробежал холодок. Голос на другом конце провода она узнала моментально. Арнольд Сэндс был адвокатом и близким другом ее отца, Тимми знала его с детства. Весь прошлый год отец тяжело болел, никак не мог оправиться после инсульта и был помещен в дом престарелых. Две недели назад, когда Тимми навещала его, он то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство, а она молча смотрела на него и держала за руку. Левую сторону его тела парализовало, он, казалось, уменьшился в размерах, и было нестерпимо больно видеть его таким. Всю жизнь он был полон сил, бодр и весел, и выглядел гораздо моложе своих лет, пока с ним не случился инсульт. Весь прошлый год он постепенно старел до своих восьмидесяти. Тимми долгие годы не одобряла поступки отца, но все равно ее утешала мысль, что он у нее есть, вдобавок она втайне надеялась, что когда-нибудь все изменится, их отношения наладятся, и он, как по волшебству, превратится в человека, которому Тимми могла бы доверять. Поддержки от него никогда не видели ни сама Тимми, ни ее мать, ни ее сестры. Но мать простила его за это, а Тимми так и не смогла.
– Ты извини, что звоню тебе на работу, – Арнольд говорил серьезным тоном, и Тимми сразу поняла, что услышит дальше.
– Папа?..
– Прошлой ночью он тихо угас.
Все они знали, что это неизбежно, но не думали, что это надолго затянется. Джульетта навещала отца несколько раз в неделю, Джой последние два месяца не виделась с ним – она жила в Лос-Анджелесе, была занята, и, кажется, ей было просто невыносимо видеть его в таком состоянии. Поэтому она и делала все возможное, чтобы избежать визитов. Тимми ездила проведать отца каждые несколько недель, хоть эти поездки давались ей нелегко. Их мать виделась с бывшим мужем месяц назад, в июне, перед отъездом на юг Франции, где она сняла на два месяца дом возле Сен-Тропе. Прежде чем уехать, она провела весь день с Полом, а потом призналась Тимми, что, кажется, видела его в последний раз, но, к счастью, успела сказать ему все, что хотела. Вероника умолчала лишь о том, что Пол просил у нее прощения за то, что был никудышным мужем и даже другом, и она уехала успокоенная. В сущности, она смирилась еще много лет назад. Двадцать лет, прошедших после развода, – немалый срок, а Вероника не была злопамятной. Она не держала обиды ни на то, что ее брак распался, ни на причины, по которым это произошло, ни даже на то, что ей пришлось выплатить бывшему мужу огромные отступные, которые он с тех пор проматывал на других женщин, собственные дорогостоящие привычки и избыточную роскошь. Эти выплаты не ухудшили финансовое положение Вероники и ее дочерей. Мать обеспечивала их, отец – никогда.
– Мама уже знает? – тихо спросила Тимми. Этого известия она ждала и знала, что рано или поздно получит его, но не думала, что именно в этот день. Предсказать, когда все будет кончено, в точности не смог бы никто.
– Я решил сообщить тебе первой. Не знаю, захочешь ли ты сама связаться с матерью и сестрами. Возможно, она пожелает сама все уладить, – отчетливо выговорил он.
После развода с Вероникой, с которой отец сохранил дружеские отношения, в его жизни постоянных женщин больше не появлялось. Зато сменилась целая вереница девушек, в том числе моложе его дочерей, но все они разбежались сразу же, как он заболел. Пол не встречался с женщинами, способными оказать поддержку в трудную минуту, когда он был уже не в состоянии выписывать им чеки. Но вплоть до восьмидесяти лет его личная жизнь была бурной, и женщины по-прежнему теряли от него голову, как Вероника, когда ей был двадцать один год, а ему – сорок девять. Устоять против его красоты, обаяния и изысканности было почти невозможно. Даже медсестры в доме престарелых наперебой сплетничали о том, какой он видный мужчина. Тимми унаследовала внешность отца, но больше ничем не походила на него: она выросла серьезной, верной, трудолюбивой и надежной.
– Я позвоню маме часа через два, – деловито решила Тимми. – Сначала мне надо встретиться с двумя клиентами. Вы сможете позвонить моим сестрам? Они ожидают этого известия, так что оно не застанет их врасплох.
Но себе она призналась, что ей невыносимо грустно. Отца, который, в сущности, никогда и не был им отцом, не стало. Тимми поймала себя на мысли о том, что испытывает к случившемуся смешанные чувства, в том числе и боль утраты, которую, как она знала наверняка, ощутят и ее сестры. Их матери придется нелегко. Хоть отец и был главой семьи лишь формально, Вероника любила его на протяжении тридцати одного года – как мужа, брата, друга. В последние годы он почти заменил бывшей жене отца, и в самом деле по возрасту годился ей в отцы. А она питала к нему явно материнские чувства, особенно с тех пор, как он заболел. Отношения родителей Тимми так и не сумела понять. Они казались ей мучительно-неуместными, особенно для матери, но родители, по-видимому, ничего не имели против.
Им было тяжело, когда откровенный роман Пола со знаменитой моделью положил конец его браку с Вероникой. Потом стало еще хуже – когда Вероника узнала, что роман с моделью у ее мужа был не первым. Но после развода она почему-то простила его, они стали друзьями, и эти дружеские узы оказались гораздо прочнее брачных. Вероника говорила, что пошла на это ради детей. Но Тимми всегда казалось, что родители продолжали общаться только потому, что испытывали потребность друг в друге.
– Я предупрежу твоих сестер, чтобы не звонили матери, пока не получат известие от тебя, – со вздохом произнес Арнольд. Он знал, что будет скучать по давнему другу, как скучал весь прошлый год, с тех пор, как после инсульта Пол остался инвалидом, вдруг постарел и перестал быть похожим на прежнего себя.
– Спасибо, Арнольд, – тихо сказала Тимми. – Буду держать тебя в курсе.
Повесив трубку, некоторое время она сидела неподвижно, глядя в окно на унылую улицу нижнего Гарлема, где находился офис фонда. Возле пожарной колонки играли дети. Мысленно Тимми вернулась в прошлое, вспомнила, как в детстве считала отца кумиром – до того самого дня, когда после развода он, в сущности, исчез из ее жизни.
Когда родители развелись, ей было девять. Памятные моменты случались и потом – во время каникул и эпизодических, но всегда эффектных появлений отца на днях рождения или праздновании Рождества. Он казался прекрасной птицей в полете, во всем великолепии оперения. Поймать его было немыслимо – разве что полюбоваться им мельком, прежде чем он вновь скроется из виду, и невозможно будет предугадать, когда ему заблагорассудится появиться вновь. Он был воплощением нарциссизма, при этом неплохим, вот только предельно эгоцентричным человеком и никудышным отцом. За его грехи пришлось расплачиваться детям: Тимми – глубоко укоренившимся недоверием к мужчинам, похожим на отца, и вместе с тем – подсознательным влечением к мужчинам того же типа, Джульетте – тем, что она всякий раз влюблялась в неудачников и потребителей, а Джой – боязнью разочарований и того, что ее бросят, из-за чего она избегала какой бы то ни было привязанности. Впрочем, Джой была еще очень молода и вполне могла измениться. А Тимми уже убедилась, что с ней самой и Джульеттой это вряд ли произойдет. Жребий брошен, их привычки и убеждения уже устоялись. Теперь меняться будет слишком трудно.
Тимми поднялась и обошла вокруг стола, чтобы открыть дверь кабинета. В приемной ждали встречи с ней двое посетителей. Тимми улыбнулась обоим, попросила мужчину немного подождать, а женщину пригласила войти. Посетительница была моложе Тимми, со свалявшимися, как войлок, волосами и без зубов. На улицах она жила уже три года и с давних пор имела дело с наркотиками. Троих ее детей воспитывали приемные родители, все имущество посетительницы было у нее при себе – грязный спальный мешок и два пакета для мусора, набитых одеждой. Она дожидалась, когда освободится место для участия в программе лечения от наркомании, но Тимми нечем было порадовать ее. Работу по программе прекратили, и теперь посетительнице предстояло начинать все заново где-нибудь в другом месте – вставать в самый хвост очереди и ждать еще года два. Положение казалось безнадежным.
Тимми села за стол и принялась объяснять посетительнице, как обстоит дело. При этом она думала об отце и о том, какой нелепой, эгоистично и впустую потраченной выглядит его жизнь в сравнении с жизнью ее клиентов. Он ни разу пальцем о палец не ударил ради другого человека – кроме, пожалуй, женщин, с которыми встречался, да и то недолго, и самого себя. Он вел жизнь законченного сибарита, потакал всем своим желаниям, и отчасти именно поэтому Тимми работала так усердно. Повзрослев, она отчетливо осознала, что ни в коем случае не хочет стать хоть чем-нибудь похожей на отца. Так и получилось, и вот теперь ее отца не стало… Она вновь сосредоточилась мыслями на посетительнице и попыталась забыть об отце хотя бы на час-другой, пока не придет время позвонить маме и сообщать, что Пол умер. Тимми, как старшей из трех дочерей Вероники, всегда доставались самые трудные задачи: Джульетта ни за что не справилась бы с ними, а Джой отказывалась даже пытаться, поселившись вдали от родных в Лос-Анджелесе.
Звонок Арнольда застал Джульетту в ее маленькой булочной, расположенной в Парк-Слоуп – одном из районов Бруклина. Ежедневный обеденный наплыв посетителей был в разгаре. Булочная «Кухня Джульетты», в которой, кроме выпечки, продавались и сэндвичи, пользовалась популярностью все три года, прошедших с момента ее открытия. По настоянию матери Джульетта специализировалась на истории искусств и получила диплом магистра в Сорбонне – только чтобы обнаружить некоторое время спустя, посещая исключительно ради развлечения высшие кулинарные курсы «Кордон Блю», что выпечка – ее страсть. Она готовила сэндвичи и каждый день пекла бесподобные круассаны, продавала печенье, кексы, пирожки, приготовленные по рецептам, собственноручно собранным ею во Франции. Все планы Джульетты стать хранителем в музее или преподавателем оказались забытыми напрочь после кулинарных курсов. Только на кухне она чувствовала себя по-настоящему счастливой – заглядывая в духовку, подавая кружку дымящегося кофе пожилому посетителю, наливая горячий шоколад со взбитыми сливками малышу. Только здесь она могла удовлетворить свою потребность опекать и кормить людей, и потому ее скромная булочная процветала. После долгих споров и тщательных размышлений мать одолжила Джульетте денег на открытие своего дела, хоть и сожалела о заброшенной карьере искусствоведа. Вероника надеялась, что когда-нибудь Джульетта перерастет свое увлечение выпечкой. А пока, в свои двадцать восемь лет, Джульетта все еще была слишком юной. Вероника желала ей более интересной и интеллектуальной карьеры, чем работа в маленькой булочной, ей всегда нравилось думать, что Джульетта унаследовала тягу к искусству от нее и от своего деда, отца Вероники, заполучила ее генетическим путем. А Джульетта отказалась от искусства ради круассанов. Но как бы там ни было, мать помогла ей с кредитом.
Джульетта казалась более миниатюрной и нежной версией ее старшей сестры Тимми. Разница в возрасте между ними составляла всего один год, они росли как близнецы, но по характеру отличались, как день и ночь. И Тимми, и Джульетте достались отцовские зеленые глаза, Джульетта с детства была чуть полноватой, но миловидной. В отличие от рослой и тонкой Тимми, невысокая Джульетта обладала женственной округлостью форм и продолжала полнеть, поскольку первой пробовала все свои кулинарные шедевры. Как и у Тимми, волосы Джульетты были светлыми, но в детстве они ниспадали длинными, закрученными штопором локонами, и теперь все еще оставались волнистыми. Густые белокурые волосы особенно красили Джульетту, когда она распускала их, но за работой она не могла себе этого позволить и заплетала косу. Выбившиеся из нее пушистые кудряшки окружали ее лицо нежным ореолом. Все в Джульетте было милым и приятным, еще с детства она отличалась материнской заботливостью, стремилась всех опекать. Тимми часто повторяла, что Джульетта готова собрать под свое крыло всех незадачливых бедолаг мира, особенно мужчин.
Все романы Джульетты начинались потому, что мужчинам, с которыми она знакомилась, требовалась крыша над головой, деньги или работа. Поначалу они спали у нее в гостиной на диване, потом оказывались в ее постели, в конце концов добирались до ее банковского счета, которым некоторое время пользовались при поддержке и одобрении Джульетты, а потом, избалованные ее заботами, бросали ее ради других женщин. По мнению Тимми, одна и та же история повторялась слишком часто, чтобы считаться случайностью – скорее, она походила на закономерность или скверную привычку. Джульетта всегда ухитрялась отыскать видных мужчин, похожих на ее отца и без зазрения совести пользующихся ею. Среди них ни разу не попалось ни одного мало-мальски порядочного, обычно они усаживались ей на шею примерно на полгода, а затем бросали. Джульетта поначалу плакала, потом находила утешение в работе, придумывала несколько новых рецептов и набирала еще пару фунтов веса. Затем появлялся новый «птенчик с перебитым крылом» – мужчина в стесненных обстоятельствах. На миловидность Джульетты они слетались, как мухи на мед, поэтому ей не приходилось подолгу быть одной, – в отличие от Тимми, которая ни с кем не встречалась уже два года, приняв это решение и сердясь на себя за прежние просчеты. Джульетта же была готова простить любого, в том числе и себя, и, похоже, просто не умела учиться на ошибках. Единственной жертвой ее неудачных романов становилась лишь она сама. Самой яркой чертой ее характера была доброта ко всем окружающим – к ее покупателям, ее родным и ее мужчинам.
Она как раз заканчивала обслуживать одного из постоянных покупателей, когда позвонил Арнольд. Он знал, что в отличие от практичной Тимми, которую ничто не может выбить из колеи, Джульетта будет потрясена, потому и не хотел сообщать ей трагическую весть. Как и следовало ожидать, едва услышав, что ее отец скончался предыдущей ночью, Джульетта разрыдалась. К счастью, обеденный перерыв уже закончился, последний покупатель ушел, и на некоторое время она осталась в булочной одна.
Джульетта считала, что у нее сохранились наиболее близкие отношения с отцом, поскольку она была готова на все, лишь бы добиться его любви. По ее мнению, он был непогрешим. Еще до болезни она звонила ему каждый день, рассказывала о своей жизни, расспрашивала, как у него дела. В ее булочной отец побывал лишь однажды, но она делала вид, будто бы он заходит к ней постоянно. Она не задумывалась о том, что инициатором ежедневных телефонных разговоров с отцом всегда выступала она сама. Он не звонил никому из дочерей и порой неделями и месяцами от него не было никаких известий, пока дочери сами не звонили ему. Все отношения, в которых состоял Пол, были односторонними, старания в них прилагал не он, а другие. Тимми и Джой не тратили на это силы, а Джульетта продолжала упорствовать. Она даже привозила отцу домой свежую выпечку, чтобы он оценил ее новые рецепты. В ее попытках заслужить одобрение отца сквозило отчаяние.
А Пол Паркер и не думал никого осуждать – напротив, гордился своими дочерьми-красавицами. Просто не желал играть роль отца со всем, что принято понимать под этим словом. Дочери взрослели, и он предпочитал общаться с ними, как друг. Такой путаницы ролей с их матерью никогда не происходило: все дочери знали, что она им мать, а не подружка, хоть им и нравилось общаться с ней. Именно Вероника несла всю полноту ответственности за воспитание девочек, но Джульетта все-таки утверждала, что она близка с отцом. Как и предвидел Арнольд, она тяжело перенесла известие о смерти отца, словно и не замечала весь минувший год, что он стремительно угасает.
– А я думала, он выкарабкается… – всхлипнула она, вытирая глаза передником, и Арнольд вздохнул. Надежды на выздоровление Пола не было ни малейшей, долгие месяцы его состояние лишь ухудшалось. Но даже в последние недели, когда он почти не приходил в себя, Джульетта, навещая отца, разговаривала с ним, убежденная, что он ее слышит и обязательно поправится. Но этого не произошло, и Арнольд втайне считал смерть Пола удачным и милосердным исходом. Тот Пол, которого он знал и с которым дружил на протяжении тридцати лет, не захотел бы такой жизни. Арнольд печалился, глядя на него, еще недавно такого энергичного и полного сил, а теперь совсем беспомощного. Уход из жизни стал для Пола благом, и в разговорах, которые они с Арнольдом не раз вели за последний год, выяснилось, что Пол готов к смерти и не жалеет о том, что жизнь кончена. Но Джульетта не была готова отпустить отца – или расстаться со своими иллюзиями на его счет. Через двадцать минут, когда Арнольд уже заканчивал разговор, она по-прежнему плакала.
– Тимми обещала позвонить вашей матери через пару часов, так что пока не звони ей, – предупредил Арнольд.
– Не буду, – послушно ответила Джульетта, повесила трубку, бросилась к двери булочной и перевернула табличку «Открыто» обратной стороной. Наскоро написав объявление «Закрыто в связи со смертью родственника», она приклеила его скотчем к двери и ушла домой, в квартиру с одной спальней, на расстоянии четырех кварталов от булочной. Джульетта никогда не уделяла особого внимания обстановке своего дома: здесь она разве что спала, а все остальное время проводила на работе. Каждый день она приходила в булочную в четыре часа утра, готовила выпечку к завтраку для первых покупателей, обычно являвшихся к шести, простаивала за прилавком до семи часов вечера, потом возвращалась домой и несколько часов дремала перед телевизором, утомленная долгим днем. Как и у Тимми, вся ее жизнь вращалась вокруг работы.
Когда днем Джульетта вернулась домой, Арнольд уже звонил ее младшей сестре Джой. Дозвониться до нее было труднее, как он и предвидел: Джой вела совсем другую жизнь, нежели сестры. В Лос-Анджелесе она строила актерскую карьеру. У нее обнаружились большие способности к музыке, и мать уговаривала ее поступать в Джульярдскую школу, чтобы развить их. Но вместо этого Джой при первой же возможности бросила колледж и уехала в Лос-Анджелес. Она брала уроки вокала, которые оплачивала сама, работая официанткой, а когда полгода выступлений с одной музыкальной группой не дали никаких результатов, переключилась на уроки актерского мастерства и с тех пор не бросала их. Джой снялась в нескольких невзрачных рекламных роликах и эпизодических ролях на телевидении, и со временем рассчитывала на роль в сериале – ей особенно удавались комедийные роли. В свои двадцать шесть лет, спустя пять лет после переезда в Лос-Анджелес, она по-прежнему работала официанткой. Ее звездный час был еще впереди, и она верила, что он обязательно наступит. И отец тоже верил в это, и всегда подбадривал ее.
Джой отличалась редкой красотой: длинные темные волосы, огромные фиалковые глаза, точеная фигурка, и вдобавок голос настоящей певицы, хоть пела она теперь нечасто. Она охотно бралась за любую актерскую работу, какую только могла найти, ходила на все прослушивания и была готова вынести все трудности жизни начинающей актрисы. И не сомневалась, что когда-нибудь сделает блестящую карьеру. Сестрам она говорила, что если в Лос-Анджелесе не добьется успеха к тому времени, как ей исполнится тридцать, то попробует себя в Нью-Йорке, в каком-нибудь внебродвейском театре. А пока она не была готова ставить крест на эпизодических ролях в популярных сериалах, хоть ее заветной целью был Голливуд. Джой снялась в нескольких «мыльных операх», которые пускали в эфир в дневное время, но еще ни разу ей не доставались главные роли. Вероника смотрела дочь по телевизору, осталась довольна, но сетовала, что роли Джой слишком уж малы.
У Джой был парень, тоже актер. Он состоял в труппе, гастролирующей с посредственными постановками, и дома, в Лос-Анджелесе, появлялся редко. Джой почти не виделась с ним – впрочем, как и с другими мужчинами, которые появлялись в ее жизни. Она всегда выбирала тех, кто оставался недоступным эмоционально и далеким от нее физически. За последние пять лет, проведенных в Лос-Анджелесе, Джой отдалилась от родных. Ее жизнь была совершенно непохожа на жизнь ее сестер, между ними оставалось все меньше общего, Джой даже внешне заметно отличалась от них. Порой ей казалось, что ее подменили при рождении и что своим близким она не родная. И хотя отец всегда носился с ней, как курица с яйцом, в основном потому, что она была хорошенькой малышкой, Джой находила у себя мало общего с ним. Ее миловидность льстила его самолюбию, но Джой всегда подозревала, что на самом деле отец понятия не имеет, какой она человек, и не пытается понять.
В отношениях Джой с матерью давно возникли трения. Вероника по-прежнему расстраивалась из-за того, что Джой бросила колледж, но еще больше ее огорчал образ жизни, который вела младшая дочь, работая официанткой гораздо чаще, чем снимаясь в сериалах. Совсем не такой участи желала для нее Вероника. Джой была способна на большее, но зашла в тупик, и оставалось лишь надеяться, что она одумается и вернется в Нью-Йорк. По этому вопросу родители Джой никак не могли прийти к согласию, между ними вечно вспыхивали споры. Отец отмахивался: «Да пусть себе развлекается!», и, в сущности, не беспокоился о младшей дочери, а мать тревожилась за нее не на шутку. Старшие сестры не принимали Джой всерьез. Им казалось маловероятным, что она станет голливудской актрисой, к ее актерству они относились как к игре.
Но несмотря на все доводы родителей, Джой занималась делом, которое выбрала сама, ни у кого не просила помощи, зарабатывая вполне достаточно. Она мечтала найти приличного агента и менеджера получше, но пока не встретила подходящих кандидатов. Эта задача требовала времени. Ей нравилась выбранная работа, посвященные ей годы не казались потраченными напрасно. А время шло. Джой подыскала квартиру в Западном Голливуде, которая ей нравилась и была по карману. Звонок Арнольда застал ее на кастинге актеров для рекламного ролика. Видя, как тяжело болен отец, Джой понимала, к чему все идет, просто не ожидала услышать горестное известие именно сегодня. Очередь Джой на прослушивание была еще не скоро, и она вышла в коридор, чтобы поговорить с Арнольдом.
– А-а… – вырвалось у нее, когда Арнольд сообщил печальную весть, и оба умолкли. Джой не знала, что еще сказать. Как у ее сестер, у нее было связано с отцом немало разочарований, хотя она никогда не спорила и не ссорилась с ним. Однако Джой всегда испытывала странное чувство, когда отец называл ее своей любимицей открыто, в присутствии сестер: наедине с ней он об этом даже не заговаривал. Отец вообще ни с кем не вел задушевные разговоры. Поэтому Джой не верилось, что она и вправду его любимица, – просто ему почему-то нравились эти слова. Но несмотря ни на что, известие Арнольда глубоко опечалило ее: все-таки он приходился ей отцом, хоть и неважно справлялся с родительскими обязанностями.
– Как ты? Ничего? – спросил Арнольд, когда пауза затянулась.
– Да… наверное, просто не ожидала. Не думала, что это произойдет так скоро, – последние два месяца Джой не виделась с отцом, поэтому в отличие от сестер не знала, что он стремительно угасает. – Вы не знаете, когда похороны?
– Похоронами занимается Тимми. Она собирается позвонить вашей матери часа через два. А потом, наверное, родные свяжутся с тобой, – и Арнольд просто добавил: – Мне очень жаль, Джой. Все мы знаем, как он любил тебя. Ты всегда была папиной дочкой.
Джой кивнула, на ее глаза навернулись слезы.
– Знаю, – сдавленным голосом откликнулась она, внезапно ошеломленная мыслью, что отца больше нет. Как бы там ни было, он всегда одобрял ее актерскую карьеру и мечты стать звездой – в отличие от остальных близких, которые держались так, словно ее актерство – болезнь, которой она должна переболеть и забыть навсегда. Отец был ее самым увлеченным поклонником, она отправляла ему диски с записями всех своих ролей. И он утверждал, что с удовольствием посмотрел их все, хоть Джой и не знала, правда это или нет. Кроме отца, больше никто не хвалил ее работу.
– Увидимся на похоронах, – сочувственным тоном произнес Арнольд, и она вернулась в очередь актеров, ждущих прослушивания. Роль ей не досталась. Оцепенев, она думала лишь об отце. Внезапно утрата показалась ей ни с чем не сравнимой. Джой не ожидала, что смерть отца станет для нее таким ударом.
Днем она отправила эсэмэски обеим сестрам, и спросила у Тимми, можно ли остановиться у нее. И сразу же решила отправиться в Нью-Йорк ночным рейсом. Ей хотелось домой. Тимми ответила сразу же, приглашая к себе. Тимми жила в Вест-Виллидж, откуда было неудобно добираться до работы, но ей нравился этот старый район бывших скотобоен, а квартира с фиксированной арендной платой хоть и располагалась на третьем этаже дома без лифта, но была светлой и обладала своим шармом. Джой любила бывать у Тимми больше, чем в крохотной квартирке Джульетты в Бруклине, к тому же Тимми жила ближе к центру. Можно было остановиться и у матери, но у Тимми Джой чувствовала себя свободнее – там никто не высказывал мнение насчет ее жизни, вдобавок разочарованный взгляд матери ранил больнее слов. То, что Джой работает официанткой, расстраивало Веронику гораздо сильнее ее попыток стать актрисой, и эта тема неизменно всплывала в разговорах. Джой, как младшая в семье, порой не могла избавиться от ощущения, что с ней обращаются, будто ей четырнадцать лет, а не двадцать шесть. Теперь ей предстояло встретиться со всеми близкими сразу, и было странно думать, что отец больше не будет петь ей дифирамбы и звать ее деткой. Джой вдруг поняла, что не может представить себе мир, в котором нет отца, и слезы струились по ее щекам все время, пока она звонила в авиакомпанию и бронировала билет.
Проводив последнего посетителя, Тимми позвонила матери. На часах было уже четыре, но ей не хотелось звонить в спешке, зная, что ее ждут люди, едва выдерживающие бремя своих проблем. Взглянув на часы, Тимми сообразила, что во Франции уже десять вечера. Она терпеть не могла сообщать плохие новости в конце дня, зная, что в такое время они оставляют наиболее гнетущее впечатление, вынуждая всю ночь лежать без сна, погрузившись в тягостные мысли. Но выбора у нее не было: это известие не могло подождать до следующего утра. Тимми не могла допустить, чтобы ее мать узнала о смерти бывшего мужа от незнакомых людей, если она вдруг решит позвонить в дом престарелых и узнать, как у него дела, как она иногда делала. Поэтому Тимми собралась с духом и позвонила Веронике в Сен-Тропе. Мать ответила после второго сигнала. Они не созванивались несколько дней, но вечерний звонок Тимми Веронику не удивил.
– Привет, дорогая, – голос матери звучал молодо, как всегда. Родители Тимми всегда казались моложе своих лет, и она надеялась, что унаследовала эту их особенность. Правда, Тимми чувствовала себя в точности на свой возраст, а иногда и старше, словно несла всю тяжесть мира на своих плечах, особенно сейчас, когда звонила матери, чтобы сообщить горестную весть.
Тимми могла себе представить, как ужаснется мать, узнав о смерти мужа, хоть развелись они давным-давно. У Вероники не было родных, кроме Пола и детей. Ее мать умерла, когда ей минуло пятнадцать, отец – когда ей исполнился двадцать один год, потому она и вышла за Пола такой молодой, через год после того, как потеряла отца и осталась совсем одна, испуганная и беспомощная, несмотря на унаследованное от родителей крупное состояние. Это богатство и притянуло Пола, как магнит, когда они только познакомились, вдобавок его обладательница оказалась совсем юной и наивной красавицей.
– Привет, мама, – произнесла Тимми. – У меня плохие вести, – ей хотелось хоть немного подготовить мать к удару.
– Отец? – спросила Вероника, едва дыша и уже зная, что услышит. Она предчувствовала этот день, еще когда виделась с Полом в июне, и он тоже знал, что они видятся в последний раз. В тот день их переполняла любовь друг к другу.
– Мне звонил Арнольд. Отец умер прошлой ночью – как сказал Арнольд, спокойно, во сне, – на другом конце линии сначала было тихо, затем мать заплакала. Смерть бывшего мужа действительно стала для нее огромной потерей. Ведь они, в сущности, не расставались – просто он играл в ее жизни роль уже не мужа, а старшего брата, отца и друга.
– Как я тебе сочувствую, – всхлипнула Вероника, которая хорошо помнила, что значит лишиться отца. Сердце отца Вероники было разбито, когда ее мать умерла от лейкемии, от этого удара он так и не оправился. Отец Вероники, американец, входил в число ведущих финансистов Уолл-стрит; ее мать, француженка, была на тридцать пять лет моложе его. Он никак не ожидал, что потеряет ее, она была любовью всей его жизни и умерла совсем молодой. Болезнь протекала стремительно и убила ее всего за три месяца. Мари-Лаура де Бове вышла замуж за Филиппа Уитмена почти такой же молодой, как Вероника на момент ее замужества с Полом Паркером.
Вместе с родителями Вероника успела пожить в разных городах всего мира – Гонконге, Лондоне, Париже. В детстве она научилась китайскому, бегло говорила по-французски – благодаря матери-француженке и длительным пребываниям в Париже. С недавних пор французские корни Вероники настойчиво напоминали о себе, она проводила все больше времени в Париже, а на лето сняла дом на юге Франции и надеялась зазвать к себе дочерей хотя бы на несколько недель, но в этом году оказалось, что все трое слишком заняты, поэтому им не до путешествий. Несколькими годами ранее Вероника приобрела квартиру на острове Сен-Луи – в доме на Бетюнской набережной, с окнами, выходящими на Сену. Дом ее родителей в седьмом арондисмане, на улице Варенн, по-прежнему принадлежал Веронике, но там уже много лет никто не жил, только смотритель приходил наводить порядок и делать ремонт. Этот особняк восемнадцатого века выглядел внушительно, Веронике не хотелось расставаться с ним, но и приходить туда было слишком грустно. Ее родной дом хранил множество воспоминаний. Вероника и Пол часто гостили в нем в первые годы после женитьбы, но за последние двадцать лет, с момента развода, Вероника не провела в своем парижском доме ни единой ночи. Продавать его не было особой необходимости, поэтому она берегла его для дочерей.
Дед Вероники с материнской стороны был одним из самых уважаемых галеристов Парижа; ее отец, Филипп Уитмен, приобрел у него почти все его полотна импрессионистов, а затем и женился на его дочери. Брак родителей Вероники вызывал удивление тридцатипятилетней разницей в возрасте между ними, однако они всем сердцем любили друг друга, и у Вероники сохранилось множество воспоминаний о родителях, в окружении нежной и пылкой любви которых она росла.
После смерти родителей Вероника унаследовала не только принадлежавшую матери внушительную коллекцию живописи, в том числе несколько редчайших полотен, но и огромное, с умом вложенное и постоянно растущее состояние отца. В возрасте двадцати одного года, совсем юная и одинокая, Вероника разрывалась на два дома – в Нью-Йорке и в Париже. Парижский дом Мари-Лаура унаследовала от отца и не решилась продать.
Через несколько месяцев после смерти отца Вероника познакомилась с Полом Паркером на чьей-то свадьбе. Роман развивался стремительно, и через год, когда Веронике исполнилось двадцать два, они поженились. Она последовала по стопам матери, выбрав в мужья мужчину намного старше, и в тех обстоятельствах ее решение выглядело правильным. В отце она нуждалась гораздо больше, чем в муже. Женитьба на ней навсегда изменила жизнь Пола Паркера. Он родился в бедной, но аристократической семье, состоявшей в дальнем родстве с Асторами. Полу не составило труда приспособиться к образу жизни Вероники, хотя она всегда держалась более скромно и незаметно, нежели он. Компанейский и колоритный, элегантный и обаятельный, Пол жил на широкую ногу за счет жены, бросив скудно оплачиваемую работу, которую никогда не любил, и предаваясь праздности в роли мужа. Супруги были счастливы, особенно когда у них появились дети, но счастью пришел конец, после того как всплыла правда об измене Пола и о том, сколько у него насчитывается романов на стороне. При виде хорошенькой девушки он просто терял контроль над собой. Спустя десять лет брак Пола распался, но Вероника продолжала любить его даже после развода. Тимми подозревала, что мать по-прежнему любит бывшего мужа, хоть Вероника и утверждала, что они с ним просто друзья. Именно поэтому Тимми жалела о том, что не кому-нибудь, а ей пришлось известить мать о смерти Пола.
– Насчет похорон что-нибудь уже известно? – спросила мать, и Тимми призналась, что в тот день у нее не было ни минуты свободной и что тело покойного до сих пор находится в доме престарелых.
– Мне хотелось сначала поговорить с тобой, – объяснила Тимми, зная, что мать захочет сама заняться организацией похорон, поскольку у Пола не было других родственников, кроме нее и дочерей. И Вероника, и Пол росли единственными детьми в семье, поэтому рассчитывать на помощь кузенов или более дальней родни не приходилось.
– Я обо всем позабочусь, – тихо пообещала Вероника. – Завтра же вылетаю домой. А перед вылетом позвоню Фрэнку Кэмпбеллу.
Фрэнку принадлежала похоронная компания в фешенебельном районе на Мэдисон-авеню, именно к нему обращались все знакомые Вероники. Перед вылетом она решила также позвонить своему флористу и разместить некролог в «Нью-Йорк Таймс». Тимми вдруг подумалось: про ее отца почти нечего писать в некрологе – кроме того, что ему легко жилось, главным образом благодаря ее матери, оказавшей ему финансовую поддержку. Вероника подарила ему отпуск, затянувшийся на тридцать лет.
– Я так тебе сочувствую, мама, – искренне произнесла Тимми. Как бы она ни относилась к отцу, она понимала, что мать любила его всем сердцем.
– Ничего, дорогая. Он вряд ли захотел бы продлить такую жизнь. Его время пришло.
Они проговорили еще несколько минут, а когда наконец распрощались, Вероника сразу принялась звонить двум младшим дочерям. Джульетта плакала, сидя у себя дома.
– Завтра я возвращаюсь, – сообщила ей Вероника.
Во Франции уже близилась полночь, разговор затянулся. Джульетта была безутешна, вспоминая, каким прекрасным отцом был Пол. Вероника не спорила с ней, зная, что Джульетта уже не первый год живет в плену иллюзий. Тимми осуждала сестру, а Вероника молчала. Она знала наперечет все недостатки Пола как отца и мужа, но в присутствии дочерей никогда не критиковала его.
Начиная собираться в поездку, она дозвонилась до Джой, голос которой звучал бесстрастно и отрешенно.
– Я вылетаю сегодня ночным рейсом, – сообщила Джой матери.
Джой до сих пор не верилось, что у нее больше нет отца. Известие вызвало глубокий шок, дало ей понять, что она слишком долго отрицала очевидное.
После разговора с Джой Вероника вновь позвонила Тимми. Та все еще находилась в офисе, заполняя десятки бланков заявлений на социальные пособия.
– Совсем забыла: кто-нибудь уже звонил Берти? – волнуясь, спросила Вероника. Так звали сына Пола от первого брака, ему было восемь лет, когда Пол женился на Веронике. Когда Берти исполнилось четыре, его мать утонула. Вероника относилась к Берти, как к родному сыну, с тех пор, как вышла замуж за его отца, но любить этого ребенка было нелегко. Берти выглядел в точности как его отец, но даже в детстве не обладал его обаянием.
Со временем стало ясно, что Пол женился ради денег. Веронике понадобились годы, чтобы понять это, но несмотря ни на что, он все-таки любил ее. А Берти с самого детства интересовали только деньги, все, какие он мог заполучить. Все, что делал в жизни Пол, носило отпечаток изысканности, элегантности и стиля, а любые поступки Берти производили впечатление притворства и обмана. Его исключили из нескольких лучших школ Нью-Йорка за плохое поведение и воровство, из Дартмутского колледжа он вылетел за мошенничество. После колледжа он испробовал десятки схем быстрого обогащения – неизменно сомнительных и всякий раз заканчивающихся провалом. Теперь, в свои тридцать восемь лет, он вечно был на мели – по его собственным словам, «на грани убийства», и вечно норовил пожить у кого-нибудь в свободной комнате или переночевать на чужом диване. Деньги, полученные от Вероники, он все до последнего цента вложил в безнадежные предприятия, и даже Полу приходилось время от времени давать ему мелкие суммы, чтобы сын удержался на плаву. Берти всегда умудрялся растратить все, что имел, ввязаться в затяжной судебный процесс или потерять работу. Он вечно ходил по самому краю пропасти и еле сводил концы с концами.
Его поведение Вероника всегда объясняла тем, что он в раннем детстве лишился матери. И прилагала все старания, чтобы оказывать ему помощь и поддержку в юности, продолжая относиться к нему как к родному сыну даже после развода. Но несколько лет назад она перестала давать ему деньги: все они уходили в него, как в прорву. Последние два года Вероника не виделась с Берти, о чем не раз сожалела. Обычно он сам разыскивал ее, и то лишь в тех случаях, когда ему было что-нибудь нужно от нее.
Берти неистово завидовал своим сводным сестрам с тех пор, как они родились. В детстве он отбирал у них карманные деньги, хитрил, врал и изворачивался, его алчность быстро росла. Он всякий раз выбирал самый легкий путь из всех возможных. Но какое бы отвращение он ни вызывал, он, как-никак, приходился Полу родным сыном, значит, должен был узнать о смерти отца. Берти никогда не был женат, понятия не имел, есть ли у него дети, но на его руке вечно висела очередная потасканная девица. Тимми он ненавидел больше, чем других сестер, поэтому звонить ему она не хотела. Он не оставлял безуспешных попыток раскрутить ее на деньги, уверяя, что берет взаймы и всего на несколько недель, но Тимми слишком хорошо знала его и не давала ему ни цента.
Берти упрямо не желал верить, что его сестры сами зарабатывают себе на жизнь, поэтому лишних денег у них нет. Этот урок стремилась преподать им мать. К Берти Вероника проявила гораздо больше щедрости, пытаясь помочь ему встать на ноги, чего он так и не сделал. Однако она не хотела, чтобы девочки привыкли бездельничать или вели себя, как богатые наследницы, какие бы суммы они ни унаследовали от нее в конце концов. После смерти Вероники ее дочерям должно было достаться огромное состояние, а пока они могли рассчитывать лишь на свою зарплату, да на редкую помощь матери – вроде ссуды на булочную Джульетты. Дочерей Вероника воспитывала гораздо строже, чем непутевого пасынка, на которого в конце концов махнула рукой. Он вырос на редкость неприятным человеком, его избегали. Но сейчас уклониться от разговора с Берти было невозможно, и Вероника не собиралась это делать. Да, Берти давно не виделся с отцом, но Пола только что не стало. А Вероника всегда относилась к Берти с большим сочувствием, чем его отец, терпение которого лопнуло еще несколько лет назад, поскольку Берти и не думал прекращать тянуть с него деньги.
Закончив разговор с Тимми, Вероника позвонила Берти по номеру мобильника, который сама же и приобрела специально для него. Они не общались почти год, с тех пор, как с Полом случился инсульт. Берти не горел желанием навещать больного отца, вечно находил отговорки и уверял, что очень занят.
Берти ответил сразу же, явно не ожидая услышать голос мачехи. Она мягко объяснила, что его отец умер, и извинилась за то, что вынуждена сообщить ему эту весть.
– Ну, это меня не удивило, – холодно отозвался он. – Ты приедешь на похороны?
Этот вопрос изумил ее.
– Разумеется!
Берти не ошибся в своих предположениях: с начала лета она действительно жила во Франции.
– Я в Чикаго, но завтра к вечеру вернусь домой.
– Я позвоню тебе, как только все устрою, – пообещала она. – И конечно, ты сможешь поехать на похороны вместе с нами.
– Спасибо, я на своей машине.
Всем в одной машине им было бы тесно, но Вероника все равно сочла своим долгом предложить помощь Берти. Другой матери он не знал, и она жалела его, хоть он и не был милым ребенком, постоянно лгал и досаждал сестрам. Из-за него девочки то и дело плакали, и теперь между ними не осталось даже дружеских чувств. Все трое поставили на Берти крест. Только Вероника по-прежнему обращалась с ним ласково, хоть и уклонялась от любых просьб о деньгах.
Зная, сколько волнений Берти доставил Полу, она не могла не гадать, завещал ли Пол сыну хоть что-нибудь. Ей он об этом ни словом не обмолвился. У Пола мало что сохранилось, ему самому постоянно не хватало денег, но некоторая часть отступных, которые Вероника уплатила ему при разводе, все же уцелела, хоть остальное и растаяло с поразительной быстротой. Пол не желал жить по средствам, делал широкие жесты и слишком много тратил на женщин. В этом отношении он так и не изменился. Вдобавок Полу все еще принадлежал шато, купленный Вероникой для них двоих во Франции и подаренный ему при разводе. Поначалу Пол всеми силами стремился заполучить шато, а когда заполучил, то сразу потерял к нему интерес, как бывало всегда. Сейчас шато был заперт, и Вероника знала, что Пол не бывал там уже лет десять. Видимо, он завещал его всем четырем своим детям, так что девочкам придется пользоваться шато вместе с Берти – или, скорее, продать и поделить вырученные деньги. Никому из них не нужна такая обуза, как быстро ветшающий французский шато, зато все они только выиграют от его продажи, особенно Берти. Логично, если Берти достанется четверть всего отцовского имущества, даже если все, что имел Пол, он получил от Вероники. Все-таки Берти его сын, каким бы он ни был, так что он вправе претендовать на деньги, которые Вероника отдала Полу.
Закончив разговор с Берти, она легла спать, думая о предстоящих делах и организации похорон. Тимми пообещала помочь ей. Самым странным было осознание, что Пола больше нет. Вероника знала, что будет скучать по нему. С ним было приятно поговорить, порой они прекрасно проводили время даже после того, как развелись. Вероника больше не любила его, ее чувства улетучились давным-давно, и слава богу. Но она по-прежнему считала, что он занимает важное место в ее жизни. Потерять его было нелегко. Вероника уснула, думая о счастливом десятилетии их брака – лучших годах ее жизни. Никто и никогда не сравнится с великолепным Полом Паркером. Таких, как он, больше нет на свете. Несмотря на все его недостатки, в ту ночь его дочери думали о том, сколько у него имелось достоинств. Пол был единственным и неповторимым.
