ГЛАВА 6
«Уважаемый Дилан Томас», – написала Джейн.
Этажом ниже Джоанна Чайлд только что закончила очередной урок декламации с Нэнси Риддл, и теперь ученица, тоже дочь священника, пыталась обсудить с ней некоторые темы, представляющие взаимный интерес.
– Мой отец всегда не в духе по воскресеньям. Твой тоже?
– Нет, у него ведь столько дел.
– Мой еще вечно ворчит по поводу Молитвенника. Честно говоря, я с ним согласна. Этот Молитвенник давным-давно устарел.
– А по-моему, это замечательная книга, – сказала Джоанна.
Она знала наизусть чуть ли не весь Молитвенник, включая Псалтырь – прежде всего Псалтырь, – из которого отец читал каждый день во время заутрени и вечерни, хотя в церкви часто не было ни души. Раньше, когда Джоанна еще жила в родительском доме, она ходила на все службы и ответствовала как положено со своего места на скамье. Например, в День 13-й отец, как всегда благородный и смиренный в своем черно-белом облачении, громко возглашал:
– Да восстанет Бог, и расточатся враги Его…
И сразу, без паузы, вступала Джоанна:
– …и да бегут от лица Его ненавидящие Его!
Отец продолжал:
– Как рассеивается дым, ты рассей их…
А Джоанна уже подхватывала:
– …как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия.
И так от псалма к псалму, от дня первого до дня тридцать первого, месяц за месяцем, утром и вечером, в мир и в войну; иногда отца сменял молодой викарий – сначала один, потом другой; и, хотя могло показаться, что слова их обращены к пустым скамьям приходской церкви, в истинной вере своей обращали они переложенные на английский мысли сладкопевца Израилева к небесной пастве.
В своей комнате в Клубе принцессы Тэкской Джоанна зажгла газовую плитку, поставила на огонь чайник и сказала:
– Нет, Молитвенник – замечательная книга. В двадцать восьмом году подготовили новую редакцию, но парламент ее не утвердил. И правильно.
– А какое отношение к Молитвеннику имеет парламент?
– Как ни странно, это входит в их юрисдикцию.
– Все равно, я за развод, – сказала Нэнси.
– А какое отношение к разводу имеет Молитвенник?
– Ну, не знаю, все это как-то связано со спорами вокруг англиканской церкви…
Джоанна не спеша развела сухое молоко водой из-под крана и налила его в две чашки с чаем. Потом она подала одну чашку Нэнси и пододвинула к ней жестяную коробочку с сахарином. Нэнси взяла таблетку сахарина, бросила ее в чай и размешала. Недавно у нее завязался роман с женатым мужчиной, который поговаривал о разводе.
Джоанна сказала:
– Отцу пришлось купить новую мантию, чтобы надевать поверх сутаны, когда он отпевает на похоронах, – он всегда простужается на кладбище. Так что в этом году на лишние талоны рассчитывать не приходится,
Нэнси спросила:
– Твой отец носит мантию? Значит, он принадлежит к Высокой церкви . Мой-то носит обычное пальто; но он, конечно, простой англиканский священник.
* * *
С начала июля на протяжении трех недель Николас настойчиво увивался вокруг Селины, но не забывал уделять внимание Джейн и другим знакомым из Клуба принцессы Тэкской.
Все, что он видел и слышал, переступая порог Клуба, каким-то странным образом само по себе складывалось в одно вполне определенное ощущение. Невольно вспоминались стихи:
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Сплетем в один клубок нерасторжимый .
Пожалуй, думал он, я бы не прочь научить этим стихам Джоанну, а еще лучше провести с ней пару практических занятий. И он наспех записывал эти мимолетные мысли на последних страницах своей рукописи.
Джейн рассказывала ему обо всем, что происходило в Клубе.
– Расскажи еще что-нибудь, – просил он.
И Джейн, повинуясь своему безошибочному чутью, рассказывала именно то, что соответствовало его идеальным представлениям о Клубе. Николас – и не без оснований – видел в этом заведении миниатюрную модель свободного общества, добровольного товарищества, в основе которого лежала объединяющая всех его членов благодатная бедность. Он подметил, что бедность обитательниц Клуба ни в коем случае не уменьшала их жизнелюбия, а скорее, наоборот, стимулировала его. В этом смысле, рассуждал он, между нуждой и бедностью – принципиальная разница.
* * *
– Полина, ты?
– Да-а?
– Это Джейн.
– Да-а?
– У меня есть для тебя новости… А что ты так странно говоришь?
– Я отдыхаю.
– Спишь, что ли?
– Нет, отдыхаю. Я только что от психиатра, он велел отдыхать после сеанса. Я должна полежать.
– Я думала, ты уже развязалась со своим психиатром. Что, тебе снова хуже?
– Это не тот, это новый. Его нашла мама. Он просто чудо.
– Понятно… Я только хотела сказать тебе одну вещь, ты в состоянии слушать? Помнишь Николаса Фаррингдона?
– Нет, а что? Кто это?
– Ну, Николас… помнишь, он был там, на крыше Клуба в последний вечер… Гаити, в хижине… в пальмовой роще, было воскресенье, и все ушли на базар… Эй, ты меня слышишь?..
* * *
В то лето сорок пятого Николас довольно быстро пошел дальше умозрительного любования Клубом принцессы Тэкской, в котором ему виделось воплощение этики и эстетики того времени, и вскоре уже спал с Селиной на крыше.
Холмы глядят на Марафон,
А Марафон – в туман морской,
И снится мне прекрасный сон –
Свобода Греции родной.
Могила персов! Здесь врагу
Я покориться не могу!
Джоанне не хватает знания жизни, подумал Николас, стоя в один прекрасный вечер в вестибюле Клуба, хотя, с другой стороны, если бы она знала жизнь, она не смогла бы читать эти стихи с такой чувственной, матриархальной силой – в них слышался священный экстаз матери, кормящей грудью небесного младенца.
Яблоки осенью, на чердаке, складывают рядами…
Стоя в ожидании, он еще долго слышал ее голос. Вестибюль был пуст. Все сидели по разным углам – одни в гостиной, другие в спальнях возле приемника, пытаясь поймать нужную волну. Внезапно где-то наверху один приемник взревел громче других, к нему присоединился второй, третий, и наконец образовался целый хор – и оправданием всему этому шуму и грохоту был голос Уинстона Черчилля. Джоанна замолчала. А приемники, подобно многоголосому синайскому пророку, закричали о том, какая печальная участь ожидает свободолюбивых граждан страны, если на предстоящих выборах они, паче чаяния, проголосуют за лейбористов. Неожиданно приемники начали вкрадчиво увещевать слушателей:
– Неужели мы позволим, чтобы скромные исполнители…
Тут приемники резко сменили тональность и взревели:
– …на наших глазах превратились…
И задумчиво, грустно добавили:
– …в правителей?…
Николас мысленно увидел, как слушает наверху Джоанна, вынужденная, так сказать, простаивать без дела, – слушает и впитывает в себя, как губка, каждый звук. Он представил себе, что представляется Джоанне, неподвижно застывшей у кровати и всецело отдавшейся модуляциям этого голоса, словно для нее несущественно, чей это голос – премьера или ее собственный. Он воображал, что Джоанна – статуя, в которую вложен глас вещающий.
Через наружную дверь в вестибюль бесшумно скользнула девушка в длинном вечернем платье. Она беспокойно озиралась по сторонам. Темные волнистые волосы свободно падали ей на плечи. В сознании замечтавшегося молодого человека, который стоял и слушал в вестибюле, появление этой девушки, беспокойно озиравшейся по сторонам, отпечаталось как мгновенный фотоснимок; в ее облике было что-то загадочное, даже если она не собиралась загадывать никаких загадок.
Это была Полина Фокс. Она возвращалась после поездки на такси вокруг парка, стоившей ей восемь шиллингов. Усевшись в машину, она велела ехать вокруг – все равно вокруг чего, – главное, ехать. Первая мысль, которая приходила в голову шоферам, получавшим от нее такую команду, было подозрение, что она хочет подцепить мужчину, но затем, когда время шло, а машина все ехала и счетчик невозмутимо отстукивал трехпенсовики, шоферы начинали подозревать, что она сумасшедшая, а может, и того чище – какая-нибудь иностранная принцесса, сбежавшая из своей страны и нашедшая убежище в Лондоне; каждый шофер окончательно склонялся к одной из этих двух версий, когда она приказывала высадить ее у того же самого дома, к которому машина была предварительно – и всегда заблаговременно – вызвана. Полина Фокс всеми силами стремилась укоренить в коллективном сознании Клуба идею своих ужинов со знаменитым Джеком Бьюкененом. Днем она работала в какой-то конторе и была абсолютно нормальной. Та же навязчивая идея ужинов с Джеком Бьюкененом вынуждала ее отвергать идею ужина с кем-то другим и по полчаса выжидать в вестибюле после того, как все уже собрались в столовой, и затем, спустя еще полчаса, украдкой пробираться к себе в комнату, стараясь не попадаться никому на глаза.
Если же кто и замечал, что Полина вернулась слишком рано, то она не терялась и вела себя вполне убедительно.
– Господи, Полина, ты уже вернулась! Тебя ведь как будто пригласил на ужин…
– Ох, не спрашивай! Мы поссорились. – И Полина, одной рукой прижимая к глазам платок, а другой приподняв подол вечернего платья, всхлипывая, пробегала наверх и скрывалась в своей комнате.
– Наверно, опять поссорилась со своим Джеком Бьюкененом. Интересно, почему она не приведет его сюда?
– Ты что, и вправду веришь всему этому?
– Чему этому?
– Ну, что она встречается с Джеком Бьюкененом.
– Да не то чтобы очень…
Полина беспокойно озиралась по сторонам, и Николас игриво спросил:
– А вы, сударыня, где были?
Она подошла к нему вплотную и, глядя ему в лицо, сказала:
– Я ужинала с Джеком Бьюкененом.
– И пропустила речь Черчилля.
– Да, я знаю.
– Что ж это ваш Джек Бьюкенен – накормил и до свиданья?
– Да. Мы поссорились.
Она тряхнула головой, откидывая назад шелковистые блестящие волосы. На этот вечер ей досталось платье от Скьяпарелли. Оно было сшито из тафты и очень эффектно подчеркивало бедра благодаря подшитым на боках и изогнутым по форме тела специальным подушечкам и прокладочкам. Яркий рисунок, состоящий из синих, зеленых, оранжевых и белых цветов, вызывал в памяти экзотические краски островов Океании.
– Потрясающее платье, в жизни такого не видел, – сказал он.
– Скьяпарелли, – пояснила Полина.
– То самое знаменитое платье, которое ходит у вас по кругу? – спросил он.
– Кто вам сказал?
– Вам оно очень идет, – заметил он вместо ответа. Она подхватила шуршащие юбки и поплыла вверх по лестнице.
Ох уж эти девушки со скромными средствами!
Между тем трансляция предвыборной речи закончилась, и все, словно от избытка благоговения к только что отзвучавшим в эфире словам, выключили на время свои приемники.
Он заглянул в открытую дверь канцелярии. Там никого не было. И тут у него за спиной послышались шаги – администраторша возвращалась на свой пост, который она покинула, чтобы прослушать речь по радио.
– А я вот все жду мисс Редвуд.
– Попробую вызвать ее еще раз. Наверно, она тоже слушала радио.
Вскоре появилась и Селина. Полное самообладание, спокойствие и невозмутимость, как внешняя, так и внутренняя. Она не шла, а плыла вниз по лестнице – еще более плавно, чем плыла вверх несколькими минутами раньше печальная дева, соединенная таинственными узами с духом Джека Бьюкенена. На миг могло показаться, что это одна и та же девушка: сначала она проследовала вверх по лестнице, шурша шелками от Скьяпарелли и демонстрируя роскошные блестящие волосы, падавшие ей на плечи тяжелой волной, и вот она уже скользит вниз, только теперь на ней узкая юбка и голубая блузка в белый горошек, а волосы подобраны и уложены в высокую прическу. Обычная жизнь дома, со всеми будничными звуками, постепенно возобновлялась.
– Добрый вечер, – сказал Николас.
И дни мои – томленье,
И ночью все мечты
Из тьмы уединенья
Спешат туда, где – ты,
Воздушное виденье
Нездешней красоты!
– Еще раз все сначала, – послышался голос Джоанны.
– Ну, идем? – сказала ему на ходу Селина и с высоко поднятой головой пошла вперед, не обращая внимания на посторонние звуки, как породистая лошадь, которую перед скачками выводят напоказ.