Глава одиннадцатая
У окна, в лучах ясного и неяркого апрельского солнца, Эммелина Мортимер поправила очки и одернула блузку. Слава тебе господи, вот и снова можно отложить зимние свитеры и носить блузку с кардиганом.
Она решила нынче утром посеять петрушку и, пожалуй, заодно высадить гвоздичную рассаду и душистый горошек. Хорошо бы еще, Генри подрезал розы. С ним уже почти что обошлось, но за ним нужен глаз да глаз — чтоб не вздумал мотыжить, полоть, вообще напрягаться, нагибаться. Ох, как надо ей за ним следить — только исподтишка. Под вечер, когда народ разъедется, пусть уж опрыскивает крыжовник серной известью от плесени и груши бордоской жидкостью от парши. Да, и черную смородину — вдруг снова столбур. Столько дел, как бы Генри не перетрудился. Нет уж, груши потом, а то перестарается, перенапряжется. Он и так от гостей устает.
В это утро она все слышала как нельзя лучше. Генри бодро расхаживал наверху и мурлыкал себе под нос. С подоконника легкими волнами наплывал аромат гиацинтов, остро лаская обоняние. Она отхлебнула теплого, душистого чая и поплотнее укутала чайник чехлом: не остыл бы к приходу Генри. Потом подправила очки и принялась за утреннюю газету.
Через минуту-другую Генри Мортимер сошел вниз. Жена чуть-чуть покосилась на него и продолжала чтение.
Он растворил стеклянную дверь и немного постоял, всем телом радуясь юному солнцу и весенней свежести и горделиво оглядывая свой садик. Потом закрыл стеклянные створки и прошел к столу.
— Сегодня слегка помотыжим, — сказал он.
Она не стала тут же возражать, надо было немного выждать. Не то чтобы она боялась расстроить Генри, лишний раз напомнив про его стенокардию. Но таков у нее был принцип и обычай: она всегда пережидала, прежде чем ему в чем-нибудь противоречить.
Он сделал жест в сторону солнечного сада.
— А, как ты думаешь? — спросил он.
Она подняла глаза, улыбнулась и кивнула. Лицо ее было сплошь покрыто сеточкой тончайших морщинок, только остренькие скулы и виски обтягивала гладкая кожа. Держалась она прямо, вся такая подобранная, двигалась легко и плавно. Сейчас ее наполовину занимали подсчеты, сколько примерно гостей надо будет принимать. Она была четырьмя годами старше Генри, которому в начале февраля исполнилось семьдесят. Вскоре после этого случился его первый сердечный приступ, и Генри, для которого доктор был олицетворением болезни, объявил, что ему стало гораздо лучше, когда тот перестал ходить каждый день. Сначала ему было позволено вставать во второй половине дня, а потом даже и с утра. Доктор велел ему не волноваться, всегда иметь при себе таблетки, придерживаться диеты и избегать всякой нагрузки. Доктор сказал Эммелине звонить ему, если что, в любое время. А затем, к великому облегчению Генри, доктора в доме не стало.
Генри Мортимер, главный полицейский инспектор в отставке, был человек длинный, тощий, лысый и очень подвижный. Над его висками и на затылке торчали густые пучки седых волос. Брови были тоже густые, но черные. Точности ради стоит добавить, что нос у него был мясистый, губы толстые, глаза маленькие и подбородок срезанный. Однако же совсем неточно было бы назвать его некрасивым: есть своя красота в единстве очертаний лица.
Он очень скудно намазал маслом тост — из уважения к исчезнувшему доктору — и сказал жене:
— Сегодня они у меня все будут.
— Ну да, — сказала она. — Вот про них и в газете снова написано.
И пока придержала про себя, что пусть-ка он побережется и не слишком занимается чужими делами, а то зачем же было уходить из полиции, если со всяким уголовным делом адресуются к тебе?
Он протянул руку, и она передала ему газету.
— Телефонный хулиган не унимается, — прочел он вслух и дальше читал про себя:
«Полиция по-прежнему в недоумении относительно непрекращающихся жалоб со стороны многочисленных пожилых особ, осаждаемых анонимными звонками некоего телефонного хулигана с августа прошлого года.
Хулиганство, по-видимому, групповое. Сообщают, что возраст хулигана был „очень юный“, „безусловно зрелый“, что это был человек „пожилого возраста“ и т. д.
Телефонный голос неизменно предупреждает жертву: „Сегодня вы умрете“.
Телефоны подвергшихся лиц прослушиваются, полиция рекомендовала им затягивать разговор. Но этот, равно как и другие способы выявления телефонного хулиганства, пока что себя не оправдал, как вчера признала сама полиция.
Сначала предполагалось, что банда орудует лишь в центре Лондона. Однако из недавнего сообщения бывшего литературного критика мистера Гая Лита, 75 лет, проживающего в Стедросте, графство Суррей, явствует, что сеть раскинута куда шире.
Среди многих, сообщивших о „звонке“, — дама Летти Колстон, кавалер Ордена Британской империи, 79 лет, зачинательница тюремных реформ, а также ее невестка Чармиан Пайпер (миссис Годфри Колстон), романистка, 85 лет, автор „Седьмого ребенка“ и т. д.
Дама Летти заявила вчера репортерам: „Полагаю, что уголовный розыск не понимает всей серьезности дела. Лично я наняла частных сыщиков. Думается, что очень напрасно упразднено у нас публичное бичевание. Эту мерзкую тварь надо основательно проучить“.
Чармиан Пайпер, супруга бывшего главы пивоваренной фирмы мистера Годфри Колстона, 86 лет, которая тоже стала жертвой хулиганства, вчера сообщила: „Нас эти звонки нимало не тревожат. Звонит очень вежливый молодой человек“.»
Генри Мортимер отложил газету и взял чашку чаю, которую ему протягивала жена.
— Вот загадочная-то история, — сказала она.
— А то полиции просто-таки своих забот не хватает, — сказал он, — бедные ребята.
— Обязательно ведь поймают негодяя, неужели же нет?
— Соображаясь со всеми данными, — сказал он, — не очень-то ясно, как это его поймают.
— Ну, тебе, конечно, виднее.
— Так вот, соображаясь со всеми данными, — сказал он, — я полагаю, что звонит им Смерть собственной персоной.
Она почти не удивилась этим его словам. Она понимала его и прежде, когда он приноравливался к чужому разумению, и теперь, когда мысли его ни от кого не зависели; так что нечего ей было особенно удивляться. Дети перестали принимать его всерьез — для чужих его слово имело больше веса. Даже старшие внуки, как они его ни любят, никогда теперь не поймут, чего от него может быть нужно другим. Он это знал и ничуть об этом не волновался. Эммелина, однако же, никогда не смогла бы считать Генри эдаким старичком, пристрастившимся к философии — раз уж в отставке, по общему примеру нужно обзавестись каким-нибудь хобби. Она не слишком показывала детям, что она думает на самом деле: их надо было ублажать, в их глазах надо было казаться практичной и основательной. Но по-настоящему она доверяла только Генри, и на этом доверии все у нее строилось.
Она позволила ему немножечко поработать в саду, а потом отправила отдыхать. Еще неделя-другая, и он станет следить за почтой в ожидании обычного письма от старого друга с ежегодным приглашением на полмесяца в деревню — ловить рыбу. Это же настоящее чудо, что опять весна и что Генри скоро объявит: «Тут от Гарри, понимаешь ли, письмо. Майская муха кишмя кишит. Я, пожалуй, послезавтра поеду». И она пока поживет одна, или, может, кто из девочек наведается погостить после пасхи, и ребятишки будут взапуски кувыркаться на лужайке, если, конечно, будет сухо.
Она посеяла петрушку, предвидя и предвкушая, что нынче небезынтересная публика съедется разговаривать с Генри.
* * *
Добраться до Мортимеров в Кингстон-на-Темзе было вовсе несложно, особенно если следовать четким указаниям Генри. Однако же нынешние гости изрядно наплутались. Они запоздали на полчаса, их растрясло, они разнервничались: машина Годфри и два такси. В машине Годфри с ним ехали Чармиан, дама Летти и миссис Петтигру. В первом такси — Алек Уорнер и Гвен, горничная дамы Летти. Во втором такси прибыла Джанет Джопабоком — миссионерка, сестра Лизы Брук, — а с нею пожилая пара и старая дева, ни с кем не знакомые.
Миссис Петтигру, элегантная и подтянутая, вышла первой. Генри Мортимер поспешил навстречу пожать ей руку с лучезарной улыбкой. Затем вылез Годфри, и тут уж была в полном разгаре суматоха — расплачивались с таксистами.
Голос Чармиан из глубины машины сообщил:
— Ой, как мы замечательно проехались. Целый год ничего подобного не видела. Какая река изумительная.
— Минутку погоди, погоди минутку, Годфри, — сказала дама Летти, которую вытаскивали из такси. — Не тащи меня. — За зиму она потучнела и стала как-то хрупче. И видеть стала хуже — она с трудом нащупывала ногой тротуар. — Ну погоди же, Годфри.
— Опаздываем, — сказал Годфри. — Ты, Чармиан, сиди смирно, не торопись, пока мы высадим Летти.
Миссис Петтигру взяла даму Летти под руку, а Генри Мортимер придерживал дверцу. Летти выдернула руку из подхвата миссис Петтигру и обронила сумочку, содержимое которой рассыпалось по тротуару. Пассажиры такси кинулись спасать принадлежности Летти, а сама она плюхнулась обратно на заднее сиденье.
Юная Гвен, привезенная в качестве свидетельницы, стояла у калитки и хохотала во все горло.
Миссис Мортимер просеменила по тропочке и подергала Гвен.
— А ну-ка, сударыня, — сказала она, — помогите-ка старшим, нечего тут стоять да гоготать.
Гвен чрезвычайно удивилась, но с места не стронулась.
— Иди помоги своей тетке подобрать, что у нее выпало, — сказала миссис Мортимер.
Дама Летти, опасаясь потерять горничную, крикнула с заднего сиденья:
— Я не тетка ей, миссис Мортимер. Гвен, не волнуйтесь.
Миссис Мортимер, обычно женщина тихая, взяла Гвен за плечи и подтолкнула ее туда, где старики и старухи копошились над рассыпанной сумочкой.
— Пусть девочка подберет, — сказала она.
Большей частью все уже было подобрано, только Алек Уорнер под руководством Генри Мортимера выуживал зонтиком из-под машины футляр от очков дамы Летти, и тут наконец Гвен слегка опомнилась и сказала миссис Мортимер:
— Чего это вы тут раскомандовались?
— Гвен, не волнуйтесь, все в порядке! — крикнула дама Летти из машины.
Тут уж миссис Мортимер сдержалась, хотя ей и было что сказать Гвен. К тому же ее озадачило это странное зрелище: столько немощных, разволнованных стариков, насилу-то они добрались до места. Где их дети? — думала она, или, там, племянницы, племянники? Почему они вот так брошены на произвол судьбы?
Она оттеснила Гвен и сунулась в машину — помочь даме Летти. У другой дверцы Генри Мортимер принимал Чармиан. Только бы он не перенапрягся, думала миссис Мортимер, поддерживая даму Летти, и сказала ей: «Вы нам привезли дивную весеннюю погоду». Когда наконец даму Летти установили на тротуар, миссис Мортимер подняла глаза и увидела, что Алек Уорнер пристально смотрит на нее. И подумала: нет, недаром этот человек так меня изучает.
Чармиан семенила по тропке, весело повиснув на руке Генри Мортимера. Он рассказывал ей, что вот как раз прочел заново ее роман «Врата Гранделлы», только что переизданный.
— А я, — сказала Чармиан, — лет пятьдесят с лишком его не перечитывала.
— Очень воспроизводит эпоху, — сказал Мортимер. — Все прямо как живое. Ради бога, перечтите.
Чармиан кокетливо покосилась на него — молодые репортеры считали, что это у нее выходит восхитительно, — и сказала:
— Ах, Генри, вы тогда еще были совсем молоды, ну где же вам помнить.
— Ничего подобного, — сказал он, — я тогда уже был констеблем. А у констеблей память знаете какая.
— Очаровательный у вас дом, — сказала Чармиан и заметила, что Годфри уже поджидает их в прихожей с самым кислым видом, какой у него бывал всегда, если на нее обращали особое внимание.
Собеседование пока не начиналось. Эммелина Мортимер тихонько осведомилась у приезжих дам, не хотят ли они пройти наверх, а если кому-нибудь трудно, то можно и внизу, через кухню направо.
— Чармиан, — громко сказала миссис Петтигру, — вам ведь, наверно, надо. Пойдемте, я вас свожу.
Генри Мортимер пристраивал на вешалке пальто и шляпы и, объяснив мужчинам, куда наверх, вывел остальных в столовую, где за большим столом, на котором сияла ваза с нарциссами и лежала толстая кипа бумаг, уже сидела Гвен, мрачно и независимо курившая сигарету за сигаретой.
Годфри, войдя, вопросительно огляделся.
— Это мы здесь будем? — сказал он.
К чаю не накрыто, подумал Алек Уорнер. Он, видимо, опасается остаться без чая.
— Да, по-моему, здесь удобнее всего, — сказал Генри, как бы советуясь с ним. — Чем плохо? Посидим, поговорим, потом и чаю выпьем.
— A-a, — сказал Годфри. Алек Уорнер мысленно поздравил себя.
Наконец они расселись за столом, трое незнакомцев были представлены: мисс Лоттинвиль и мистер Джек Роуз с супругой. Миссис Мортимер удалилась, тщательно прикрыв за собой дверь: пора, мол, за дело. Солнце мягко озаряло стол и людей за столом, высвечивая пылинки в воздухе и на темных тканях, морщинистые лица, старческие руки и густо накрашенную Гвен.
Чармиан, с почетом воцарившаяся на самом удобном кресле, подала голос первая.
— Какая прелестная комната, — сказала она.
— Только уж очень здесь солнечно во второй половине дня, — сказал Генри. — Никому солнце не мешает? Чармиан — еще подушку?
Трое незнакомцев неловко переглянулись — они ведь все-таки были здесь люди новые, не то что прочие, известные хозяину и друг другу лет сорок, если не все пятьдесят.
Годфри подергал рукой, высвобождая ее из стеснительного рукава, и сказал:
— Должен заметить, Мортимер, что это телефонное хулиганье, уж как хотите, но чересчур…
— У меня имеются ваши показания, Колстон, — прервал его Генри Мортимер, раскрывая папку. — Предлагается так: я вам все это зачитаю, а вы, если что, дополните. Возражений нет?
Возражений как будто никто не имел.
Гвен глядела в окошко, Джанет Джопабоком возилась со своим мудреным слуховым аппаратом на батарейках. Миссис Петтигру облокотилась на стол, подперла рукой подбородок и замерла. Чармиан в своей новой синей шляпке, личико сердечком, была сама безмятежность. Алек Уорнер исподтишка разглядывал незнакомцев — сначала миссис Роуз, потом мистера, а уж затем и мисс Лоттинвиль. У миссис Роуз брови были раз и навсегда вздернуты в знак покорности судьбе и лоб изборожден глубокими морщинами. Мистер Роуз держал голову набок; он был неимоверно широк в плечах, брыляст, и обвислые щеки, нос и вялый двойной подбородок казались повторением одной и той же кривизны. Супругам было обоим под восемьдесят, если не больше. Мисс Лоттинвиль была маленькая, сухонькая и сердитая с виду. Левый угол ее рта и правый глаз то и дело одновременно подергивались.
Генри Мортимер читал не слишком официальным, однако жестким голосом.
«…утром, в начале двенадцатого… все три раза… Судя по голосу, простой человек с улицы. Тон угрожающий. Сказано было во всех трех случаях…»
«…во всякое время дня… впервые — двенадцатого марта. Сказано было… Тон сугубо деловитый… По голосу хулиганистый юнец…»
«…утром, с самого утра… каждую неделю с конца прошлого августа. Образованный мужчина средних лет… тон чрезвычайно зловещий…»
«Звонил очень вежливый молодой человек…»
Это были показания Чармиан, и Годфри не выдержал.
— Ну какой же он вежливый молодой человек, что он говорит-то? Думай ты головой. Чармиан!
— Все три раза он разговаривал очень вежливо, — сказала Чармиан.
— Простите, — сказал Генри. — Я, может, продолжу? А потом дам слово Чармиан.
Он дочитал показания Чармиан, и та сказала:
— Все правильно.
— Ну какой же он вежливый? — вопросил Годфри.
— Мистер Гай Лит, — объявил Генри, продолжая чтение. — Ну, Гай, конечно, не приехал…
— Гай поручил мне сообщить, — вмешался Алек, — что мы вольны обсуждать его показания как и сколько нам угодно, лишь бы не касались его частной жизни до тысяча девятьсот сорокового года.
— Еле таскается с двумя клюками, — заметил Годфри.
— Показания Гая, — сказал Генри, — по существу, не отличаются от прочих — с той, однако, любопытнейшей разницей, что ему звонят по междугородной из Лондона от шести до семи вечера, когда действует льготный тариф. По его мнению, это безобразничает какой-то школьник.
— Чепуха, — сказала дама Летти. — Это мужчина средних лет.
— Казалось бы, чего проще, — сказал Генри, — засечь междугородный телефонный звонок из Лондона в провинцию. Однако же полиция до сих пор не выяснила, кто и откуда звонит Гаю Литу в Стедрост.
— Вот именно, — сказала дама Летти. — Полиция…
— Впрочем, это мы обсудим позднее, — сказал Генри. — На очереди показания мистера Рональда Джопабокома — да, Рональд ведь тоже не приехал. Что такое с Рональдом, Джанет?
— Юнец, не более того, и, по-моему, хулиганистый, — отозвалась Джанет Джопабоком.
— Рональд, — прорычал Годфри ей в ухо. — Почему Рональд не приехал? Он же обещал быть.
— Ах, Рональд. Да, он должен был мне позвонить. Позабыл, наверно. Беда с ним. Я не дождалась и позвонила ему сама, но его не было дома. Право же, я нынче за Рональда отвечать не могу. Вечно он где-то пропадает.
Алек Уорнер вынул маленький блокнотик и что-то записал карандашиком.
— У Рональда, — сказал Мортимер, — впечатление такое, что звонит ему человек преклонного возраста, голос дрожащий и скрипучий, говорит умоляющим тоном.
— У него, должно быть, телефон не в порядке, — сказала дама Летти. — Звонит негодяй средних лет, говорит твердым голосом и зловещим тоном. И не забывайте, Генри, что я, к несчастью, общалась с этим типом чаще всех остальных.
— Да, друг мой Летти, вы, конечно, особенно натерпелись. Так, теперь ваши показания, мисс Лоттинвиль… «В три часа утра… Иностранец…»
В дверь просунулась голова миссис Мортимер.
— Чай готов, Генри, и ждет вас. Я накрыла в малой столовой, чтобы…
— Еще минут пять, Эммелина.
Она скрылась, и Годфри тоскливо поглядел ей вслед.
— И наконец мистер Роуз, — сказал Генри. — «Мне звонили на работу около двенадцати два дня подряд… деловой, официальный голос… мужчина пожилого возраста…»
— Вот это верно, — сказала дама Летти. — Только я бы назвала его голос зловещим.
— Он шепелявил? — осведомился Годфри.
— На этот счет мистер Роуз как будто ничего… Шепелявости не заметили, мистер Роуз?
— Нет, нет. Очень четкий выговор. Жена моя говорит — военный, но, по-моему, скорее правительственный служащий.
Все заговорили разом.
— Ну что вы, — сказала Джанет Джопабоком, — он просто…
— Это банда, — сказала дама Летти. — Наверняка орудует целая банда.
Мисс Лоттинвиль сказала:
— Уверяю вас, главный инспектор, это, несомненно, какой-то азиат.
Генри подождал, пока шум улегся, и спросил мистера Роуза:
— Вас самого устраивают ваши зачитанные показания?
— На сто процентов, — отозвался мистер Роуз.
— В таком случае продолжим обсуждение после чая, — сказал Генри.
— Но вы не зачитали показания дамы слева от меня, — возразила мисс Лоттинвиль. Слева от нее сидела миссис Петтигру.
— Мне никто ни с чем подобным не звонил, — отрезала та. — И показаний я никаких не давала.
В тоне ее был такой накал, что Алек Уорнер подумал: а ведь, пожалуй, лжет.
Миссис Мортимер сидела во главе щедро накрытого стола, держа наготове серебряный чайник.
— Иди-ка садись возле меня, — мягко сказала она Гвен, — поможешь передавать чашки.
Гвен закурила сигарету и боком пристроилась на указанном месте.
— И тебя тоже донимают этими звонками? — спросила у нее Эммелина Мортимер.
— Меня-то? Да нет, просто не туда попадают.
Миссис Петтигру доверительно сообщила миссис Мортимер:
— Лично я даже в толк не возьму, какие такие звонки. Между нами говоря, по-моему, все это выдумки с первого до последнего слова. Хотят обратить на себя внимание, и только. Как дети малые.
— Что за дивный сад, — сказала Чармиан.
* * *
Потом они снова собрались в столовой, где в солнечном свете бледно поблескивал каминный огонь. Генри Мортимер сказал:
— Доведись мне жить сначала, я вменил бы себе в обычай ежевечерне сосредоточенно размышлять о смерти. Я бы, так сказать, сжился с памятью о ней. Такая память жизненно необходима. Смерть, когда она подкрадется, не должна заставать человека врасплох: ожидание ее — залог полноты жизни. Постоянная сопричастность смерти оживляет бытие. Иначе оно теряет вкус: жить без этого чувства — все равно что питаться одними яичными белками.
Дама Летти внезапно спросила в упор:
— Генри, кто этот человек?
— Друг мой Летти, на такой вопрос у меня ответа нет.
Под ее пристальным взглядом ему показалось, что она чуть ли не его и подозревает.
— Летти думает, что это вы, — ехидно сказал Алек.
— Вряд ли, — возразил Генри, — дама Летти заподозрит во мне столько энергии и предприимчивости, сколько выказывает наш незнакомец.
— Все дело в том, — сказал Годфри, — чтобы положить конец безобразию. А для этого нам нужно найти его виновника.
— Я полагаю, — заявила Джанет Джопабоком? — что соображения мистера Мортимера относительно примирения со смертью чрезвычайно вдохновляют и утешают. В наши дни, увы, так легко пренебречь советами религии — примите мою благодарность, мистер Мортимер.
— Спасибо, Джанет, спасибо. Правда, «примирение со смертью» — это не совсем то, что я имел в виду. И, конечно, я уж совсем не собирался давать религиозные советы. Соображения мои сводятся к тому…
— Я восприняла вас в религиозном ключе, — сказала Джанет.
— Спасибо, Джанет.
— Бедный молодой человек, — опечалилась Чармиан. — Может быть, ему одиноко, хочется с кем-нибудь поговорить, вот он и звонит.
— Что ж, Генри, на полицию явно плохи надежды. Видимо, придется все-таки сделать запрос в парламенте, — угрожающе сказала Летти.
— Учитывая вопиющие расхождения ваших показаний, — сказал Генри, — полиция на известной стадии расследования предположила, что хулиганит не один человек, а целая банда. Применены были все известные научной криминологии методы расследования — и пока что совершенно безуспешно. Имелся, однако, постоянный фактор во всех ваших показаниях, а именно слова: «Помните, что вас ждет смерть». Вы знаете, это очень не худо помнить, хотя бы потому, что это чистая правда. Словом, память о смерти — это, я бы сказал, образ жизни.
— Словом, ближе к делу, — сказал Годфри.
— Годфри, — сказала Чармиан, — я совершенно уверена, что всем очень интересно выслушать Генри.
— Чрезвычайно утешительно, — сказала Джанет Джопабоком. — Продолжайте же, мистер Мортимер, прошу вас, продолжайте.
— Да, да, — сказала мисс Лоттинвиль, которой тоже понравились рассуждения Генри.
И миссис Роуз, с видом отрешенным и долготерпеливым, склонила голову в знак скорбного мудрого старческого согласия.
— Принята ли во внимание, — спросил Алек Уорнер, — возможность массовой истерии?
— С телефонным приводом? — удивился мистер Роуз, широко разведя руками.
— Чепуха! — сказала дама Летти. — Массовую истерию мы можем сбросить со счетов.
— О нет, — сказал Мортимер. — Сбросить со счетов мы ничего не можем. В этом вся наша трудность.
— Скажите, пожалуйста, — обратился Алек Уорнер к главному инспектору, пристально разглядывая его, — если бы вас спросили о вашем мировоззрении, вы бы назвали себя мистиком?
— Затрудняюсь вам ответить, поскольку меня никогда не спрашивали о моем мировоззрении.
— И все-таки вопрос в том, — сказал мистер Роуз, — кто же это пытается вселить в нас страх божий?
— И каков его мотив? — сказал Годфри. — Вот что меня интересует.
— Исходя из фактов вопрос о мотиве должен всякий раз становиться заново — сказал Мортимер. — Полагаю, всем нам ясно, что виновник в каждом случае тот самый, кого мы таковым считаем.
* * *
— Ты им разъяснил свою теорию? — спросила Эммелина Мортимер, когда все разъехались.
— Нет, ну что ты, дорогая. Я, наоборот, читал им маленькие философские проповеди, чтобы как-нибудь скоротать время.
— И понравились им твои маленькие проповеди?
— Некоторым дамам понравились. И девушка вроде бы не так откровенно скучала. Летти воспротивилась.
— Еще бы нет.
— Она сказала, что незачем было и собираться.
— Фу, как невежливо. А я-то старалась, чаем их поила.
— И прекрасный был чай. Ее «незачем» целиком относится ко мне. Боюсь, что это было предрешено.
— Какая жалость, — сказала Эммелина, — что ты не заявил им напрямик: «Кроме смерти, виновных нет». Вот бы я посмотрела на их физиономии.
— Это мое личное мнение. За них решать нельзя.
— А сами они за себя что, не могут решить?
— Нет, не могут. Пойду-ка я опрыскаю груши.
— Знаешь, милый, — сказала миссис Мортимер, — по-моему, с тебя на сегодня хватит. Я и то с ног падаю.
— С ними та беда, — сказал он, — что они думают, будто уголовный розыск, подобно господу богу, вездесущ и всеведущ. А мы всего-то навсего полицейские.
И он отправился в столовую почитать у камина. Но прежде он выровнял стулья вокруг стола, отставив некоторые из них обратно к стене, вытряхнул пепельницы в камин и постоял у окна, глядя, как смеркается: эх, вот бы погожее лето! Он еще не говорил Эммелине, что собирается летом обновить свою яхту, ради которой, выходя в отставку, пожертвовал автомобилем. И свежий влажный ветер засвистел у него в ушах.
Он вышел в прихожую на телефонный звонок, снял трубку и через несколько секунд молча ее положил. Как странно, подумал он, что мне всегда звонит женщина. Всем прочим достались мужчины, а мне почему-то эта женщина, вежливая и уважительная.
