Книга: На грани
Назад: Отсутствие — Пятница, днем
Дальше: Дома — Суббота, днем

Отсутствие — Суббота, утром

Церковь, третья из тех, что они осмотрели этим утром и самая труднонаходимая из них, пряталась за домами на окраине поселка. Стиль ее был строг — простой каменный фасад, относившийся ко времени, когда христианство было еще молодо и потому скромно. Когда они, уже ближе к полудню, наконец отыскали ее, церковь оказалась запертой, но табличка на дверях гласила, что смотритель живет по соседству и его можно вызвать в любое время.
— Наверное, устроил себе раннюю сиесту. Разбудим его?
Она вскинула на него глаза.
— Не знала, что ты читаешь по-итальянски. Он пожал плечами.
— Ну, знаю отдельные слова. И не рискну прочесть их вслух, — сказал он. — Разговаривать будешь ты.
Когда им удалось разбудить смотрителя и он явился, это оказался старик, такой же древний, как сама церковь, согбенный наподобие готической арки и со взглядом туманным, как старинное стекло. Но разум, однако, у него не затуманился, и едва он ступил под церковные своды, стало ясно, что историю этой церкви он знал прекрасно. Уже много лет ей не случалось слышать такого густого тосканского диалекта, и понимать его речь ей было непросто. Все же основное она улавливала; они стояли с ним в проходе, и она переводила, стараясь делать это как можно лучше.
— Он говорит, что эта церковь была построена в одиннадцатом—двенадцатом веках в ряду других церквей на Пути Паломника, но что люди в этой местности жили еще со времен римлян и воздвигнуты эти церкви трудами исключительно местных жителей, в том числе ремесленников.
— Судя по всему, их воображение еще сохраняло в себе немало языческого. Взгляни только на эти фигуры на кафедре.
Каменный барельеф был выполнен грубо, но впечатление производил сильное — изображены были две фигуры, мужская над женской, голова мужчины была зажата в змеиной пасти, тело скорчено, ноги широко раздвинуты и вскинуты вверх так, что почти касались ушей, а пенис его и волосы промежности чуть ли не щекотали буйную шевелюру женщины, находящейся внизу. Ноги женщины, также раскинутые и чуть подогнутые, напоминали рыбий хвост и по бокам были покрыты чешуей.
Старик что-то тараторил.
— Он говорит, что никто не может понять смысла этого изображения. Некоторые считают, что это... символ поля? Наверно, имеется в виду плодородие... Другие же думают, что это Божья кара за... не знаю... не разобрала слова...
— За грехи, как я полагаю, — сухо проговорил он, в то время как внимание его уже перекинулось на что-то другое. Он двинулся по проходу и, пройдя к нефу, рассматривал алтарь, на задней стене которого молено было различить остатки росписи. — Расспроси его об алтаре, хорошо?
Но старик уже углядел, что именно его заинтересовало, и, шаркая, шел по проходу к алтарной преграде, кивая и жестикулируя.
— Он говорит, что алтарная фреска вызывала много вопросов и что год назад они ее расчистили и вот что обнаружили.
— Хм... Дарохранительница тоже довольно красивая.
— Дарохранительница?
— Мраморная рака в алтаре. В ней держат святые дары. Дверца очень изящна и расписана прямо по меди. Пиета. Богоматерь над телом Христа.
— Si, si, la Pieta! — быстро закивал старик и разразился новым потоком слов.
— Он говорит... по крайней мере я думаю, что он говорит, будто, когда реставрировали алтарь, даже высказывалось мнение, что картина... на раке... может представлять ценность... Боттено... Боттино... — он упомянул кого-то в этом роде. Он... — Старик перебил ее, затараторив еще быстрее. Она передернула плечами. — Нет, так я уж совсем не понимаю... Что-то насчет дочери... монахини... в дар церкви... Он сказал, что был уверен... что картина ценная, но потом... после реставрации, да? Когда ее отреставрировали, выяснилось, что писал ее все-таки не этот парень... как там его...
— Хм... Жаль! Но кто бы ее ни писал, картина хорошая. — И он улыбнулся старику:
— E bella, la figura de la Madonna.
— Si, si, belissima.
Воодушевленный проявленным искренним интересом, смотритель пустился в подробности, видимо решив провести экскурсию по высшему разряду. Он рассказал о деревянном кресте бокового алтаря, вырезанном из казентинского каштана, показал, светя фонариком, другие выцветшие фрески XIV века и поведал о некоем благородном господине, чьи кости покоились под каменными плитами, аристократ этот был местным уроженцем, и о нем упоминает Данте в части «Ада» своей «Божественной Комедии». Под конец он, встав на могильную плиту, продекламировал даже какие-то строки — видимо, соответствующее место из поэмы.
Такова была некогда тосканская традиция, пояснил он, когда, заперев церковь, они медленно шли к его дому, обливаясь потом от зноя, учить и декламировать стихи из «Божественной Комедии». Раньше среди местных жителей находилось немало таких, которые знали всю поэму наизусть, а теперь вот знатоки перевелись — он знает да еще кое-кто. Было ясно, что утерю этой традиции, как и небрежное сохранение церквей, он считает изменой и святотатством.
Возле его двери они обменялись рукопожатиями. Старик чуть-чуть задержал ее руку в своей.
— Это как ты по-итальянски говоришь, с запинкой! — сказал он, когда, смеясь, они шли к машине. — Очень сексуально получается.
— Еще бы! А ты, между прочим, врун. Я вообще не должна была переводить — ты отлично понимал его и понял почти все.
— Нет, — со смехом возражал он, — не такой уж я сообразительный!
Он предусмотрительно поставил машину под раскидистым каштаном, где тень накрыла их своим гигантским зонтом. Вытащив карту, они расстелили ее в этой тени на капоте и стали намечать дальнейший маршрут.
Половина ее, стоя бок о бок с ним, была погружена в изучение дорог и рельефа местности, в то время как другая половина представляла себе, как будет, когда руки его вновь коснутся ее тела. Она рассматривала его лицо, как сжимаются его челюсти и напрягаются скулы, когда он изучает карту. Что же это делает с нами секс? — думала она. — Каким светом озаряет сознание и все тело! Полтора месяца назад она, встретив этого мужчину на улице, и внимания на него не обратила бы, а сейчас даже движение руки, которой он придерживает карту, отзывается в ней, наполняя ее желанием до краев. Кажется даже, что сам он не имеет к этому отношения, что это собственные ее жизненные соки, бурля, омывают их обоих. И, однако, она знала, что это не так, что жажда их обоюдна, что у него она даже сильнее — жажда не только секса, но и многого другого помимо этого.
А знакомы они еще так недавно. Если собрать все в кучу — время, проведенное вместе за столом, телефонные разговоры, часы, которые они выкраивали для свиданий в гостиницах, то получится, наверное, что вместе они и двух дней не пробыли. И что я знаю о тебе на самом деле? — думала она. — Помимо того что ты уже семь лет, как женат, и зарабатываешь продажей картин, что любишь вкусно поесть, а оральный секс предпочитаешь лишь в малых дозах, как стимулятор? Судя по всему, даже и первые-то два пункта могут оказаться неправдой. Лжет он, как она убедилась, довольно легко. Ну а узнав о нем больше, не разочаруется ли она? Возможно, хлам подробностей его повседневной жизни и замутил бы поток ее страсти.
— Ты что? — Он поднял глаза, почувствовав, что она изучает не карту, а его.
— Ничего. — Она пожала плечами. — Так, замечталась. Скажи мне, ты эту картину знал? Ну, ту, что на дарохранительнице?
Он сдвинул брови.
— Нет. А почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Ты так разглядывал ее. Как будто проголодался и изучаешь меню. Видно, она произвела на тебя впечатление, и мне интересно, какое.
— Наверно, такое же, что и на того знатока, кто бы он там ни был, который решил, что это может оказаться Боттони. Рисунок очень хорош. И композиция сильная, а для такой миниатюры это крайне валено. И Богоматерь прекрасно написана, не находишь?
Она пожала плечами.
— Не могу сказать. Мне ведь сравнить ее не с чем. А вообще кто такой этот Боттони?
— О, ну я тоже не слишком много о нем знаю. Не мой период. Но если вспомнить, это итальянский живописец восемнадцатого века. По-моему, он был главным образом портретистом. Религиозная живопись его не известна.
— Значит, если бы картину написал он, она в некотором смысле представляла бы собой редкость и ценность?
— Наверное. Редкость — во всяком случае.
— Но ты бы ее продажей заниматься не стал. Он покачал головой.
— Нет. Боттони — это для коллекционеров. А помимо этого, даже если бы подтвердилось, что автор он, покупать ее не стоило бы. Она принадлежит церкви, а такого рода вещи продаются плохо и редко. Нет, я занимаюсь искусством более популярным.
— Расскажи, как ты это делаешь.
— Как если бы занимался любым другим бизнесом. Какая-нибудь компания привлекает меня — сообщает, какую сумму готова потратить. Я даю свои рекомендации относительно того, что растет в цене на рынке, учитывая аукционы, частные коллекции, опись имущества за долги и прочее.
— За этим ты так часто и наведываешься в Лондон?
— Да.
— А в Париже почему живешь?
— Там рынок больше. — И на секунду запнувшись: — И потому, что женат я на француженке.
— А-а, понятно. — Она помолчала. — И выгодный этот бизнес?
— Для меня или для покупателей?
— О тебе я это и так знаю. Можно догадаться по твоим фирменным ярлыкам. А для них?
—Делом невыгодным они не стали бы заниматься. Да, там крутятся большие деньги. И рынок этот — перспективный. Растет главным образом за счет пенсионных фондов. Возможно, и ты, сама того не зная, вкладываешь в это деньги. На то и бизнес — риск малый, доход большой. Тигриная хищность может обернуться кошачьей мягкостью и милосердием, акции растут или падают, но, если не считать легкого спада в конце восьмидесятых, изобразительное искусство постоянно растет в цене.
Потому и ты тут как тут?
Угу.
—Значит, если б эта картина в церкви была кисти Боттони — так, кажется его фамилия? — и ты мог бы ее заполучить, сколько бы она стоила? Я хочу сказать, окупилась бы она тебе?
Он пожал плечами.
— Ей-богу, не знаю. Этим периодом я не занимаюсь, но если прикинуть: итальянский художник второго ряда... вещь необычная... если пустить в открытую продажу и с толком выбрать коллекционера... то, может быть, удастся выручить тысяч двести—триста.
— А тебе из них сколько перепадет?
— Зависит от того, сколько пришлось бы потрудиться. Можно было бы взять процентов двадцать. Правда, цена зависит от того, кто покупает и насколько он заинтересован в покупке. Как я уже говорил, церковь в продажах не заинтересована. А в данном случае и продавать-то нечего. Сомневаюсь, чтобы этот псевдо-Боттони на рынке имел успех.
— И все же неплохо бы им наладить охрану. Кто угодно может войти в церковь и уйти потом, неся это под мышкой.
Он улыбнулся.
— Наверно, охрана там поставлена лучше, чем кажется. Во всяком случае, я не стал бы переоценивать шансы того, кто попробует пронести что-либо под носом у этого старика со слезящимися глазами. Ну так как? Экспертные услуги — занятие более интересное, нежели преподавание?
Она засмеялась.
— Не знаю. В финансовом отношении — во всяком случае. Как ты думаешь, сколько нам ехать до города? — быстро задала она вопрос, желая переключить разговор на другую тему и не попасться на лжи. Если бы в тот первый их вечер в баре она могла предвидеть последующее, неужели она бы не соврала как-нибудь похитрее? А если сейчас признаться, что он скажет? Несомненно, это зависит от того, как это скажет она. Нет, об этом еще рано думать.

 

Бибиена, когда они въехали в нее, казалось, крепко зажмурилась от солнца — жалюзи на окнах и магазинных витринах были спущены, а на главной площади в буквальном смысле не было ни души.
В отеле она сразу же прошла в номер, оставив его регистрироваться у портье. Поездка оказалась длительнее, чем они рассчитывали, и так как предыдущую ночь они почти не спали, то чувствовали крайнее утомление. Она хотела сразу же связаться с Лондоном, но телефон в номере еще не был подключен, а когда его подключили, лондонский номер был занят. Быстро сбросив с себя одежду, она поспешила под душ.
В окне ванной виднелся кусок колокольни на фоне фаянсовой небесной синевы. Я хотела бы проспать неделю, подумала она. Наверное, я так устала, что даже секса не хочу. Когда она вернулась в комнату, то застала его лежащим на кровати прямо в одежде и с закрытыми глазами. Завернувшись в полотенце, она поискала свою дорожную сумку. Сумки не было. Возле шкафа стояли вещи — его портфель, его сумка с самым необходимым — и то и другое одинаково изящные и безличные, а рядом — большой, старомодного, даже викторианского вида саквояж тончайшей итальянской кожи, мягкий, элегантный, жутко дорогой — такого рода вещь хорошо смотрится на верхней палубе «Титаника». В саквояже что-то было. Сев перед ним на корточки, она покрутила замок. Тот открылся. Внутри лежала ее старая сумка.
— Ну? Как тебе? — послышалось с кровати; глаз он по-прежнему не открывал.
Она подняла на него взгляд.
— Откуда он взялся?
— Из Флоренции. Из магазина, хорошо мне известного. Это ручная работа. Я собирался переложить в него твои вещи, но, знаешь, подумал, что тебе это может не понравиться.
— Что ты хочешь сказать? Что купил это для меня? — Она порывисто бросилась к нему, но он опять сделал вид, что спит. — Эй, Сэмюел! Хватит притворяться, объяснись со мной.
Он вздохнул и с ворчанием приподнялся, опираясь на локоть.
— Очень подходит к этому полотенцу. Всегда так и носи их вместе.
— Что это такое?
— Это подарок. Знаешь, вещь, которую один человек преподносит другому, чтобы выразить свои чувства.
Она покачала головой.
— Я не могу этого принять!
— Почему же? — Казалось, он искренне удивился.
— Потому что он слишком дорогой.
— Откуда ты знаешь, что он дорогой? Не ты же платила!
— Вот именно! Послушай, я...
— Нет, Анна, на этот раз уж послушай ты, — сказал он, вдруг посерьезнев. — Я продаю картины, ты учишь детей. Я зарабатываю хорошо, ты — не очень. Когда между нами это все завязалось, ты потребовала от меня соблюдения некоторых условий, и я согласился. Мы едим в ресторанах, которые выбираешь ты, потому что те, что посещаю я, ты позволить себе не можешь, а чтобы платил я, ты не согласна. Прилетев во Флоренцию, ты остановилась в третьеразрядном отеле, потому что на отель, который предлагал я, у тебя не было денег. Вот я и решил вместо этого сделать тебе подарок.
— Я уже сказал, что не надо ничего говорить. С меня достаточно и того, что он тебе понравился. Я очень рад.
Она хотела подойти к нему, но, видно, не рассчитала расстояния между ней и открытой дверцей шкафа. Удар по лбу был настолько сильным, что оба они даже услышали стук.
— Господи! Ты ничего? — воскликнул он, так и вскинувшись на кровати и бросаясь к ней.
— О, боже мой! — Она сморгнула слезы, набежавшие на глаза скорее от неожиданности, чем от боли. — Ничего, все в порядке. Уже почти прошло.
Он ласково, двумя руками приподнял ее голову и осторожно провел пальцем по покрасневшей коже над бровью.
— Здорово же ты саданулась! Теперь синяк будет. Нам лучше лишний раз не попадаться на глаза гостиничному персоналу. Они будут думать, что я тебя бил.
Она улыбнулась:
— А в действительности?
— Что «в действительности»?
— Ты бьешь женщин?
Он растянул губы в хищной улыбке.
— Только по их собственной просьбе! Хочешь, я схожу и принесу лед?
Она покачала головой.
— Не стоит. Я на самом деле в полном порядке.
— Ну тогда пойди и приляг.
Он отвел ее на кровать, и пока она шла, полотенце спало с нее. Он не стал его поднимать.
Назад: Отсутствие — Пятница, днем
Дальше: Дома — Суббота, днем