— Мне, признаться, всего любопытнее, — сказал Алек Уорнер мисс Тэйлор, — что минуту-другую я ее положительно ревновал. Олив, конечно, милейшая девушка, и так она добросовестно и старательно собирала для меня всевозможные сведения. Мне ее будет очень не хватать. Но любопытна моя первая реакция на эту новость: укол самолюбия, зависть к Рональду, притом что Олив — ну совершенно не моего романа.

— Ты свою реакцию зафиксировал?

— А как же.

«Уж это будьте уверены», — подумала мисс Тэйлор.

— А как же. Я всегда фиксирую такие свои нечаянные проступки, идущие вразрез с моим церковным призванием.

Слова «церковное призвание» когда-то ввела в его обиход сама же Джин Тэйлор, в былые легкомысленные времена их ему подсказавшая — потому лишь, что он два раза надолго застревал в церковных дверях, с восторгом и любопытством наблюдая своего знакомого викария, совершавшего вечернее богослужение в пустом храме, хотя восторженное любопытство Алека относилось вовсе не к религии, а к этому человеческому образчику с его молитвенником и великолепным ежедневно-жизненным упорством.

— Бабуня Грин скончалась, — сказала мисс Тэйлор.

— Ах да, то-то я смотрю, на ее постели какая-то совсем другая. А что такое было у бабуни Грин?

— Атеросклероз. В конце концов сердце не выдержало.

— Да, наш возраст, как говорится, определяют наши артерии. И что же она, хорошо умерла?

— Не знаю.

— То есть ты в это время спала, — сказал он.

— Нет, я не спала. Тут была некоторая суматоха.

— Так что, смерть ее была беспокойная?

— Да, для нас очень беспокойная.

— Мне всегда интересно знать, — сказал он, — какова была смерть — хорошая или плохая. Ты уж, пожалуйста, примечай.

На секунду она его совершенно возненавидела.

— Хорошая смерть, — сказала она, — не в том состоит, что человек достойно умер, а в расположении души.

Внезапно он почувствовал к ней ненависть.

— Докажи, — сказал он.

— Опровергни, — устало возразила она.

— Впрочем, боюсь, — сказал он, — что я даже забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Как ты себя чувствуешь, Джин?

— Все бы ничего, да вот катаракта.

— Чармиан наконец отправилась в суррейский пансионат. Ты ведь не прочь оказаться там с нею вместе?

— А Годфри, значит, остался один с миссис Петтигру.

— Ты, конечно, захочешь теперь воссоединиться с Чармиан.

— Нет, — сказала она.

Он обвел взглядом бабунь и посмотрел в шумный угол. Долгожительницы скучились там у телевизора и поэтому шумели меньше обычного, то и дело изрыгая, однако, скопления дентальных и задненебных звуков, а иногда и целую благомысленную тираду. Ходячие время от времени сползали с кресел и разгуливали по палате, помахивая рукой лежачим или даже заговаривая с ними. Одна, высокорослая, налила себе воды в поильник и понесла его к губам, но, не донесши, забыла, зачем несла, и вылила воду в какой-то кувшин, а поильник опрокинула на голову, и остаток воды оросил ей лоб. Ей такое свершение как будто очень понравилось. Престарелые вообще любили водружать что-нибудь на голову.

— Любопытно, — сказал Алек. — Любопытно, что одряхление вовсе не тождественно слабоумию. Вот, например, это их поведение во многом отличается от поведения стариков, которых я навещаю в больнице Сент-Обри, в Фолкстоне. Там большинство пациентов с очень давних пор не помнят себя. И в каком-то смысле они толковее, гораздо отчетливее, что ли, себя ведут, чем те, кто по старости впадает в слабоумие. Ну конечно, действительно сумасшедшие старики не в пример больше поднаторели в безумном поведении. Но все это, — сказал Алек, — вряд ли тебе особенно интересно. И поскольку отсутствует прямая геронтологическая заинтересованность, я отнюдь не понимаю, каким образом это денное и нощное общество может тебя забавлять.

— А вдруг я в душе геронтолог? Они же безобидные и никак меня не раздражают. Нет, Алек, меня тревожит бедняга Годфри Колстон. И с какой бы это стати Чармиан вдруг съехала из дому, как раз когда ей стало получше?

— Она говорит, телефонные эти звонки ее очень беспокоили.

— Нет-нет. Ее, должно быть, миссис Петтигру выжила. И миссис Петтигру, — сказала мисс Тэйлор, — непременно отравит остаток жизни Годфри.

Он взялся за шляпу.

— Ты подумай, — сказал он, — не лучше ли тебе будет в пансионате на пару с Чармиан. Меня бы это очень порадовало.

— Что ты, Алек, как же мне бросать старых друзей. Мисс Валвону, мисс Дункан…

— И этих?.. — он повел головой в сторону долгожительниц.

— А эти — наше memento mori. Вроде как у вас телефонные звонки.

— Что ж, тогда до свидания, Джин.

— Ох. Алек, ты, пожалуйста, пока не уходи. У меня есть к тебе одно важное сообщение, только ты посиди спокойно и дай мне собраться с мыслями.

Он сидел спокойно. Она откинулась на подушку, сняла очки и промокнула платочком воспаленный глаз. Потом водрузила очки на место.

— Мне надо подумать, — сказала она. — Разобрать, что когда было. Я все даты помню, и за минуту-другую приведу их в порядок. А ты, чтобы зря не ожидать, поговори-ка с новой пациенткой, той вон, в постели бабуни Грин. Ее зовут миссис Бин. Ей девяносто девять, в сентябре исполнится сто.

И он пошел разговаривать с миссис Бин, чье личико утонуло в подушках, беззубый ротик раскрылся маленьким овалом, беловатая кожа туго обтягивала черепные выступы и глаза по-детски пристально глядели из глубины глазниц, а жидкая седая поросль волос топорщилась надо лбом. Головенка ее непрерывно и слабо кивала. Только что женская палата, подумал Алек, а то бы совсем никак нельзя было понять, старик это или старуха. Она походила на его знакомого — сумасшедшего из Фолкстона, который с 1918 года мнил себя Господом Богом. Алек заговорил с миссис Бин: и ее вежливый и связный ответ был, казалось, сыгран на простенькой свирельке, вправленной в грудную клетку, — таким тонким переливом прозвучало ее дыхание.

Он перешел к мисс Валвоне, выказал должное уважение и выслушал от нее свой нынешний гороскоп. Он поклонился миссис Ривз-Дункан и помахал рукой другим знакомым пациенткам. К нему подошла одна из долгожительниц и, пожав ему руку, сообщила, что идет в банк; затем она удалилась из палаты, и вскоре сестра привела ее обратно со словами: «Ну, вот и в банк сходили».

Алек внимательно наблюдал, как довольная пациентка вернулась в гериатрический угол; он размышлял о том, сколь часто престарелые лепечут о банке. И вернулся к постели Джин Тэйлор, которая сказала:

— Ты сообщишь Годфри Колстону, что Чармиан изменила ему через год после свадьбы, и эта ее связь тянулась много лет. Началась она летом тысяча девятьсот второго года, когда Чармиан снимала виллу на берегу Женевского озера, и до конца года она часто бывала у него в квартире на Гайд-Парк-гейт. Это продолжалось в тысяча девятьсот третьем и в тысяча девятьсот четвертом: осенью, помнится, Чармиан поехала в Пертшир, а Годфри не мог отлучиться из Лондона. Далее — в Биаррице и в Торки. Запомнил, Алек? Любовником ее был Гай Лит. Она продолжала встречаться с ним у него на квартире, на Гайд-Парк-гейт и в тысяча девятьсот пятом — до самого сентября. Слушай внимательно, Алек, тебе придется в точности сообщить Годфри Колстону все факты. Значит, Гай Лит. Она порвала с ним, я отлично помню, в сентябре тысяча девятьсот седьмого: мы были в Доломитах, и Чармиан заболела. Держи в уме, пожалуйста, что Гай на десять лет моложе Чармиан. Потом, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, их связь возобновилась, и продолжалась восемнадцать месяцев. Примерно в это время мы снова сошлись с тобою, Алек. Гай хотел, чтобы она бросила Годфри, и уж я-то знаю, что она об этом частенько подумывала. Но она же знала, что у Гая — женщина за женщиной, Лиза Брук в том числе, ну и прочие. Чармиан никак не смогла бы всерьез положиться на Гая. Но она по нему так скучала, он ее очень забавлял. Тогда-то она и стала католичкой. Так вот я хочу, чтобы ты все это сообщил Годфри. Он ни разу не заподозрил Чармиан, у нее все было шито-крыто. Карандаш есть, Алек? Ты лучше запиши. Начнем с тысяча девятьсот второго года…

— Знаешь ли, Джин, — сказал он, — это может худо обернуться для бедняги Годфри и для Чармиан. То есть я никак не возьму в толк, с чего это вдруг тебе захотелось после стольких лет предать Чармиан.

— Мне и не хочется, — возразила она, — но я это сделаю, Алек.

— Да Годфри и так, наверно, знает, — сказал он.

— Знают об этом только Чармиан, Гай и я. Еще Лиза Брук знала, и очень жестоко шантажировала Чармиан. Из-за этого Чармиан и попала тогда в нервную клинику. А Гай Лит женился на Лизе прежде всего затем, чтобы ее умаслить и отвести от Чармиан угрозу скандала, и, хотя женаты по-настоящему они никогда не были, все же в брак этот Гай вступил ради Чармиан, тут, спору нет, его заслуга. Вот у кого обаяния было подлинно через край.

— Он и сейчас не без обаяния, — сказал Алек.

— Да? Впрочем, не сомневаюсь. Так. Алек, ты запиши, ладно?

— Джин, ты об этом пожалеешь.

— Алек, если ты откажешься, мне придется просить даму Летти, а уж она не упустит случая испортить Чармиан как можно больше крови. По-моему, необходимо избавить Годфри Колстона от нравственной робости перед Чармиан — ну хотя бы попытаться. Я думаю, если он узнает о неверности Чармиан, то перестанет бояться разоблачения. Пусть его идет к Чармиан и злорадствует. Пусть его…

— Чармиан будет поражена. Она тебе доверяет. — Он, казалось бы, выдвигал возражения, но она-то знала, как его затрагивает и раззадоривает ее просьба. Бывало, он без зазрения совести чинил любые неприятности для утоления собственного любопытства, пусть-ка теперь сослужит ей службу.

— Есть время хранить верность и время скончания верности, и Чармиан пора бы об этом знать, — сказала она.

Он взглянул на нее с особым любопытством, как бы выискивая в ее лице что-то ранее не замеченное, некую потаенную зависть.

— Чем религиознее человек, тем больше он меня озадачивает. И я все-таки думаю, что Чармиан будет очень неприятно.

— Чармиан тоже религиозная женщина.

— Нет, всего-навсего женщина со своей религией. — Ему всегда казалось странно, что мисс Тэйлор, воцерквившись лишь затем, чтобы сделать удовольствие Чармиан, стала куда более истовой католичкой.

Он зафиксировал все, что желала сообщить мисс Тэйлор.

— Объясни ему, — сказала она, — что сведения исходят от меня. Руки плохи, а то бы я сама написала. И передай от меня же, что ему нечего бояться миссис Петтигру. Вот несчастный старик.

— А ты Чармиан когда-нибудь завидовала? — спросил он.

— Еще бы, — сказала она. — Бывало.

Записывая подробности любовной связи Чармиан, Алек прикидывал, согласится ли Годфри Колстон измерить пульс и температуру до и после разговора. Скорее, пожалуй, не согласится. Гай в этом смысле пошел навстречу, но Гай уж такой человек. А все-таки попробовать.

— Вы знаете, Тэйлор, — сказала дама Летти, — я чувствую, что мне больше не по силам вас навещать. Эти негодяи меня просто допекли, и к тому же теперь, когда я толком не сплю, нервы мои не выдерживают этого зрелища старческого распада. Очень все-таки удивительно, зачем их сохраняют в живых за счет государства.

— Я со своей стороны, — сказала мисс Тэйлор, — была бы рада-радешенька спокойно умереть. Но доктора, услышав это, пришли бы в ужас. Они так гордятся новыми препаратами и новыми методами лечения — у них все время что-нибудь новое. Иной раз боязно, что при нынешних темпах развития науки и умереть-то не удастся.

Дама Летти взвесила это заявление, чересчур, пожалуй, легкомысленное. Взвешивая его, она грузно пошевелилась в кресле, насупилась и подвыпятила дряблые губы.

— Разумеется, сберегать людям жизнь всегда хорошо, — подкинула удобную фразу мисс Тэйлор.

Дама Летти поглядела на долгожительниц, которые как раз в это время были совершенные паиньки. Одна старушечка сидела в кровати и распевала что-то вроде песни; другие принимали посетителей, которые большей частью отсиживали положенное время со своей древней родней без особых разговоров, изредка прерывая молчание какой-нибудь семейной новостью, громким голосом сообщенной полуотсутствующим родственникам, и безучастно выслушивали, как те отзывались клохтаньем, гуканьем или чем-то более осмысленным. Прочие долгожительницы пристроились в дальнем углу у телевизора, смотрели и высказывались. По совести, ни на кого из них нельзя было пожаловаться.

Однако Летти с первых минут была нервозней обычного. Она не обратила внимания на приветствие мисс Тэйлор. придвинула кресло вплотную к постели и начала без обиняков:

— Тэйлор. мы все вместе ездили к Мортимеру. Это была совершенно бесполе зная…

— Да, да, мистер Уорнер мне говорил вчера, что…

— Абсолютно бессмысленная. Мортимеру доверять нельзя, Полиция, конечно, покрывает его. Он, должно быть, обзавелся сообщниками: один, видимо, юнец, другой — человек средних лет, шепелявый, затем еще иностранец, потом…

— Главный инспектор Мортимер, — сказала Тэйлор, — всегда казался мне сравнительно нормальным человеком.

— Нормальным — еще бы нет, конечно, он нормальный. Я и не говорю, что ненормальный. Я сделала большую ошибку, Тэйлор, когда оповестила его, что он упомянут в моем завещании. Он всегда так нарочито вникал в комитетские нужды, такой был отзывчивый. Теперь-то я раскусила все его расчеты. Он не ожидал, что я так долго проживу, и вот ищет способа запугать меня и сжить со свету. Я его, разумеется, вычеркнула из завещания и окольным путем дала ему об этом знать — в надежде, что он уймется. Но он, наоборот, озлобился и утроил свои усилия. Прочим всем звонят лишь для прикрытия, понимаете. Тэйлор, это ложные звонки, для прикрытия, понимаете? И похоже, Эрик орудует с ним заодно. Я писала Эрику, и он ничего не ответил, что уже само по себе подозрительно. Словом, их главный объект и настоящая жертва — это я. Мало того, они пошли дальше. Вы помните, недели три назад я распорядилась, чтобы мне отключили телефон?

— Да-да, — сказала мисс Тэйлор, прикрыв утомленные глаза.

— Ну так вот, вскоре после этого я как раз ложилась спать и могу поклясться, что услышала шум возле окна спальни. Как вы знаете, окно мое выходит…

С месяц назад дама Летти взяла в обычай каждый вечер перед сном обыскивать свой дом. Лишняя предосторожность никогда не помешает. Она обыскивала дом сверху донизу, шарила под диванами, заглядывала под кровати, раскрывала шкафы. И все равно повсюду раздавались скрипы и непонятные звуки. Ночной обыск сада и дома занимал минут сорок пять, и к концу обыска дама Летти так уставала, что ей не под силу было успокаивать свою горничную. Через неделю такой жизни Гвен объявила, что в доме водятся привидения, а дама Летти — полоумная, и сбежала.

Так что, когда дама Летти навестила мисс Тэйлор в лечебнице Мод Лонг, долгожительницы пришлись ей отнюдь не под настроение.

— Я бы на вашем месте, — отважилась заметить мисс Тэйлор, — все-таки известила бы полицию о своих подозрениях. Если кто-то норовит забраться в дом, то полиция, конечно же…

— Полиция, — объяснила дама Летти изнеможенно-терпеливым голосом, — покрывает Мортимера и его сообщников. В полиции вообще рука руку моет. И Эрик заодно с ними. Они все заодно.

— Хорошо бы вам немного отдохнуть в санатории, где-нибудь на природе. Вы, должно быть, очень вымотались.

— Это мне-то? — изумилась дама Летти. — Нет, Тэйлор, пока все физические способности при мне и я могу передвигаться на собственных ногах, никаких санаториев. Я ищу новую горничную, женщину постарше. Теперь так трудно найти кого-нибудь — им всем подавай телевизор. — Она поглядела на престарелых пациенток, обсевших телеэкран. — Пустейшая растрата государственных средств. Омерзительное изобретение.

— Право же, именно для подобного случая изобретение как нельзя более уместное. Он их целиком занимает.

— Тэйлор. я к вам больше прийти не смогу. Это чересчур выбивает меня из колеи.

— Поезжайте отдохните, дама Летти. Забудьте вы о своем доме и о телефонных звонках.

— Даже частный детектив, которого я наняла, стакнулся с Мортимером. Мортимер всем этим заправляет. А Эрик…

Мисс Тэйлор промокнула больной глаз под очками. Ей хотелось закрыть глаза и отдохнуть, она никак не могла дождаться звонка, обрывающего час посещений.

— Мортимер… Мортимер… Эрик… — продолжала дама Летти. Мисс Тэйлор почувствовала, что теряет всякое терпение.

— Как я понимаю, — сказала она, — звонит вам по телефону сама Смерть, извините за метафору. И совершенно ума не приложу, дама Летти, как это можно пресечь. Раз вы не помните о смерти, то смерть сама вам о себе напоминает. И коли уж вам эти напоминанья не под силу, то лучше всего езжайте отдохните.

— Вы, кажется, совсем рехнулись. Тэйлор, — сказала дама Летти, — и я больше ничего не могу для вас сделать.

Она вышла из палаты, потребовала к себе старшую сестру и сообщила ей, что, по всей видимости, мисс Тэйлор утратила рассудок и подлежит усиленному наблюдению.

Когда Гвен ушла от дамы Летти, она, естественно, рассказала своему парню про ночные обыски, как сумасшедшая дама рыскала по дому, тыкалась во все углы и совалась во все шкафы. как она выходила в сад и шарила под кустами электрическим фонариком, то-то у нее со зрением и стало плохо.

— Я говорю, позовем полицию, — говорила Гвен. — Нет, ни за что, полиции она не доверяет. А чего доверять, там над ней смеются. Ой, ну у меня прямо мурашки по коже — ведь это только прислушайся, так услышишь шорохи во всем доме, и в темноте бог знает что привидится, а я как забоюсь, выгляну в сад, то ничего, а то на нее и наталкиваюсь. Ой, ну в доме, ей-богу, привидения завелись. Терпежу никакого не стало.

Парень Гвен решил, что история дай бог, и рассказал ее на работе, а работал он строителем.

— Моя девушка была в услужении у одной старушенции с титулом — дама, что ли, не то графиня, вообще в Хампстеде живет… Так она, говорит, каждый вечер дом обыскивает… Ей все грабители чудятся… А полицию на дух не выносит… Ну, девушка моя на прошлой неделе ей сделала извините, хватит уже…

— Есть такие, совсем чокнутые, — заметил один его приятель. — Вот я тебе расскажу. Война была, и я у одного полковника служил денщиком, так…

Вот и случилось, что новенький рабочий, сам не из уголовников, услышал, чего рассказывает дружок Гвен, а у него был один знакомый мойщик окон, который за такой рассказ мог запросто отвалить два, если не три фунта. Только был в точности адрес нужен.

— Графиня-то эта, говоришь, где живет? — спросил он. — Хампстед я вроде весь знаю, аж до лесопарка.

Дружок Гвен сказал:

— Она в самом что ни на есть Хэклтон-райз. Девушка моя говорит, старуху, того и гляди, свезут в желтый дом. Она из этих, знаешь, из тех самых — читал в газетах? — ну, которым звонят. Она и телефон отключила…

Мойщик окон сам такими делами не занимался, но дело было, видать, денежное. Он сказал кое-кому, там проверили и через день-другой кинули десять фунтов, даром что старуха оказалась никакая не графиня. Мойщик окон отстегнул сколько следует тому молодому, заметив при этом, что сказали не всё верно и что пока лучше попридержать язык за зубами.

Таким образом дом дамы Летти и ее ночные блуждания попали под самый пристальный обзор.

В последний раз навестив мисс Тэйлор, она вернулась в Хампстед в начале шестого и высадилась из такси у агентства по найму — узнать, не подыскалась ли еще для нее постоянная прислуга средних лет с безупречными рекомендациями? Нет, дама Летти, пока не подыскалась, но поиски ведутся неусыпные. До дома она дошла пешком.

Она угрюмо сготовила себе чаю и выпила чашку тут же, на кухне, стоя. Потом с пыхтеньем поднялась к себе в кабинет и села за письмо Эрику. Ручка перестала писать. Она перезаправила ее и продолжала:

Она остановилась и поглядела в окно. Незнакомая машина подкатила к дому напротив. Кто-то приехал к Диллингерам, не знают, видимо, что Диллингеры в отъезде. Потянуло холодом, и она встала задернуть шторы. Мужчина сидел в машине за рулем. Она задернула шторы, и он отъехал. Она вернулась за стол и продолжала:

Эти строчки были тут же вычеркнуты. Они к ее замыслу не шли. Сначала-то она и собиралась написать в этом роде, но, рассудив — ах да, припомнила она — у нее решено было как-нибудь помягче воззвать к его совести. С такими, как Эрик, надо хитрить. Она взяла другой лист и начала сначала, вдруг задержав перо, когда ей почудился непонятный звук.

Она дописала письмо, адресовала его, запечатала и позвонила Гвен, чтобы не упустить шестичасовую почту. Потом она вспомнила, что Гвен уже нет.

Дама Летти растерянно положила письмо на столик в прихожей и решила, что надо поужинать и послушать новости.

На ужин она приготовила паровую рыбу, съела ее и вымыла посуду. И слушала новости до половины десятого. Потом выключила приемник, пошла в прихожую и простояла там минут пять, не послышится ли чего. И в самом деле, звуки слышались — из кухни, справа из гостиной и сверху.

Еще сорок пять минут она тщательно обыскивала дом и сад перед домом и позади него. Потом она заперла и закрыла на засов обе двери. Затем заперла все комнаты и взяла с собой ключи. И наконец медленно поднялась в спальню, через ступеньку, затаив дыхание, останавливаясь послушать. Нет, как хотите, а на крыше кто-то есть.

Она заперла за собой дверь спальни и приперла ее стулом. Нет, как хотите, а в саду кто-то есть. Завтра надо будет потребовать от члена парламента, чтобы он ответил. На предыдущее письмо он не отозвался — в понедельник она отправила его или во вторник? Ну словом, пора бы и ответить. Полиция вся подкуплена, ничего себе. Надо сделать запрос в парламенте. Есть же где-нибудь защита. Она протянула руку и пощупала тяжелую трость, прислоненную к ее постели. И наконец заснула. Проснулась она внезапно, от звона в ушах, и была ошеломлена действительностью.

Она включила свет. Пять минут третьего. Возле ее туалетного столика стоял мужчина, ящики были выдвинуты и перерыты. Он обернулся и поглядел на нее. Дверь в спальню была открыта. В коридоре горел свет, и она слышала, там кто-то ходит. Она вскрикнула, схватила трость и поднялась с постели, когда раздался голос из коридора: «Хватит, пошли». Человек у столика подумал-подумал, потом подскочил к Летти. Она разинула рот и выпучила на него свои желто-карие глаза. Он вырвал трость из старушечьей руки и несколькими ударами набалдашника размозжил ей череп. Восемьдесят один год ей не исполнился.