Интеллектуальная честность означает попросту желание не лгать себе. Она тесно связана с такими старомодными ценностями, как пристойность, честность и искренность, с некоей формой «внутренней порядочности». Могут сказать, что это далеко не самый радикальный путь действительного выступления против установившихся традиций. Однако в то же время интеллектуальная честность может оказаться именно тем, чем просто не могут обладать представители организованной религии и всевозможные богословы, даже если они и указывают на обратное. Интеллектуальная честность означает не притворяться, что знаешь или даже способен узнать неузнаваемое, но при этом все же безусловно стремиться к истине и знанию, даже тогда, когда для этого необходимо самопознание, и оно не сопровождается приятными чувствами или не соответствует принятой доктрине.

Некоторые философы относят интеллектуальную честность к добродетелям, включая ее в число «интеллектуальных добродетелей», относящихся к собственным мыслям и внутренним действиям; они рассматривают ее как этическую установку в отношении собственных мыслей и убеждений⁸. Из этого следует, что здесь речь вновь идет о моральной целостности. Иными словами, это означает, что действия человека должны, по возможности, быть в согласии с ценностями, которые он взял на вооружение, а это связано, прежде всего, с вопросом о том, каковы его убеждения. Ведь принятие неких убеждений как своих уже является внутренним действием, от которого можно и воздержаться. Спонтанное проявление убеждений — это одно дело, а активное их принятие и верность — совсем другое. Кроме эмоциональной саморегуляции (способности целенаправленно влиять на свое эмоциональное состояние) и способности управлять фокусом внимания, существует и внутренняя саморегуляция убеждений. Любопытно, что младенец лишь постепенно обучается контролировать свое эмоционально состояние и фокусировать внимание. Что же до критической саморегуляции в усвоении убеждений, то она оказывается не вполне подвластна и многим взрослым. Возможно ли увеличить свою внутреннюю автономию, внутреннюю свободу, оттачивая и совершенствуя этот вид самоконтроля? Именно об этом идет речь в отношении интеллектуальной честности. Интересно отметить, что медитация нацелена на повышение психической автономии такого же рода, потому что медитация культивирует очень специфическую, не требующую усилий форму внутренней осознанности. Медитация культивирует психические условия возможности рационального мышления⁹. К ним относятся внутренняя способность воздерживаться от действий; мягкая, но точная оптимизация контроля над побуждениями и постепенное осознание автоматических механизмов идентификации на уровне мышления. Мышление не касается приятных чувств. Речь идет о максимально возможном соответствии между знанием и мнением; о том, чтобы обладать только такими убеждениями, которые основаны на фактах, и о том, что познание не подчинено эмоциональным потребностям. Вы замечаете, что последние два пункта требуют еще и воздержания, особой формы психического аскетизма? И это подводит нас к первой точке соприкосновения с духовной установкой. Но ключевое понимание заключается в том, что искреннее стремление к интеллектуальной целостности представляет собой важный частный случай стремления обрести моральную целостность. К этому мы скоро вернемся.

Тот, кто желает быть цельным — цельной личностью, разрешающей постепенно все противоречия между своими действиями и внутренними ценностями, — тот должен придерживаться того же принципа и во внутренней деятельности. Это особенно верно в отношении «эпистемических действий», то есть действий, направленных на достижение знаний. Мы действуем «эпистемически» тогда, когда стремимся к познанию, к знанию или истинным убеждениям, к искренности и к подлинному самопознанию. Все медитирующие знают, что существует не один вид внутреннего знания:, и что внутренние эпистемические действия просто невозможно свести только к интеллекту или мышлению. Здесь, кажется, возникает первый мост между духовными практиками и идеалами рассудочного, рационального мышления: в обоих случаях речь идет об этике внутренней деятельности ради познания. В обоих случаях целью является систематическое повышение психической автономии. Любопытно отметить, что духовная практика намного глубже, более отточена и лучше развита в Азии, в то время как культура Запада, действуя в духе Просвещения, развивала в основном идеал интеллектуальной честности. Рассмотрим четыре стадии развития этой идеи на Западе чтобы отчетливее проследить эту внутреннюю связь.

Джон Локк (1632-1704)

Для британского философа Джона Локка стремление к знанию было религиозным долгом перед Богом. «Кто верит, не имея оснований для веры, тот увлечен своими собственными фантазиями; но он не ищет истины, как обязан это делать, и не выполняет долга послушанию своему творцу, который желает, чтобы человек пользовался своими способностями различения, данными ему творцом, чтобы предохранить его от ошибок и заблуждений». Если Бог действительно представляет собой личность и обладает столь человеческими свойствами, как «намерение», он не мог пожелать, чтобы мы просто верши в него. Он должен был желать, чтобы мы пытались его познать. Это хорошая иллюстрация философской идеи о том, что интеллектуальная честность и стремление к знанию первоначально были долгом перед Богом. С другой стороны, для Локка это связано с ясным осознанием границ нашего познания — попытка выйти за эти пределы (например, пытаясь ответить на вопросы о бессмертии души) превышает данные нам Богом интеллектуальные возможности. Иными словами, с самого начала в понятие интеллектуальной честности входит и скромность.

Иммануил Кант (1724-1804)

Вот что говорил о честности вообще Иммануил Кант: строгий долг честности состоит в «разуме, переведенном в социальную практику», поскольку именно он создает необходимые условия для взаимного доверия между членами общества и тем формирует основу общественного порядка. Думаю, то же верно и в отношении внутренней сцены, между протагонистами моей внутренней жизни (внутренняя жизнь, как всем нам известно, вообще часто напоминает гражданскую войну, а порой и совершенно дикое состояние, где каждый воюет против всех). Как можно привести это варварство в моем сознании к миру? Чего, собственно говоря, нам не хватает для достижения психической цивилизованности, внутреннего состояния цивилизованности? Пожалуй, здесь можно назвать явления «обязательства по отношению к себе самому» — основу внутреннего порядка в собственном разуме. В 1793 году в «Религии в пределах только разума» Кант изложил эту мысль в совершенно иной, но особенно удачной формулировке. То, что необходимо, говорит он, так это искреннее намерение быть честным перед собой¹⁰. «Искренность», или «чистота» желания честности, по-моему, и представляет собой основной пункт. Он же создает второй мост к духовности. По крайней мере теперь вы уже должны были ощутить, что строгая и вполне старомодная форма рационализма имеет много общего с духовностью.

Кант говорит нам еще и о том, что этот вид интеллектуальной честности — внутреннее ядро моральности вообще. Это суть желания этической цельности. Вот как он выразил это в 1793 году: «идея морального блага в его абсолютной чистоте». В «Метафизике морали» (1797) он точно и ясно выражает эту мысль: «Долг человека как морального существа перед собой состоит в правдивости». Здесь Кант также объясняет, что такое интеллектуальная бесчестность, а именно форма «внутренней лжи». Для Канта бесчестность — это просто отсутствие добросовестности. Недостаток добросовестности в ее этическом понимании внутренней деятельности есть не что иное, как форма бессознательности или неосознанности. Мы наблюдаем любопытную связь не только с духовной установкой, но и с историей концепции сознания в западной традиции¹¹.

Фридрих Ницше (1844-1900)

Для Фридриха Ницше интеллектуальная честность представляет собой «сознание за спиной сознания». В 1883 году он пишет в «Заратустре»: «Где кончается моя честность, я слеп и хочу оставаться слепым. Но, где я хочу знать, хочу я также быть честным — быть суровым, строгим, узким, узким, жестким, неумолимым».

Ницше был одним из первых философов, писавших именно об интеллектуальной честности, о «добросовестности ума» как об этике когнитивной деятельности в более узком понимании¹². Любопытно, что и здесь требуется своего рода аскетизм, а именно определенная форма прекращения чего-то. Для Ницше интеллектуальная честность представляет собой «кульминацию» и «последнюю доблесть» греко-христианской истории идей, поскольку она ведет к самоупразднению религиозно-моральной интерпретации воли к правде. Что именно это означает? В высочайшей своей форме желание быть честным ведет к следующему: мы можем признаться перед собой, что не существует эмпирических свидетельств существования Бога и что за более чем четыре тысячелетия истории философии не выдвинуто ни одного убедительного аргумента в пользу существования Бога. Это позволит нам прекратить поиск эмоциональной безопасности и приятных ощущений, прошитых в наших умах и телах эволюцией, и признать, что мы безусловно смертные существа со склонностью к систематическому самообману. Правдивость перед собой позволяет нам обнаружить иллюзии и систематическое отрицание своей конечности на уровне осознаваемых я-моделей. Вскоре я к этому вернусь.

Философские дебаты в англо-саксонской культуре были значительно более глубокими и аналитически более ясными и существенными. Давайте рассмотрим четвертый пример из истории понятия интеллектуальной честности. На сегодняшний день научная дискуссия ведется под заголовком «Этика убеждений», и уже одно это показывает, о чем идет речь: в каком случае допустимо с моральной и этической точки зрения верить во что-то, то есть «усваивать» определенные убеждения?

Уильям Кингдон Клиффорд (1845-1879)

Одним из первых мыслителей, задавшихся данным чрезвычайно важным для различия между религией и духовностью вопросом, был британский философ и математик Уильям Кингдон Клиффорд. Он и считается основателем этой дискуссии, чрезвычайно важной для разграничения религии и духовности. Два важнейших его принципа таковы:

В академической философии этот подход просто называется «эвиденциализмом». Он означает, что верить следует только в то, в пользу чего существуют реальные доказательства и факты. Философские противоположности данной позиции знакомы всем — это догматизм и фидеизм. Догматизм — это тезис о том, что «оправданно держаться своих убеждений просто потому, что они уже есть». Фидеизм в философии — это тезис о том, что столь же оправданно держаться неких убеждений, когда в их пользу не существует аргументов и данных, и даже когда существуют убедительные контраргументы. Фидеизм представляет собой позицию чистой веры. Для фидеиста оправданно держаться своих убеждений не только при отсутствии любых позитивных аргументов и фактов в их пользу, но даже перед лицом сильных контраргументов и сильных эмпирических свидетельств обратного. Интересно здесь то, что фидеизм можно описать как отказ от всякой этической установки по отношению к внутренним действиям вообще. Он представляет собой недостаток внутренней порядочности. Фидеизм является классической позицией организованной религии — в противоположность духовности. Если интерпретировать эти две эпистемологические позиции с чисто психологической точки зрения, то можно сказать, что фидеизм подразумевает преднамеренный самообман, систематическую привычку принимать желаемое за действительное и паранойю; в то время как психологическую цель этики веры составляет своего рода психическое здоровье. Я называю этот вид психического здоровья «интеллектуальной цельностью»¹⁴.

Если вы позволяете себе просто держаться неких убеждений в полном отсутствии позитивных теоретических и практических доказательств, то вы уже отказались от самой идеи этики внутренней деятельности. Сделав это, вы отвергли интеллектуальную честность и на уровне своего разума отказались не только от рациональности, но и от морали. Это не только меняет ваши собственные мнения и убеждения, но и ведет к утрате личностной целостности. И это я подразумевал, говоря вначале, что богословы и представители организованной религии просто не могут обладать интеллектуальной честностью. Эта фраза могла прозвучать как дешевый полемический прием или намеренная провокация ради провокации. Однако речь идет в действительности о простом, ясном и объективном принципе — а именно о «принципе самоуважения», то есть о том, чтобы не терять достоинства и внутренней автономии. Важно, что утверждение это касается не только традиционных церквей, но и большой части так называемой «альтернативной духовной культуры». Многие движения, зародившиеся в последние десятилетия в Европе и Соединенных Штатах, давно утратили прогрессивный импульс. Сегодня они просто закоснели и сохраняют статус-кво, им свойственно инфантильное самодовольство и грубые формы интеллектуальной бесчестности. Любой из тех, кто серьезно заинтересовался вопросом о возможности секулярной духовности, должен принимать в расчет все относящиеся к делу эмпирические данные и возможные контраргументы. В 1877 году философ Уильям Клиффорд заявил, что всякий, кто не желает этого делать, намеренно отказываясь от чтения книг и общества людей, задающих критические вопросы, «всей своей жизнью совершает один большой грех против человечества».