Глава 9
На Пао наступили мирные времена, жизнь шла своим чередом. Паоны возделывали поля на фермах, рыбачили в океанах, а в некоторых районах улавливали из воздуха пыльцу огромными густыми сетями, собирая ее в комья — из этой пыльцы получалось приятное на вкус медовое печенье. Каждый восьмой день устраивали местные базары, в каждый восьмой базарный день многочисленные толпы собирались петь древние гимны, а когда день песнопений наступал в восьмой раз, в столице каждого континента проводилась праздничная ярмарка.
Люди перестали сопротивляться правлению Бустамонте. Постепенно все забыли грабежи и унижения, причиненные завоевателями-топогнусцами, а Бустамонте взимал меньше налогов, чем его покойный брат Айелло, причем обходился без показной роскоши и профилактической строгости, каких можно было бы ожидать в случае сомнительного престолонаследия.
Но Бустамонте не был вполне удовлетворен достижением честолюбивых целей. Его нельзя было назвать трусом, но теперь он был одержим личной безопасностью — не меньше дюжины ходатаев и приглашенных посетителей, неосторожно позволивших себе сделать резкое движение в присутствии панарха, были взорваны громолотами мамаронов. Кроме того, Бустамонте воображал, что над ним насмехаются за спиной, в связи с чем еще несколько дюжин приближенных отправили «дышать водой» только потому, что их что-то развеселило в тот момент, когда Бустамонте случилось на них взглянуть. Но горчайшую обиду у Бустамонте вызывала необходимость платить дань Эвану Бузбеку, гетману клана Брумбо.
Ежемесячно он составлял желчное послание, собираясь отправить его Бузбеку на Топогнус вместо миллиона марок, но каждый месяц преобладала осторожность — в бессильной ярости Бустамонте раскошеливался.
Прошло четыре года, после чего в космический порт Эйльжанра прибыл курьерский корабль, красный с желтыми и черными обводами, выгрузивший некоего Корморана Бенбарта, отпрыска младшей ветви клана Брумбо. Разбойник заявился в Большой дворец подобно знатному землевладельцу, вернувшемуся из отлучки и решившему навестить арендатора на отдаленной ферме, приветствуя Бустамонте с небрежным дружелюбием.
Бустамонте, облаченный в непроглядно-черную мантию панарха, заставил себя сохранять полное спокойствие. Он задал церемониальный вопрос: «Какие попутные ветры привели вас к нашим берегам?»
Корморан Бенбарт, высокий молодой головорез с заплетенными в косу русыми волосами и пышными усами того же оттенка, изучал Бустамонте глазами голубыми, как васильки, и невинными, как паонезское небо.
«Моя задача проста, — сказал он. — Я унаследовал вотчину в Северном Мглисте, граничащем с юга, как вам может быть известно — или неизвестно — с владениями клана Гриффинов. Мне необходимы средства для строительства укреплений и подкупа сторонников».
«А!» — отозвался Бустамонте.
Корморан Бенбарт дернул светлый ус, свисающий значительно ниже подбородка: «Эван Бузбек предположил, что вы могли бы выделить миллион марок из вашей переполненной казны с тем, чтобы заслужить мою благодарность».
Не меньше тридцати секунд Бустамонте сидел, как статуя, глядя в невинные голубые глаза и лихорадочно перебирая в уме возможные варианты. Невозможно было представить себе, чтобы притязание этого наглеца не было подкреплено молчаливой угрозой нового вторжения, предотвратить каковое Бустамонте не мог. Он бессильно развел руками, приказал выдать вымогателю требуемую сумму и выслушал покровительственные замечания признательного Бенбарта, сохраняя зловещее молчание.
Бенбарт вернулся на Топогнус в благодушно-удовлетворенном настроении; у Бустамонте не находящая выхода ярость вызвала несварение желудка. Панарх-самозванец убедился наконец в том, что он был вынужден поступиться гордостью и обратиться за помощью к тем, чьи услуги он раньше отверг — а именно к наставникам Раскольного института.
Переодевшись и пользуясь поддельным удостоверением странствующего инженера, Бустамонте взял билет до пересадочной станции на Узловой планете, откуда пассажирский корабль, направлявшийся к Марклеидам, далеко разбросанным в пространстве звездам внешнего региона скопления, отвез его к Расколу.
Лихтер поднялся на орбиту и пристыковался к кораблю дальнего следования. Бустамонте с облегчением покинул переполненный пассажирами салон; пролетев над гигантскими утесами, купающимися в тумане, челнок приземлился на космодроме Раскольного института.
В здании космического порта Бустамонте не столкнулся с какими-либо формальностями, обеспечивавшими трудоустройство и благополучие целой армии иммиграционных и таможенных чиновников на Пао; по сути дела, на него вообще никто не обратил внимания.
Раздосадованный, Бустамонте подошел к выходу из космического вокзала, чтобы взглянуть на простиравшийся ниже институтский городок. Слева на обширном уступе над пропастью находились фабрики и мастерские, справа — суровая громада Института, а перед ней и дальше — различные общежития, корпуса и усадьбы с непременными кольцевыми пристройками дортуаров.
Молодой человек со строгим лицом — еще почти подросток — прикоснулся к его плечу, показывая жестом, что Бустамонте загораживает выход. Бустамонте отступил в сторону, и мимо него вереницей прошли двадцать молодых женщин с волосами одинакового бледно-кремового оттенка. Женщины зашли в напоминавший огромного жука автофургон, бесшумно скользнувший вниз по склону.
Никаких других транспортных средств не было заметно, причем космический вокзал уже почти опустел. Играя желваками и побледнев от гнева, Бустамонте вынужден был наконец признать, что либо его здесь не ожидали, либо никто не позаботился его встретить. Нестерпимое оскорбление! Он заставит их проявить к себе должное внимание!
Бустамонте решительно вернулся в зал ожидания и сделал несколько повелительных жестов. Два человека, проходивших мимо, с любопытством задержались — но, когда он приказал им по-паонезски привести ответственное должностное лицо, они ответили непонимающими взглядами и пошли по своим делам.
Приказывать было некому — он остался один в просторном пустом зале. Отведя душу многословной паонезской бранью, Бустамонте снова направился к выходу.
Разумеется, планировка городка была ему незнакома; до ближайшего жилого дома было метров семьсот или восемьсот. Бустамонте с тревогой взглянул на небо. Маленькое белое солнце скрылось за утесом; с верховьев Бурной реки надвигалась темная стена тумана, сгущались сумерки.
Бустамонте судорожно вздохнул. Ничего не поделаешь! Панарху Пао приходилось шлепать в поисках убежища, как какому-нибудь бродяге. Мрачно распахнув дверь, он вышел наружу.
Ветер подхватил его, погоняя вниз по дороге; тонкая паонезская одежда не защищала от пронизывающего холода. Отворачиваясь от ветра и пригнувшись, Бустамонте ускорил шаги, часто переваливаясь на коротких толстых ногах.
Промерзший до костей, едва переводя дыхание в разреженной атмосфере, он приблизился к первому дому. Перед ним возвышались глухие стены из плавленого камня. Бустамонте побродил взад и вперед вдоль фасада, но не смог найти никакого входа; закричав от отчаяния и злобы, он стал спускаться дальше.
Небо потемнело; в шею Бустамонте стали впиваться маленькие ледяные иглы слякоти. Он подбежал к следующему дому, и на этот раз нашел входную дверь — но никто не ответил на настойчивые удары его кулаков. Бустамонте отвернулся, дрожа всем телом — ноги его онемели, пальцы не хотели разгибаться. Мрак настолько сгустился, что он с трудом находил дорогу.
Из окон третьего дома струился свет; опять же, никто не ответил на усилия колотившего дверь Бустамонте. Разъярившись, Бустамонте схватил камень и швырнул его в ближайшее окно. Стекло не разбилось, но зазвенело самым удовлетворительным образом. Бустамонте бросил еще один камень и наконец привлек к себе внимание. Дверь открылась — Бустамонте ввалился внутрь, как падающее дерево.
Его подхватил и усадил на скамью молодой человек. Широко расставив ноги и выпучив глаза, Бустамонте хрипло и часто дышал.
Молодой раскольник что-то сказал; Бустамонте не понял его. «Я — Бустамонте, панарх Пао! — неразборчиво выпалил он, едва шевеля обледеневшими губами. — Меня никто не встретил — кто-нибудь за это дорого заплатит!»
Юноша — один из сыновей проживавшего в доме наставника — не говорил на паонезском языке. Покачав головой, он, по-видимому, начинал терять интерес к происходящему. Поглядывая то на дверь, то на Бустамонте, он явно готовился выставить незваного гостя.
«Я — панарх Пао! — орал Бустамонте. — Отведите меня к Палафоксу, к лорду Палафоксу, слышите? К Палафоксу!»
Знакомое имя произвело желаемое действие. Молодой человек жестом посоветовал Бустамонте оставаться на скамье, после чего исчез в соседнем помещении.
Прошло десять минут. Дверь открылась, и появился Палафокс. Поклонившись с безразличной церемонностью, он сказал: «Айудор Бустамонте, рад вас видеть. Не смог встретить вас в космическом порту — но, как я вижу, вы неплохо управились и без моей помощи. Я живу поблизости и могу предложить вам свое гостеприимство. Вы готовы следовать за мной?»
На следующее утро Бустамонте взял себя в руки. Возмущение ничему не помогло бы и, скорее всего, только вызвало бы нежелательное раздражение у хозяина усадьбы, хотя — Бустамонте с презрением посмотрел вокруг — гостеприимство раскольника было, мягко говоря, скупым. Почему люди, обладавшие такими познаниями, жили в столь аскетических условиях? Если уж на то пошло, почему они выбрали местом жительства планету с омерзительным климатом и безобразно враждебной топографией?
Палафокс соблаговолил явиться, и они уселись за столом; между ними стоял графин перечного чая. Палафокс ограничился банальными вежливыми фразами. Он ни словом не упомянул о неприятных обстоятельствах их последней встречи на Пао и не выразил никакого интереса по поводу того, что привело Бустамонте на Раскол.
Наконец, наклонившись над столом, Бустамонте перешел к делу: «Некогда покойный панарх Айелло обратился к вам за помощью. Насколько я теперь понимаю, он действовал прозорливо и мудро. Поэтому я решил тайно посетить Раскол, чтобы заключить с вами договор».
Палафокс молча кивнул, прихлебывая чай.
«Сложилась следующая ситуация, — продолжал Бустамонте. — Проклятые Брумбо взимают с меня ежемесячную дань. Мне не доставляет никакого удовольствия им платить, хотя я не выражаю недовольство — дань обходится дешевле, чем покупка вооружений, позволяющих отражать их нападения».
«Судя по всему, больше всех в этой ситуации проигрывают меркантильцы», — заметил Палафокс.
«Именно так! В последнее время, однако, топогнусцы стали вымогать дополнительные суммы. Боюсь, что в дальнейшем их аппетит только разгорится и станет ненасытным, — Бустамонте рассказал о визите Корморана Бенбарта. — Моя казна будет подвергаться нескончаемым безнаказанным грабежам, и я превращусь в не более чем кассира, обслуживающего топогнусских бандитов. Я не желаю подвергаться столь постыдному унижению! Я желаю освободить Пао от дани — таков мой долг! Поэтому я приехал к вам — заручиться стратегическими рекомендациями».
Палафокс с многозначительной деликатностью поставил прозрачный стакан на стол: «Рекомендации — все, что мы можем предложить на экспорт. Вы их получите — за соответствующее вознаграждение».
«И в чем будет заключаться вознаграждение?» — спросил Бустамонте, хотя он уже прекрасно знал ответ.
Палафокс устроился на стуле поудобнее: «Как вам известно, Раскол — планета мужчин; такой она была со времен основания Института. Мы вынуждены, однако, воспроизводить потомство, и те из нас, кого считают достойными этой привилегии, выращивают сыновей. Лишь немногие счастливцы из числа наших отпрысков — примерно один из двадцати — удовлетворяют предъявляемым требованиям и поступают в Институт. Остальные покидают Раскол со своими матерями, когда истекает срок действия их договорных обязательств».
«Короче говоря, — сухо заметил Бустамонте, — вам нужны женщины».
Палафокс кивнул: «Нам нужны женщины — здоровые молодые женщины, умные и красивые. Это единственный товар, который мы, чародеи-раскольники, не можем — точнее, не желаем по многим причинам — изготовлять самостоятельно».
«Разве у вас нет дочерей? — полюбопытствовал Бустамонте. — Вы могли бы с таким же успехом производить на свет дочерей, не правда ли?»
Эти вопросы не произвели на Палафокса никакого впечатления — он пропустил их мимо ушей. «Раскол — планета мужчин, — повторил он. — Мы — чародеи Раскольного института».
Бустамонте задумался; он не понимал, что с точки зрения раскольника рождение дочери было чем-то вроде появления на свет двуглавого урода. Наставник Раскольного института, подобно классическим аскетам, подчинял свою жизнь сиюминутным интересам самоутверждения; прошлое было для него не более чем записью, будущее — расплывчатой неопределенностью, ожидающей формирования. Он мог планировать на сотни лет вперед — ибо, несмотря на то, что логически чародей-раскольник признавал неизбежность смерти, в эмоциональном отношении он отвергал ее, убежденный в том, что, воспроизводя себя в поколениях сыновей, он тем самым запечатлевал себя в вечности.
Будучи незнаком с психологией раскольников, Бустамонте только укрепился в убеждении, что Палафокс был не совсем в своем уме. Неохотно подчиняясь необходимости, он сказал: «Мы могли бы заключить взаимовыгодный договор. Вы поможете нам нанести сокрушительное поражение топогнусцам и сделаете все необходимое для того, чтобы они больше никогда...»
Палафокс с улыбкой покачал головой: «Раскольники не воюют. Мы продаем плоды мыслительной деятельности — и это все, что мы предлагаем. Подумайте сами — разве мы могли бы позволить себе другую политику? Раскол уязвим. Институт можно уничтожить одной ракетой, запущенной с орбиты. Вы можете заключить договор — но только лично со мной. Если завтра на Раскол прибудет Эван Бузбек, он сможет заручиться рекомендациями другого чародея, что приведет к интеллектуальному состязанию между мной и другим наставником».
«Гмм! — пробурчал Бустамонте. — Как вы можете гарантировать, что это не произойдет?»
«Никак. Институт как учреждение придерживается принципа строгого нейтралитета. Индивидуальные чародеи, однако, могут сотрудничать с кем угодно, по желанию, с тем, чтобы пополнять свои дортуары».
Бустамонте нервно постучал пальцами по столу: «Что вы можете для меня сделать, если вы не можете защитить меня от Брумбо?»
Палафокс поразмышлял, прикрыв глаза, после чего ответил: «Существует ряд методов, позволяющих решить вашу задачу. Я мог бы организовать оплату услуг наемников со Святомеда, с Поленсиса или даже с Земли. Я мог бы стимулировать формирование коалиции топогнусских кланов и восстановить ее против Брумбо. Кроме того, мы могли бы девальвировать паонезскую валюту настолько, что выплата дани станет бессмысленной».
Бустамонте нахмурился: «Я предпочитаю более прямолинейные методы. Я хотел бы, чтобы вы поставляли нам вооружения, позволяющие успешно обороняться и не зависеть от милости инопланетян».
Палафокс поднял кривые тонкие брови: «Странно слышать столь агрессивные предложения от паона».
«Почему странно? — возмутился Бустамонте. — Мы не трусы».
В голосе Палафокса появилась нотка нетерпения: «Десять тысяч Брумбо покорили пятнадцать миллиардов паонов. У вас было оружие. Никто даже не подумал сопротивляться. Вы подчинились, как жвачные животные».
Бустамонте упрямо мотал головой: «Мы такие же люди, как любые другие. Все, что нам нужно — надлежащая подготовка».
«Подготовка не сможет воспитать в паонах боевой дух».
Бустамонте нахмурился: «Значит, боевой дух нужно воспитать другим способом!»
На лице Палафокса появилась странная усмешка, обнажившая зубы. Он выпрямился на стуле: «Наконец мы затронули суть проблемы».
Бустамонте с подозрением смотрел на собеседника, не находя причины для его внезапного оживления.
Палафокс продолжал: «Мы должны убедить податливых паонов стать отважными бойцами. Как это можно сделать? Очевидно, что необходимо изменить основные черты их характера. Они должны отказаться от пассивности, от готовности беспрекословно приспосабливаться к тяготам и лишениям. Они должны научиться дерзости, гордости, духу соревнования. Не так ли?»
Бустамонте сомневался: «Может быть, в чем-то вы правы».
«Вы, конечно, понимаете, что добиться таких перемен за один день невозможно. Изменение общенациональной психологии — крупномасштабный, сложный и длительный процесс».
Бустамонте преисполнился подозрениями. От Палафокса исходило какое-то напряжение, словно раскольник был исключительно заинтересован в теме разговора, хотя и притворялся безразличным.
«Если вы хотите создать эффективную армию, — говорил Палафокс, — изменение национального характера — единственный доступный способ. Быстро такие вещи не делаются».
Бустамонте отвернулся, глядя в окно на блестящую ленту Бурной реки в далекой пропасти: «Вы считаете, что можно создать паонезскую армию, способную успешно воевать?»
«Несомненно».
«И сколько времени это займет?»
«Примерно двадцать лет».
«Двадцать лет!»
Несколько минут Бустамонте молчал: «Мне нужно подумать». Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад и вперед, нервно встряхивая руками, словно пытаясь избавиться от налипшей на них жидкости.
Палафокс напустил на себя строгость: «Как может быть иначе? Без боевого духа невозможно успешно воевать. Наличие или отсутствие боевого духа — особенность национальной культуры, не поддающаяся мгновенному преображению».
«Да-да, — бормотал Бустамонте. — Я вижу, что вы во многом правы, но мне нужно подумать».
«Подумайте еще обо одном, — предложил Палафокс. — Пао — огромная, многонаселенная планета. Вы могли бы создать не только боеспособную армию, но и крупномасштабный промышленный комплекс. Зачем покупать товары на Меркантиле, если вы можете производить их сами?»
«Но как все это сделать?»
Палафокс рассмеялся: «В этом отношении вам придется воспользоваться моими профессиональными навыками. Я — наставник колледжа сравнительной культурологии Раскольного института!»
«Тем не менее, — упорствовал Бустамонте, — я должен знать, каким образом вы намерены внедрить такие перемены. Не забывайте, что для паонов изменение заведенного порядка вещей страшнее смерти».
«Разумеется, — отозвался Палафокс. — Необходимо изменить основы мышления паонов — по меньшей мере, какой-то части населения. Проще всего это сделать посредством изменения языка».
Бустамонте покачал головой: «Вы предлагаете какой-то окольный, сомнительный подход. Я надеялся...»
Палафокс резко прервал его: «Слова — это средства. Язык — структура, определяющая, каким образом используются эти средства».
Бустамонте искоса наблюдал за раскольником: «Каково практическое применение вашей теории? Существует какой-то определенный подробный план?»
Палафокс смерил собеседника презрительно-насмешливым взглядом: «Подробный план реформы такого масштаба? Не следует ожидать чудес даже от чародея-раскольника. Возможно, для вас наилучший вариант состоит в том, чтобы платить дань Эвану Бузбеку и забыть о каких-либо переменах».
Бустамонте молчал.
«Мне известны основные принципы, — продолжал через некоторое время Палафокс. — Этим абстрактным принципам я нахожу практическое применение. Такова структура реформы; в конечном счете она обрастет подробностями, как скелет обрастает сухожилиями и мышцами».
Бустамонте снова не сказал ни слова.
«Следует учитывать, однако, одно условие, — сказал Палафокс. — Реформу такого рода способен провести только правитель, обладающий огромной властью и не смущающийся сентиментальными соображениями».
«У меня есть такая власть, — отозвался Бустамонте. — И я настолько безжалостен, насколько этого требуют обстоятельства».
«Вот что надлежит сделать. Один из континентов Пао — или любой другой подходящий регион — следует объявить особой территорией. Население этой территории должно быть принуждено, убедительными средствами, к использованию нового языка. Таковы масштабы предстоящей реформы. Через некоторое время в вашем распоряжении будет более чем достаточное число рекрутов, способных воевать».
Бустамонте скептически нахмурился: «Почему бы не внедрить программу обучения обращению с оружием и боевых маневров? Заставляя людей говорить на новом языке, мы можем зайти слишком далеко».
«Вы все еще не уяснили себе сущность проблемы, — возразил Палафокс. — Паонезский язык пассивен и бесстрастен. Он описывает мир в двух измерениях, без напряжения, без контраста. Теоретически человек, говорящий на паонезском языке, должен становиться смирным, покорным существом без ярко выраженных особенностей характера — по сути дела, такими и являются паоны. Новый язык будет основан на сравнении навыков и способностей, в нем будут подчеркиваться контрасты, его грамматика будет проста и прямолинейна. Рассмотрите, например, структуру элементарного предложения «Крестьянин рубит дерево». На новом языке то же предложение прозвучит следующим образом: «Крестьянин преодолевает инерцию топора, в свою очередь повергающего в прах сопротивление дерева». Или, в другом варианте: «Крестьянин побеждает дерево, нанося ему удары оружием в виде топора»».
«А!» — почесал в затылке Бустамонте.
«Фонетический состав нового языка будет обогащен гортанными звуками в сочетании с открытыми гласными — для произношения таких слогов требуется больше усилий, больше напора. Некоторые основные понятия станут синонимичны или будут выражаться сходными словами: например, «наслаждение» будет эквивалентно «преодолению сопротивления», а «стыд» будет напоминать об «инопланетянине» и «сопернике». Даже кланы Топогнуса покажутся благодушными и податливыми по сравнению с новой военной кастой Пао».
«Да-да, — выдохнул Бустамонте. — Я начинаю понимать».
«Еще одна территория может быть выделена носителям второго языка, — продолжал Палафокс, словно говоря о чем-то очевидном и не нуждающемся в разъяснениях. — В данном случае грамматика станет экстравагантно усложненной, но в то же время последовательной и логичной. Дискретные фонемы будут сочетаться в соответствии с изощренными правилами согласования, в зависимости от условий применения. Каков результат внедрения языка производителей? Когда многочисленной группе людей, движимых психологическими стимулами, воспитанными таким лексиконом, будет предоставлена возможность пользоваться промышленными сооружениями и поставками сырья, развитие индустрии станет неизбежным.
Если же вы намереваетесь сбывать местную продукцию на инопланетных рынках, я рекомендовал бы сформировать касту торговых посредников. Для этого потребуется внедрение симметричной языковой структуры, позволяющей с легкостью жонглировать цифрами и применять подобострастные обращения к собеседникам, способствующие развитию лицемерия. В фонетическом отношении словарь торговых посредников должен содержать множество омофонов — одинаково звучащих слов, имеющих различные значения; таким образом обеспечивается необходимая неоднозначность утверждений. Синтаксическая структура диалекта посредников должна отражать процессы, свойственные аналогичным коммерческим взаимодействиям — склонность к тщательной предварительной оценке действий, к поиску дополнительных сопутствующих преимуществ и к сравнению альтернативных вариантов.
Во всех этих языках будет применяться семантическая стимуляция. Для представителя военной касты «успех» эквивалентен «победе в яростном сражении». Для промышленника «успех» означает «эффективное и экономичное производство». А для торгового посредника «успех» равнозначен «неотразимой способности к увещеванию». Каждый из языков проникнется такими смысловыми связями. Разумеется, не каждый индивидуальный человек в одинаковой степени подвержен влиянию таких стимулов, но в массовом масштабе они сыграют решающую роль».
«Чудесно! — воскликнул убежденный Бустамонте. — Психологическое социальное проектирование посредством лингвистического внушения!»
Палафокс встал, подошел к окну и взглянул на серебристую ленту Бурной реки, вьющуюся на дне пропасти. Он почти улыбался; взгляд его черных глаз, обычно жесткий и сосредоточенный, смягчился и словно растворился в туманном просторе. На какое-то мгновение можно было заметить, что он намного старше Бустамонте — но только на мгновение; когда Палафокс снова повернулся к собеседнику, лицо его было бесстрастным, как прежде.
«Вы понимаете, конечно, что я всего лишь обсуждаю возможности и формулирую идеи. Потребуется поистине крупномасштабное планирование; необходимо синтезировать различные языки, разработать их словари. Потребуется группа инструкторов, обучающих население новым языкам. В этом отношении я могу положиться на своих сыновей. Первая группа инструкторов подготовит — или даже породит — следующую, более многочисленную группу, элитный корпус координаторов, свободно владеющих каждым из языков. В конечном счете этот элитный корпус станет чем-то вроде межведомственной управленческой корпорации, содействующей осуществлению функций ваших общественных служб».
Бустамонте надул щеки: «Что ж... возможно. Возникает впечатление, однако, что в предоставлении этой группе таких широких полномочий нет необходимости. Достаточно того, что мы создадим армию, способную разбить Эвана Бузбека и его разбойников!»
Бустамонте вскочил на ноги и принялся возбужденно расхаживать взад и вперед. Остановившись, он хитро покосился на Палафокса: «Остается обсудить еще один вопрос: каково будет вознаграждение за ваши услуги?»
«Девяносто шесть племенных самок в месяц, — спокойно ответил Палафокс, — оптимальных умственных способностей и безукоризненного телосложения, в возрасте от четырнадцати до двадцати четырех лет. Их договорные обязательства будут действительны в течение пятнадцати лет, после чего им будет гарантировано возвращение на Пао в сопровождении всех их дочерей и отпрысков мужского пола, не удовлетворяющих нашим стандартам».
Понимающе улыбаясь, Бустамонте покачал головой: «Девяносто шесть в месяц! Вам не кажется, что ваши запросы чрезмерны?»
Палафокс пронзил его пламенным взором. Осознав свою ошибку, Бустамонте торопливо добавил: «Тем не менее, я не возражаю против такой договоренности, если вы вернете мне возлюбленного племянника, Берана, чтобы я мог найти ему полезное применение».
«На дне моря?»
«Следует принимать во внимание требования политической реальности», — пробормотал Бустамонте.
«Именно так, — сдержанно заметил Палафокс. — Политическая реальность требует, чтобы Беран Панаспер, панарх Пао, завершил образование в Раскольном институте».
Бустамонте разразился яростными протестами; Палафокс отвечал кратко и язвительно. Раскольник сохранял презрительное спокойствие, и в конце концов Бустамонте пришлось уступить.
Сделка была зарегистрирована видеозаписью, после чего ее участники расстались — если не дружелюбно, то, по меньшей мере, как выражаются политики, «в атмосфере сотрудничества и взаимопонимания».
