21

Тору, как и хотел, поступил в школу высшей ступени.

За год до окончания им школы Хонде через посредника поступило завуалированное предложение. Один человек хотел бы в будущем выдать свою дочь замуж за Тору. Хотя Тору достиг возраста, позволявшего по закону вступить в брак, Хонда считал, что еще слишком рано вести такие разговоры, и, посмеявшись, не принял этого всерьез. Однако тот человек не смирился, прислал другого посредника, в общем, проявлял настойчивость. Новый посредник был известным лицом в юридическом мире, поэтому Хонда не смог отказать наотрез.

В ту пору Хонду просто преследовало видение — юная невеста, рыдающая у гроба двадцатилетнего Тору. Он полагал, что девушка должна быть красивой, бледной и казаться призрачной. Воплотись его мечты в реальность, Хонда, сохранив все свое состояние, сможет еще раз стать свидетелем рождения прозрачного кристалла красоты.

Эти мечты явно противоречили намерениям Хонды дать Тору образование. Однако, наверняка, если бы Хонда с самого начала чувствовал, что его мечты нереальны, ему никогда не пришло бы в голову дать Тору воспитание, позволявшее прожить долгую серую жизнь. Хонда хотел того, чего страшился, и страшился того, чего хотел.

Все, что было связано с переговорами по поводу будущей женитьбы Тору, делалось весьма искусно, Хонда даже не замечал этого, как не замечают воду, просачивающуюся сквозь пол. Он принял посредника и с интересом наблюдал, как достаточно умный старик искал верный тон разговора. Тору, во всяком случае, знать об этом было рано.

Хонду пленила фотография, которую принес собеседник. На ней была красивая девушка восемнадцати лет, с тонкими чертами, без всякого намека на современные веяния. Прелестным было и чуть смущенное выражение лица — когда ее фотографировали, она слегка нахмурилась.

— Да, очень красивая девушка, а как у нее со здоровьем? — спросил Хонда, мечтая о том, чтобы она была слаба и болезненна.

— Я точно знаю, что в жизни она выглядит куда более здоровой, разговоров о каких-то там болезнях я не слышал. Конечно, здоровье — это самое важное, но эту фотографию выбирали родители, а они, пожалуй, несколько старомодны.

— А что, у девушки живой характер?

— Можно сказать, что она живая, но никак не производит впечатления легкомысленной, — неопределенно ответил старик. И у Хонды вдруг возникло желание встретиться с этой девушкой.

С самого начала было ясно, что предложение делается по расчету. Как жених, этот восемнадцатилетний юноша, каким бы он умным ни был, мог привлечь только состоянием. Родители спешили, чтобы этот лакомый кусок не ухватили другие.

Хонда все это понимал. И если он примет это предложение, то только ради того, чтобы избавиться от тех трудностей, которые ему придется испытать при воспитании восемнадцатилетнего юноши. Но глядя на Тору, вроде бы этого можно не опасаться. Их интересы мало-помалу расходились, но проблем, требовавших обсуждения, как будто бы не было. Хонда заинтересовался отношениями красивой девушки и ее родителей. Ему хотелось увидеть, как подчиняют строптивую самонадеянность. Семья, претендовавшая на Тору, была знатного рода, но теперь Хонду подобные вещи совсем не занимали.

Родители хотели, чтобы на встрече присутствовал Тору, но Хонда отказал, сказав, что придет только со своим коллегой юристом.

С этого дня в течение нескольких недель семидесятивосьмилетний Хонда был охвачен явным «соблазном».

Он уже виделся с девушкой на банкете. Обменялся с ней несколькими словами. Были получены еще несколько фотографий… Отсюда-то и возник соблазн.

Хонда не дал положительного ответа, не пришел к какому-то решению, и все-таки его душа упорно отказывалась довериться рассудку. Старческое упрямство жгло тело, словно зуд при чесотке. Ему захотелось показать фотографии Тору и посмотреть на его реакцию.

Хонда вообще-то понимал, что им двигало, но где-то на дне этого соблазна шевелились радость и гордость. Он осознавал безвыходность собственного положения. Осознавал, но из каприза не признавал.

Он хотел наслаждаться нежданными последствиями, которые возникнут из связи девушки и Тору, — он будет ударять по шарам на бильярдном столе и смотреть, что выйдет. Влюбится девушка — хорошо, влюбится Тору — тоже хорошо. Может быть, девушка будет оплакивать Тору, может быть, Тору, обнаружив в девушке мирские страсти, узнает, что такое человек, — любой результат был для Хонды желанным, самим по себе праздником.

Хонда давно перешагнул тот возраст, когда к жизни относятся строго и серьезно. Сейчас он может позволить себе любую злую шутку. Как бы он ни жертвовал другими, близившаяся смерть все искупит. Он в таком возрасте, когда может сделать молодость игрушкой, считать человека манекеном, привлечь на свою сторону мир, обратить верность в игру окрашенного вечерней зарей облака.

Раз решив, что другой человек — ничто, он теперь считал своей миссией подчиниться соблазну.

Как-то поздним вечером Хонда позвал Тору к себе в кабинет. Постоянно идущие дожди усилили запах плесени в этом кабинете, оформленном в английском стиле, кабинетом пользовался еще отец Хонды. Хонда не любил и не включал кондиционер, поэтому у Тору, который сидел перед ним на стуле, на белой груди, видной через расстегнутый ворот рубашки, блестели капельки пота. Хонда подумал: «Отвратительная молодость, цветет здесь, как белый цветок гортензии».

— У тебя уже скоро каникулы.

— Но перед этим экзамены, — ответил Тору, откусив ровными передними зубами кусок от плитки шоколада с мятой.

— Ты грызешь прямо как белка, — засмеялся Хонда.

— Правда? — Тору, ничуть не обидевшись, весело рассмеялся. Хонда, глядя на его смеющееся белое лицо, подумал, что этим летом его щеки должны посмуглеть, но какая кожа — ни малейшего намека на юношеские прыщи. Он достал из ящика стола фотографию и просто, как и было задумано, бросил ее на стол перед Тору.

Стоило посмотреть на то, как Тору взял фотографию. Хонда наблюдал за ним, не упустив ни одной мелочи. Тору сначала строго, словно охранник, проверяющий пропуск, посмотрел на снимок, вопросительно взглянул на Хонду, затем снова перевел взгляд на фотографию и на этот раз, явно скрывая юношеское любопытство, до самых мочек залился краской. Положив снимок на стол, он сунул палец в ухо и почесал там. Потом довольно сердито произнес:

— Красивая.

«Какая совершенная реакция», — восхитился про себя Хонда. Из заурядного, типичного для его возраста состояния возбуждения (притом что ситуация была неожиданной) Тору вышел не просто с честью, а придал этому нечто поэтичное. Хонда как-то сразу забыл, что дело всего лишь в том, что Тору реагировал именно так, как того желал Хонда.

То была сложная комплексная работа. Прикинуться грубым, чтобы скрыть смущение, Хонда будто сам вдруг оказался на месте юноши.

— Ну, как? Есть желание встретиться? — спокойно спросил Хонда. Наблюдая за тем, какая реакция последует на этот раз, от беспокойства, как бы повернуть все так, как ему нужно, Хонда закашлялся. Тору мягко поднялся, обошел вокруг стола и постучал отца по спине.

— Да, — рассеянно ответил Тору; стоя за спиной отца, он уже не прятал блеска в глазах и бормотал про себя: «Я дождался, наконец-то, вот оно то, почему можно больно ударить!»

За окном, что находилось у него за спиной, шел дождь. Дождь, освещенный светом из окна и обильно, словно черный пот, стекавший по коре деревьев… Поезда метро, двигавшиеся по наземной линии в окрестностях, вечером шумели громче, Тору представил себе ряд вагонных окошек, которые вскоре нырнут под землю, отец продолжал кашлять. Но в этой ночи нигде не было признаков корабля.