12

Вернувшись в гостиницу, Хонда до самого ужина больше не говорил об усыновлении, поэтому Кэйко тоже не высказывалась по поводу столь дикого, на ее взгляд, решения.

— Ты придешь? Или я к тебе зайду? — спросила она. Обычно во время своих путешествий после ужина, перед тем как лечь спать, они, заказав в один из номеров напитки, некоторое время проводили за беседой, но было понятно, что она устала и не хочет этого.

— Я немножко передохну и через полчаса приду к тебе, — сказал Хонда, взяв Кэйко за руку, он посмотрел на ключе номер ее комнаты. Кэйко покоробила та самоуверенность, с какой Хонда проделал это на глазах публики. У Хонды иногда появлялись подобные замашки, хотя обычно он хранил мрачное достоинство, типичное для бывшего судьи.

Кэйко решила, что, когда Хонда придет, уж она его подразнит, она переоделась, стала ждать, и за время ожидания ее настроение изменилось. Просто она заметила, что между ними как бы существовал неписаный закон — они зло высмеивали или обращали в шутку все, что касалось серьезных вещей.

Наконец появился Хонда, и они устроились за маленьким столиком у окна. Потом заказали в номер модное виски «Катти Сарк», и Кэйко, глядя на сгущавшийся за окном туман, достала из сумки сигареты. Зажав в пальцах сигарету, она вела себя на этот раз более разумно. Не ждала, пока ей поднесут спичку — европейскому стилю поведения они не следовали. Хонде он не нравился.

Неожиданно разговор начала именно Кэйко:

— Ну, ты меня поразил… Решил усыновить мальчишку, которого первый раз увидел. Причина тут может быть только одна. Ты просто до сих пор скрывал свою склонность к мальчикам. И я точно слепая. Общаюсь с тобой целых восемнадцать лет, а до сих пор не разглядела в тебе этого. Наверняка мы потому и сблизились, что с самого начала наши интересы были похожи, они-то и придали нашему союзу устойчивость. Йинг Тьян, пожалуй, единственное исключение. Может статься, ты разыграл это именно потому, что узнал о моих отношениях с ней? Да, за тобой нужен глаз да глаз.

— Тут дело совсем в другом. Этот мальчишка и есть Йинг Тьян, — решительно объявил Хонда и, несмотря на настойчиво повторяемое Кэйко: «Как это? Как же это?», только и сказал:

— Вот принесут виски, тогда спокойно поговорим, — и больше этой темы не касался.

Принесли виски. Кэйко, которая была крайне заинтригована, не стала отвлекаться на посторонние разговоры и ждала, когда заговорит Хонда. Ее способность руководить в данном случае не сработала.

И Хонда рассказал все.

Его порадовало, что Кэйко слушала внимательно, воздержавшись от привычных для нее выражений восторга.

— Это очень мудро с твоей стороны, что ты никогда не говорил и не писал об этом, — ласково произнесла Кэйко, голос у нее был мягким — виски смочило горло. — Иначе в обществе тебя сочтут сумасшедшим и весь авторитет, который ты приобрел, разом рухнет.

— Для меня мнение общества уже ничего не значит.

— Ну, не стоит так говорить. Ты целых восемнадцать лет скрывал это даже от меня, вот это и есть свойственная тебе мудрость. То, что ты рассказал, люди обычно тщательно скрывают как нечто самое постыдное, самое отвратительное, типа противоестественных сексуальных наклонностей или душевных заболеваний у близких родственников… Эта тайна, она как сильнодействующее лекарство с каким-то страшным эффектом, тайна, по сравнению с которой все другие — просто ерунда.

Это некое правило-закон, постигнув которое общество избавится и от убийств, и от самоубийств, и от насилия, и от финансовых афер. Какая ирония в том, что ты, бывший судья, узнав этот закон, скрыл его от всех. Если бы человек обнаружил, что заключен в огромный, больше этого неба круг, если бы понял, что связан этим мягким законом, то сотни других законов перестали бы заслуживать внимания. Ты увидел то, что всего лишь выпустит нас на волю. Хотя мы, не подозревая об этом, дикие звери — мы не можем договориться, мы связываем друг друга, — запнувшись, Кэйко перевела дыхание. — Твой рассказ излечил меня. Я была готова сражаться насмерть, а оказалось, что этого и не нужно. Все мы рыбы, попавшиеся в одну и ту же сеть.

— Однако если женщина узнает об этом, она уже не сможет остаться красивой. Ты и сейчас, в твои-то годы, хочешь быть привлекательной, так что тебе следует заткнуть уши и не слушать меня.

На лице того, кто знает, появляются признаки проказы, но они пока не видны. «Проказа, которую видно» — это затронутая нервная система или бугры на коже, ее не скроешь. Посвященный в тайну возрождения мгновенно делается прокаженным. С тех пор как я побывал в Индии (а до этого болезнь несколько десятков лет сидела во мне), я, безусловно, стал «прокаженным в душе».

Какой бы толстый слой косметики ты, как женщина, ни накладывала бы на кожу, посвященный сразу разглядит своего. Кожа становится необычно прозрачной, и видно, как внутри застыла душа, видно, как плоть теряет красоту и отвратительно скрючивается, голос становится хриплым, и увядшими листьями опадают все волосы. Это то, что называется «Пять признаков близкого конца у наблюдателя». С сегодняшнего дня у тебя появятся подобные симптомы.

Я не буду тебя избегать, но другие ни с того ни с сего станут тебя сторониться. Посвященный, сам того не зная, издает отвратительный запах.

Красота человека — и физическая, и духовная, да и красота вещей, рождается только из незнания и заблуждений. Непозволительно говорить о красоте познанного. Если ж ты находишься в неведении или заблуждаешься, то тебе нет надобности выбирать между пустой, хотя она это скрывает, душой и ослепительной, хотя она это скрывает, плотью. Для человека главное — красота плоти.

— Да, с Йинг Тьян было именно так, — Кэйко перевела взгляд на окно, за которым сгустился туман, — в ее глазах мелькнула печаль. — Поэтому и ты ни Исао, ни ей так ничего и не рассказал, так ведь?

— Наверное, каждый раз, может быть, было и жестоко следовать этому, меня останавливала забота о том, что, сказав это, я помешаю свершиться тому, что им суждено… Но с Киёаки было по-другому. Тогда я ничего не знал.

— Ты хочешь сказать, что ты был красив? — Кэйко насмешливым взглядом окинула Хонду с головы до ног.

— Я не про это. Я уже оттачивал оружие, которое необходимо для знания.

— Понятно. И теперь во что бы то ни стало нужно сохранить это в тайне от мальчишки, с которым мы сегодня встретились, да? До самой его смерти в двадцать лет.

— Да. Осталось подождать еще четыре года.

— А не получится так, что ты умрешь раньше?

— Ха-ха, с чего бы это.

— Давай опять сходим обследоваться на рак, — Кэйко, взглянув на часы, достала коробочку с разноцветными пилюлями, выбрала три штуки и запила их скотчем.

Но Хонда не все рассказал Кэйко. Подросток, которого они сегодня видели, явно отличался от тех троих, воплощавших его предыдущие жизни. Ясно, будто через стекло, был виден его внутренний мир. Хонда не видел этого ни у Киёаки, ни у Исао, ни у Йинг Тьян. Внутренний мир этого мальчишки казался как две капли воды похожим на мир Хонды. Это было невероятно: подросток знает и красив. Но такое невозможно. А если так, то вполне может быть, что, несмотря на возраст, несмотря на явные доказательства в виде родинок, Хонда впервые столкнулся с искусной подделкой.

Время шло ко сну, и разговор перешел на сновидения.

— Я редко вижу сны, — сказала Кэйко. — Иногда даже сейчас мне снятся экзамены.

— Говорят, что экзамены снятся всю жизнь, но я уже десятилетиями их не вижу.

— Потому что в школе был лучше всех, точно.

Но с Кэйко как-то неинтересно было говорить о снах. Все равно что завести с банкиром разговор о вязанье.

Скоро они разошлись по своим комнатам и легли спать. Хонда видел во сне экзамены, которые, как он вечером заявил, уже давно ему не снились.

На втором этаже деревянного здания школы, которое при сильном ветре раскачивалась, словно висящий на ветке домик, на стол перед десятилетним Хондой с шелестом лег лист для экзаменационной работы. За спиной через две или три парты точно сидел Киёаки. Посмотрев на написанные на доске вопросы, Хонда сразу успокоился и с легким сердцем принялся точить карандаши. На все он может ответить сразу. Спешить было некуда. За окном гнулись под ветром тополя…

Глубокой ночью, проснувшись, Хонда вспомнил сон во всех подробностях.

Этот сон не сопровождало ощущение обычного в таких случаях беспокойства, но Хонде приснился настоящий экзамен. Кто же показал ему этот сон?

О содержании разговора с Кэйко знали только Кэйко и он, поэтому этим «кем-то» может быть или Кэйко, или Хонда. Но сам Хонда не мог хотеть подобных сновидений. Он просто не может быть на месте того, кто без всякого предупреждения, не считаясь с его желаниями, показал ему сон, выбранный по собственному усмотрению.

Конечно, Хонда читал разные книги о сновидениях, принадлежащие перу венского психоаналитика, но в теории, гласящей, что вещи, которыми мы себя обманываем, есть на самом деле наши желания, были положения, с которыми ему трудно было согласиться. Естественнее было считать, что некто постоянно следит за ним и вынуждает его к тем или иным действиям.

Бодрствующий человек находится в сознании и, вне всякого сомнения, живет в истории. Однако, независимо от нашего сознания, где-то в глубокой тьме существует некто, для кого истории как таковой не существует, и этот некто управляет нами во сне.

Похоже, туман рассеялся и появилась луна — через нижнюю часть окна, не закрытого коротковатой шторой, пробивался голубоватый свет. Казалось, он исходит от огромного полуострова, лежащего во мраке за морем. «Это — Индия, которую видят корабли, идущие из Индийского океана», — подумал Хонда. И с этой мыслью он провалился в сон.