Мне однажды довелось писать статью «Сознание» для энциклопедии. Я первым делом скопировал статьи по этой теме из всех доступных мне энциклопедий и проследил исторические ссылки. Меня интересовало, есть ли в долгой истории западной философии общее философское понимание вопроса, которое красной нитью проходит через извечные старания человечества постичь сознающий разум. К моему удивлению, таких основных идей обнаружилось две.

Первая гласит, что сознание — это форма познания высшего порядка, сопровождающая мысли и прочие психические состояния. Это понятие и его более поздние производные в романских и английском языках происходят от латинского «conscientia», которое, в свою очередь, составлено из «cum» — («с» или «вместе») и «scire» (знать). В Античности и в схоластической философии христианского Средневековья «conscientia» обычно обозначало моральное познание, или знание, разделяемое определенными группами людей, — опять же, чаще всего это касалось моральных идей. Любопытно, что истинное сознание связывалось с моралью (не прекрасна ли идея, что, обретая сознание в подлинном смысле этого слова, мы в то же время обретаем совесть? Философам тогда придется изобрести новое определение для того, что они называют «зомби», — аморальная личность, крепко спящая в этическом отношении, но живущая с широко открытыми глазами)¹.

Так или иначе, но многие классические теории утверждали, что обретение сознания связано с введением в ваш разум идеального наблюдателя, внутреннего свидетеля, обеспечивающего моральное руководство и доступ к тайному, доступному только вам знанию о содержании ваших психических состояний. Сознание связывает ваши мысли с вашими действиями, подчиняя их моральному суду идеального наблюдателя.

Что бы мы сегодня не думали о тех старых теориях сознания-совести, они определенно обладали философской глубиной и красотой: сознание в них было внутренним пространством, связывающим реального человека с внутренним идеалом, — только в этом пространстве вы могли оказаться перед Богом еще при жизни. Однако со времен Рене Декарта (1596-1650) в философии начинает преобладать понимание «conscientia» как знания ментальных состояний высшего порядка. Это понятие связывается с уверенностью; существенной чертой разума становится знание того, что вы осознаете момент познания.

Вторая важная идея связана с понятием интеграции. Сознание — это то, что соединяет вещи в единовременное постижимое целое. Если мы обладаем этим целым, тогда мир является нам. Когда поток информации, поступающий от ваших органов восприятия, целостен, вы ощущаете мир. Если ощущения идут вразнобой, вы теряете сознание. Об этом «единстве сознания» рассуждали такие философы, как Иммануил Кант и Франц Брентано. Что именно в каждый данный момент времени объединяет разрозненные части вашего сознательного опыта в единую реальность? Интересно отметить, что на сегодняшний день первая основополагающая идея — знание о том, что вы что-то знаете², — обсуждается в философии сознания, в то время как нейронаука сосредоточилась на проблеме интеграции: каким образом связываются воедино различные свойства объекта. Последним феноменом — проблемой Одного мира, динамической, глобальной интеграцией, — мы и должны заняться, чтобы понять единство сознания. В ходе исследования мы, возможно, обнаружим, что эти две проблемы — «нисходящее» (сверху вниз) объяснение в философии сознания и «восходящее» (снизу вверх) нейрофизиологическое объяснение — это две стороны одной медали³.

Каково было бы жить во многих мирах одновременно, если бы вашему взгляду открывались подлинно параллельные реальности? Появились бы тогда и параллельные наблюдатели? Проблема Одного мира настолько проста, что ее легко упустить из виду. Чтобы мир нам представлялся, он, прежде всего, должен быть единичным. Большинство из нас считает очевидным, что мы проживаем нашу сознательную жизнь в единственной реальности, что каждое утро мы просыпаемся в том же мире, в котором заснули накануне. Наш тоннель — один тоннель: в нем нет темных переулков, поперечных улочек и объездов. Только люди, страдающие психическими нарушениями или экспериментирующие с повышенными дозами галлюциногенов, могли бы, возможно, постичь, что значит жить в нескольких тоннелях одновременно. Единство сознания — одно из главных достижений мозга. Тот феноменологический факт, что все содержание наших текущих переживаний точно складывается в связное целое — в мир, где вы живете, — не так уж прост.

Но проблему интеграции сначала приходится решать на нескольких частных уровнях. Представьте, что вы утратили способность сводить воедино различные черты видимого объекта — его цвет, текстуру поверхности, очертания и тому подобное. При нарушении, известном как «апперцептивная агнозия», на уровне сознательного опыта не возникает согласованной визуальной модели, хотя все зрительные функции низшего уровня у пациента сохранены. Страдающие этим нарушением воспринимают все, находящееся в поле зрения, но не в состоянии опознать, что именно они видят. Они не способны различать формы или замечать их сходство, не могут скопировать рисунок. Апперцептивная агнозия вызывается недостатком кислорода в мозгу — например, при отравлении угарным газом. У пациента может сохраняться связная, цельная модель видимого мира, но некоторые виды зрительной информации больше не обрабатываются. На функциональном уровне он не способен организовать свое поле зрения, группируя фигуры или выделяя их из общего фона⁴.

Представьте теперь, что вы больше не можете объединять свое восприятие объекта с категориальным знанием, позволяющим его опознать; что ваше сознание не обладает субъективным переживанием того, что именно вы воспринимаете — как при «астереогнозии» (неспособности узнавать предметы на ощупь — обычно это нарушение связано с повреждением двух зон первичной соматосенсорной коры) или при «аутотопагнозии» (неспособности узнавать и называть собственные части тела — тоже связанной с повреждением коры). Некоторые пациенты страдают от так называемой «дизъюнктивной агнозии» — они не могут объединить видимое и слышимое. Их сознательная жизнь словно проходит в кинофильме, к которому приставили не ту звуковую дорожку. Один пациент описывал свое состояние так: «Кто-то передо мной стоит, я вижу, как движутся его губы, но замечаю, что движение губ не связано с тем, что я слышу»⁵.

Ну а что, если распадется все? Некоторые неврологические больные с повреждением мозга описывают «расколотые миры», но в их случаях остается хоть какое-то подобие мира — раз что-то расколото, значит, есть что-то, что может переживаться как расколотое. Если полностью растворится единая мультимодальная сцена Здесь и Сейчас, ситуация как таковая — мы просто выключимся. Мир больше не будет нам явлен.

Множество новых идей и гипотез нейронауки пытаются объяснить, как может возникать такая «связанность мира». Среди них есть гипотеза «динамического ядра»⁶, утверждающая, что высоко интегрированный, внутренне дифференцированный нейродинамический паттерн возникает из постоянного фонового сигнала миллионов нейронов. Джулио Тонони, нейроученый из Висконсинского университета в Мэдисоне, главный защитник этой гипотезы. Он говорит о «функциональных кластерах» нейронов, между тем как я предложил концепцию «каузальной плотности»⁷.

Ее основная идея проста. Глобальный нейронный коррелят сознания подобен выступающему из моря острову. Как отмечалось ранее, он представляет собой большой набор характеристик нейронов, который лежит в основе восприятия сознания как целого и таким образом является основой модели мира, данной нам в ощущении во всей полноте в любой момент. Глобальный НКС можно описывать на разных уровнях: динамически мы можем описать его как остров связей, составленный из устойчивых причинно-следственных отношений, возвышающийся над потоком гораздо менее согласованной нейронной активности. Или мы можем использовать нейровычислительный подход и увидеть в глобальном НКС результат обработки мозгом информации и, следовательно, описать его как носителя информации. С этого места НКС становится более абстрактным понятием, его можно вообразить в виде информационного облака, парящего над нейробиологическим субстратом. «Границы» этого информационного облака не физичны, а функциональны: облако физически реализуется совокупностью широко распределенных по вашему мозгу и разряжающихся нейронов. Так же, как настоящее облако состоит из крошечных капель воды, парящих в воздухе, так и нейронная активность, обеспечивающая всю полноту вашего сознания, составлена из миллионов крошечных электрических разрядов и химических связей в синапсах. Строго говоря, у него нет определенного места в мозгу, хотя оно обладает свойством согласованности.

Но почему оно согласованно? Что удерживает его капельки — все эти микрособытия — вместе? Этого мы пока не знаем, но есть некоторые указания на то, что единое целое возникает за счет тонкой темпоральной структуры, характеризующей активность сознающего мозга, — то есть за счет ритмичного танца нейронных разрядов и синхронных колебаний. Вот почему границы целого — это функциональные границы, очерчивающие остров сознания в океане гораздо менее согласованных и разрозненных микрособытий. Та информация, что находится в этом облаке разряжающихся нейронов, — это информация, имеющаяся на уровне сознания. Все в этом облаке (динамическом ядре) составляет части нашего внутреннего мира, а то, что за его пределами, не включено в нашу субъективную реальность. Таким образом, сознательный опыт можно рассматривать как особую глобальную характеристику общей нейронной динамики нашего мозга, особую форму обработки информации, основанную на глобально интегрированном формате данных.

Мы обладаем первичным математическим инструментарием, позволяющим описывать каузальную сложность в динамическом ядре сознания. Если опустить технические детали, то он показывает, как самоорганизация в нашем мозгу достигает оптимального баланса между интеграцией и дифференциацией, создавая изумительное богатство, разнообразие и в то же время единство контента сознания.

Что все это означает? Для сознания не требуется глобальная синхронность — состояние, при котором множество нервных клеток разряжаются одновременно. Подобную синхронность мы обнаруживаем в бессознательных состояниях, таких как глубокий сон и эпилептические припадки: синхронность в этих случаях уничтожает всю внутреннюю сложность: она словно сглаживает все цвета и формы, все объекты, составляющие наш мир. Нам нужна масштабная согласованность, охватывающая многие области мозга; а также гибкость, структурирующая множество различных элементов контента в иерархию сознания: буквы на странице, страницы в книге, рука, связывающая книгу с вашим телом, и ваше телесное Я, сидящее в кресле и понимающее слова. Нам нужно, чтобы единое сознание было — внутренне — по возможности более дифференцированным. С другой стороны, максимальная дифференцированность — тоже не оптимальный вариант, потому что тогда наш мир развалится на бессвязные куски психического контента, и мы потеряем сознание. Хитрость в том, чтобы достичь верного соотношения между частями и целым, — и в каждый данный момент широко распределенная сеть нейронов мозга достигает этого соотношения. Эту сеть можно сравнить с облаком одиночных нервных клеток, рассеянных в пространстве мозга. Нервные клетки разряжаются, создавая сложные паттерны синхронной активности таким образом, что, возможно, каждый последующий паттерн связан с предыдущим. Именно так капли воды образуют реальное облако: в каждый данный момент отдельные элементы покидают целое, а другие к нему присоединяются. Сознание — масштабный и цельный феномен, возникающий из мириад физических микрособытий. Пока достаточная внутренняя согласованность и причинная связность позволяют сохраниться этому острову пляшущих в мозгу микрособытий, вы живете в единой реальности. Вам является единый, цельный мир.

Данная согласованность может возникать и в состояниях «офлайн»: однако во сне она осуществляется хуже, вот почему реальность ваших снов так причудлива, вот почему вам трудно удержать внимание, почему эпизоды так быстро сменяют друг друга. Тем не менее в сновидении в общем наличествует «ситуация» — вы все-таки присутствуете, а значит, феноменальное переживание продолжается. Но при переходе в стадию глубокого сна, когда остров растворяется в море, ваш мир тоже исчезает. Нам, людям, это известно со времен Древней Греции: сон — младший брат смерти; уснуть — значит покинуть мир⁸.

Любопытная черта современной науки о сознании: старые философские идеи вновь возникают на переднем крае нейронауки — правда, в новом обличье. Аристотель и Франц Брентано согласны в том, что сознательно воспринимать — значит отдавать себе отчет в том, что процесс сознательного восприятия происходит здесь и сейчас, в этот самый момент. Можно сказать, что мы должны воспринимать восприятие по ходу его осуществления. Если эта мысль верна, состояние мозга, обеспечивающее ваше сознательное восприятие этой книги в данный момент, должно иметь две логические части: одна создает внутренний портрет книги, а другая непрерывно репрезентирует, представляет само состояние. Одна часть указывает на мир, а другая — на сам процесс репрезентации. Возможно, состояния сознания — это как раз те состояния, которые «метарепрезентируют» себя, репрезентируя что-то иное. В этой классической идее кроется логическая проблема, но сама по себе догадка, возможно, найдет и экспериментальное подтверждение.

Работы, выполненные голландским нейроученым Виктором Ламме в Амстердаме и Станисласом Деаном в лаборатории центра NeuroSpin при французском комиссариате по атомной энергии в Сакле и в парижской больнице Питье-Сальпитриер, указывают на ключевую роль так называемых «рекуррентных связей» как функциональной основы сознания⁹. При обработке, например, визуальных данных, информация высшего уровня динамически сверяется с информацией низшего уровня, однако обе они касаются одного и того же образа на сетчатке. Каждый раз, когда ваш взгляд на что-то падает (не забывайте, что глаз совершает около трех скачкообразных движений в секунду, так называемых саккад), совершается цикл прямой и обратной связи, который обеспечивает вам подробное и осознанное восприятие того, что лежит у вас перед глазами. Вы постоянно делаете моментальные снимки мира посредством этих циклов прямой-обратной связи. В более общем понимании, почти непрерывные петли обратной связи от высшего к низшему уровню создают непрерывный круговой поток информации, в котором случившееся миллисекунды назад сверяется с тем, что происходит прямо сейчас. Таким образом, ближайшее прошлое непрерывно создает контекст для настоящего — фильтрует то, что может быть воспринято прямо сейчас. На наших глазах древняя философская идея обогащается и переносится современной нейронаукой на уровень нейронных механизмов. Создается устойчивая контекстная петля. Она делает возможным еще более глубокое проникновение в суть миросозидающей функции сознательного опыта: осознаваемая информация, по-видимому, интегрируется и унифицируется именно потому, что обеспечивающий ее физический процесс сверятся сам с собой и превращается в свой собственный контекст. Если применить эту идею не только к единичному представлению, вроде зрительного восприятия яблока у вас в руке, но и к объединенному мозговому портрету мира как целого, то динамический поток сознательного опыта оказывается результатом непрерывного полномасштабного применения предшествующих знаний мозга к текущей ситуации. Пока вы в сознании, всеохватный процесс восприятия, обучения и переживания создает контекст сам для себя — и таким образом ваша реальность становится проживаемой реальностью.

Есть еще одно увлекательное направление в исследовании проблемы Одного мира — ему сейчас уделяется все больше внимания. Давно известно, что в состоянии глубокой медитации возникает особенно яркое переживание единства и целостной интеграции. Так почему бы нам в рамках изучения природы сознания не обратиться к людям, которые культивируют его в чистейшем виде? А еще лучше — почему бы не использовать новейший метод нейровизуализации, чтобы, пока они максимизируют единство и целостность своего разума, не заглянуть им прямо в мозг?

Антуан Лутц с коллегами из Висконсинского университета в лаборатории функциональной визуализации и исследования поведения В. М. Кека обследовали тибетских монахов, проведших не менее десяти тысяч часов в состоянии медитации. Они обнаружили, что медитирующие вызывают у себя продолжительные высокоамплитудные гамма-частотные колебания и глобальную фазовую синхронность, что наблюдается на ЭЭГ во время медитации¹⁰. Высокоамплитудная гамма-активность, выявленная у некоторых из медитирующих, достигает уровня еще не описывавшегося в научной литературе. Почему это интересно? Как показали Вольф Зингер с сотрудниками, колебания гамма-частот, вызванные синхронными разрядами групп нейронов около сорока раз в секунду, являются лучшими кандидатами на роль источника создания единства и целостности (хотя конкретная их роль в этом отношении еще оспаривается). Например, на уровне сознательного восприятия объекта именно эти синхронные колебания, по-видимому, объединяют различные характеристики объекта — очертания, цвет и текстуру поверхности, скажем, яблока — в единый цельный объект. Многие эксперименты показывают, что именно синхронные разряды выделяют набор нейронов, получающих доступ к сознанию, от других, которые также разряжаются, но не координируются между собой и потому не допускаются к сознанию. Синхронность — это мощная каузальная сила: тысяча солдат может пройти по мосту, и с ними ничего не случится, но, если они маршируют в ногу, мост вполне может рухнуть.

Синхронность нейронных откликов играет также решающую роль в различении фигуры и фона — в том, что позволяет нам воспринять объект на общем фоне и распознать новый гештальт (новую структуру) в воспринимаемой сцене. Ульрих Отт, ведущий исследователь медитации в Германии, работает в Институте нейровизуалиации при Гиссенском университете имени Юстуса Либиха. Он предложил мне интригующую идею: не является ли глубокая медитация процессом — возможно, единственным процессом, — позволяющим человеку превращать глобальный фон в гештальт, в доминирующую черту сознания? Эта гипотеза вполне согласуется с разделяемой многими интуицией. В частности, Антуан Лутц предположил, что в состояниях такого рода можно выйти за пределы фундаментальной субъект-объектной структуры.

Любопытно, что высокоамплитудная волновая активность мозга опытных медитаторов развивается за несколько десятков секунд. Они не способны просто включить ее — она начинает проявляться, только когда медитирующему удается «уступить ей дорогу». Полноценные медитативные состояния проявляются постепенно — именно так, как предсказывает теория. Будучи гигантским сетевым феноменом, уровень синхронизации нейронов, обеспечивающий единство сознания, требует для своего развития большего времени, поскольку время, необходимое для синхронизации, пропорционально величине нейронной группы — в медитации должна сформироваться организованная группа сотен миллионов нервных клеток. Колебания также согласуются с устным отчетом медитирующего об интенсивности медитативных переживаний — то есть колебания напрямую соотносятся с описанной интенсивностью. Еще одно интересное наблюдение: в базовой активности мозговых структур после медитации сохраняются значительные изменения. По-видимому, практика регулярных медитаций меняет глубинную структуру сознания. Если рассматривать медитацию как форму психического тренинга, то получается, что синхронные колебания в гамма-диапазоне открывают подходящее временное окно, необходимое для создания синаптических изменений.

Подводя итог, можно сказать, что связывание разрозненных характеристик возникает, когда широко распределенные в мозгу нейроны, представляющие отражение света от, скажем, книги, свойства ее поверхности и вес, начинают совместный танец, разряжаясь одновременно. Ритмический порядок разрядки создает согласованное облако в вашем мозгу — сеть нейронов, представляющую вам единичный объект — книгу — в данный конкретный момент. То, что все сводит вместе, — это согласованность во времени. И именно во временном измерении происходит объединение. Таким образом, единство сознания представляется динамической характеристикой человеческого мозга. Оно разворачивается на многих уровнях организации, упорядочивается во времени и постоянно находится в поиске оптимального равновесия между частями и целым по мере их изменений. Оно проявляется на ЭЭГ в виде постепенно развивающегося глобального свойства, и, как продемонстрировали наши медитирующие, его можно вызывать и исследовать изнутри, с точки зрения первого лица. Прошу вас также обратить внимание на интервью с Вольфом Зингером в конце этой главы.

Итак, единство сознания не является неизменным или метафизическим — это процесс, который пронизывает одновременно много уровней. Однако следующая проблема, с которой мы сталкиваемся при создании детальной теории познания, еще сложнее.

Я, как философ, нахожу и увлекательным, и труднопостижимым одно обстоятельство. Полное научное описание физической вселенной не содержало бы информации о моменте «Сейчас». В самом деле, такое описание оказалось бы свободным от того, что философы называют «индексальными выражениями». В нем не было бы указателей или маленьких красных стрелочек, указывающих «Вы здесь!» или «Это происходит сейчас!». В реальной жизни эту работу выполняет сознающий мозг: он постоянно сообщает организму, в котором находится, какое место — здесь и какое время — сейчас. Переживаемое Сейчас — вторая крупная проблема современной теории сознания¹¹.

Биологический тоннель сознания — тоннель не только в том простом смысле, что представляет собой внутреннюю модель реальности в вашем мозгу. Он еще и тоннель времени — или, точнее, тоннель присутствия. Здесь мы сталкиваемся с более тонкой формой обращенности вовнутрь, касающейся временного измерения в той мере, в которой оно проживается субъективно.

На уровне эмпирии мы должны будем заняться кратковременной и оперативной памятью, рекуррентными петлями в нейронных сетях и соединением единичных событий в большой временной гештальт (его часто называют просто «психологическим моментом»). Главная загвоздка в проблеме Сейчас — концептуальная: очень трудно сказать, в чем именно состоит философская загадка. В данном случае и философы, и ученые цитируют фрагмент из четырнадцатой главы одиннадцатой книги «Исповеди» св. Августина. Как известно, епископ Гиппонский пишет: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю». Основная трудность в проблеме Сейчас связана не с нейронаукой, а с формулировкой. Позвольте мне попытаться. Сознание — это обращенность вовнутрь во времени. Оно позволяет миру явиться вам, поскольку создает в вашем уме новое пространство — внутреннее пространство времени. Все существует Сейчас. Все, что вы переживаете, вы переживаете как происходящее в настоящий момент.

Возможно, вам захочется возразить: разве мое воспоминание о моей последней прогулке по берегу не относится к прошлому? Разве мои размышления и планы относительно поездки в горы на следующих выходных не имеют отношения к будущему? Да, это так, но все это включено в осознанную я-модель как воспоминание о морской звезде на берегу в данный момент, о планировании нового маршрута к вершине прямо сейчас.

Основная функция сознания, как выразил ее великий британский психолог Ричард Грегори, состоит «в обозначении флажками опасного настоящего»¹². Одна из главных функций сознания — помочь организму поддерживать связь с непосредственным настоящим — со всеми качествами самого себя и свойствами окружения, которые могут быстро и непредсказуемо измениться. Эта мысль восходит к классической идее Бернарда Баарса из Института нейрофизологии в Сан-Диего, известного прежде всего по книге «Когнитивная теория сознания», изданной в 1998 году, в которой он использует теорию глобального рабочего пространства как модель для сознания. Его плодотворная метафора изображает сознание как содержание такого пространства. Отсюда следует, что в сознании отражаются только существенные черты действительности. Осознается именно та информация, которая должна быть доступной для каждой из наших познавательных способностей одновременно. Осознанное представление требуется нам только тогда, когда мы точно не знаем, что будет дальше и какие способности (внимание, познание, память или контроль над моторикой) нам потребуются, чтобы должным образом среагировать на то неизвестное, что поджидает за углом. Такая критическая информация должна оставаться активной, чтобы различные модули или механизмы мозга могли одновременно получить к ней доступ.

Я полагаю, что именно ради этой одновременности нам понадобилось осознаваемое Сейчас. Для этого наш мозг научился моделировать внутреннее время. Для создания общей платформы, доски, на которой будут появляться сообщения для различных специализированных областей мозга, нам нужна общая система отсчета, и ею является время. Хотя во внешнем мире, строго говоря, не существует никакого Сейчас, оно оказалось полезным для организации внутренней модели мира. Оно дает такую общую временную систему отсчета для всех механизмов мозга, чтобы они могли получать доступ к одной и той же информации в одно и то же время. Определенный момент времени должен быть репрезентирован соответствующим образом, чтобы обозначаться как реальность. Прошлое, как и будущее, — это внешнее время. Но существует и внутреннее время — время Сейчас, момент, который вы сейчас проживаете. Все ваши осознанные мысли и чувства происходят в этот самый проживаемый момент.

Как нам отыскать эту особую форму обращенности вовнутрь в биологическом мозгу? Разумеется, сознательный опыт времени имеет и другие черты. Мы переживаем одновременность (вы замечали, что не можете одновременно инициировать два разных действия в результате одного волевого акта или принять два решения?). Мы переживаем последовательность: нот в музыке, мыслей, скользящих одна за другой в нашем уме. Мы переживаем длительность: музыкальный тон или эмоция могут оставаться неизменными во времени. Из всего этого возникает то, что один из пионеров нейрофизиологии Эрнст Поппель и его коллега Ева Рунау, директор Центра гуманитарных исследований Мюнхенского университета, назвали «темпоральным гештальтом»¹³. Музыкальные ноты могут складываться в мотив — согласованный порядок звуков, составляющих целое, которое вы опознаете как таковое в каждый последующий момент. Также отдельные мысли могут образовывать более сложный сознательный опыт, который мы можем описать как развивающийся во времени паттерн или как последовательное рассуждение.

Кстати говоря, существует верхний предел того, что вы можете осознанно переживать как происходящее в данный момент. Практически невозможно переживать как единый гештальт музыкальный мотив, ритмический поэтический отрывок или сложную мысль, если они длятся более трех секунд. Когда я изучал философию во Франкфурте-на-Майне, профессора обычно не импровизировали, а читали по рукописи, в течение полутора часов выстреливая в студентов сложными закругленными фразами. Подозреваю, что эти лекции и не задумывались как успешная коммуникация (хотя и посвящались ей), а были своего рода интеллектуальным мачизмом. («Я продемонстрирую вам превосходство своего интеллекта, выдавая фантастически сложные и почти бесконечные предложения. От них у вас откажет буфер краткосрочной памяти, поскольку вы не сможете интегрировать их в единый темпоральный гештальт. Вы ничего не поймете и должны будете признать, что мой тоннель больше вашего!»)

Полагаю, многие читатели сами сталкивались с подобным поведением. Эту психологическую стратегию мы унаследовали от предков-приматов — она чуть более изысканна, чем грубое демонстративное поведение, и потому проникла в академические заведения. Такой новый вид мачизма возможен благодаря ограниченной вместимости подвижного окна Сейчас. Выглядывая в это окно, мы видим постоянные объекты и осмысленные цепи событий. Основой такого переживания устойчивости, последовательности и темпорального целого служит надежный фундамент настоящего. Чтобы понять, что такое явление мира, нам необходимо объяснение того, каким образом человеческий мозг производит временное ощущение настоящего.

Настоящее — это необходимое условие наличия сознательного опыта. Если бы мозг, решив проблему Одного мира, оставил неразрешенной проблему Сейчас, мир не мог бы являться вам. Присутствие создает субъективное ощущение временной непосредственности, потому что оно создает внутреннее пространство для ощущения времени. Части мира, которые являются нам во временной непосредственности Сейчас, становятся субъективной действительностью.

Возможно ли выйти за пределы этой субъективной сиюминутности, выбраться из тоннеля настоящего? Представьте, что вы затерялись в грезах. Полностью. Ваш сознающий ум больше не «отмечает опасное настоящее флажками». Те животные, которые проделывали подобное слишком часто, не имели возможности оставить потомство: их съедали другие, менее мечтательные животные. Что на самом деле происходит, когда вы полностью теряете связь с вашим настоящим и уходите в мечты? Вы вдруг оказываетесь в другом месте. В вашем сознании возникает другое переживаемое Сейчас. Сейчас-ность — это неотъемлемая черта сознания.

Конечно же, она иллюзорна. Современная нейронаука говорит, что мы никогда не соприкасаемся с настоящим, поскольку обработка информации нейронами сама по себе требует времени. Сигналам нужно время, чтобы они проделали путь от органов чувств через многочисленные нервные пути до мозга и были обработаны и преобразованы в объекты, сцены и сложные ситуации. Так что, строго говоря, то, что вы переживаете как настоящий момент, на самом деле является прошлым.

С этого момента становится понятно, почему философы говорят о «феноменальном» сознании и о «феноменальном» опыте. Феномен — это явление. Феноменальное Сейчас — явление момента Сейчас. Природа за последнюю пару миллионов лет так усовершенствовала наше переживание времени, что мы переживаем нечто как происходящее сейчас, потому что это функционально полезно для организации пространства нашего поведения. Но в более строгом, философском смысле темпоральная обращенность внутрь осознаваемого Сейчас — это иллюзия. Непосредственного контакта с реальностью не существует.

Это дает нам второе фундаментальное проникновение в тоннелеобразную природу сознания. Ощущение присутствия — это внутренний феномен, созданный мозгом. Вовне не существует не только цветов, но и настоящего момента. Физическое время течет плавно и непрерывно. Физическая вселенная не знает того, что Уильям Джеймс называл «ускользающим настоящим», не знает и «размазанного», растянутого настоящего момента. Мозг — исключение: для некоторых физических организмов, подобных нам, оказалось полезно представить путь сквозь реальность как продолжающееся настоящее — цепь индивидуальных событий, через которые мы проживаем свои жизни. Мне нравится метафора Джеймса, согласно которой настоящее — не лезвие ножа, а седловидный холм определенной ширины, и мы сидим на нем, глядя по обе стороны времени. Конечно, из иллюзорной размазанности настоящего момента в человеческом сознании не следует, что на физическом уровне не может существовать расширенное во времени настоящее. Однако помните: полное физическое описание вселенной не будет включать слово «сейчас» — в нем не будет стрелочки, указывающей нам: «вот ваше место во времени». Тоннель эго — полная противоположность взгляду на мир с точки зрения Бога. В нем есть сейчас, здесь и есть я — здесь и сейчас.

Проживаемое настоящее имеет завораживающе двойственную природу. С эпистемологической точки зрения оно — иллюзия (субъективное настоящее есть явление). Однако подвижное окно осознаваемого Сейчас оказалось функциональным преимуществом для подобных нам созданий: оно успешно объединяет восприятие, познание и сознательную волю, отбирая как раз те параметры взаимодействия с физическим миром, которые требовались нашим предкам для выживания. Оно рассказывает нам о каузальной структуре нашей экологической ниши и нашего собственного тела. В этом смысле окно времени — форма знания: функционального, непонятийного знания о том, что сработает, а что не сработает с этим телом, с этими глазами, ушами и конечностями.

То, что мы переживаем как настоящий момент, воплощает неявное знание о доступных нам способах гибкой и удобной интеграции нашего сенсорного восприятия и моторного поведения. Однако знание этого рода применимо только в том окружении, которое мы находим на поверхности нашей планеты. Другие сознающие существа в других краях Вселенной могли развить совершенно иные способы переживания времени. Они могут быть скованы в вечном Сейчас, или они могут обладать фантастически быстрым разрешением, то есть существовать всего несколько земных минут, интенсивно проживая за это время больше индивидуальных моментов опыта, чем миллион человек за целую жизнь. Они могут быть мастерами скуки, подверженными чрезвычайно медленному течению времени. Хороший (и трудный) вопрос состоит в следующем: каково пространство вариаций в субъективном переживании времени? Если мое рассуждение верно, сознающий ум может находиться только в единичном реальном Сейчас за раз, поскольку это — одна из существенных черт сознания. Допускает ли логика проживание в двух или более абсолютно равноценных Сейчас, допускает ли она субъективный взгляд из множества окон темпорального порядка? Я так не думаю, потому что в таком случае не будет одного присутствующего и переживающего «я». Более того, трудно представить ситуацию, в которой переживание множества настоящих моментов было бы полезно для выживания. Итак, хотя с философской и физической точки зрения никакого длящегося настоящего не существует, должна быть глубокая биологическая истина и глубокая эволюционная мудрость в том, каким образом мозг сознательных существ, подобных нам, представляет настоящее.

Даже вставая на позицию радикального материализма относительно разума и сознания, приходится признать, что существует сложная физическая характеристика, которая, насколько нам известно, присуща только биологическим нервным системам на этой планете. Это новое качество — виртуальное окно присутствия, и оно реализуется в мозгу позвоночных, в особенности высших млекопитающих. Это качество — проживаемое Сейчас. Физическое течение времени существовало и до появления этого качества, но затем к нему добавилось нечто новое, а именно репрезентация времени, в том числе иллюзорного, размазанного настоящего, и тот факт, что существо, в мозгу которого возникает эта репрезентация, не может распознать ее как таковую. Миллиарды сознающих, репрезентирующих время нервных систем создают миллиарды различных точек зрения.

Здесь мы касаемся еще более глубокого и общего принципа, пронизывающего современные науки о сознании. Чем больше аспектов субъективного переживания мы сумеем объяснить с позиции трезвого материалиазма, тем сильнее изменится наш взгляд на самоорганизующуюся физическую вселенную. Вполне очевидно, без малейших преувеличений, метафор и мистики, физическая вселенная обладает внутренней возможностью появления субъективности. Вульгарный объективизм ошибается, а реальность гораздо богаче, чем мы думаем.

Минимальное сознание есть явление мира. Однако, решив проблемы Одного мира и момента Сейчас, мы получаем всего лишь модель единого мира и модель настоящего момента в мозгу. У нас есть образ единого мира и образ единого момента. Ясно, что явление мира — это нечто иное. Представьте себе, что вы смогли бы вдруг осознать весь мир, собственное тело, книгу в ваших руках и все текущее окружение как «ментальную модель». Будет ли это все еще сознательным опытом?

А теперь попытайтесь представить нечто еще более сложное: четкое ощущение настоящего, которым вы сейчас наслаждаетесь, — тоже лишь образ. Это представление времени в вашем мозгу — фикция, а не сама реальность. Что будет, если вы сумеете дистанцироваться от текущего момента — если насущность момента окажется не реальным Сейчас, а лишь изящной картиной присутствия в вашем мозгу? Останетесь ли вы в сознании? Это не просто эмпирический вопрос, у него есть отчетливый философский привкус. Хитрость в том, каким образом совершается переход от модели мира и модели настоящего к тому, что имеет место, когда вы читаете эти слова, — к присутствию мира.

Ответ кроется в транспарентности феноменальных репрезентаций. Вспомните, что репрезентация транспарентна, если система, использующая ее, не может распознать ее как таковую. Действующая в мозгу модель мира транспарентна, если мозг не способен обнаружить, что это модель. Модель текущего момента транспарентна, если мозг не способен обнаружить, что это лишь результат осуществляемой в нем обработки данных.

Вообразите себе, что вы смотрите фильм — скажем, «Космическую одиссею 2001» и видите, как торжествующий обезьяночеловек подбрасывает вверх свою костяную палицу, после чего сюжет перескакивает в будущее, от кувыркающейся в воздухе кости к космическому кораблю. Доктор Хейвуд Р. Флойд на своем модуле высаживается на лунной базе Клавдий и обсуждает с советским ученым «вероятность культурного шока и смятения в обществе», вызванных открытием монолита на Луне. Они подходят к гигантскому черному монолиту, один из сотрудников экспедиции касается его гладкой поверхности, испытывая те же трепет и любопытство, что были у пещерного человека миллионы лет назад. Ученые и астронавты собираются вокруг камня для группового снимка, и вдруг в их наушниках раздается душераздирающий визг — звук, испускаемый монолитом, на который упал солнечный луч. Вы с головой ушли в разворачивающуюся перед вами сцену, настолько погрузились в нее, что отождествляете себя с ошеломленными землянами. И в то же время вы можете дистанцироваться от сюжета и заметить, что сидите на диване в гостиной и всего лишь наблюдаете за происходящим. Вы можете приблизиться к экрану и рассмотреть крошечные пиксели — тысячи мигающих светящихся квадратиков, складывающихся при наблюдении с расстояния в пару метров в сплошное изображение. Мало того что сплошное изображение состоит из отдельных пикселей, так и время движется вовсе не плавно — отдельные пиксели включаются и выключаются в определенном ритме и резко меняют цвета.

Дистанцироваться таким же образом от своего сознания невозможно. Если вы, глядя на книгу в своих руках, попытаетесь различить отдельные пиксели, вам это не удастся. Книга выглядит плотной и непроницаемой. Зрительное внимание не способно разрушить плавность и непрерывность вашего переживания книги таким же образом, как оно способно выявить пиксели при внимательном взгляде на телевизионный экран. Молниеносная скорость, с которой ваш мозг активирует визуальную модель книги и интегрирует ее с тактильными ощущениями пальцев, попросту слишком велика.

Можно возразить, что такое различие существует потому, что одна и та же система создает пиксели и пытается их обнаружить. Конечно, в непрерывном потоке обработки информации никаких пикселей не существует. И все же только ли скоростью интеграции объясняется ваша неспособность разбить восприятие книги на пиксели? Если бы ваш мозг работал значительно медленнее (скажем, мог бы фиксировать лишь временные промежутки длительностью не менее года), вы все равно не различили бы пикселей. Вы бы по-прежнему воспринимали плавное течение времени, поскольку сознательная работа нашего мозга представляет собой не одно-единственное событие, но многослойную цепь событий, в которой различные процессы все время плотно соединяются и взаимодействуют друг с другом. Мозг создает так называемые «репрезентации высшего порядка». Когда вы обращаете внимание на свое восприятие визуального объекта (такого как книга), существует как минимум один процесс второго порядка (внимание), объектом которого выступает процесс первого порядка (в данном случае, визуальное восприятие). Если процесс первого порядка — процесс создания видимого объекта, например книги в ваших руках, — интегрирует информацию в меньшем временном окне по сравнению с процессом второго порядка (а именно со вниманием, сосредоточенным вами на новой внутренней модели), то процесс интеграции на уровне первого порядка становится транспарентным в том смысле, что вы не способны его осознанно переживать. Вы неизбежно не замечаете базовый процесс построения. Транспарентность — вопрос не столько скорости обработки информации, сколько отношения скоростей разных видов обработки (скажем, внимания и визуального восприятия) друг к другу.

Так же легко и быстро модель книги связывается с другими моделями, например моделями ваших рук и поверхности стола, и затем бесшовно интегрируется в совокупное сознательное пространство опыта. Механизм, совершенствовавшийся миллионы лет, действует так быстро и надежно, что вы не замечаете его работы. Он делает ваш мозг невидимым для самого себя. Вы контактируете только с его контентом: вы никогда не имеете дела с репрезентацией как таковой, отчего и возникает иллюзия непосредственного контакта с миром. Вот почему вы — наивный реалист, то есть убеждены, что контактируете с независимой от наблюдателя реальностью.

Если философ обратится к нейроученому, тот познакомит его с новыми понятиями, иногда чрезвычайно полезными. В частности, я считаю таковым понятие «метаболической цены». Биологический мозг, развивая новую когнитивную способность, вынужден за нее платить. Валютой, в которой осуществляется платеж, является сахар. Ради получения дополнительной энергии на развитие и закрепление новой способности приходится сжигать больше глюкозы. В природе не бывает бесплатных обедов. Если у животного развивается, скажем, цветное зрение, новое качество требует поиска новых источников пищи и глюкозы. Когда биологический организм развивает самосознание, концептуальное мышление или владение речью, он переходит на новый уровень психической сложности, который приходится поддерживать. Требуется новый нейронный механизм, которому, в свою очередь, необходимо горючее. Горючее для него — сахар, так что новая способность должна обеспечить нашему животному возможность извлекать из среды дополнительную энергию.

Равным образом и хорошая теория сознания должна показать, каким образом оно окупается. (В принципе, сознание могло быть побочным продуктом других, окупающихся способностей, но тот факт, что оно оставалось стабильным, наводит на мысль, что оно было адаптивным свойством.) Убедительная теория должна объяснить, почему явление мира позволяет вам извлекать из окружающей среды больше энергии, чем извлек бы зомби. Эволюционная перспектива, возможно, поможет также разрешить загадку наивного реализма.

Нашему предку не было нужды знать, что в его мозгу в данный момент активируется репрезентация медведя или что внимание сейчас направляется на репрезентацию приближающегося волка. Это оказалось бы только переводом драгоценного сахара. Все, что ему надо было знать, — «Там медведь!» или «Слева приближается волк!». Знание того, что все это — лишь модели мира и текущего момента, не было необходимым для выживания. Такое дополнительное знание потребовало бы формирования того, что философы называют «метарепрезентациями», то есть образов иных образов, мыслей о мыслях. Для этого понадобилась бы дополнительная структура в мозгу и дополнительное горючее. Бывает, что эволюция случайно формирует новые избыточные свойства, но такая роскошь никогда не сохраняется в течение длительного времени. Итак, ответим на вопрос, почему наши сознательные репрезентации мира транспарентны — почему мы физически неспособны распознать их в качестве таковых — и почему это оправдало себя в качестве эффективной стабильной стратегии выживания и продолжения вида. Вероятно, потому, что формирование метарепрезентаций не окупилось бы: слишком много дополнительного сахара пришлось бы добывать из окружающей среды.

Переход к меньшему масштабу времени позволяет по-иному подойти к вопросу о том, почему мы все рождаемся наивными реалистами. Почему мы не отдаем себе отчета о тоннелеобразной природе сознания? Как уже сказано, прочная иллюзия прямого контакта с внешним миром связана со скоростью обработки информации нейронами мозга. Более того, субъективный опыт порождается не в ходе одного процесса, а в результате взаимодействия различных функций: мультисенсорной интеграции, внимания, кратковременной памяти и так далее. Согласно моей теории, по сути, сознание порождает «пространство деятельности, связанной со вниманием». Осознанная информация — это именно та часть информации, активной в вашем мозгу на данный момент, на которую вы можете направить внимание высшего порядка. Внимание низшего порядка концентрируется автоматически и может запускаться бессознательными событиями. Чтобы восприятие стало осознанным, вам необязательно в этот момент обращаться к нему посредством механизма внимания. Напротив, большая часть вещей, в которых мы отдаем себе отчет, находится на краю сознания, а не в его фокусе. Однако все, что доступно произвольному вниманию, является осознанно переживаемым.

Тем не менее, если мы будем направлять наше визуальное внимание на объект, мы физически не сможем воспринять более ранние стадии обработки информации. «Присмотреться повнимательнее» нам в этом не поможет. Мы не способны следить за процессом построения, порождающим модель книги в нашем мозгу. На самом деле внимание, кажется, выполняет обратную роль: стабилизируя объект восприятия (в центре внимания), мы делаем его еще более реальным.

По этой причине стены тоннеля для нас непроницаемы: даже если мы убеждены, что нечто — лишь внутренний конструкт, переживаем мы его всегда как данность, а не как результат построения. Этот факт может быть нами осознан (в силу того, что мы можем обладать соответствующей теорией или понятием), но он будет недоступен для внимания и интроспективного исследования, просто потому, что на уровне субъективного опыта у нас нет точки отсчета «за пределами» тоннеля. То, что нам является, — каким бы образом оно не было опосредовано — является как реальность.

Прошу вас, попытайтесь внимательно исследовать цельное переживание видения и одновременно ощущения книги в ваших руках, ощущения ее веса. Попытайтесь осознать процесс построения образа в вашем мозгу. Вы обнаружите две вещи: во-первых, вам это не удастся. Во-вторых, поверхность тоннеля не двухмерна: она обладает значительной глубиной и состоит из самых разнообразных сенсорных качеств, таких как зрение, осязание, звук и даже запах. Короче говоря, поверхность тоннеля мультимодальна и многомерна. Все это вместе сказывается на том, что вы не способны опознать стены тоннеля как внутреннюю поверхность, — они просто не похожи на все известные вам тоннели.

Почему же стены этой нейрофеноменологической пещеры непроницаемы? Потому что, не будь внутренняя поверхность пещеры (в чем-то подобная графическому пользовательскому интерфейсу на рабочем столе компьютера) замкнутой и реалистичной, она была бы бесполезной. Она работает как динамический фильтр. Представьте, что вы могли бы интроспективно воспринимать глубинные и более ранние стадии обработки информации, пока смотрите на книгу в своих руках. Что бы произошло тогда? Репрезентация утратила бы транспарентность, но осталась бы внутри тоннеля. На вас вдруг обрушился бы поток взаимодействующих данных; в вашу реальность вторглись бы альтернативные интерпретации и конкурирующие между собой ассоциации. Вы затерялись бы в мириадах микрособытий, происходящих каждую миллисекунду в вашем мозгу, — заблудились бы в себе. Ваш разум замкнулся бы в бесконечную петлю самоисследования. Может быть, именно это подразумевал Олдос Хаксли, цитируя в своей классической работе 1945 года «Двери восприятия» Вильяма Блейка: «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть, — бесконечным. Потому человек и замкнулся в пещере, откуда все видит сквозь узкую щель».

Динамический фильтр феноменальной транспарентности — одно из самых увлекательных изобретений природы, и оно повлекло за собой серьезные последствия. Внутренний образ окружающего нас мира вполне надежен. Для того чтобы быть хорошими репрезентациями, наши сознательные модели медведей и волков, книг у нас в руках, улыбок на лицах друзей должны служить окном в мир. Такое окно должно быть прозрачным и совершенно чистым. Вот что такое феноменальная транспарентность: она обеспечивает легкость и цельность осознанных восприятий, достаточно точно изображающих окружающий нас мир. Нам ни к чему знать или заботиться о том, каким образом маленькие чудеса одно за другим разворачиваются в нашем мозгу: мы можем просто наслаждаться сознательным опытом как невидимым интерфейсом с реальностью. Пока все идет как следует, наивный реализм обеспечивает нам комфортную жизнь.

Тем не менее возникают вопросы. Все ли люди наивные реалисты, не бывает ли особых ситуаций, в которых наивный реализм исчезает? Моя теория — теория субъективности как я-модели — предсказывает, что, как только сознательная репрезентация утрачивает прозрачность (то есть как только мы ощущаем ее как репрезентацию), мы отступаем от наивного реализма. Сознание без наивного реализма существует. Сознание теряет его, когда мы с помощью представлений второго порядка осознаем процесс построения — все многогранные и динамичные стадии, предшествующие построению стабильного состояния. Когда окно (сознательный опыт) грязное или потрескавшееся, мы тотчас начинаем воспринимать его как интерфейс с реальностью и как посредника. Мы сомневаемся в точности наших органов чувств. Мы сомневаемся в существовании того, что видим или ощущаем и понимаем, подозреваем, что само средство передачи не безупречно. Короче, если книга в ваших руках утратит транспарентность, вы будете переживать ее скорее как состояние своего сознания, чем как элемент внешнего мира. Вы тотчас усомнитесь в ее независимом существовании. Она станет скорее мыслью о книге, нежели восприятием книги.

Именно это происходит в различных ситуациях, например при зрительных галлюцинациях, когда пациент сознает, что галлюцинирует, или при обычной оптической иллюзии, когда мы внезапно сознаем, что не находимся в непосредственном контакте с реальностью. Обычно подобные переживания наводят нас на мысль, будто что-то не в порядке с глазами. Если бы вы могли осознанно переживать ранние стадии обработки информации, касающейся репрезентации книги, которую держите в руках, то ее образ, возможно, стал бы неустойчивым и неоднозначным, он начал бы «дышать» и слегка колебаться. Поверхность стала бы переливчатой, светилась бы одновременно разными цветами. Вы сразу спросили бы себя, не сон ли это, все ли у вас в порядке с глазами или не подмешал ли вам кто-то в напиток мощный галлюциноген. Участок стены в тоннеле эго утратил бы транспарентность, и вам открылась бы самоконструирующаяся природа совокупного потока собственных переживаний. Вы на непонятийном уровне, без всякого теоретизирования, вдруг обрели бы глубокое понимание того факта, что мир в данный момент — всего лишь явление.

А если бы вы обладали врожденным осознанием внутренних процессов обработки информации? Очевидно, вы бы не состояли в непосредственной связи с реальностью как таковой, поскольку по-прежнему знали бы ее только посредством определенной репрезентации. Но вы бы тогда непрерывно представляли себя представляющим. Так же, как во сне, когда вы внезапно сознаете, что видите сон, мир переживался бы вами не как реальность, а как форма психического контента. Он стал бы одной большой мыслью в вашем разуме, в разуме идеального наблюдателя.

Мы пришли к минималистическому понятию сознания. Мы ответили на вопрос о том, как наш мозг переходит от внутренней модели мира и модели Сейчас к полноценному явлению мира. Ответ этот таков: если система, в которой конструируются эти модели, в силу своего устройства неспособна распознать модель мира и текущего психологического момента — переживания настоящего — в качестве всего лишь внутренней конструкции, эта система неизбежно создает тоннель реальности. Она будет переживать непосредственный контакт с единым цельным миром в единственном Сейчас. Любой системе такого типа мир является. Это соответствует минимальной концепции сознания, из которой мы и будем исходить.

Если мы можем решить проблему Одного мира, проблему Сейчас и проблему Реальности, то сумеем найти и глобальный нейронный коррелят сознания в мозгу человека. Вспомним, что существует особый НКС для каждой формы контента сознания (для красноты, для розы в целом и так далее), а также глобальный НКС — намного больший набор нейронных характеристик, обеспечивающий сознание в целом, или все активные в данный момент формы контента сознания. Таким образом, глобальный НКС является фундаментом переживаемой вами модели мира во всей ее полноте, в определенный момент времени. Решение проблем Одного мира, Сейчас и Реальности включает три шага: во-первых, найти подходящее феноменологическое описание того, каково это иметь все эти переживания; во-вторых, более подробно проанализировать их контент (на уровне репрезентаций); и в-третьих, описать функции, вызывающие эти контенты. Обнаружить глобальный НКС — означает узнать, каким образом данные функции осуществляются в нервной системе. Это позволит также решить вопрос о том, каким существам на планете, кроме нас, является мир, поскольку в мозгу этих существ найдутся соответствующие физические аналоги. Если присутствует НКС, то есть и сознание.

На самом простом и фундаментальном уровне глобальный НКС будет динамическим состоянием мозга, проявляющим широкомасштабную согласованность. Он будет полностью интегрирован с тем, что генерирует виртуальное окно настоящего, поскольку он, в некотором смысле, и есть это окно. Наконец, он обеспечит недоступность предыдущих стадий обработки для внимания высшего порядка. Я предсказываю, что к 2050 году мы обнаружим ГНКС — глобальный нейронный коррелят сознания. Я предвижу также, что в процессе поисков мы столкнемся с рядом технических проблем, решить которые будет не так просто.

Представьте, что я держу перед вами две цветные таблички со схожими оттенками зеленого цвета. Между оттенками есть разница, но она едва заметна. (Специалисты в психофизике используют технический термин: ЕЗР, «едва заметное различие». ЕЗР — статистическое определение, а не точная величина.) Два оттенка — я буду называть их «зеленый №24» и «зеленый №25» — ближайшие соседи на цветовой шкале; между ними нет оттенков зеленого, которые вы могли бы различить. Теперь я завожу руки за спину, перетасовываю таблички и показываю вам одну. Это зеленый № 24 или № 25? Любопытно, что одно только осознанное восприятие не позволит вам указать разницу. Это означает, что понимание сознания должно также включать в себя понимание едва различимого и ультратонкого, а не только целого.

Теперь перейдем от глобального к более тонким аспектам сознания. Если некоторые аспекты контента вашего сознания невыразимы — как полагают многие философы, в том числе и я, — каким образом сделать их предметом серьезного научного исследования? Как мы можем редуктивным образом объяснить то, о чем мы не способны толком поговорить?

Контент сознания может быть невыразимым в нескольких смыслах. Вы не сумеете разъяснить слепому, какова краснота розы. Если языковое сообщество, к которому вы принадлежите, не обладает понятием для обозначения определенного чувства, вы не сумеете обнаружить его в себе или назвать его, чтобы поделиться с другими. Третий тип невыразимости образуется всеми осознаваемыми состояниями (осознаваемыми в том смысле, что они в принципе могут быть замечены), настолько мимолетными, что не оставляют следа в памяти: краткая вспышка на краю вашего субъективного поля внимания — быть может, едва уловимая перемена цвета или легкая флуктуация какой-то эмоции или едва заметный признак нездоровья в телесном ощущении. Возможны и более длительные эпизоды сознательного опыта — в состоянии сна или, скажем, под анестезией, — систематически недоступные для систем памяти в мозгу, о них не может сообщить ни один человек. Может быть, это верно и относительно последних мгновений перед смертью. Здесь, однако, я для иллюстрации проблемы Невыразимого приведу более четкий и определенный пример.

В описанном выше эксперименте вы не сумеете мне сказать, показываю ли я зеленую карточку № 24 или № 25. Из экспериментов в психологии восприятия известно, что наша способность различать такие сенсорные характеристики, как оттенки, в значительной степени превосходит нашу способность формировать соответствующие понятия о них. Чтобы говорить о конкретном оттенке зеленого, вам нужно понятие. Недостаточно будет смутного категориального описания вроде «какой-то светло-зеленый», потому что в нем теряется определенность характеристики, конкретное качество переживания.

Человек способен различить более 150 длин волн — или оттенков цвета — в диапазоне между 430 и 650 нанометрами. Но, если его повторно попросят определить отдельные цвета с высокой степенью точности, он сможет распознать не более пятнадцати¹⁴. То же относится ко всем сенсорным переживаниям. Обычный слушатель способен различить 1400 ступеней высоты тона в диапазоне слышимых частот, но эти ступени он распознает как примеры всего лишь 80 различных категорий звуков. Философ Диана Раффман из университета Торонто ясно выразила эту мысль: «Мы гораздо лучше различаем перцептивные значения (то есть выносим суждения о сходстве и различии), чем идентифицируем или узнаем их»¹⁵.

Технически это означает, что у нас отсутствуют интроспективные критерии тождественности для многих простейших состояний сознания. Наша сенсорная память чрезвычайно ограниченна. Вы способны видеть и чувствовать разницу между зеленым № 24 и № 25, если видите их одновременно, но вы не можете осознанно представить одинаковость зеленого № 25 во времени. Конечно, он может представиться вам как тот же оттенок зеленого №25, но субъективное переживание уверенности, сопутствующее этому интроспективному убеждению, — само по себе только видимость, а не знание как таковое. Таким простым и хорошо определенным способом мы нашли элемент невыразимости, который присущ сенсорному сознанию: вы способны воспринимать мириады вещей в их феноменологическом богатстве, во всей тонкости и полноте, не обладая средствами их надежной идентификации. А значит, вы не можете о них ничего сказать. Некоторые эксперты — дегустаторы вина, музыканты, парфюмеры — оттачивают способность своих чувств к искусной дифференциации и изобретают для описания интроспективных переживаний особые профессиональные термины. Например, знаток может описывать вкус вина как «связный», «травянистый», «ореховый» или «с кислинкой». Тем не менее даже эксперты в интроспекции никогда не сумеют исчерпать все разнообразие невыразимых нюансов. Тем более и обычный человек не сумеет определить соответствие с тем оттенком зеленого, который он видел вчера. Этот отдельный оттенок не есть нечто неопределенное: ученый назвал бы его предельно определенным значением — это конкретный и однозначный контент сознания.

Мне, как философу, нравятся открытия такого рода, потому что они изящно демонстрируют изысканность потока сознательного опыта. Они показывают, что в жизни есть бесчисленное множество вещей, которые можно узнать лишь испытав, что существует глубина в чистом восприятии, которую не ухватить и не передать в мысли или в речи. Мне нравится также глубокая мысль о том, что квалиа, в классическом понимании, использованном впервые Кларенсом Ирвингом Льюисом, вовсе не существуют — об этом также убедительно говорит выдающийся философ сознания Дэниел Деннет¹⁶. «Квалиа» — термин, который философы используют для обозначения простых сенсорных переживаний, подобных степени красноты красного, невыносимости боли, сладости персикового пирога. Обычно подразумевалось, что квалиа образуют легко узнаваемые внутренние сущности, нередуцируемые простые свойства — атомы переживания. Однако, как ни удивительно, это оказалось упрощением — эмпирическое исследование сознания показывает нам изменчивость субъективного опыта, его уникальность и незаменимость каждого мгновения внимания. Не существует атомов, частиц сознания.

Проблема Невыразимости — серьезный вызов для научной теории сознания, по крайней мере, для поиска всех его нейронных коррелятов. Попросту говоря, проблема в следующем: чтобы определить минимально достаточный нейронный коррелят зеленого № 24 в мозгу, приходится полагаться на словесный отчет испытуемых, на то, что они способны верно определить феноменальный аспект данного оттенка с течением времени, при повторных испытаниях в контролируемых экспериментальных условиях. Они должны интроспективно распознавать субъективную переживаемую особенность данного конкретного оттенка зеленого — а это, по-видимому, невозможно.

Проблема Невыразимости существует для простейших форм сенсорного восприятия: для тончайших нюансов зрения и осязания, обоняния и вкуса и для тех аспектов осознаваемого восприятия звуков, которое лежит в основе магии и красоты музыки¹⁷. Но она также может иметь отношение к эмпатии, к эмоциональным состояниям и сложным формам коммуникации, которые базируются на языке тела (см. главу 6 и мою беседу с Витторио Галлезе). Повторю еще раз: эти экспериментальные данные обладают философским значением, потому что обращают наше внимание на то, что мы всегда знали: многое из того, что может быть изображено с помощью музыки (и других видов искусства, например танца), невыразимо, поскольку оно не может стать содержанием ментального понятия или найти выражение в словах. Если это так, то, с другой стороны, желание поделиться невыразимыми аспектами нашей сознательной жизни превращается в сомнительное предприятие: никогда нельзя быть уверенным в успешности коммуникации, никогда нет уверенности в том, чем именно мы поделились. Далее, проблема Невыразимости угрожает полноценности нейронаучной теории сознания. Если простейшие сенсорные переживания неуловимы в том смысле, что переживающий субъект не имеет внутренних критериев для их интроспективной идентифицикации, то мы не сумеем сопоставить их с репрезентационным контентом определенных состояний мозга — даже в принципе. Некоторые внутренние критерии существуют, но они сырые: это такие абсолюты, как «чистая сладость», «чисто синий», «чисто красный» и тому подобное. Но невозможно систематическое сопоставление зеленого № 24 и № 25 с лежащими в их основе физическими субстратами, поскольку эти оттенки едва различимы. То, что нельзя сопоставить, невозможно и редуцировать — то есть свести сознательный опыт зеленого № 24 к определенному состоянию вашего мозга.

Напомню, что редукция — отношение не между феноменами, а между теориями. Теория 1 сводится к теории 2. Первая — скажем, теория субъективного сознательного опыта — сводится к другой — скажем, к теории нейродинамики мозга. Теории строятся из высказываний и понятий. Но, если для некоторых объектов в теории не предусмотрено понятий, их невозможно сопоставить или свести к понятиям другой теории. Вот почему невозможно то, чего хотело бы добиться большинство исследователей сознания: показать, что зеленый №24 идентичен некоему состоянию в вашей голове.

Что же делать? Если идентификация невозможна, то единственной альтернативой кажется элиминация. Если качества сенсорного осознания за отсутствием критериев идентичности невозможно превратить в то, что философы называют «теоретическими сущностями», то идеальным способом решения проблемы Невыразимости может оказаться путь, давно предложенный нейрофилософом Полом Черчлендом и другими: прежде всего отвергнуть существование квалиа. Не лучше ли просто сказать, что, зрительно воспринимая находящийся перед глазами невыразимый оттенок зеленого № 25, мы уже непосредственно соприкасаемся с состоянием мозгового аппарата? То есть переживаемое нами не есть вид содержания сознательной репрезентации, а просто нейронная динамика сама по себе? При таком взгляде наше восприятие зеленого № 25 окажется не сознательным опытом, а чем-то физическим: состоянием мозга. На протяжении веков, говоря о «качествах» и восприятии цвета, мы на самом деле неверно описывали состояния наших тел: те внутренние состояния, которые мы не распознавали как таковые — стены тоннеля эго.

Тогда можно утверждать, что в условиях нехватки необходимого знания от первого лица мы можем использовать для этих невыразимых состояний критерии перспективы третьего лица. Если отсутствует адекватное феноменологическое понятие, давайте заменим его адекватным нейробиологическим понятием. Безусловно, рассматривая динамику мозга, лежащую в основе того, что субъекты впоследствии опишут как сознательный опыт зелености, мы будем наблюдать тождество на протяжении времени. В принципе, можно найти объективные критерии идентичности, некую математическую характеристику, то, что останется идентичным в нашем описании, связывающем вчерашнее переживание зеленого цвета с тем, которое вы имеете в данный момент. И тогда мы могли бы поделиться внутренним переживанием в терминах нейробиологии следующим образом: «Вообразите декартово произведение переживаемого множества зеленого и ленты Мёбиуса спокойствия — приблизительно К-314 ипсилон, но со сдвигом в сторону Ку-521 дельта и несколько напоминающее 372-509-мерную фигуру ирландского мха в нормированном пространстве».

Да, я люблю научную фантастику. Такой научно-фантастический сценарий в принципе правдоподобен и на первый взгляд не противоречив с логической точки зрения. Но готовы ли мы поступиться своей властью над внутренними состояниями — властью, которая позволяет нам сказать, что эти два состояния должны быть одинаковы, потому что мы их одинаково чувствуем? Хотим ли мы передать эту эпистемологическую власть экспериментальной науке о сознании? Это — суть проблемы Невыразимости, и вряд ли многие из нас с готовностью перейдут на новую систему описаний. Поскольку традиционная народная психология — это не только теория, но и практика, то со стратегией Черчленда, именуемой им «элиминативным материализмом», может быть связано еще большое количество сложных проблем. По его словам, «элиминативный материализм — это утверждение, согласно которому наша здравомысленная концепция психологических феноменов дает начало принципиально ложной теории — теории настолько глубоко ущербной, что и принципы, и онтология ее будут скорее отброшены в конечном итоге, чем просто редуцированы к развитой нейронауке»¹⁸. У взгляда Черчленда есть и другое оригинальное толкование: если попросту отказаться от мысли, будто у нас есть какое-то там сознание, и отточить врожденный механизм интроспекции с помощью нового и гораздо более точного понятийного аппарата, который предлагает нейронаука, то мы и откроем многое, и обогатим нашу внутреннюю жизнь, став материалистами. «Итак, я полагаю, что те, кто ценит поток и контент своих субъективных феноменологических переживаний, не должны опасаться прогресса материалистической нейронауки, — отмечает он. — Напротив, приложение материалистической кинематики и динамики к психическим состояниям и когнитивным процессам приведет не к мраку и подавлению нашей внутренней жизни, а к рассвету, который подлинно осветит ее чудесную сложность — особенно в приложении (ее) к себе, к прямой интроспекции самосознания»¹⁹.

Но пока еще люди в большинстве не готовы превращать то, что прежде было невыразимым, в общественное достояние, которое будет обсуждаться с использованием словаря нейрофизиологии. Они сочтут, что это не то знание, которое они изначально хотели приобрести. И, что еще важнее, они могут опасаться, что на пути к решению проблемы мы потеряем нечто более глубокое, а именно эпистемологическую власть над нашим собственным сознанием. Теории сознания имеют психологические и культурные последствия. К этой теме я еще вернусь.

Проблема Эволюции — одна из самых сложных для теории сознания. Зачем и в каком смысле оказалось необходимым развить в нервной системе животных сознание? Не могли ли вместо сознательных существ появиться зомби? Ответ на это — и да и нет.

Как я отмечал во введении, сознательный опыт не относится к явлениям типа «все или ничего», он обладает степенями и оттенками. У сознания на этой планете долгая история. У нас есть свидетельства того, что теплокровные позвоночные Земли (а возможно, и некоторые другие существа) обладают феноменальным переживанием. Основные характеристики мозга, обеспечивающие сенсорное переживание, наблюдаются у млекопитающих и являются гомологичными благодаря общему предку. Возможно, у них нет речи и понятийного мышления, но есть ощущения и эмоции. Животные несомненно способны страдать. Но, поскольку они не сообщают об этом словесно, более глубокое исследование практически невозможно. Нам надо разобраться с тем, каким образом Homo sapiens — на протяжении эволюционной истории и на протяжении жизни индивидуума, начиная с младенчества, — приобретает это поразительное свойство, которое состоит в том, чтобы успешно и не осознавая того проживать свою жизнь в тоннеле эго.

Прежде всего, не будем забывать, что эволюция направляется случайностью и не преследует определенной цели. То, что мы называем непрерывным совершенствованием нервной системы, достигается слепым процессом наследственных изменений и отбора. Некорректно будет считать, что эволюция должна была изобрести сознание, — в принципе, оно могло оказаться бесполезным побочным продуктом. Никакой необходимости здесь нет. Не всякое изменение — адаптация, а если и адаптация, то необязательно наилучшим образом замысленная, поскольку естественный отбор может работать только с наличным материалом. Были и остаются другие возможные пути и решения. Тем не менее многое из того, что происходило в нашем мозгу и в мозгу наших предков, явно имело адаптивный характер и было полезным для выживания.

На сегодняшний день имеется длинный список потенциальных кандидатов на роль функций сознания. Среди них: возникновение внутренне мотивирующих состояний; совершенствование социального сотрудничества; стратегия улучшения внутреннего отбора и распределения ресурсов в мозгу, который стал слишком сложен для саморегуляции; модификация и взаимодействие иерархии целей и долговременного планирования; извлечение эпизодов из долговременной памяти; конструирование пригодных для хранения репрезентаций; гибкость и точность контроля поведения; понимание психических состояний сородичей и предсказание их поведения в социальных взаимодействиях; решение конфликтов и предотвращение проблем, которые могут возникнуть из-за негибких процессов обработки информации; создание плотного интегрированного образа реальности как целого; установление глобального контекста, пошаговое обучение и так далее. Трудно поверить, что сознание не исполняет хотя бы какую-то из этих функций. Для примера рассмотрим одну из них.

Ученые, занимающиеся сознанием, согласны в том, что одна из основных функций сознательного опыта состоит в обеспечении «глобального доступа» организма к информации. Метафора Бернарда Баарса о «рабочем пространстве» имеет и функциональный аспект: проще говоря, эта теория утверждает, что осознаваемая информация — это то подмножество активной в мозгу информации, в отношении которой неясно, какая из ваших психических способностей потребуется для последующего доступа к ней. Понадобится ли вам фокусировка внимания? Или придется сформулировать для нее понятие, обдумать ее и сообщить другим людям? Понадобится ли вам гибкая поведенческая реакция — избранная после сравнения с альтернативными реакциями? Или вам нужно будет связать эту информацию с эпизодической памятью — возможно, для того, чтобы сравнить с виденным или услышанным прежде? Итак, мысль Баарса состоит, кроме всего прочего, в том, что нечто осознается только тогда, когда неизвестно, какой к нему приложить инструмент из вашего психического набора.

Обратите внимание: впервые обучаясь сложному действию — завязывать шнурки или ездить на велосипеде, — вы всегда упражняетесь осознанно. Это требует внимания и отнимает много ресурсов. Однако, как только вы овладели завязыванием шнурков или ездой на велосипеде, процесс обучения забывается — настолько, что вам трудно будет обучать этому искусству своих детей. Он быстро уходит ниже порога осознания и выполняется автоматически — быстро и эффективно. Но стоит системе столкнуться с новым контекстом или стимулом, как глобальный рабочий механизм активируется и становится представленным в сознании. В этот самый момент вы и начинаете осознавать процесс.

Конечно, эту теорию следует уточнить, поскольку степени доступности сознанию отличаются. Есть вещи — такие как невыразимый оттенок зеленого №25, — которые доступны, скажем, вниманию, но не памяти и не понятийному мышлению. Другие вещи доступны избирательному контролю моторики, но доступ происходит так быстро, что минует ваше внимание. Если бы спринтер на стометровке дожидался, пока осознанно услышит выстрел стартового пистолета, забег был бы проигран заранее: к счастью, его тело слышит выстрел раньше него. Есть разные степени сознательного опыта. И чем пристальнее вглядывается в него наука, тем расплывчатее становятся границы между сознательным и бессознательным. Однако общая идея глобальной доступности позволяет убедительно рассуждать об эволюции сознания. А вот что бы я добавил в этот сюжет: сознание есть орган нового типа.

У биологических организмов развились органы двух типов. Одни, такие как сердце или печень, составляют части организма, его «железо». Органы такого типа постоянны. Но есть и «виртуальные органы» — чувства (отвага, гнев, желание, зависть) и феноменальное восприятие цветных объектов или музыки либо воспоминания некоего эпизода. Другой пример виртуального органа — иммунная реакция, которая реализуется только когда требуется: на некоторое время она создает особые каузальные свойства, обладает определенными функциями и выполняет для организма некую работу. Когда работа исполнена, она исчезает. Виртуальные органы подобны материальным в том смысле, что выполняют определенную функцию; они представляют собой наборы согласованных функциональных характеристик, позволяющие вам делать что-то новое. Хотя виртуальные органы принадлежат к поведенческим реакциям макроуровня, их можно рассматривать и как сочетание миллиардов согласованных микрособытий — иммунных или разряжающихся нервных клеток. Они, в отличие от сердца или печени, преходящи. То, что для нас — субъективное переживание, есть процесс, вызванный активностью одного или нескольких виртуальных органов.

Виртуальные органы открывают нам глобальный доступ к информации, подводя к новым фактам и, иногда, к совершено новым формам знания. Возьмем для примера тот факт, что вы сейчас держите в руках эту книгу. Феноменальная книга (т. е. сознательный опыт книги) и феноменальные руки (т. е. сознательный опыт определенных частей тела) — образцы действующих в настоящий момент виртуальных органов. Нейронные корреляты в вашем мозгу выполняют работу эмуляторов объекта, внутренне симулируя для вас книгу, которую вы держите, — причем вы не осознаете их работы. То же относится к сознательному опыту руки, являющемуся частью активности телесного субъект-эмулятора. Итак, существует как-будто-я и как-будто-книга, симулированный субъект плюс симулированный объект. Мозг открывает вам доступ и к другим фактам: что эта книга существует, что у нее есть некие постоянные свойства поверхности, определенный вес и тому подобное. Как только информация о существовании и свойствах книги осознается, она открывается для концентрации внимания и дальнейших когнитивных процессов, а также для гибкого поведения.

Теперь мы начинаем понимать то, какой была основная эволюционная функция сознания: оно открывает организму в целом доступ к классам фактов и, следовательно, позволяет к ним обращаться, их обдумывать, гибко на них реагировать, автоматически принимая в расчет общий контекст. Только если сперва мир является вам, вы действительно можете начать осознавать тот факт, что внешняя реальность существует. Это, в свою очередь, необходимое предварительное условие для открытия того, что и вы тоже существуете. Только обладая тоннелем сознания, вы можете осознать, что являетесь частью реальности и присутствуете в ней.

Более того, как только эта глобальная сцена — тоннель сознания — установилась и стабилизировалась, становится возможным образование других типов виртуальных органов и их «танец» в нервной системе. Тоннель является тем, что все это скрепляет. Внутри тоннеля разворачивается хореография вашей субъективной жизни. Вы испытываете осознаваемые эмоции и через них открываете, что у вас есть цели и потребности. Вы воспринимаете себя как творца мыслей. Вы обнаруживаете, что во внешнем мире существуют другие люди — другие действующие лица, и понимаете, в каких отношениях вы с ними состоите: если только определенный тип сознательного опыта не делает этот факт глобально доступным, то вы не можете с ними сотрудничать, избирательно им подражать или другими способами у них учиться. Если вы достаточно умны, то даже можете начать контролировать их поведение, управляя их состояниями сознания. Успешно обманывая — например, внедрив в чужой ум ложное убеждение, — вы активируете виртуальный орган в другом мозгу.

Феноменальные состояния — это нейровычислительные органы, через окно настоящего открывающие глобальный доступ к жизненно важной информации. Они позволяют вам осознавать новые факты в пределах цельного психологического момента. Естественно, возможность использовать для реакции на новый класс фактов все инструменты из вашего психического набора — крупное адаптивное преимущество. Каждый новый виртуальный орган, каждое новое сенсорное переживание, каждая новая осознанная мысль должны окупаться — их активность в течение хотя бы секунд или минут дорого обходится метаболизму. Но поскольку они оплачиваются дополнительным поступлением глюкозы, а также безопасностью, выживанием и продолжением рода, то распространяются в популяции и сохраняются по сей день. Они позволяют нам различать съедобное и несъедобное, искать и распознавать новые источники пищи, планировать атаку на добычу. Они позволяют нам понимать разум других людей и более эффективно сотрудничать с товарищами по охоте. Наконец, они позволяют учиться на опыте.

Промежуточное заключение таково: явление организму мира стало новой вычислительной стратегией. Помечая опасное настоящее как реальность, мы предотвращаем возможность затеряться в воспоминаниях и фантазиях. Отмечая настоящее, организм получает возможность планировать иные, более эффективные пути бегства, обмана или выслеживания добычи, сравнивая для этого внутренние «прогоны» целевого поведения с особенностями данного мира. Обладая осознаваемой, транспарентной моделью мира, вы, прежде всего, можете прямо сравнивать действительное с возможным, действительный мир с симулированными возможными мирами, которые были созданы вашим разумом. Более высокий уровень интеллекта состоит не только в том, чтобы обладать офлайн-состояниями, с чьей помощью можно симулировать потенциальную опасность или желаемый результат, но и в том, чтобы сравнивать реальную ситуацию со множеством возможных целевых состояний. Отыскав путь из реального мира к самому желанному из возможных, вы можете переходить к действию.

Легко упустить из вида каузальную важность этого первого шага эволюции. Репрезентация «действительного» — фундаментальная вычислительная цель сознательного опыта. Это необходимая функциональная характеристика, на которой держится все остальное. Назовем ее просто «построением реальности» — оно позволяет животным явным образом представлять тот факт, что нечто действительно имеет место. Транспарентная модель мира позволяет вам обнаружить, что нечто существует в реальности и, интегрируя ваш образ мира с субъективным Сейчас, открыть, что мир настоящий и существует в настоящем. Этот шаг вводит новые уровни сложности. Наличие глобальной модели мира — это новый способ обработки информации о мире весьма интегрированным образом. Каждая осознанная мысль, каждое телесное ощущение, все, что увидено и услышано, каждый опыт эмпатии или разделение своих целей с другим человеком образуют особый класс фактов, доступных адаптивной, гибкой и избирательной обработке, которую обеспечивает только сознательный опыт. Все, что поднялось до уровня глобальной доступности, внезапно становится более подвижным, более чувствительным к контексту и непосредственно соотносится с прочим контентом вашего осознаваемого.

Функции глобальной доступности бывают очень специфическими. Сознательное цветное восприятие дает информацию о питательной ценности — когда, например, вы замечаете красную ягоду среди зеленых листьев. Сознательный опыт эмпатии обеспечивает вам неречевую форму знания об эмоциональных состояниях других людей. На нее можно обращать внимание, приспосабливать к ней моторное поведение или ассоциировать ее с прошлыми воспоминаниями. Феноменальные состояния не просто представляют факт касательно ягод или чувств другого человека: они еще и связывают все это в глобальный процесс обработки и позволяют исследовать их посредством всех психических способностей. Короче говоря: индивидуальные сознательные опыты от уровня объекта и выше есть виртуальные органы, которые временно открывают вам доступ к знаниям в совершено новом формате данных — в тоннеле сознания, а ваша единая цельная модель Одного мира устанавливает прочные рамки, в которых все это имеет место.

Если существо, подобное Homo sapiens, вырабатывает дополнительную способность: прогонять в уме офлайн-симуляции, оно может представлять и возможные миры — миры, которые не переживаются как настоящие. Такое существо может обладать эпизодической памятью. У него появляется возможность планировать. Оно может спросить себя: как будет выглядеть мир, в котором у меня много детей? Как будет выглядеть мир, в котором я совершено здоров? Или где я богат и знаменит? И как мне сделать, чтобы это свершилось? Могу ли я представить путь, ведущий в эти воображаемые миры из настоящего?

Такое существо может наслаждаться и мысленными путешествиями во времени, переключаясь от «внутреннего времени» к «внешнему времени». Оно может сопоставлять насущные переживания с прошлыми — а может и галлюцинировать или грезить наяву. Чтобы оно смогло должным образом использовать эти психические способности, его мозг должен обеспечить четкий и надежный способ отличать репрезентацию от симуляции. У существа должен быть якорь в реальном мире: затерявшегося в грезах наяву рано или поздно найдет и съест другое животное. Потому нужен механизм, который надежно демонстрирует разницу между одним реальным миром и множеством возможных. Причем этот фокус должен исполняться на уровне самого сознательного опыта, что не так-то просто. Я уже обсуждал тот факт, что сам сознательный опыт уже есть симуляция, и субъект переживания никогда не вступает в непосредственный контакт с реальностью. Итак, следующий вопрос состоит в том, как не заблудиться в лабиринте своего сознания.

Одна из главных функций транспарентной осознанной модели реальности состоит в том, чтобы репрезентировать действительное (философы также иногда говорят «фактичность») — то есть создавать надежную систему отсчета для использующего ее организма: нечто, без исключений и сомнений определяющее, что соответствует реальности (пусть даже это не так); нечто, с чем невозможно поиграться, обойти или обхитрить. Транспарентность решила проблему симуляции множества возможных внутренних миров без риска в них заблудиться: для этого она позволила биологическому организму в явном виде представлять, что один из миров — действительная реальность. Я назову это «гипотезой нулевого мира».

Человеческим существам известно, что некоторые из элементов их сознательного опыта не относятся к реальному миру, что они — всего лишь образы их разума. Теперь мы видим, насколько фундаментальным был этот шаг, и можем осознать его функциональную ценность. Мы получили не только способность к осознанному мышлению, но и способ переживать мысли как мысли, а не галлюцинировать и не теряться в фантазиях. Этот шаг продвинул нас вверх по шкале интеллекта. Он позволил сравнивать воспоминания, цели и планы с насущной ситуацией и помог отыскивать мысленные мосты от настоящего к наиболее желанной реальности.

Различение между вещами, которые являются нам определенным образом, и реальными, объективными фактами стало элементом реальности, в которой мы живем. (Прошу заметить, что это, вероятно, не соответствует действительности для большинства других живых существ на планете.) Осознанно переживая некий элемент нашего тоннеля как образ или мысль о мире, мы осознаем возможность неверных репрезентаций. Мы понимаем, что иногда можем ошибаться, поскольку переживаемая реальность — тоже особого рода явление. Став высокоразвитой репрезентационной системой, мы теперь способны представить главный факт относительно себя — а именно что мы и есть репрезентационные системы. Нам стали доступны понятия истинного и ложного, знания и иллюзии. Как только нам открылось различие между ними, произошел взрыв культурной эволюции, поскольку мы становились все умнее, систематически наращивая знание и сокращая число иллюзий.

Открытие разницы между явлением и реальностью стало возможным, потому что мы осознали, что некий контент нашего сознания конструируется, и мы смогли интроспективно постичь процесс его конструкции. Здесь подходит технический термин «феноменальной непрозрачности», который противоположен транспарентности. Все то в эволюции сознания, что старо, сверхбыстро и чрезвычайно надежно, является транспарентным — таковы наши сенсорные переживания. Абстрактное осознанное мышление таковым не является. С точки зрения эволюции мышление — совсем ново, чрезвычайно ненадежно (это известно каждому) и так медлительно, что мы можем даже отследить его процесс в мозгу. Рассуждая осознанно, мы наблюдаем формирование мыслей: некоторые стадии обработки доступны интроспективному вниманию. Поэтому мы знаем, что мысли не даны нам, а созданы.

Внутреннее явление реалистичного мира, присутствующего здесь и сейчас, — это изящный метод создания системы отсчета и надежный якорь для всех видов психической активности, потребной для высших форм разума. Вы можете постигать и строить возможные миры, только имея уже готовую прочную реальность первого порядка. Это фундаментальный прорыв и основная функция сознания как такового. Оказалось, что тоннель сознания обладает явной ценностью для выживания, что он адаптивен, поскольку обеспечивает единую и прочную систему отсчета для высших уровней моделирования реальности. Однако это даже не половина истории. Нам предстоит еще один шаг по лестнице — большой шаг. Наш краткий обзор завершается глубочайшей и самой трудной загадкой из всех: субъективность сознания.

Сознание всегда привязано к взгляду от первого лица: именно поэтому оно столь неуловимо. Оно — субъективный феномен. Сознанием кто-то обладает. В глубоком, неоспоримом смысле ваш внутренний мир — поистине не просто чей-то внутренний мир, а именно ваш внутренний мир — личное пространство переживаний, вход в которое открыт только вам.

Сознающий разум — не общее достояние (во всяком случае, так принято считать, хотя это мнение, возможно, будет опровергнуто Революцией Сознания в будущем). Так или иначе, с традиционной философской точки зрения, считается, что научному исследованию подлежат только те объекты, свойства которых, хотя бы в принципе, доступны наблюдению каждого. Зеленый № 24 к таким не относится, как и отчетливое сенсорное качество запаха амбры с сандалом, как и ваше эмпатическое понимание чужих эмоций при виде плачущего человека. А вот состояния мозга доступны для наблюдения. Состояния мозга, к тому же, имеют то, что философы называют «репрезентационным контентом». Существуют рецептивные поля для различных сенсорных стимулов. Мы знаем, где берет начало контент эмоций, неплохо представляем, где в мозгу расположена эпизодическая память, и так далее.

Сознательный опыт тоже имеет контент — феноменальный контент — я касался этого во введении. Его феноменальный контент — его субъективный характер: какие внутренние и личные чувства он вызывает, каково им обладать. Но этот конкретный контент, по-видимому, доступен лишь вам, переживающему субъекту. Кто же этот субъект?

Чтобы развить успешную теорию сознания, следует сопоставить феноменальный контент первого лица с контентом состояний мозга, полученным от третьего лица. Нам придется как-то примирить внутреннюю перспективу переживающего Я с внешней перспективой научного взгляда. Многие из нас интуитивно полагают, что это невозможно. Многие думают, что сознание «онтологически нередуцируемо» (говоря языком философии), поскольку факты первого лица невозможно свести к фактам третьего лица. Однако более вероятно, что сознание (говоря языком философии) «эпистемилогически нередуцируемо». Мысль проста: одна реальность, один факт, но два типа знания: знание первого лица и знание третьего лица. Пусть даже сознание — физический процесс, но совместить эти две формы знания не удастся. Узнав все до капли о состояниях мозга, мы все равно не узнаем, каково сейчас тому, чей это мозг. Итак, нет никакой метафизической загадки, а есть просто два вида знания.

Но при ближайшем рассмотрении концепция «взгляда от первого лица» оказывается расплывчатой. Что это за таинственное «первое лицо»? К кому относится слово «я»? Если оно не просто указывает на говорящего, то относится ли оно хоть к чему-то в известной нам части реального мира? Считать ли существование переживающего Я непременным компонентом сознания? Я думаю, нет — в первую очередь потому, что, кажется, существуют формы сознательного опыта без «я». При некоторых серьезных психических нарушениях, таких как синдром Котара, пациенты вообще перестают использовать местоимения первого лица и, больше того, утверждают, что они вообще не существуют. М. Давид Энох и Уильям Третоуэн описали подобные случаи в книге «Необычные психиатрические синдромы»: «Таким образом, больной может последовательно отрицать собственное существование, отказываясь даже от использования местоимения „я“. Одна пациентка, чтобы подчеркнуть свое несуществование, называла себя Мадам Зеро. Другой сказал о себе: „От этого никакого проку. Выкрасить это и выбросить“»²⁰.

Мистики всех культур и времен описывали глубокие духовные переживания, в которых отсутствовало «я», причем и они иногда отказывались использовать это местоимение. В самом деле, у многих простых организмов нашей планеты, возможно, есть тоннель сознания, в котором никто не живет. У кого-то из них, возможно, не тоннель, а «пузырь», поскольку вместе с самосознанием исчезает осознание прошлого и будущего.

Заметьте, что до сих пор, определяя проблемы большой единой теории сознания, мы делали лишь одно минимальное допущение: явление мира. Но, когда вы читаете эти строки, мало сказать, что свет включен, — еще и дома кто-то есть. Человеческое сознание характеризуется различными формами обращенности вовнутрь, влияющими друг на друга: во-первых, сознание — это внутренний процесс в нервной системе; во-вторых, оно создает переживание бытия в мире: в-третьих, виртуальное окно настоящего дает нам временную обращенность вовнутрь — переживание Сейчас. Но глубочайшей формой интериоризации стало проведение границы между «собой» и миром.

Физически, эволюционно этот процесс начался с развития клеточной мембраны и иммунной системы, отличающей клетки своего тела от тех, которые следует рассматривать как чужие, вторгшиеся извне²¹. Миллиарды лет спустя нервная система сумела представить различие между миром и собой на более высоком уровне — например, как очертания тела, обозначенные цельной, но бессознательной схемой тела. Тогда сознательный опыт вознес эту фундаментальную стратегию разделения реальности на неведомый доселе уровень сложности и разумности. Родилось феноменальное Я, и постепенно развился сознательный опыт «я есть кто-то». Я-модель, внутренний образ организма как целого, была встроена в модель мира, и таким образом развился сознательный опыт взгляда от первого лица.

Понимание субъективности — одна из сложнейших загадок науки о сознании. Чтобы с ней справиться, следует понять, как рождалось в тоннеле сознающее Я, как природа сумела создать модель реальности, обладающую центром, создать внутренние миры, которые, мало того что являются, так еще являются кому-то. Надо понять, как тоннель сознания превратился в тоннель эго.