Глава 1
1
Сирена скрылась за горизонтом. Глоуэн Клатток, промокший до нитки и дрожащий от холода, отвернулся от бушевавшего в сумерках океана и побежал вверх по Приречной дороге. Добравшись до пансиона Клаттоков, он торопливо распахнул дверь главного входа и зашел в вестибюль, где, к своему огорчению, обнаружил Спанчетту Клатток, только что спустившуюся по роскошной парадной лестнице.
Спанчетта тут же остановилась, чтобы критически оценить костюм запыхавшегося Глоуэна. Сегодня вечером она задрапировала свой величественный торс в длинное платье, драматически расшитое полосами ярко-алой и черной тафты; плечи ее утепляла короткая черная блузка, а из-под платья выглядывали серебристые тапочки. Огромный тюрбан ее темных кудрей спиралью обвивала нитка черных жемчужин; в ушах висели длинные серьги с такими же черными жемчужинами. Окинув Глоуэна взглядом с головы до ног, Спанчетта отвела глаза, поджала губы и поспешила в трапезную.
Глоуэн поднялся в квартиру, где он проживал с отцом, Шардом Клаттоком. Сразу же сбросив мокрую одежду, он принял горячий душ и уже накинул сухую рубашку, когда прозвучал колокольчик телефона.
«Я вас слушаю!» — отозвался Глоуэн.
На экране появилось лицо Бодвина Вука. «Солнце давно зашло, — раздраженно напомнил начальник отдела B. — Надо полагать, ты прочел письмо Флоресте? Я ждал твоего звонка».
Глоуэн натянуто усмехнулся: «Успел прочесть первые две строчки. Судя по всему, отец еще жив».
«Рад слышать. Что тебя задержало?»
«Неприятная встреча на пляже. Дело кончилось потасовкой в прибое. Я выжил, Керди утонул».
Бодвин Вук сжал голову руками: «Не хочу больше ничего слышать! Это просто какой-то кошмар. А ведь он был Вук!»
«Так или иначе, я собирался вам позвонить».
Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Мы опубликуем отчет о несчастном случае — Керди утопился. И забудем обо всей этой тошнотворной истории. Понятно?»
«Понятно».
«Не совсем ясно, почему ты вдруг решил прогуляться по пляжу один именно сегодня. Нападения следовало ожидать».
«Я ожидал его, директор. Именно поэтому я направился на пляж. Керди ненавидел океан, и я решил, что зрелище штормовых волн его остановит. В конце концов он умер той смертью, которой больше всего боялся».
Бодвин Вук хмыкнул: «Самонадеянное решение. Допустим, он устроил бы тебе засаду, застрелил бы тебя и уничтожил бы письмо Флоресте. Что тогда?»
«Это было бы не в характере Керди. Он хотел задушить меня собственными руками».
«Откуда следует, что в данном случае, когда ему уже нечего было терять, он не изменил бы своим привычкам?»
Глоуэн задумался и слегка пожал плечами: «В таком случае я заслужил бы ваш выговор».
Бодвин снова хмыкнул и поморщился. «Я суров и справедлив, но еще не дошел до того, чтобы делать выговоры мертвецам, — директор откинулся на спинку кресла. — Больше не будем об этом говорить. Принеси-ка это письмо ко мне в управление, и мы прочтем его вместе».
«Хорошо».
Глоуэн собрался было выйти из квартиры, но застыл, как только взялся за ручку двери. Пробыв в этой позе несколько секунд, он вернулся в боковую комнату, служившую чем-то вроде кладовой и канцелярии. Здесь он сделал копию письма Флоресте. Эту копию он аккуратно сложил и положил в ящик, а оригинальный экземпляр засунул в карман, после чего удалился.
Через десять минут Глоуэн прибыл в помещения отдела B на втором этаже нового здания управления Заповедника, и его немедленно провели в личный кабинет Бодвина Вука. Как всегда, директор восседал за столом в массивном, обтянутом черной кожей кресле. «Давай его сюда!» — протянул руку Бодвин. Глоуэн передал ему письмо. Бовин Вук махнул рукой: «Садись».
Глоуэн подчинился. Бодвин Вук вынул письмо из конверта и принялся читать его вслух однообразно-гнусавым тоном, совершенно не соответствовавшим экстравагантным оборотам и метким наблюдениям Флоресте.
Письмо, достаточно непоследовательное, содержало ряд многословных отступлений, разъяснявших философию автора. Формально выразив раскаяние по поводу своих прегрешений, в целом и в общем Флоресте пытался обосновать и оправдать эти прегрешения. «Могу заявить со всей определенностью: не вызывает сомнений тот факт, что я — один из редких людей, с полным правом претендующих на звание «сверхчеловека», — писал Флоресте. — Подобного мне не встретишь на каждом углу! В моем случае общепринятые нравственные ограничения неприменимы. Они препятствуют воплощению в жизнь непревзойденных творческих замыслов. Увы! Как рыбе в аквариуме, плавающей среди других рыб, творцу нового и неповторимого приходится соблюдать правила, введенные подражателями и посредственностями, если он не хочет, чтобы ему безжалостно обглодали плавники!»
Флоресте признавал, что «поклонение искусству» подтолкнуло его к нарушению законов: «Не раз я шел напрямик вместо того, чтобы тратить драгоценное время и приближаться к достижению целей разрешенной извилистой дорогой. Мне устроили западню — и теперь мои плавники злорадно обглодают».
«Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, — рассуждал Флоресте, — конечно же, я вел бы себя гораздо осмотрительнее! Разумеется, некоторым удается заслуживать аплодисменты так называемого «общества», в то же время пренебрегая неприкосновенными догмами того же общества и даже презрительно насмехаясь над ними. В этом отношении «общество» напоминает огромное раболепное животное: чем грубее ты с ним обращаешься, тем больше оно тебя обожает. Теперь, однако, слишком поздно сожалеть о том, что я обращался с «обществом» слишком хорошо».
Флоресте перешел к обсуждению своих преступлений: «Нет весов, которые позволили бы точно определить тяжесть моих так называемых «правонарушений» или убедиться в том, насколько нанесенный ими ущерб уравновешивается их благотворными последствиями. Принесение в жертву нескольких жалких отпрысков рода человеческого, в противном случае осужденных на бессмысленное и тягостное существование, вполне может оправдываться осуществлением моей великой мечты».
Бодвин Вук прервался, переворачивая страницу.
«Надо полагать, жалкие отпрыски рода человеческого не согласились бы с точкой зрения Флоресте», — позволил себе заметить Глоуэн.
«Само собой, — отозвался Бодвин Вук. — По существу Флоресте выдвигает очень сомнительный постулат. Мы не можем позволить каждому собачьему парикмахеру, возомнившему себя «служителем искусства», потворствовать мерзким жестокостям и убийствам «по велению муз»».
На следующей странице Флоресте уделил внимание Симонетте: она много рассказывала ему о том, как сложилась ее жизнь. В ярости покинув станцию Араминта, она странствовала по закоулкам Ойкумены, изобретательно добывая себе пропитание заключением и расторжением браков, сожительством, расчетливыми ссорами и примирениями, никогда не поступаясь своими интересами и не отступая перед рискованными приключениями. Примкнув к последователям мономантического культа, она познакомилась с Зайдиной Баббз, впоследствии возглавившей семинарию в качестве «ордины Заа», а также с беспощадной уродливой особой по имени Сибилла Девелла. Сговорившись и помогая одна другой, три подруги заняли высокое положение в иерархии культа и фактически подчинили себе всю секту.
Ритуалы и ограничения скоро опостылели Симонетте, и она покинула семинарию. Уже через месяц она повстречалась с Титусом Зигони — пухлым, низкорослым и бесхарактерным наследником большого состояния. Титусу принадлежали ранчо «Тенистая долина» на планете Розалия и роскошная космическая яхта со странным наименованием «Мотыжник». В глазах Смонни последнее обстоятельство оказалось неотразимо привлекательным, и она женила на себе Титуса Зигони прежде, чем тот успел сообразить, что происходит.
Через несколько лет Смонни побывала на Древней Земле, где случайно — или не случайно — познакомилась с неким Кельвином Килдьюком, занимавшим должность секретаря Общества натуралистов. Беседуя с Симонеттой, Килдьюк упомянул о казнокрадстве своего предшественника на посту секретаря Общества, Фронса Нисфита. Килдьюк подозревал, что в своей алчности Нисфит осмелился продать оригинальный экземпляр Хартии коллекционеру старинных документов. «Разумеется, теперь это не играет практически никакой роли, — поспешил добавить Килдьюк. — Управление Заповедника существует самостоятельно, и его существование, насколько мне известно, нисколько не зависит от наличия или отсутствия оригинала Хартии».
«Разумеется, — согласилась Смонни. — Естественно! Любопытно было бы узнать, с кем именно заключал сделки нечестивец Нисфит».
«Трудно сказать».
Расспрашивая торговцев антиквариатом, Симонетта нашла один из похищенных документов, входивший в коллекцию, приобретенную на аукционе неким Флойдом Суэйнером. Дополнительные розыски позволили установить адрес покупателя, но к тому времени Флойд Суэйнер уже давно умер. Соседи и родственники отзывались о его наследнике и внуке, Юстесе Чилке, как о непутевом разгильдяе, нигде не находившем пристанища и лишь время от времени присылавшем открытки то с одной, то с другой богом забытой планеты. Никто не имел представления о его местопребывании в настоящее время.
На Розалии, между тем, наблюдалась острая нехватка рабочей силы. Симонетта договорилась с Намуром о поставках йипов-переселенцев, вынужденных отрабатывать стоимость космического полета, и таким образом возобновила связь с Кадуолом.
Намур и Смонни придумали чудесный новый план. Умфо Йиптона, Калиактус, дряхлел и начинал впадать в детство. Намур уговорил его приехать на Розалию, чтобы пройти курс омолаживающего лечения. В усадьбе ранчо «Тенистая долина» старика Калиактуса отравили. На престоле умфо его заменил Титус Зигони, с тех пор величавший себя Титусом Помпо.
После длительных поисков нанятые Симонеттой детективы обнаружили, что Юстес Чилке работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона. В кратчайшие возможные сроки Смонни познакомилась с Чилке и наняла его управляющим ранчо «Тенистая долина». Через некоторое время она решила выйти за него замуж, но Чилке вежливо отказался от такой чести. В приступе капризного раздражения Смонни уволила Чилке. В конечном счете Намур привез его на станцию Араминта.
«Смонни и Намур — удивительная пара, — писал Флоресте. — Ни тот, ни другая не знают, что такое угрызения совести, хотя Намур любит изображать из себя человека высококультурного и на самом деле может быть приятным собеседником, которому известны многие, самые неожиданные вещи. Намур умеет подчинять свое тело приказам железной воли: подумать только! Он играл роль обходительного любовника и Спанчетты, и Симонетты, с апломбом предотвращая любые столкновения между сестрами. Я вынужден отдать ему должное — хотя бы потому, что никогда не встречал человека, столь отважного в обращении с женщинами.
Как мало времени мне осталось! Если бы мне суждено было жить, я поставил бы героический балет для трех танцоров в главных ролях Смонни, Спанчетты и Намура. С какой полной достоинства грацией они передвигались бы по сцене! Я уже ясно представляю себе хореографическое развитие: они кружатся, они подхватывают друг друга, они тянутся ввысь, они появляются и пропадают, вообразившие себя своевольными полубогами марионетки ужасной справедливости судьбы! В моей голове уже звучит музыка: мучительно-пикантная, жгучая до слез! А костюмы, костюмы! Феерическое представление! Поразительный танец! Три фигуры олицетворяют чуткое мировосприятие и самосознание. Я вижу их на сцене: они обходительно сходятся и расходятся, приближаются к зрителям и удаляются в полумрак, жеманничая и охорашиваясь, каждый в своей неповторимой манере. Чем все это кончится, каков будет финал?
Но все это пустая шутка! Зачем занимать мой бедный ум таким вопросом? Завтра утром уже некому будет поручить режиссуру балета».
И снова Бодвин Вук прервал чтение: «Пожалуй, нам следовало разрешить Флоресте поставить его последний спектакль! Он нашел поистине захватывающий сюжет».
«Я всегда скучаю на таких представлениях», — признался Глоуэн.
«Ты слишком молод или слишком практичен для того, чтобы стать ценителем балета. Флоресте буквально кипит любопытнейшими идеями».
«Его отступления утомительно многословны, даже если они имеют какое-то отношение к сути дела».
«А! Только не с точки зрения Флоресте! Перед нами его духовное завещание — он излагает сущность своего бытия. Эти строки — не случайный плод праздного легкомыслия; скорее их можно назвать стоном бесконечной скорби». Бодвин Вук вернулся к письму: «Буду читать все подряд. Надеюсь, рано или поздно он соблаговолит поделиться парой фактов».
Действительно, стиль Флоресте мало-помалу становился не столь выспренним. Перед возвращением Глоуэна на станцию Араминта Флоресте посетил Йиптон, чтобы запланировать новую серию развлечений. На остров Турбен теперь возвращаться нельзя было — приходилось выбрать другое, более удобное место для организации оргий. Во время последовавшего совещания язык Титуса Помпо, усердно налегавшего на «пиратские» коктейли с ромом, развязался, и он проболтался о том, что Смонни свела наконец старые счеты. Она захватила Шарда Клаттока, заключила его в тюрьму и конфисковала его автолет. Титус Помпо печально покачал головой: Шард дорого заплатит за высокомерное пренебрежение, причинившее Симонетте столько страданий! А конфискованный автолет частично компенсировал потерю летательных аппаратов, уничтоженных отделом B во время облавы. Опорожнив еще бокал, Титус Помпо заявил, что подобные конфискации будут продолжаться. Лиха беда начало!
«Посмотрим, посмотрим!» — пробормотал Бодвин Вук.
Шарда отвезли в самую необычную из тюрем, где все было наоборот, все было вверх ногами. Там заключенные могли совершать попытки побега в любое время, когда им заблагорассудится.
Бодвин Вук снова прервал чтение и нацедил себе и Глоуэну по кружке эля.
«Странная тюрьма! — заметил Глоуэн. — Где она может находиться?»
«Продолжим. Флоресте отличается некоторой рассеянностью, но подозреваю, что он не упустит эту немаловажную деталь».
Бодвин снова принялся читать. Флоресте на замедлил назвать местонахождение уникальной тюрьмы — потухший вулкан Шатторак в центре континента Эксе, древнюю сопку, возвышавшуюся на семьсот метров над болотами и джунглями. Заключенных поместили в расчищенной полосе за частоколом, окружавшим вершину сопки и защищавшим тюремщиков. Склоны вулкана, за исключением самой вершины, покрывала буйная тропическая растительность. Для того, чтобы не стать добычей лесных хищников, пленники ночевали в шалашах на деревьях или сооружали свои собственные ограды. Мстительность Симонетты не позволяла убить Шарда сразу — его ожидала гораздо худшая участь.
Напившись до неспособности встать из-за стола, Титус Помпо поведал заплетающимся языком, что на склоне Шатторака замаскированы пять автолетов, а также большой запас оружия и боеприпасов. Время от времени, когда Симонетта желала покинуть Кадуол, космическая яхта Титуса приземлялась на площадке под вершиной Шатторака, приближаясь к вулкану на бреющем полете со стороны, противоположной радару станции Араминта. Титус Помпо был весьма удовлетворен приятным существованием в Йиптоне — к его услугам были неограниченный ассортимент деликатесов и всевозможных коктейлей, услуги лучших массажисток и отборные девушки атолла.
«Это все, что я знаю, — писал в заключение Флоресте. — Несмотря на мое плодотворное сотрудничество с населением станции Араминта, где я надеялся воздвигнуть себе незабываемый монумент, я считал, что мне следовало хранить в тайне сведения, полученные от пьяного Титуса Помпо — тем более, что все эти обстоятельства рано или поздно должны были стать общеизвестными без моего вмешательства. Возможно, я ошибался. Вам мои соображения могут показаться нелогичными и сентиментальными. Вы можете настаивать на том, что с моей стороны «правильно» было бы донести на моих сообщников, и что любые попытки избежать доносительства или повременить с исполнением так называемого «общественного долга» безнравственны. Не стану с этим спорить, мне уже все равно.
Желая привести хоть какой-нибудь довод в свою пользу, я мог бы указать на тот факт, что я не вполне недостоин доверия. В меру своих возможностей я выполнил свои обязательства перед Намуром — чего он никогда не сделал бы для меня. Из всех человеческих существ он в наименьшей степени заслуживает снисхождения, причем его вина никак не меньше моей. И все же, всеми покинутый глупец, я сдержал свое обещание и дал ему время бежать. Надо полагать, Намур больше не потревожит станцию Араминта своими интригами — и хорошо, ибо Араминта дорога моему сердцу; здесь я мечтал построить мой центр исполнительских искусств, новый Орфеум! Воистину, я согрешил. Пусть же добро, совершенное от моего имени, возместит мои прегрешения.
Слишком поздно проливать слезы раскаяния. В любом случае, они не будут выглядеть убедительными и правдоподобными — даже в моих собственных глазах. И тем не менее, теперь, когда все уже сделано и сказано, я вижу, что умираю не из-за своей продажности, а по своей глупости. «Увы! Будь я умнее, все могло бы сложиться по-другому!» — самые горькие слова, какие может произнести человек.
Такова моя апология. Соглашайтесь с ней или нет — воля ваша. Меня одолевают усталость и великая печаль: я больше не могу писать».
2
Бодвин Вук осторожно положил письмо на стол: «Дальнейшее — молчание. Флоресте высказался начистоту. По меньшей мере, он умел изобретать изящные оправдания для неизящных поступков. Продолжим, однако. Возникла сложная ситуация, и мы должны внимательно продумать наши ответные меры. Да, Глоуэн? Ты хотел что-то сказать?»
«Мы должны немедленно атаковать Шатторак».
«Почему?»
«Чтобы освободить моего отца, почему еще?»
Бодвин Вук понимающе кивнул: «В пользу твоей концепции можно сказать, по крайней мере, что она проста и прямолинейна».
«Рад слышать. В чем же она неправильна?»
«Твоя реакция инстинктивна и порождена скорее эмоциями, характерными для Клаттоков, нежели хладнокровным интеллектом Вука». Глоуэн что-то прорычал себе под нос, но Бодвин и ухом не повел: «Позволю себе напомнить, что отдел B по существу — административное управление, вынужденное выполнять военизированные функции в отсутствие альтернатив. В лучшем случае мы могли бы мобилизовать две или три дюжины агентов — хорошо обученный, опытный, ценный персонал. А йипов сколько? Кто знает? Шестьдесят тысяч? Восемьдесят? Сто тысяч? В любом случае слишком много.
Поразмыслим. Флоресте упомянул о пяти автолетах под вершиной Шатторака — их больше, чем я ожидал. Мы можем отправить туда максимум семь-восемь автолетов, причем ни один из них нельзя назвать тяжело вооруженным. Не сомневаюсь, что Шатторак защищен наземными противовоздушными установками. В худшем случае мы можем понести потери, которые уничтожат отдел B, и уже на следующей неделе йипы налетят на побережье континента, как стая насекомых. А в лучшем случае? У Симонетты много шпионов, это необходимо учитывать. Может случиться так, что мы подготовим налет на Шатторак, высадим десант и не обнаружим ни тюрьмы, ни автолетов — ничего, кроме трупов заключенных. Ни Шарда, ни превосходства в воздухе — ничего. Полный провал».
Глоуэн все еще не мог смириться: «Не понимаю, как такой вариант можно назвать лучшим случаем».
«Исключительно в рамках твоего сценария».
«Так что же вы предлагаете?»
«Прежде всего, рассмотреть все возможности. Во-вторых, разведать обстановку. В-третьих, напасть, сохраняя наши намерения в строжайшей тайне до последнего момента». Бодвин включил экран на стене: «Вот, перед тобой Шатторак — с большого расстояния он кажется болотной кочкой. На самом деле вулкан возвышается на семьсот метров. К югу от него — большая река, Вертес». Изображение увеличилось; теперь можно было подробно рассмотреть вершину Шатторака — пустынное пространство в пологой эллиптической впадине, покрытое крупнозернистым серым песком и окруженное выступами черных скал. В центре поблескивала лужа купоросно-синей воды. «Площадь кальдеры — примерно четыре гектара, — пояснил Бодвин. — Этой фотографии лет сто по меньшей мере; не думаю, что с тех пор кто-нибудь производил съемки на Шаттораке».
«Похоже на то, что там жарко».
«Жарко, и еще как! Вот снимок, сделанный в другом ракурсе. Как можно видеть, вершину окружает полоса шириной метров двести. Там еще почти ничего не растет, кроме нескольких больших деревьев. Надо полагать, по ночам заключенные забираются на эти деревья. Ниже по склону начинаются джунгли. Если Флоресте правильно понял то, что слышал, заключенных содержат в этой полосе за частоколом, окружающим вершину, и они могут в любое время пытаться бежать через джунгли и болота на свой страх и риск».
Глоуэн молча изучал изображение.
«Мы должны тщательно разведать обстановку на Шаттораке и только после этого начинать облаву, — заключил Бодвин Вук. — Ты согласен?»
«Да, — поджал губы Глоуэн. — Согласен».
Бодвин продолжал: «Меня озадачило то, что Флоресте сообщает по поводу Чилке. Возникает впечатление, что его устроили на станции Араминта только потому, что Симонетта пытается найти и прибрать к рукам Хартию заповедника. Меня тоже беспокоит Общество натуралистов на Древней Земле: почему они ничего не делают для того, чтобы найти потерянные документы?»
«Насколько я знаю, общество почти не существует, в нем осталось буквально несколько человек».
«И этих людей нисколько не интересует судьба Заповедника? Трудно поверить! Кто нынче секретарь Общества?»
Глоуэн осторожно выбирал слова: «По-моему, он двоюродный или троюродный брат консерватора, по имени Пири Тамм».
«Надо же! И дочь Таммов улетела на Землю?»
«Улетела».
«Вот как! Поскольку… как ее звали?»
«Уэйнесс».
«Да-да. Поскольку Уэйнесс находится на Древней Земле, может быть, она могла бы оказать нам содействие в поиске документов, пропавших из архивов Общества. Напиши ей и предложи ей навести справки. Подчеркни, что ей не следует привлекать к себе внимание, и что никто не должен знать о цели ее розысков. По сути дела, я начинаю думать, что этот вопрос может приобрести большое значение».
Глоуэн задумчиво кивнул: «На самом деле Уэйнесс уже наводит справки по этому вопросу».
«Ага! И что ей удалось узнать, если не секрет?»
«Не могу сказать. Я еще не получал от нее никаких писем».
Бодвин Вук поднял брови: «Она тебе не писала?»
«Уверен, что писала. Но я не получил ни одного письма».
«Странно. Наверное, привратник пансиона Клаттоков запихнул ее почту куда-нибудь в старое ведерко для льда».
«Возможно. Хотя я начинаю подозревать другую персону. Так или иначе, как только мы справимся с проблемой на Шаттораке, я думаю, мне следует посоветоваться с Чилке и отправиться на Землю, чтобы откопать эти документы».
«Гм, да… — Бодвин Вук прокашлялся. — Прежде всего Шатторак, однако. В свое время мы еще обсудим этот вопрос». Бодвин поднял со стола письмо Флоресте: «А это останется у меня».
Глоуэн не стал возражать и покинул новое здание управления. Решительным шагом вернувшись в пансион Клаттоков, он распахнул дверь парадного входа. Сбоку от вестибюля находились две небольшие комнаты, где проживал Аларион ко-Клатток, главный привратник. Из открытой прихожей своей квартиры он мог, по мере надобности, наблюдать за всеми входящими и выходящими. В обязанности Алариона входило получение почты, в том числе сортировка посылок, писем и записок, оставленных одними обитателями пансиона другим, и их доставка в соответствующие квартиры.
Глоуэн прикоснулся к кнопке звонка, и в прихожую из внутренней комнаты вышел Аларион — худосочный согбенный субъект преклонного возраста, единственной выдающейся чертой которого была седая бородка клинышком: «Добрый вечер, Глоуэн! Чем я могу тебе помочь?»
«Вы могли бы объяснить мне загадку, связанную с некоторыми письмами, которые должны были приходить на мой адрес с Древней Земли».
«Могу сообщить только то, что мне известно совершенно определенно, — ответствовал Аларион. — Ты же не хочешь, чтобы я вдохновенно врал о сказочных письменах, гравированных на золотых скрижалях и ниспосланных крылатым архангелом Сарсимантесом?»
«То есть никаких писем с других планет для меня не было?»
Аларион взглянул через плечо на стол, где он сортировал почту: «Нет, Глоуэн, ничего такого».
«Как вам известно, меня не было на станции несколько месяцев. В это время я должен был получить несколько писем с другой планеты, но не могу их найти. Вы не помните никаких писем, доставленных в мое отсутствие?»— упорствовал Глоуэн.
Аларион задумчиво погладил козлиную бородку: «Кажется, тебе приходили письма. Я относил их в твою квартиру — даже после того, как Шард потерпел аварию. Как всегда, я опускал их в прорезь почтового ящика на двери. Но какое-то время ваши комнаты занимал Арлес, и он, естественно, получал вашу почту. Надо полагать, он просто отложил твои письма куда-нибудь».
«Надо полагать, — кивнул Глоуэн. — Спасибо, это все, что я хотел знать».
Глоуэн внезапно почувствовал острый приступ голода — что было неудивительно, так как он ничего не ел с самого утра. В трапезной он наспех соорудил себе ужин из черного хлеба, вареных бобов и огурцов, после чего поднялся к себе в квартиру. Усевшись перед телефоном, он пробежался пальцами по клавишам, но в ответ услышал бесстрастное официальное предупреждение: «Вы набрали номер абонента, доступ к которому предоставляется только уполномоченным лицам».
«Говорит капитан Глоуэн Клатток из отдела B. Мои полномочия вполне достаточны».
«К сожалению, капитан Клатток, вашего имени нет в списке уполномоченных лиц».
«Так внесите мое имя в этот список! Если потребуется, получите разрешение Бодвина Вука».
Наступило молчание. Через некоторое время бесстрастный голос прозвучал снова: «Ваше имя внесено в список. С кем вы хотели бы связаться?»
«С Арлесом Клаттоком».
Прошло еще пять минут, и на экране появилась одутловатая физиономия Арлеса, с надеждой ожидавшего соединения. Увидев Глоуэна, однако, Арлес сразу нахмурился: «А тебе что нужно? Я думал, случилось что-нибудь важное. Здесь и без тебя достаточно паршиво».
«Для тебя все может стать гораздо паршивее, Арлес — в зависимости от того, что случилось с моей почтой».
«С твоей почтой?»
«Да, с моей почтой. Ее доставляли в мою квартиру, и теперь ее нет. Что с ней случилось?»
Пытаясь сосредоточиться на неожиданной проблеме, Арлес раздраженно повысил голос: «Не помню я никакой почты. Приходила всякая никому не нужная дрянь. Когда мы вселились, квартира напоминала помойку».
Глоуэн безжалостно рассмеялся: «Если ты выбросил мою почту, тебе придется потеть на каменоломне гораздо дольше, чем восемьдесят пять дней! Подумай хорошенько, Арлес».
«Ни к чему со мной так разговаривать! Если и была какая-нибудь почта, я, наверное, сложил ее вместе с другими вещами в одну из коробок».
«Я просмотрел все коробки и не нашел никаких писем. Почему? Потому что ты их открывал и читал».
«Чепуха! Не нарочно, в любом случае! Если я видел письмо, адресованное Клаттоку, то, естественно, мог автоматически просмотреть его».
«И что ты с ним делал после этого?»
«Я же сказал: не помню!»
«Ты отдавал мои письма своей матери?»
Арлес облизнул губы: «Она могла их подбирать, чтобы сложить куда-нибудь».
«Она читала их у тебя на глазах!»
«Я этого не говорил. В любом случае, ничего такого не помню. Я не слежу за своей матерью. Это все, что ты хотел сказать?»
«Не совсем. Но мы продолжим нашу беседу, когда я узна́ю, что случилось с письмами», — Глоуэн выключил телефон.
Несколько минут Глоуэн стоял посреди комнаты, мрачно размышляя. Затем он переоделся в официальную форму агента отдела B и направился по коридору к квартире Спанчетты.
На звонок ответила горничная. Она провела Глоуэна в приемную — восьмиугольное помещение с обитой зеленым шелком восьмиугольной софой в центре. В четырех нишах стояли ярко-красные вазы из киновари с пышными букетами пурпурных лилий.
Спанчетта вышла в приемную. Сегодня на ней было длинное матово-черное платье, не украшенное ничем, кроме серебряного бутона. Шлейф Спанчетты волочился по полу, свободные длинные рукава скрывали ее предплечья и руки, а прическа возвышалась над теменем поразительной пирамидальной грудой черных кудрей с локоть высотой. Спанчетта отбеливала кожу, удаляя любые признаки смуглости. Секунд пять она стояла в дверном проеме, уставившись на Глоуэна глазами, блестящими, как осколки черного стекла, после чего внушительно приблизилась: «Зачем ты сюда явился, весь в погонах и нашивках, как оловянный солдатик?»
«Я в униформе, потому что пришел по делу, связанному с официальным расследованием».
Спанчетта издевательски рассмеялась: «И в чем еще меня обвиняют?»
«Я хотел бы допросить вас по поводу незаконного просмотра и присвоения почтовых отправлений — а именно почты, приходившей по моему адресу в мое отсутствие».
Спанчетта отмахнулась презрительным жестом: «Какое мне дело до твоей почты?»
«Я связался с Арлесом. Если вы сейчас же не вернете мне письма. я прикажу немедленно произвести обыск в вашей квартире. В таком случае, независимо от того, будут ли найдены письма, вам будут предъявлены уголовные обвинения, так как Арлес засвидетельствовал передачу моей почты в ваше распоряжение».
Спанчетта поразмышляла, после чего повернулась и направилась туда, откуда вышла. Глоуэн следовал за ней, не отставая ни на шаг. Спанчетта резко остановилась и обронила через плечо: «Это вторжение в частное место жительства, то есть серьезное правонарушение!»
«Только не в сложившихся обстоятельствах. Я хочу видеть, где именно вы хранили письма. Кроме того, я не желаю томиться целый час у вас в гостиной, пока вы занимаетесь своими делами».
Спанчетта выдавила злобную усмешку и отвернулась. В коридоре она остановилась у высокого секретера. Открыв один из ящиков, она вынула тонкую пачку писем, перевязанную резинкой: «Вот твоя почта. Я про нее просто-напросто забыла».
Глоуэн просмотрел четыре конверта — все они были вскрыты. Спанчетта наблюдала за ним, не высказывая никаких замечаний.
Глоуэн не мог найти слов, надлежащим образом выражавших возмущение. Глубоко вздохнув, он сказал: «На этом дело не кончится — вы от меня еще услышите».
Спанчетта отозвалась оскорбительным молчанием. Глоуэн повернулся на каблуках и удалился, опасаясь, что не выдержит и скажет или сделает что-нибудь, о чем пожалеет впоследствии. Горничная вежливо открыла перед ним выходную дверь. Глоуэн с облегчением поспешил выйти в коридор.
3
Вернувшись к себе, Глоуэн стоял посреди гостиной, кипя от бешенства. Поведение Спанчетты не только выходило за всякие рамки приличий, оно было просто неописуемо! И, как всегда после того, как Спанчетта наносила одно из своих знаменитых оскорблений, невозможно было найти разумный способ ответить, не унижая свое достоинство. Снова и снова про нее говорили: «Бесподобная Спанчетта! Она — как стихийное бедствие, с ней невозможно справиться! Остается только ждать и надеяться, что вихрь пройдет стороной».
Глоуэн взглянул на сжатую в руке пачку конвертов. Все они были вскрыты, а затем небрежно перевязаны резинкой с показным невниманием к его чувствам; возникало ощущение, что письма осквернили, изнасиловали! Но он ничего не мог с этим сделать, потому что письма не были ни в чем виноваты, их нельзя было выбросить. Приходилось смириться с унижением.
«Нужно смотреть на вещи с практической точки зрения», — сказал себе Глоуэн. Бросившись на диван, он изучил каждое из писем по отдельности.
Первое было отправлено из зала ожидания космопорта на четвертой планете системы Андромеда-6011, где Уэйнесс должна была пересесть на пассажирский лайнер агентства, доставлявшего туристов на Древнюю Землю. Второе и третье письма Уэйнесс отправила из Иссенжа, сельского пригорода Шиллави на Земле. Четвертое было проштемпелевано в почтовом отделении поселка Тзем в районе Драцен.
Глоуэн быстро пробежал глазами все письма, одно за другим, после чего прочел их еще раз, не спеша и более внимательно. В первом письме Уэйнесс рассказывала о полете вдоль Пряди Мирцеи до Голубого Маяка, космического порта на четвертой планете звезды Андромеда-6011. Во втором письме Уэйнесс объявляла о прибытии на Древнюю Землю. Пири Тамм принял ее в своем причудливом старом доме близ Иссенжа. С тех пор, как она побывала там впервые, немногое изменилось, и она чувствовала себя почти как дома. Пири Тамм, чрезвычайно опечаленный вестью о гибели Майло, выразил глубокое беспокойство по поводу положения дел на Кадуоле. «Дядюшка Пири стал секретарем Общества в какой-то степени против своей воли. Ему не нравится обсуждать дела Общества со мной, причем он, наверное, считает, что я слишком любопытна и даже назойлива. Всем своим видом он будто спрашивает: почему бы я, в моем возрасте, так настойчиво интересовалась какими-то пыльными документами? Временами он реагирует на мои вопросы почти раздраженно, и мне приходится вести себя осмотрительно. Возникает впечатление, что он предпочел бы забыть обо всей этой проблеме, надеясь, что она исчезнет сама собой, если он сделает вид, что она не существует. Боюсь, что к старости у дядюшки Пири начинает портиться характер».
Осмотрительно выбирая выражения, Уэйнесс поведала о своих «розысках» и о всевозможных препятствиях, то и дело возникавших у нее на пути. Некоторые обстоятельства она находила не только загадочными, но и пугающими — тем более, что она не могла их точно определить или убедить себя в действительности их существования. Явно находясь в пасмурном настроении, Уэйнесс писала, что Древняя Земля во многих отношениях казалась свежей, приятной и невинной — такой же, какой она была, наверное, в незапамятную эпоху молодости человечества, но время от времени в ней чувствовалось что-то темное, промозгло-гниловатое, окутанное тягостными тайнами. По многим причинам Уэйнесс от всей души приветствовала бы возможность оказаться в компании Глоуэна.
«Не беспокойся! — воскликнул Глоуэн, обращаясь к письму. — Я приеду, как только меня отпустят!»
В третьем письме Уэйнесс выражала тревогу по поводу того, что Глоуэн не отвечает. Еще осторожнее, чем раньше, она намекнула, что «розыски» могли завести ее в места, весьма удаленные от усадьбы дядюшки Пири. «Странные происшествия, о которых я упоминала раньше, — писала она, — продолжаются. Я почти уверена, что... нет, лучше об этом не говорить. Об этом лучше даже не думать».
Глоуэн поморщился: «Что происходит? Я же просил тебя не рисковать! По крайней мере, пока я не приехал».
Четвертое письмо, самое короткое, было самым отчаянным, и только почтовый штемпель свидетельствовал о том, что Уэйнесс находилась в окрестностях Драцен, в районе под наименованием Мохольк: «Я больше не буду писать, пока не получу твой ответ! Либо мои, либо твои письма кто-то перехватывает. Или, может быть, с тобой случилось что-то ужасное!» Она не указала обратный адрес: «Завтра я уезжаю отсюда, хотя еще не совсем уверена, куда именно. Как только ситуация выяснится, я свяжусь с отцом, и он даст тебе знать. Не хочу писать ничего определенного — боюсь, что мои письма попадут в руки людей, не замышляющих ничего хорошего».
«Это уж точно, Спанчетта не замышляет ничего хорошего», — подумал Глоуэн. Письма не содержали никаких ссылок на конкретные цели «розысков» Уэйнесс, но даже ее осторожные намеки могли заинтриговать особу с таким складом ума, как у Спанчетты.
Уэйнесс упомянула один раз о Хартии, но только в связи с почти не существующим Обществом натуралистов. По мнению Глоуэна, эта ссылка была вполне безопасна. Уэйнесс с огорчением отзывалась о разочаровании Пири Тамма в самой идее консервационизма. По его мнению, время этой концепции прошло — по меньшей мере на Кадуоле, где поколения натуралистов, вынужденных приспосабливаться к обстоятельствам из практических соображений, создали существующую теперь, полную неразрешимых противоречий ситуацию. «Дядюшка считает, что консервационисты на Кадуоле должны защищать Хартию своими силами, так как у нынешнего Общества натуралистов нет ни возможности, ни желания оказывать им содействие. Я слышала, как он заявил, что Заповедник по своей природе мог быть только переходным этапом в истории развития такого мира, как Кадуол. Я пыталась с ним спорить, указывая на то, что нет никаких предопределенных причин, по которым рационально мыслящее правительство, руководствующееся Хартией как основным законом, пользующимся всеобщим уважением, не могло бы поддерживать существование Заповедника вечно, и что сегодняшние проблемы возникли на Кадуоле, в конечном счете, в результате лени и жадности бывшего руководства, желавшего иметь под рукой обильный источник дешевой рабочей силы и поэтому позволившего йипам оставаться на атолле Лютвен в нарушение важнейших принципов Хартии. Нашему поколению приходится, наконец, расплачиваться за грехи предков и решать унаследованные от них проблемы. Решать — каким образом? Совершенно ясно, что йипов необходимо переселить с Кадуола на не менее пригодную для обитания или даже более благоустроенную планету — трудный, неприятный и дорогостоящий процесс, в настоящее время выходящий за рамки наших возможностей. Дядюшка Пири, однако, пропускает мои доводы мимо ушей, как будто мои вполне логичные доводы — лепет наивного младенца. Бедный дядюшка Пири! Как я хотела бы, чтобы он хоть немного развеселился! А больше всего я хотела бы, чтобы ты был здесь, со мной».
Глоуэн позвонил в Прибрежную усадьбу; на экране появилось лицо Эгона Тамма.
«Это Глоуэн Клатток. Я только что прочел письма Уэйнесс, отправленные с Земли. Спанчетта перехватывала их и прятала. Она не хотела мне их отдавать».
Эгон Тамм недоуменно покачал головой: «Невероятная женщина! Зачем ей это понадобилось?»
«Она презирает и ненавидит все, что связано со мной и с моим отцом».
«И тем не менее — такие поступки граничат с помешательством! С каждым днем становится все больше загадок. Уэйнесс приводит меня в замешательство, ее поведение не поддается пониманию. Она отказывается со мной откровенничать на том основании, что я, видите ли, не смогу с чистой совестью держать язык за зубами». Эгон Тамм испытующе взглянул на Глоуэна: «А как насчет тебя? Уверен, что тебе-то она хотя бы намекнула о своих намерениях!»
Глоуэн уклонился от прямого ответа: «У меня нет ни малейшего представления о том, где она находится и что она делает. От меня она не получала никаких писем — по вполне понятным причинам —и больше не хочет ничего писать, пока я не отвечу».
«В последнее время я тоже ничего от нее не слышал. В любом случае, она мне ничего не рассказывает. Тем не менее, у меня такое впечатление, что какое-то влияние, какая-то необходимость заставляют ее браться за дело, которое на самом деле ее пугает. Она слишком молода и неопытна, чтобы самостоятельно выбраться из серьезной переделки. Мне все это очень не нравится».
«У меня примерно такое же впечатление», — подавленно отозвался Глоуэн.
«Почему она секретничает?»
«По-видимому, она раздобыла какую-то информацию, широкое распространение которой могло бы нанести большой ущерб. Если бы я мог взять на себя такую смелость и предложить вам один совет...»
«Советуй сколько угодно! Я слушаю».
«Насколько я понимаю, лучше всего было бы, если бы никто из нас не обсуждал при посторонних то, чем сейчас занимается Уэйнесс».
«Любопытная идея. Не совсем для меня понятная. Тем не менее, я последую твоей рекомендации, хотя больше всего хотел бы знать, какая муха укусила мою дочь и заставила ее мчаться сломя голову к черту на рога! Невозможно отрицать, что у нас много проблем, но все они сосредоточены здесь, на Кадуоле».
Глоуэн чувствовал себя очень неудобно: «Очевидно, она руководствуется самыми серьезными соображениями».
«Несомненно! Может быть, в следующем письме она соблаговолит что-нибудь объяснить».
«И укажет свой адрес, я надеюсь. Кстати о письмах: Бодвин Вук, надо полагать, сообщил вам о завещании Флоресте?»
«Он пересказал его содержание в общих чертах и порекомендовал мне внимательно прочесть этот документ. По сути дела... Позволь мне объяснить, как обстоят дела в Прибрежной усадьбе. Ежегодно я обязан подвергаться пренеприятнейшей процедуре проверки всех моих распоряжений, счетов и так далее. Инспекцию проводят два смотрителя. В этом году инспекторами назначили Уайлдера Фергюса и Клайти Вержанс — ты ее, наверное, помнишь. Ее племянник, Джулиан Бохост, тоже у нас в гостях».
«Прекрасно их помню».
«Незабываемые люди. У нас гостят еще два диковинных посетителя — диковинных в том смысле, что такие люди редко навещают станцию Араминта: Левин Бардьюс и сопровождающая его примечательная во многих отношениях особа, предпочитающая называть себя «Флиц»».
«Флиц?»
«Именно так. Левин Бардьюс — богач, и может позволить себе такие странности. Я практически ничего о нем не знаю, кроме того, что он, по-видимому, приятель Клайти Вержанс».
«Смотрительница Вержанс по-прежнему в своем амплуа?»
«Пуще прежнего! Она провозглашает Титуса Помпо чуть ли не народным героем — благородным, бескорыстным революционером, защитником всех угнетенных».
«Она не шутит?»
«Ни в малейшей степени».
Глоуэн задумчиво улыбнулся: «Флоресте упомянул некоторые подробности, свидетельствующие о характере и образе жизни Титуса Помпо».
«Я хотел бы познакомить моих гостей с этими подробностями. Было бы неплохо, если бы завтра ты зашел к нам пообедать и прочел завещание Флоресте вслух».
«Не премину это сделать».
«Прекрасно! Значит, до завтра. Приходи чуть раньше полудня».
4
Наутро Глоуэн позвонил в аэропорт, и его соединили с Чилке.
«Доброе утро, Глоуэн! — приветствовал его Чилке. — Что-нибудь случилось?»
«Хотел бы поговорить с глазу на глаз, если у тебя есть время».
«Времени никогда нет, так что я всегда к твоим услугам».
«Увидимся через несколько минут».
По прибытии в аэропорт Глоуэн направился к стеклянной пристройке ангара, где находилась контора. Там его ожидал Чилке — непоколебимо беспечный ветеран тысяч невероятных проделок и рискованных авантюр, многие из которых действительно имели место. Плотный широкоплечий человек среднего роста с грубоватым морщинистым лицом, Чилке мало беспокоился о прическе и часто взъерошивал пятерней свои пыльно-серые кудри.
Чилке стоял у стола, наполняя кружку чаем. «Садись, Глоуэн, — сказал он через плечо. — Чаю?»
«Если можно».
Чилке налил вторую кружку: «Настоящий гималайский с Древней Земли, а не какие-нибудь тебе сушеные водоросли!» Чилке уселся: «Что привело тебя сюда в такую рань?»
Глоуэн смотрел через стеклянную перегородку на механиков, работавших в ангаре: «Нас никто не подслушивает?»
«Не думаю. Как видишь, никто не прижимается ухом к двери — в этом преимущество стеклянных стен. Любое необычное поведение сразу заметно».
«Как насчет микрофонов?»
Повернувшись на стуле, Чилке нажал несколько кнопок и повернул ручку громкоговорителя; из него вырвалась лавина дикой воющей музыки: «Этого достаточно, чтобы заглушить любой разговор, если ты не собираешься петь, как оперный тенор. В чем причина такой секретности?»
«Вот копия письма Флоресте — он приготовил его для меня вчера вечером. В письме говорится, что мой отец еще жив. Флоресте упоминает и о тебе». Глоуэн передал письмо Чилке: «Прочти».
Чилке взял письмо и откинулся на спинку стула. Дочитав примерно до половины, он поднял голову: «Просто поразительно! Смонни все еще воображает, что я где-то припрятал груду сокровищ, унаследованных от деда Суэйнера!»
«Поразительно — в том случае, если сокровищ нет. Ты не унаследовал ничего ценного?»
«Не думаю».
«Ты никогда не делал подробную опись имущества?»
Чилке покачал головой: «Зачем стараться? Какое там наследство? Сарай, набитый хламом! Смонни это знает не хуже меня, она там рылась четыре раза. Каждый раз приходилось покупать новый замок».
«Ты уверен, что сарай взломала именно Симонетта?»
«А кто еще? Только она интересовалась этой дребеденью. Почему она не может взять себя в руки? Мне не доставляет никакого удовольствия служить предметом ее обожания, алчности или гнева — какими бы ни были ее побуждения». Чилке вернулся к чтению письма. Закончив, он поразмышлял немного и перебросил письмо Глоуэну: «А теперь ты хочешь срочно заняться спасением Шарда».
«Нечто в этом роде».
«И Бодвин Вук поддерживает тебя в этом стремлении?»
«Сомневаюсь. На мой взгляд, он слишком осторожен».
«Для осторожности есть основания».
Глоуэн пожал плечами: «Бодвин убежден в том, что Шатторак хорошо защищен, и что в результате воздушной облавы мы потеряем пять или шесть автолетов и половину персонала».
«И ты называешь это излишней осторожностью? По-моему, он руководствуется здравым смыслом».
«Не обязательно нападать на них с воздуха. Мы могли бы высадить десант где-нибудь на склоне вулкана и атаковать со стороны. Но Бодвин видит в этом какие-то проблемы».
«Я тоже вижу, — возразил Чилке. — Где приземлятся наши автолеты? В джунглях?»
«Должны же там быть какие-то открытые участки!»
«Все может быть. Прежде всего придется переоборудовать шасси всех автолетов — что не преминут заметить шпионы. Кроме того, Симонетте донесут, как только мы вылетим, и нас будут ждать пятьсот вооруженных йипов».
«Я думал, ты уже избавился от йипов».
Чилке развел руками, изображая беспомощность и оскорбленную невинность: «В аэропорте острая нехватка рабочих рук. Я делаю все, что могу. Прекрасно знаю, что у меня водятся шпионы — так же, как собака знает, что у нее блохи. Я даже знаю, кто они. Вот, полюбуйся на главного подозреваемого, он чинит дверь аэробуса — великолепный экземпляр по имени Бенджами».
Взглянув в сторону аэробуса, Глоуэн заметил высокого молодого человека безукоризненно атлетического телосложения с идеально правильными чертами лица, аккуратной темной шевелюрой и золотисто-бронзовой кожей. Понаблюдав за ним, Глоуэн спросил: «Почему ты думаешь, что он шпион?»
«Он прилежно работает, выполняет все указания, улыбается больше обычного и постоянно следит за тем, что делается вокруг. Этим отличаются все шпионы — они работают старательнее других, не причиняя почти никаких неприятностей. Если не считать того, что они могут в любой момент всадить тебе нож в спину. Будь я отъявленным циником, я нанимал бы на работу одних шпионов».
Глоуэн продолжал наблюдать за механиком: «Он не выглядит, как типичный соглядатай».
«Пожалуй. Но еще меньше он похож на типичного наемного работника. Я всегда нутром чувствовал, что именно Бенджами устроил аварию твоему отцу».
«Но у тебя нет доказательств».
«Если бы у меня были доказательства, Бенджами уже не ухмылялся бы во весь рот».
«Что ж, поскольку Бенджами нас не слышит, я тебе расскажу, что у меня на уме». Глоуэн изложил свой план.
Чилке слушал с явным сомнением: «С моей стороны не вижу препятствий, но я не могу даже открыть водопроводный кран без разрешения Бодвина Вука».
Глоуэн хмуро кивнул: «Я и не ожидал другого ответа. Хорошо, сейчас же пойду и потребую, чтобы Бодвин меня выслушал».
Глоуэн поспешил по Приречной дороге в новое здание управления Заповедника, но язвительная секретарша и делопроизводительница Хильда сообщила ему, что Бодвин Вук еще не осчастливил подчиненных своим присутствием. Хильда недолюбливала Глоуэна, возмущалась его манерами и считала, что он пользуется чрезмерными поблажками начальства. «Придется тебе подождать, как всем остальным!» — заявила она.
Целый час Глоуэн листал журналы в приемной. Наконец появился Бодвин Вук. Не обращая внимания на Глоуэна, он остановился у стола Хильды, обронил несколько недовольных слов и скрылся у себя в кабинете, даже не посмотрев по сторонам.
Глоуэн подождал еще десять минут, после чего сказал Хильде: «Вы можете проинформировать суперинтенданта о том, что капитан Глоуэн Клатток прибыл и желает с ним поговорить».
«Он знает, что ты здесь».
«Но я не могу больше ждать».
«Даже так? — саркастически удивилась Хильда. — У тебя есть важные дела в другом месте?»
«Консерватор пригласил меня на обед в Прибрежную усадьбу».
Хильда скорчила гримасу и наклонилась к микрофону: «Глоуэн начинает безобразничать».
Послышался неразборчивый ворчливый ответ Бодвина. Хильда повернулась к Глоуэну: «Можешь пройти».
Глоуэн с достоинством промаршировал в кабинет начальника. Бодвин Вук, сидевший за столом, поднял голову и ткнул большим пальцем в сторону стула: «Садись. У тебя какие-то дела к консерватору?»
«Нужно же было что-то сказать этой женщине! Иначе она заставила бы меня сидеть весь день, вытянувшись в струнку. Совершенно очевидно, что она меня ненавидит всеми фибрами души».
«Ты ошибаешься! — парировал Бодвин Вук. — Хильда тебя обожает, но боится это показать».
«Трудно поверить», — пробормотал Глоуэн.
«Неважно! Не будем терять время на обсуждение Хильды и ее причуд. Зачем ты явился? Есть какие-нибудь новости? Если нет, уходи и не мешай».
Глоуэн ответил старательно сдержанным тоном: «Я хотел бы поинтересоваться вашими намерениями по поводу Шатторака».
«Этот вопрос рассматривается, — резко сказал Бодвин. — В данный момент какие-либо решения еще не приняты».
Глоуэн поднял брови, демонстративно изображая недоумение: «У меня было впечатление, что ситуация не терпит отлагательств».
«У нас десятки дел, не терпящих отлагательств! Помимо прочего, мне доставила бы огромное удовольствие возможность уничтожить космическую яхту Титуса Помпо — или, что еще лучше, захватить ее».
«Но вы не намерены срочно принимать меры по спасению моего отца?»
Бодвин Вук воздел руки к потолку: «Намерен ли я обрушить на Шатторак адский шквал огня, приказав пилотам таранить укрепления противника? Нет — не сегодня и не завтра».
«Каковы же ваши намерения?»
«Разве я не объяснил? Необходимо разведать обстановку — осторожно и незаметно. Так делаются дела в отделе B, где интеллект не подчиняется истерике! Время от времени, по меньшей мере».
«У меня возникла мысль, пожалуй, не противоречащая вашей стратегии».
«Ха-ха! Если ты задумал совершить в одиночку бесшабашную вылазку в стиле Клаттоков, не хочу даже слышать об этом! У нас нет автолетов для сумасбродных фантазеров!»
«Я не замышляю ничего безрассудного и даже не прошу предоставить мне автолет».
«Ты собираешься карабкаться на четвереньках в болотной жиже? Или прыгать с дерева на дерево, цепляясь за лианы?»
«Ничего подобного. На заднем дворе аэропорта стоит грузовой автолет устаревшей конструкции, «Скайри». На нем удалена вся надстройка — по сути дела, осталась одна летающая платформа. Чилке иногда доставляет на ней грузы на Протокольный мыс. Эта платформа вполне подходит для того, что я задумал».
«Что именно ты задумал?»
«На бреющем полете можно незаметно приблизиться к берегу Эксе и проследовать вверх по течению реки Вертес к подножию Шатторака. Оттуда можно пешком подняться по склону вулкана и произвести разведку на месте».
«Дорогой мой Глоуэн, твое предложение ничем не отличается от тщательно продуманного плана самоубийства».
Глоуэн с улыбкой покачал головой: «Надеюсь, что нет».
«Как ты намерен избежать смерти? Там водятся опаснейшие твари».
«Чилке поможет мне снарядить «Скайри»».
«Ага! Ты уже сговорился с Чилке!»
«Без него ничего не получится. Мы установим поплавки и навес над передней частью платформы, а также пару орудий типа G-ZR на поворотных опорах».
«И после того, как ты посадишь платформу, что потом? Ты думаешь, подъем по склону — приятная прогулка? Джунгли еще опаснее болот».
«В справочной литературе говорится, что после полудня хищники впадают в оцепенение».
«Из-за жары. Ты тоже впадешь в оцепенение от такой жары».
«Я погружу на корму «Скайри» небольшой гусеничный вездеход. Скорее всего, он поможет мне подняться на Шатторак — в безопасное время дня».
«По отношению к Эксе слово «безопасность» неприменимо. Кроме того, там все ломается».
Глоуэн посмотрел в окно: «Надеюсь, я как-нибудь выживу».
«Я тоже на это надеюсь».
«Значит, вы утверждаете мой план?»
«Не торопись. Допустим, ты поднимешься на Шатторак. Что потом?»
«Я доберусь до полосы за частоколом, где живут заключенные. Если мне повезет, я сразу найду отца, и мы сможем спуститься к реке, не возбуждая подозрений. Если отсутствие отца будет замечено, тюремщики решат, что он попытался бежать в одиночку через джунгли».
Бодвин Вук с сомнением хмыкнул: «В оптимальном случае. Тебя могут заметить, может сработать какая-нибудь сигнализация».
«То же можно сказать о любой попытке разведки».
Бодвин Вук покачал головой: «Шарду повезло. Если бы меня захватили в плен, кто бы вызвался меня вызволить?»
«Я бы вызвался, директор».
«Хорошо, Глоуэн. Совершенно ясно, что ты уже не откажешься от своей затеи. Будь предусмотрителен! Не рискуй, если у тебя нет достаточных шансов. На Шаттораке отвага Клаттоков бесполезна. Во-вторых, если ты не сможешь вызволить Шарда, привези кого-нибудь, кто сможет предоставить нам информацию».
«Будет сделано, директор. Как насчет радиосвязи?»
«Пищалок у нас нет, в них никогда не было необходимости. Тебе придется обойтись без радио. У тебя есть еще какие-нибудь идеи?»
«Вы могли бы позвонить Чилке и сообщить ему, что разрешаете переоборудовать «Скайри»».
«Позвоню. Что еще?»
«Должен вам сообщить, что Эгон Тамм пригласил меня в Прибрежную усадьбу. Он хочет, чтобы я прочел завещание Флоресте в присутствии смотрительницы Клайти Вержанс и нескольких других жмотов».
«Гм. Ты популярен в обществе, а? Полагаю, тебе нужна копия письма?»
«У меня уже есть копия, директор».
«Довольно, Глоуэн! Чтоб духу твоего здесь не было!»
5
Незадолго до полудня Глоуэн прибыл в Прибрежную усадьбу, где его встретил в тенистом вестибюле Эгон Тамм собственной персоной. Глоуэну показалось, что за последние несколько месяцев консерватор заметно постарел. Его темные волосы поседели в висках, светло-оливковая кожа приобрела оттенок слоновой кости. Эгон Тамм приветствовал Глоуэна с необычной сердечностью: «По правде сказать, Глоуэн, мне не нравится компания, в которой я оказался. Становится трудно сохранять официальную сдержанность».
«Значит, смотрительница Вержанс в ударе?»
«В лучшей форме! Она и теперь расхаживает по гостиной, обличая преступников, провозглашая манифесты и вообще излагая и поясняя свою теорию всего сущего. Джулиан время от времени сопровождает ее излияния возгласами «Да-да! Именно так!» и принимает то одну галантную позу, то другую, пытаясь обратить на себя внимание Флиц. Левин Бардьюс пропускает мимо ушей добрую половину всего, что вокруг него говорится. Понятия не имею, что Бардьюс на самом деле думает, он человек скрытный. Смотритель Фергюс и его жена Ларика благоразумно ведут себя, как положено, и с достоинством хранят молчание. Я тоже не спешу навлечь на себя гнев Клайти Вержанс и в основном помалкиваю».
«На смотрителя Боллиндера надежды нет?»
«Увы! Ничто не омрачает триумф Клайти Вержанс».
«Гм, — Глоуэн нахмурился. — Может быть, мое появление ее отвлечет».
Эгон Тамм улыбнулся: «Ее отвлечет завещание Флоресте. Ты его принес, надеюсь?»
«Оно в кармане».
«Тогда пойдем. Уже подходит время обеда».
Они прошли по сводчатому коридору в просторную гостиную с высокими окнами, обращенными на юг, к лагуне, играющей солнечными бликами почти до горизонта. Стены и потолок были покрыты белой эмалью — за исключением потолочных балок, сохранивших естественный вид потемневшего от времени дерева. На полу лежали три ковра с зелеными, черными, белыми и рыжими узорами; кресла и диваны были обиты серо-зеленой саржей. На стеллажах и шкафах у противоположной входу стены красовалась часть чудесной коллекции всевозможных редкостей, находок и загадочных объектов, собранных сотней предшественников нынешнего консерватора. На столе у западной стены находились книги, журналы и букет розовых цветов в пузатой вазе из глазированного бледного сине-зеленого селадона. К этому столу в тщательно выбранной изящной позе прислонился Джулиан Бохост.
В гостиной было шесть человек. Смотрительница Вержанс расхаживала из угла в угол, заложив руки за спину. Джулиан кивал, присев на край стола. У окна сидела молодая женщина с гладкими серебристыми волосами и классически правильными чертами лица; погруженная в свои мысли, она не уделяла Джулиану никакого внимания. На ней были серебристые брюки в обтяжку, короткая свободная черная блуза и черные сандалии на босу ногу. Рядом стоял лысый костлявый субъект чуть ниже среднего роста, с прищуренными светло-серыми глазами и коротким приплюснутым носом. Смотритель Фергюс и его супруга Ларика, церемонно выпрямившись, сидели на диване и наблюдали за маневрами Клайти Вержанс, как котята, завороженные манипуляциями змеи. Уже не молодые люди, они носили скромную темную одежду, принятую в Строме.
Набычившись, смотрительница Вержанс вышагивала по гостиной: «Это неизбежно и необходимо! Не каждому это будет по душе, но что с того? Мы уже пренебрегли их эмоциями. Приливная волна прогресса...» Она прервалась на полуслове, уставившись на Глоуэна: «Здравствуйте! Это еще кто?»
Джулиан Бохост, поднявший было к губам бокал вина, высоко поднял брови: «Клянусь девятью богами и семнадцатью дьяволами! Это не кто иной, как отважный Глоуэн Клатток, охраняющий нас от йипов!»
Глоуэн даже не посмотрел на Джулиана. Эгон Тамм прежде всего представил ему пожилую пару на диване: «Смотритель Уайлдер Фергюс и его супруга, Ларика Фергюс». Глоуэн вежливо поклонился. Консерватор перешел к окну: «А здесь сверкает на солнце Флиц». Флиц едва покосилась на Глоуэна и вернулась к созерцанию своих черных сандалий.
«Рядом с Флиц стоит ее близкий друг и деловой партнер, Левин Бардьюс, — продолжал Эгон Тамм. — В настоящее время они гостят у смотрительницы Вержанс в Строме».
Бардьюс салютовал Глоуэну с достаточно добродушным сарказмом. Вблизи Глоуэн разглядел, что Левин Бардьюс, по существу, не был лыс — его голову покрывали очень коротко подстриженные, почти бесцветные волосы. Движения Бардьюса были точными и решительными; его костюм, так же, как и он сам, казался только что выстиранным, выглаженным и продезинфицированным.
Выпалив первое удивленное замечание, Клайти Вержанс замолчала, направив каменный взор в окно. Эгон Тамм тихо спросил: «Смотрительница Вержанс, вы, наверное, помните капитана Клаттока? Вы уже встречались раньше».
«Конечно, помню! Он служит в местной полиции — или как ее там называют».
Глоуэн вежливо улыбнулся: «Как правило, ее называют отделом охраны и расследований. Фактически, наш отдел — подразделение МСБР».
«Неужели? Джулиан, ты что-нибудь об этом слышал?»
«Нечто в этом роде».
«Странно. Насколько мне известно, МСБР предъявляет строгие требования к своему персоналу».
«Вы правильно осведомлены, — подтвердил Глоуэн. — Вас, несомненно, порадует тот факт, что квалификация большинства агентов отдела B не только удовлетворяет требованиям МСБР, но и превышает их».
Джулиан рассмеялся: «Дорогая тетушка, по-моему, вы попали в ловушку».
Смотрительница Вержанс крякнула: «Мне нет никакого дела до полиции». Она отвернулась.
«Что тебя привело в Прибрежную усадьбу, Глоуэн? — поинтересовался Джулиан Бохост. — Интересующая тебя персона отсутствует — как нам сказали, она где-то на Земле. Тебе известно, где именно?»
«Я пришел навестить консерватора и госпожу Кору, — отозвался Глоуэн. — Присутствие госпожи Вержанс — и твое присутствие — оказалось приятным сюрпризом».
«Хорошо сказано! Но ты уклонился от ответа на вопрос».
«По поводу Уэйнесс? Насколько я знаю, она гостит у своего дяди, Пири Тамма, в поселке Иссенж».
«Так-так, — Джулиан выпил вина. — Кора Тамм рассказывала мне, что ты тоже совершил приятную поездку на другие планеты за счет управления».
«Я был в командировке по служебным делам».
Джулиан расхохотался: «Не сомневаюсь, что это так и называется в документах, обосновывающих твои расходы».
«Надеюсь. Я был бы возмущен, если бы меня заставили платить за то, чем мне пришлось заниматься».
«Значит, командировка обернулась провалом?»
«Я выполнил задание, едва не расставшись с жизнью. Мне удалось выяснить, что импресарио Флоресте был замешан в отвратительных преступлениях. Теперь Флоресте казнили. Можно считать, что командировка закончилась успешно».
Клайти Вержанс чуть не задохнулась от гнева: «Ты убил Флоресте, самого знаменитого из наших артистов?»
«Я его не убивал. Судебные исполнители впустили в его камеру безболезненно усыпляющий, смертельно ядовитый газ. Между прочим, Флоресте назначил меня распорядителем его наследственного имущества».
«В высшей степени достопримечательное обстоятельство!»
Глоуэн кивнул: «Он объясняет это обстоятельство в своем завещании; в том же документе подробно обсуждается Титус Помпо. Они были хорошо знакомы».
Смотрительница Вержанс протянула руку: «Я хотела бы просмотреть это завещание».
Глоуэн улыбнулся и покачал головой: «Некоторые части документа засекречены».
Опустив руку, Клайти Вержанс снова принялась расхаживать по гостиной: «Завещание не поведает нам ничего нового. Титус Помпо — терпеливый человек, но всякому терпению есть предел. Надвигается великая трагедия. Пора принимать срочные меры!»
«Совершенно верно», — пробормотал Глоуэн.
Клайти Вержанс бросила на него взгляд, полный подозрений: «По этой причине я собираюсь предложить на следующем всеобщем собрании испытательную или экспериментальную программу переселения йипов».
«Это было бы преждевременно, — заметил Глоуэн. — Прежде всего следует решить несколько практических вопросов».
«Каких именно?»
«Мы не можем переселить йипов, пока не найдем планету, способную их ассимилировать. Кроме того, потребуются космические транспортные средства».
Клайти Вержанс с изумлением остановилась: «У тебя извращенное чувство юмора!»
«Я не шучу. Йипам придется адаптироваться к резким переменам, но альтернативы нет».
«Альтернативой является расселение йипов на побережье Мармионского залива, с последующим введением системы всеобщего равноправного голосования! — смотрительница повернулась к Эгону Тамму. — Разве вы не согласны?»
За консерватора с возмущением ответил Уайлдер Фергюс: «Вы прекрасно знаете, что глава управления Заповедника обязан соблюдать Хартию!»
«Все мы обязаны смириться с действительностью, — отрезала Вержанс. — Партия ЖМО настаивает на демократической реформе — и ни один честный, добросовестный человек не может нам ничего возразить!»
Ларика Фергюс не вытерпела: «Я вам возражаю, сию минуту! И больше всего я презираю ханжество и двуличность жмотов!»
Клайти Вержанс моргнула в раздражении и замешательстве: «Получается, что я — двуличная ханжа? Разве я не высказываюсь прямо и откровенно?»
«Достаточно откровенно — и почему бы нет? Жмоты давно разделили между собой великолепные поместья, которые они присвоят после крушения существующей системы!»
«Это безответственное, провокационное замечание! — воскликнула Клайти Вержанс. — Кроме того, это просто клевета!»
«Это чистая правда! Я слышала, как жмоты обсуждали распределение земельной собственности. Ваш племянник Джулиан Бохост хвалился тем, что подыскал себе несколько гектаров в приятнейшем месте».
«Поистине, госпожа Фергюс, вы преувеличиваете, — вкрадчиво вставил Джулиан. — Не следует придавать значение праздной болтовне».
«Ваше беспочвенное обвинение не имеет никакого отношения к основной проблеме и поэтому не подлежит обсуждению», — заявила смотрительница Вержанс.
«Оно имеет прямое отношение к предложенному вами решению проблемы. Вы намерены уничтожить Заповедник! Неудивительно, что вы встали на сторону йипов».
«Поверьте мне, госпожа Фергюс, вы неправильно представляете себе происходящее, — возразил Джулиан. — Члены партии ЖМО — будьте добры, не называйте их «жмотами» — практические идеалисты! Мы считаем, что самое важное следует делать в первую очередь! Перед тем, как готовить суп, необходимо добыть кастрюлю!»
«Золотые слова, Джулиан! — похвалила Клайти Вержанс. — Никогда еще я не слышала столь фантастических, диких обвинений!»
Джулиан грациозно взмахнул рукой, держащей бокал: «В мире бесконечных возможностей выбор неограничен. Все течет, все меняется. Ничто не остается на месте».
Левин Бардьюс повернулся к своей спутнице: «Джулиан рассуждает весьма замысловато. Ты не ощущаешь некоторое замешательство?»
«Нет».
«Ага! Значит, ты хорошо знакома с его идеями?»
«Я не слушала».
Джулиан отпрянул, изображая, что неприятно шокирован: «Какая потеря! Какая жалость! Вы пропустили один из моих самых вдохновенных афоризмов!»
«Любое высказывание можно повторить — как-нибудь в другой раз».
Эгон Тамм вмешался: «Я заметил, что Кора уже подала сигнал к обеду. Она предпочитает, чтобы во время еды мы не разговаривали о политике».
Один за другим гости направились на затененную деревьями террасу — настил из темных досок болотного вяза на сваях, вбитых в дно лагуны. На столе уже был расставлен сервиз из зеленого и синего фаянса, а также высокие бокалы из спирально закрученного темно-красного стекла.
Кора Тамм рассадила присутствующих, дружелюбно игнорируя их симпатии и антипатии; в результате Глоуэн оказался прямо напротив Джулиана, окруженный смотрительницей Вержанс справа и хозяйкой дома слева.
Сначала застольная беседа носила осторожный характер, касаясь различных повседневных тем, хотя Клайти Вержанс главным образом хранила угрюмое молчание. Джулиан Бохост снова выразил любопытство по поводу Уэйнесс: «Когда она собирается вернуться?»
«Моя дочь — настоящая загадка, — ответила Кора Тамм. — Она заявляет, что ее тянет домой, но при этом у нее нет никакого определенного расписания. По-видимому, она занята своими исследованиями».
«Какого рода исследованиями?» — спросил Левин Бардьюс.
«Насколько я понимаю, она изучает историю заповедников прошлого, пытаясь понять, почему некоторые из них добились успеха, а другие — потерпели провал».
«Любопытно! — заметил Бардьюс. — Ей придется проанализировать большой объем информации».
«Боюсь, что так», — печально кивнула Кора Тамм.
«И все же это никому не повредит, и она сможет многое узнать, — подбодрил супругу Эгон Тамм. — Мне кажется, что каждому, у кого есть такая возможность, следует совершить паломничество на Древнюю Землю хотя бы раз в жизни».
«Земля — источник всей настоящей культуры», — изрекла Кора Тамм.
Клайти Вержанс отозвалась нарочито бесцветным тоном: «Боюсь, что Древняя Земля истощилась, разложилась, потерпела нравственное банкротство».
«По-моему, вы преувеличиваете, — вежливо возразила Кора. — Пири Тамм, наш близкий родственник на Земле — вовсе не разложившийся и не безнравственный человек, хотя можно сказать, что он устал от долгих и тяжких трудов».
Джулиан постучал по бокалу чайной ложкой, чтобы привлечь к себе внимание: «Я пришел к выводу, что любое утверждение, касающееся Древней Земли, одновременно истинно и ложно. Я хотел бы увидеть Землю своими глазами».
Эгон Тамм обратился к Бардьюсу: «А вы как считаете?»
«Я редко высказываю мнения по поводу чего бы то ни было и кого бы то ни было, — ответил Левин Бардьюс. — По меньшей мере это позволяет мне не опасаться того, что меня назовут болтуном, готовым сказать любую нелепость ради красного словца».
Джулиан поджал губы: «И все же, опытным путешественникам известно, чем одна планета отличается от другой. Это помогает им разбираться в людях и ситуациях».
«Возможно, вы правы. Флиц, ты что-то сказала?»
«Вы можете налить мне еще немного вина».
«Разумное замечание, хотя его скрытый смысл нуждается в пояснении».
Теперь Бардьюса решила побеспокоить Кора Тамм: «Я полагаю, вы навещали Древнюю Землю?»
«Несомненно! И неоднократно!»
Кора покачала головой: «Честно говоря, меня удивляет, что вы и… гм, Флиц… оказались в нашей тихой заводи на дальнем конце Пряди Мирцеи».
«Мы, по сути дела, туристы. Кадуол заслужил репутацию единственного в своем роде, причудливого мира».
«А чем, если не секрет, вы главным образом занимаетесь?»
«Главным образом коммерцией в самом традиционном смысле слова, и Флиц мне во многом помогает. Она очень проницательна».
Все повернулись в сторону Флиц, и та рассмеялась, демонстрируя чудесные белые зубы.
«И вы пользуетесь только этим именем — Флиц?» — спросила Кора.
Флиц кивнула: «Только этим».
Бардьюс пояснил: «Флиц считает, что одно короткое имя отвечает ее потребностям, и не видит необходимости обременять себя набором лишних, ничего не значащих слогов».
«Необычное имя, — заметила Кора. — Интересно, каково его происхождение?»
«Наверное, родители назвали вас «Флитценпуф» или каким-нибудь еще неудобопроизносимым образом?» — с напускным сочувствием спросил Джулиан.
Флиц покосилась на Джулиана и тут же отвела глаза: «Вы ошибаетесь». Она вернулась к внимательному изучению бокала.
Кора Тамм снова обратилась к Бардьюсу: «Существует ли какая-нибудь определенная область коммерции, которая вас интересует больше всего?»
«Можно сказать и так, — кивнул Бардьюс. — Какое-то время я занимался повышением эффективности систем общественного транспорта и финансировал строительство подводных туннелей для скоростных поездов на магнитной подушке. Но в последнее время меня больше привлекают так называемые «тематические» гостиничные комплексы».
«У нас есть несколько таких гостиниц, разбросанных по территории Дьюкаса, — вставил Эгон Тамм. — Мы называем их заповедными приютами».
«Если позволит время, я хотел бы навестить некоторые из них, — повернулся к нему Бардьюс. — Я уже познакомился с гостиницей «Араминта». Должен признаться, в ней мало любопытного, она даже несколько устарела».
«Устарела — как и все остальное на станции Араминта!» — фыркнула Клайти Вержанс.
Глоуэн сказал: «Гостиница действительно выглядит ужасно. Ее строили и перестраивали из поколения в поколение, добавляя то пристройку, то этаж. Рано или поздно придется построить другой отель, хотя, судя по всему, сперва наступит очередь нового Орфеума, так как Флоресте уже обеспечил львиную долю необходимой суммы».
Эгон Тамм повернулся к Глоуэну: «Пожалуй, наступило самое удобное время для того, чтобы прочесть завещание Флоресте».
«Я не прочь — если оно кого-нибудь интересует».
«Меня оно интересует», — обронила Клайти Вержанс.
«И меня», — добавил Джулиан.
«Как вам угодно». Глоуэн достал письмо из кармана: «Я пропущу несколько строк — по нескольким причинам — но, думаю, вам покажется достаточно любопытным и то, что я могу прочесть».
Смотрительница Вержанс тут же ощетинилась: «Читай все до последнего слова! Не вижу никаких причин что-либо опускать. Все присутствующие — высокопоставленные служащие управления Заповедника или люди, полностью заслуживающие доверия».
«Надеюсь, одно не исключает другое, тетушка», — не удержался Джулиан.
«Я прочту столько, сколько возможно», — заключил Глоуэн. Открыв конверт, он достал письмо и стал читать, пропуская разделы, относившиеся к Шаттораку и к Чилке. Джулиан слушал с высокомерной улыбочкой; смотрительница Вержанс время от времени досадливо прищелкивала языком. Бардьюс отнесся к завещанию Флоресте с вежливым любопытством, тогда как Флиц повернулась к лагуне и смотрела в горизонт. Смотритель Фергюс и его жена иногда не могли сдержать приглушенные возгласы возмущения.
Закончив чтение, Глоуэн сразу сложил письмо и спрятал его за пазухой. Уайлдер Фергюс обратился к смотрительнице Вержанс: «И эти мерзавцы — ваши союзники? Вы и все остальные жмоты — просто глупцы!»
«Члены партии ЖМО, будьте так добры», — пробормотал сквозь зубы Джулиан Бохост.
Клайти Вержанс тяжело вздохнула: «Я редко ошибаюсь в своей оценке человеческих характеров! Флоресте очевидно исказил события или писал под диктовку отдела B. Вполне возможно, что все это так называемое «завещание» — наглая подделка».
Эгон Тамм произнес: «Госпожа Вержанс, такие обвинения нельзя выдвигать без достаточных оснований. По существу, вы только что нанесли клеветническое оскорбление капитану Клаттоку».
«Хмф! Даже если это не подделка, факт остается фактом: письмо не соответствует моим представлениям о положении дел».
Глоуэн спросил самым невинным тоном: «А вы знакомы с Титусом Зигони и его женой Смонни — урожденной, к сожалению, Симонеттой Клатток?»
«Нет, лично не знакома. Их благородные поступки, однако, служат достаточным свидетельством их намерений и характера. Совершенно очевидно, что они борются против угнетателей за правое дело, за справедливость и демократию!»
Глоуэн повернулся к Эгону Тамму: «Консерватор, прошу меня извинить — мне пора возвращаться в управление. Госпожа Кора, благодарю за обед». Поклонившись всем остальным, Глоуэн удалился.
