Книга: Хроники Кадуола
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

 

1

 

Уэйнесс улетела с космодрома станции Араминта на звездолете «Фаэрлит — Зимний Цветок» компании «Персейские трассы». Он должен был доставить ее, после нескольких посадок вдоль Пряди Мирцеи, на Четвертую планету звезды Андромеда-6011 — пересадочный мир, откуда ей предстояло проделать оставшийся путь до Земли на туристическом крейсере фирмы «Глиссмар: агентство путешествий и приключений».
Отъезд Уэйнесс оставил в жизни Глоуэна тоскливую пустоту. Теперь все казалось ему скучным, глупым и лишним. Зачем он позволил ей одной бесстрашно отправиться в немыслимую даль — на расстояние, превосходящее всякие человеческие представления? Он часто задавал себе этот вопрос и каждый раз отвечал на него одинаково, с горькой усмешкой: у него не оставалось никакого выбора. Уэйнесс приняла решение самостоятельно, исходя из всего, что ей было известно, и руководствуясь самыми разумными соображениями. Глоуэн пытался убедить себя, хотя и не слишком настойчиво, что в этом логическом умозаключении не было никакого изъяна.
В некоторых отношениях Уэйнесс можно было уподобить стихийной силе, неспособной подчиниться человеку — иногда теплая и благожелательная (а на протяжении последних нескольких недель даже обезоруживающе ласковая), она умела вдруг становиться таинственной и загадочной.
Глоуэн подолгу размышлял о природе неповторимой личности по имени Уэйнесс Тамм. Если бы благодаря какому-то экстраординарному стечению обстоятельств он оказался наделенным божественными способностями, и ему поручили бы приятную процедуру проектирования новой Уэйнесс, в пропорциональном соотношении ее качеств он мог бы — совсем немножко, чуть-чуть! — уменьшить влияние прямолинейной, упрямой целеустремленности и непокорной, своенравной независимости, не настолько, чтобы нарушить тонкий баланс сочетания других характеристик, но лишь в той степени, в какой этого было бы достаточно, чтобы сделать ее... И тут Глоуэн останавливался в нерешительности, будучи неспособен найти точное определение. Податливой? Предсказуемой? Склонной к подчинению? Нет, все эти эпитеты никуда не годились. Вполне могло быть, что божественное провидение, создавшее оригинальный экземпляр Уэйнесс, справилось со своей задачей с таким непревзойденным мастерством, что какое-либо усовершенствование было в принципе невозможно.
Для того, чтобы чем-то заняться, Глоуэн навязал себе самому несколько новых курсов обучения, завершение которых позволило бы ему сдать экзамен МСБР первого уровня. Не провалив этот экзамен, а также демонстрируя надлежащие навыки владения оружием, практического обращения с техникой, контроля чрезвычайных ситуаций и рукопашной схватки, он мог бы получить удостоверение рядового агента МСБР, а с ним и нешуточные полномочия и статус представителя МСБР во всем необъятном пространстве Ойкумены. Несколько других офицеров отдела B уже получили такой статус, а Шарду присвоили завидное звание агента МСБР второго уровня, благодаря чему весь отдел B мог пользоваться поддержкой МСБР в качестве подразделения МСБР.
Керди Вук также объявил, что будет готовиться к экзамену МСБР, но не проявлял особой охоты к посещению занятий. Он практически полностью оправился от шока, вызванного тяжким испытанием в Йиптоне, но все еще проявлял тенденцию к рассеянности и внезапным странностям или вспышкам нетерпения. По всеобщему мнению, эти причуды должны были со временем исчезнуть. Керди все еще отказывался — или не мог — обсуждать то, что произошло с ним в Йиптоне. Почти сразу же после выписки из лазарета он отказался от участия в собраниях бесстрашных львов, и с тех пор не желал иметь ничего общего ни с кем из этой группы.
Поначалу Глоуэн пытался завязывать с Керди разговоры, надеясь пробудить в нем более положительное и жизнерадостное настроение. Но достаточно скоро он убедился в том, что эти усилия подобны попыткам подобрать каплю ртути. В большинстве случаев Керди выслушивал его в недовольном молчании, с затуманенным взором и странной улыбочкой, в которой Глоуэн угадывал намек на враждебность и презрение. При этом Керди не высказывал никаких замечаний — если бы Глоуэн не продолжал говорить, им обоим пришлось бы сидеть в мертвой тишине. На вопросы Керди либо вообще не отвечал, либо отвечал многословными тирадами, никак не соотносившимися с сущностью вопроса.
Керди никогда не отличался развитым чувством юмора; теперь же он встречал любую попытку пошутить полным непониманием. Каждый раз, когда Глоуэн обращал его внимание на что-нибудь забавное или прибавлял фразу просто так, для красного словца, Керди отвечал взглядом настолько холодным и мрачным, что слова застревали у Глоуэна в горле.
Однажды Глоуэн заметил, что Керди повернул в сторону только для того, чтобы не идти ему навстречу, и с тех пор прекратил всякие попытки сближения.
Глоуэн обсудил странности Керди с Шардом: «Происходит что-то почти смехотворное. Керди знает, что, если я сдам экзамен МСБР, то буду опережать его в отделе уже на два ранга. Со стороны Керди единственный способ не допустить такой разрыв заключается в том, чтобы сдать тот же экзамен. Но это означает, что ему придется не только много заниматься, но и рисковать провалом — а в случае Керди провал более чем вероятен, потому что в математике он не силен, да и практических навыков у него особенных нет».
«Его не допустят даже по психометрическим показателям».
«В том-то и дело! Не могу себе представить, как он собирается решать эту проблему. Ему остается только молиться о том, чтобы я провалил экзамен с таким позором, что меня выгонят из отдела расследований и я пойду на курсы виноделия вместе с Арлесом».
«Бедняга Керди. Ему пришлось нелегко».
«Согласен: бедняга Керди. Но от этого работать с ним не легче».

 

Из Плавучего города на Четвертой планете Андромеды-6011 пришло письмо от Уэйнесс. Она его отправила, когда ждала прибытия следующего туристического крейсера фирмы «Глиссмар». «Мне уже ужасно хочется домой, — писала Уэйнесс, — и тебя ужасно не хватает. Просто удивительно, как привыкаешь любить кого-то, доверять кому-то и полагаться на кого-то настолько, что почти забываешь об этом — до тех пор, пока не остаешься без этого кого-то. Теперь я помню». Закончила она таким образом: «Я напишу опять из Тиренса и сообщу последние новости о ситуации. Надеюсь, что случится чудо, и новости будут хорошие, но надеяться-то почти не на что? И каким-то странным образом я жду не дождусь возможности вгрызться в проблему своими зубами — хотя бы для того, чтобы забыть всякие ужасные несчастья».
Прошло лето. Глоуэну исполнилось уже двадцать лет — через год наставал «день самоубийства», как его называли некоторые шутники. Глоуэн не знал, на что надеяться, но и отчаиваться тоже не было повода. Показатель его статуса все еще равнялся 22 — могло быть хуже, но могло быть и лучше.

 

В следующий смоллен Арлес привел Друзиллу ко-Лаверти, в качестве своей гостьи, на официальный ужин в пансионе Клаттоков — к очевидному удивлению и неодобрению Спанчетты.
Арлес притворился, что не замечает реакцию матери. Друзилла была в самом развеселом настроении и тоже полностью игнорировала Спанчетту, что заставило последнюю еще заметнее помрачнеть.
Во время ужина Арлес вел себя с императорским достоинством и говорил мало, причем только с Друзиллой и только конфиденциальным полушепотом. Он очень тщательно оделся — в черный китель, красновато-коричневые брюки и белую рубашку с широким голубым поясом. Наряд Друзиллы был не столь консервативным и даже чрезмерно экстравагантным. Ее длинное вечернее платье с низким декольте было сшито из перемежающихся полос черного, розового и оранжевого сатина. Ее розовато-белобрысые локоны увенчивались черным тюрбаном с высоким черным султаном из перьев, а уши заострялись сверху черными театральными накладками из костюма лесного эльфа. Бравурным противоречием цветов ее внешность превосходила даже ярко-лиловое с красным одеяние Спанчетты, в связи с чем Спанчетта, в тех редких случаях, когда она снисходила до того, чтобы взглянуть на подругу своего сына, всем своим видом выражала глубочайшее отвращение.
Друзилла, однако, не проявляла ни тени смущения. Она громко, весело и часто смеялась, иногда без какой-либо понятной окружающим причины. Она делилась своими мнениями со всеми, кто беседовал за столом, подшучивая и поддразнивая, очаровывая новых знакомых многозначительными кивками и улыбками, надуванием губ и подмигиванием.
Шард, исподтишка наблюдавший за происходящим, заметил Глоуэну: «Признаюсь, я в замешательстве! Разве она не из числа особо приближенных подружек Намура?»
«По-моему, с Намуром она порвала. Точнее, он с ней порвал. А может быть, это всего лишь сезонное увлечение — Друзилла все еще сопровождает «Лицедеев» в поездках».
«Она уже давно не девочка. Флоресте предпочитает грациозных юных созданий».
«Друзилла больше не выступает. Она помогает Флоресте организовывать поездки и обслуживать труппу».
«Арлес выглядит как кот, только что поймавший большую жирную мышь. А это приводит меня в еще большее замешательство. Можно было бы подумать, что Арлесу теперь не до прекрасного пола».
«Меня это тоже удивляет. Но дело выглядит так, что, возможно, была допущена какая-то оплошность. Нет никакого сомнения к тому, что Друзилла относится к числу представительниц так называемого «прекрасного пола»».
«Относится, — Шард отвернулся от Арлеса и его подруги. — Рад, что это не мое дело».
«Что это с Арлесом? По-моему, он собирается произнести речь!»
Арлес поднялся на ноги и некоторое время стоял, улыбаясь и обозревая сидящих за столом — по-видимому, он ожидал, что все почтительно замолчат. Не дождавшись тишины, Арлес постучал по своему бокалу ножом: «Прошу внимания! Будьте добры! Я желаю сделать объявление! Все вы, наверное, заметили — вы не могли не заметить! — что рядом со мной сидит роскошное, сногсшибательное создание, многим из вас известное как достопочтенная и выдающаяся Друзилла ко-Лаверти. Ее таланты уступают только ее очарованию, и уже несколько лет она помогает Флоресте и его «Лицедеям» воплощать в жизнь свои чудеса. Но все меняется! Снизойдя к моим мольбам, Друзилла согласилась окончательно присоединиться к славному роду Клаттоков. Надеюсь, я достаточно ясно выражаюсь?»
Арлес ожидающе обвел взглядом длинный стол — послышались жидкие вежливые аплодисменты.
«Могу посвятить присутствующих в еще более важную тайну! Сегодня мы подписали контракт, и наш союз заверен регистратором. Дело сделано!»
Арлес поклонился, внимая поздравлениям собравшихся. Друзилла высоко подняла руку, кокетливо наклонив голову, и пошевелила в воздухе пальчиками.
Шард пробормотал так, чтобы его слышал только Глоуэн: «Взгляни на Спанчетту. Она никак не может решить, устроить ей сердечный приступ или нет».
Арлес продолжал выступление: «Само собой разумеется, я не меньше вас поражен своей невероятной удачей! Мы без промедления отправимся в романтическое путешествие — в далекие края, в миры, полные легенд и загадочных тайн! Но мы вернемся, я обещаю! Во всей Ойкумене нет ничего лучше станции Араминта!»
Арлес уселся и несколько минут энергично отвечал на тосты и поздравления.
«В миры легенд и загадочных тайн, — задумчиво повторил Шард. — Откуда у них деньги? На такое путешествие Спанчетта Арлесу ничего не даст».
«Может быть, Друзилла разбогатела?»
«На подачках Флоресте не разбогатеешь. Все заработки «Лицедеев» отправляются прямиком в фонд нового Орфеума. Друзилле повезло, что Флоресте оплачивает ее поездки и предоставляет ей кров и пищу. Не думаю, что у нее остается что-нибудь, кроме карманной мелочи».
«Кто ее знает? Вдруг она чем-нибудь приторговывает?»
«Будем надеяться, что Арлес сможет оказывать ей практическую помощь в этом начинании».
На следующий день Арлес и Друзилла вылетели в космос на борту роскошного туристического звездолета «Лира Мирцеи» компании «Персейские трассы».
Вечером того же дня Шард поведал Глоуэну: «Тайное стало явным. Я перекинулся парой слов с Флоресте, и проблема внезапного богатства Арлеса исчезла. Нет у него никакого богатства, и у Друзиллы тоже. Как же они отправились «в миры, полные легенд»? Очень просто. Друзилла совершает регулярный рейс, организуя турне для «Лицедеев» — она этим занимается ежегодно. В качестве клиента, совершающего частые полеты в сопровождении труппы, Флоресте получает от транспортной компании существенную скидку. И Арлес, и Друзилла имеют право на приобретение билетов со скидкой, причем за Друзиллу платит театр. Таким образом, они понесут минимальные расходы. А что касается «миров легенд и загадочных тайн», то ими станут планеты, уже не впервые принимающие «Лицедеев» — Соум, Натрис, Лилиандер и Тассадеро. Все они скучноваты, на мой взгляд».
«Не могу себе представить, где они собираются жить после возвращения, — отозвался Глоуэн. — Надо полагать, Спанчетта не примет их с распростертыми объятиями».
«Вряд ли».
Глоуэн подошел к окну: «Я бы не прочь попутешествовать. Предпочтительно в сторону Земли».
«Подожди до следующего дня рождения».
Глоуэн угрюмо кивнул: «Ну да, когда меня зачислят в категорию «вспомогательного персонала», меня уже никто удерживать не станет — особенно если я пообещаю никогда не возвращаться».
«Не горюй прежде времени. Тебя еще не выгнали. В любом случае я как-нибудь сумею позаботиться о том, чтобы старый хрыч Дорни упился наконец до смерти. Дескант — еще один кандидат. Но его неоднократные попытки умереть до сих пор не увенчались успехом».
«О чем тут беспокоиться? — недовольно проворчал Глоуэн. — Ну, выгонят меня из пансиона. Ну и что? Так тому и быть. А раз я не могу путешествовать, подобно Арлесу, по мирам легенд и вечных тайн, и даже на Землю слетать не могу, то возьму-ка я шлюп, пока есть такая возможность, и схожу под парусом — скажем, к острову Турбен. Не хочешь проехаться? Можно было бы славно устроиться на пляже, на пару дней».
«Нет, спасибо. Остров Турбен — не для меня. Перед тем, как выходить в море, хорошенько запасись питьевой водой — на Турбене ты не найдешь ни капли. И не вздумай плавать в лагуне!»
«Наверное, мне это пойдет на пользу, — сказал Глоуэн. — Здесь я давно места себе не нахожу».

 

2

 

Глоуэн затащил на борт запас провизии, залил баки питьевой водой, перезарядил аккумуляторы и без всяких церемоний отдал швартовы — шлюп отчалил от пристани Клаттоков.
Пользуясь двигателем, он проплыл вниз по течению к устью реки Уонн и, преодолев первые океанские валы, высокие и шумные на мелководье, вышел в открытое море. Отдалившись на полкилометра от берега, он поднял паруса и направился левым галсом на восток— этот курс в конечном счете привел бы его к вечно клубящемуся испарениями западному берегу Эксе.
Включив автопилот, Глоуэн уселся на корме, глядя на бурлящую кильватерную струю, на бескрайнее синее небо, на широкие пологие волны.
Берега Араминты превратились в лиловато-серый прочерк на горизонте и скоро исчезли. Ветер сменил направление — Глоуэну пришлось направить шлюп на северо-восток, настолько круто к ветру, насколько возможно.
Тянулись часы, и вокруг не было ничего, кроме ленивого синего океана, неба и, время от времени, парящей в просторах одинокой морской птицы.
Ближе к вечеру ветер начал слабеть; с заходом солнца наступил мертвый штиль. Глоуэн спустил паруса — лодка слегка покачивалась, поднимаясь и опускаясь на еще не совсем успокоившейся глади. Глоуэн спустился в каюту, приготовил себе миску рагу, поднялся с ней в кокпит и поужинал, закусывая хлебной коркой и прихлебывая из бутыли терпкий кларет Клаттоков, пока закатные цвета не растворились в сумраке неба.
На западном горизонте погасло последнее тусклое свечение; загорелись звезды. Глоуэн устроился поудобнее на скамье и принялся изучать созвездия. Кружевной лоскуток Пряди Мирцеи искрился над самым морем — на его фоне ярко выделялись Лорка и Синг. В зените мерцало сложное сочетание звезд, известное под наименованием «Персея с головой Медузы»; в нем выделялись два пламенно-красных светила, Каирре и Аквин, считавшиеся «глазами Медузы». В южной части неба Глоуэн нашел кружок из пяти белых звезд — так называемый «Наутилус». В центре кружка должна была быть желтая звезда десятой величины, слишком слабая, чтобы ее можно было заметить невооруженным взглядом: древнее Солнце. Где-то там неслась в пустоте на огромном крейсере «Глиссмара» маленькая Уэйнесс. Какой величины она показалась бы на таком расстоянии? Меньше атома? Внезапно заинтересованный этой задачей, Глоуэн спустился в каюту и занялся расчетами. Уэйнесс, стоящая на расстоянии ста световых лет, имела бы такую же угловую величину, что и нейтрон на расстоянии трехсот восьмидесяти метров.
«Таким вот образом, — с удовлетворением сказал Глоуэн. — Теперь я знаю».
Он вернулся в кокпит, посмотрел на небо, проверил, все ли надежно закреплено, и отправился спать, оставив шлюп на волю волн.
С утра проснулся попутный южный бриз. Глоуэн поставил паруса, и шлюп резво заскользил по рябистой глади на северо-восток.
В полдень на следующий день Глоуэн нашел в бинокль остров Турбен — неравномерное кольцо песка и вулканического туфа диаметром три километра, поросшее редкими серо-зелеными кустами терновника, среди которых было несколько искривленных ветром тимьяновых деревьев и пять долговязых, почти лишенных листвы дендронов-семафоров. В центре острова возвышалась полурассыпавшаяся базальтовая вулканическая пробка. Остров был окружен коралловым рифом, образовывавшим лагуну двухсотметровой ширины. В двух местах, с северной и с южной стороны острова, риф разрывался, что позволяло шлюпу зайти в лагуну. Спустив паруса, Глоуэн включил двигатель и направил шлюп через южный проход в рифе, против сильного отливного течения. Метрах в пятидесяти от берега он бросил якорь в воду настолько прозрачную, что она казалась увеличительным стеклом, выделяющим подробности дна — кривые пушистые бочонки кораллов, розовые морские цветы, темных бронированных моллюсков. Черт-рыба в сопровождении фалориалов подплыла, чтобы обследовать лодку, якорь и якорную цепь, после чего спокойно приготовилась ждать поодаль: рано или поздно кто-нибудь должен был выбросить мусор, окунуться в хрустальную воду или, в конце концов, просто свалиться за борт спьяну.
Пользуясь стрелой, Глоуэн поднял ялик из люльки и опустил его за борт. С величайшей осторожностью он шагнул в ялик, удерживая в руке бухту каната, один конец которого он уже привязал к голове форштевня. Запустив импеллер ялика, он направился к берегу, разматывая канат.
Ялик уткнулся носом в песок. Глоуэн спрыгнул на берег и вытащил ялик подальше — так, чтобы его не доставал прибой. Привязав канат к сучковатому основанию ствола терновника, Глоуэн тем самым дополнительно застраховал шлюп от внезапного шквала.
Теперь он мог позволить себе расслабиться и ничего не делать. Здесь не было никаких поручений, никакой службы, здесь от него никто ничего не требовал — поэтому он сюда и приплыл.
Глоуэн огляделся по сторонам. За его спиной были кусты терновника, несколько тимьяновых деревьев, редкая поросль ложных бальзамников, пара искривленных черных висельных дубков и бугор крошащегося базальта посреди острова. Перед ним — лагуна, казавшаяся невинной и безмятежной, со шлюпом на якоре. Справа и слева — одинаковые полосы белого песка с неровной серо-зеленой каймой терновника, плотно окружавшего тимьяновые деревья с длинными тонкими листьями, серебристыми снизу и алыми сверху. Легкий бриз рябил поверхность лагуны, заставляя кроны тимьяновых деревьев мерцать сполохами серебра и пламени.
Глоуэн сел на песок. Он слушал.
Тишина — кроме шелеста воды, чуть набегавшей на песок.
Глоуэн лег на спину и задремал, пригретый солнечным светом.
Шло время. Сухопутный краб ущипнул Глоуэна за щиколотку. Глоуэн встрепенулся, пинком отбросил краба и сел. Краб панически скрылся в песчаной норке.
Глоуэн поднялся на ноги. Шлюп мирно покачивался на якоре. Сирена переместилась по небу — больше ничто не изменилось. На острове Турбен действительно нечем было заняться, кроме как спать, смотреть на море или, если возникнет приступ энергии, ходить по пляжу то в одну, то в другую сторону.
Глоуэн посмотрел направо, потом налево. Не заметив никакой разницы между пейзажами в обоих направлениях, он отправился на север. Сухопутные крабы разбегались врассыпную при его приближении, но главным образом собирались на песке у самого края воды, где они поворачивались клешнями к берегу и ждали, пока он пройдет. Ярко-синие ящерицы вскакивали на задние лапы и неуклюже улепетывали, разбрасывая песок, под прикрытие терновника, где они смелели и принимались раздраженно трещать, вызывающе вскидывая головы.
Берег изгибался на восток — Глоуэн приближался к северной оконечности острова, где тоже был промежуток между рифами, похожий на естественный канал с южной стороны, позволявший лодкам заходить в лагуну и выходить в море. Пораженный и встревоженный, Глоуэн остановился, как вкопанный.
С тех пор, как он здесь побывал в последний раз, многое изменилось. В лагуну выступал примитивный причал. У начала причала кто-то соорудил нечто вроде защищавшего от солнца и дождя павильона из связок пальмовых листьев и бамбука, в стиле йипов.
Несколько минут Глоуэн стоял без движения, изучая открывшуюся перед ним картину. На песке не было свежих следов — по-видимому, сооружение пустовало.
Слегка успокоившись, но все еще напряженный и бдительный, Глоуэн приблизился к павильону. Обрывки буроватой пальмовой кровли шелестели на ветру; внутри было сухо, пыльно и пусто. Тем не менее, Глоуэн пожалел, что не взял с собой пистолет — в таких ситуациях массивная твердость кобуры на бедре придавала драгоценную уверенность.
Отвернувшись от павильона, Глоуэн с недоумением смотрел на причал. Каково могло быть назначение этой постройки? Может быть, рыбаки-йипы, заплывая слишком далеко, устраивали здесь привал? Глоуэн заметил прикрепленное к причалу, в десяти-двенадцати метрах от берега, странное приспособление: во́рот с навесной стрелой. Устройство это, напоминавшее виселицу, было очевидно предназначено для подъема грузов из лодки на причал — или для погрузки чего-то с причала в лодку.
Глоуэн прошелся до конца причала, прогибавшегося и потрескивавшего под его весом. За проходом между рифами открывался бескрайний пустынный океан. Справа и слева — спокойная лагуна. На берегу — полоса пляжа, огибавшая остров. Внизу — на первый взгляд примерно трехметровые бамбуковые сваи, забитые в дно. Песок пестрел расплывающимися тенями и дрожащим светом, отражавшимся от ряби на поверхности. Глоуэн пристально смотрел вниз, в воду — по спине его пробежали мурашки. Он сделал ужасное открытие; сперва он даже не мог поверить своим глазам.
Нет, ошибки не было: на дне, там, где кончался причал, были разбросаны в нелепом беспорядке человеческие кости. Одни уже почти занесло песком, на других зеленела темная бородка водорослей. Многие кости, однако, лежали обнаженно, не прикрытые ничем, кроме вечно суетящихся теней.
Глоуэн заставил себя рассмотреть кости повнимательнее. Оценить число погребенных здесь людей было трудно. Увеличительные свойства воды искажали пропорции; тем не менее, кости казались небольшими, даже изящными.
Глоуэну показалось, что за ним кто-то наблюдает. Он резко обернулся и пригляделся к берегу. Все было, как раньше — никаких признаков жизни, хотя, конечно, из зарослей терновника за ним могли следить десятки незаметных глаз.
Глоуэн решил, что у него просто пошаливают нервы.
Вернувшись на пляж, он постоял, в размышлении глядя то на причал, то на ворот со стрелой, то на павильон. Новая мысль пришла ему в голову: что, если кто-то видел, как он становился на якорь, а после того, как он ушел с южного пляжа, перебрался на ялике к шлюпу и уплыл? Сердце Глоуэна тяжело застучало — он вовсе не хотел оказаться брошенным на острове Турбен, где нечего было есть, кроме сухопутных крабов, вызывавших несварение желудка, и нечего было пить, кроме морской воды!
Глоуэн стал возвращаться трусцой по пляжу, часто оглядываясь.
Шлюп безмятежно стоял на якоре, никем не тронутый. Состояние, близкое к панике, сразу прошло. Он был один на острове. Тем не менее, былого спокойствия он уже не ощущал — пляж острова Турбен больше нельзя было рассматривать как сонное, располагающее к безделью место, где можно было проваляться на песке несколько дней.
Приближался вечер. Бриз полностью сошел на нет — и океан, и лагуна стали одинаково ровными и глянцевыми. Глоуэн решил вернуться, воспользовавшись утренним бризом. А пока что он спустил ялик в воду и вернулся на шлюп.
Сирена зашла; мрак спустился на остров Турбен. Глоуэн приготовил и съел свой ужин, после чего просидел два часа в кокпите, прислушиваясь к едва уловимым непонятным звукам, доносившимся с берега. В небе пылали созвездия, но сегодня Глоуэн их почти не видел — ум его был занят гораздо более неприятными размышлениями.
Наконец Глоуэн спустился в каюту. Лежа на койке с открытыми глазами, он смотрел в темноту, неспособный контролировать предположения, теснившиеся у него в голове. В конце концов он забылся беспокойным полусном, но то и дело вскакивал, когда ему казалось, что кто-то тихонько причалил к шлюпу и поднимается на борт.
Ночь тянулась безжалостно долго. Лорка и Синг показались из-за острова и поднимались к зениту. Наконец Глоуэн глубоко заснул — настолько глубоко, что наступление дня его не разбудило. Он проснулся, раздраженный, с покрасневшими глазами, когда Сирена уже три часа как сияла в небе.
В кокпите Глоуэн напился горячего чаю и съел миску каши. С севера налетал бриз, достаточно крепкий для возвращения домой — Глоуэну стоило только поднять якорь. Над темно-синим морем возвышались гигантские ярко-белые наковальни кучевых облаков, толпившихся над южным горизонтом. Мир казался безобидным и чистым, а обстоятельства, обнаруженные на северной оконечности острова, представлялись настолько несовместимыми с солнечным синим и белым простором, что Глоуэн почти сомневался в их реальности.
Глоуэн решил еще раз наскоро проверить причал и павильон перед отбытием: вдруг ему удастся найти что-нибудь пропущенное вчера? Спустившись в ялик и включив оба импеллера на полную мощность, он понесся, почти планируя, по огибавшей остров лагуне, преследуемый мечущимися под водой серебристыми стайками фалориалов.
Впереди показался северный проход между рифами. Павильон и причал не изменились со вчерашнего дня. Выехав с разгона на песок, Глоуэн соскочил на пляж с носовым фалинем в руке и привязал ялик к одной из бамбуковых свай.
Некоторое время Глоуэн стоял, оценивая окружающую обстановку. Как и прежде, картина была безмолвной и безлюдной. Глоуэн прошел к концу причала. Утренний бриз рябил воду, и сегодня дно было труднее разглядеть, но кости были разбросаны по дну так же, как вчера.
Вернувшись на берег, Глоуэн еще раз осмотрел павильон. Внутренняя часть павильона, за открытым тенистым передним портиком, состояла из восьми небольших отделений с толстыми циновками вместо пола. Кроме отхожего места за павильоном, здесь не было никаких удобств или приспособлений, не было даже следов кухонной утвари или приготовления пищи.
Глоуэн решил, что запомнил все, что можно было запомнить, и убедился в том, что его первое посещение не было галлюцинацией. Вернувшись к ялику, он отвязал его и отчалил. Уже посреди лагуны, довольно далеко от причала, он обернулся и увидел за проходом в рифах, километрах в трех от острова, два треугольных паруса, полоскавшихся на ветру.
Примерно определив курс этого судна, Глоуэн понял, что оно направляется к северному каналу.
Глоуэн вернулся по лагуне, со всей возможной скоростью, к своему шлюпу. В сложившейся ситуации, безоружный, он не мог рисковать, вступая в конфронтацию — напротив, он должен был приготовиться бежать в любую минуту. Открытое море сулило безопасность. Катамаран догнал бы его, идя по ветру или галсом, но в штиль или против ветра двигатель позволял шлюпу легко уйти от парусного катамарана.
Взобравшись на борт шлюпа, Глоуэн повесил на плечо бинокль и залез по оснастке к топу мачты. Наведя бинокль на приближающееся судно, он убедился в том, что перед ним двадцатиметровый двухмачтовый катамаран, гораздо крупнее обычной рыбацкой лодки. Кроме того, он убедился — к своему облегчению — в том, что катамаран явно направлялся к северному проходу между рифами. Обнаружение Глоуэну почти не грозило: на фоне терновника и голых дендронов-семафоров тонкая серая мачта шлюпа почти маскировалась.
Глоуэн следил за катамараном, пока тот не исчез за береговой линией острова, после чего спустился на палубу и стоял в нерешительности, глядя на лагуну. Благоразумие требовало, чтобы он немедленно покинул остров Турбен. С другой стороны, если бы он осторожно пробрался по пляжу, держась в тени зарослей терновника, он мог бы узнать, кто прибыл на катамаране. Если бы его заметили, он мог поспешно вернуться на шлюп и сразу отдать якорь. Что же делать? Благоразумно удалиться или отправиться в разведку? Будь у него пистолет, за ответом далеко ходить не пришлось бы. Но у него не было никакого оружия, кроме ножа в камбузе, в связи с чем размышление заняло целых десять секунд. «Я — Клатток! — сказал себе Глоуэн. — Кровь предков, их репутация и традиции — все обязывает меня к действию».
Не теряя больше времени, он засунул за пояс кухонный нож с острым пятнадцатисантиметровым лезвием, причалил к берегу на ялике и побежал по берегу, держась поближе к нависающим кустам терновника.
По пути он внимательно смотрел вперед — на тот случай, если кто-нибудь из команды катамарана решил бы прогуляться по пляжу. Но он никого не увидел, что освободило его от необходимости выбирать один из более или менее неприятных вариантов.
Над кустами показались мачты катамарана; еще метров двести, и ему уже были видны и причал, и судно. Глоуэн взобрался на песчаный склон, протиснувшись между кустами там, где в их плотном ряду образовалась брешь, и продолжил путь под прикрытием терновника, с внутренней стороны подступавших к пляжу зарослей. Вскоре, опустившись на четвереньки, он осторожно приблизился к павильону, остановившись метрах в пятидесяти. Здесь, прижавшись к земле, он стал наблюдать за происходящим в бинокль.
Четверо золотисто-загорелых йипов сновали между судном и павильоном. Они уже принесли на берег подушки, ковры и плетеные кресла, а теперь устанавливали длинный стол. На них были только короткие белые юбочки с вырезами на бедрах, причем они казались очень молодыми, хотя их головы и лица закрывали черные вязаные шлемы с вырезами для глаз.
Шестеро других мужчин, значительно старше, сидели в плетеных креслах. На них были свободные светло-серые балахоны и, так же как на йипах, черные вязаные шлемы, не позволявшие их опознать даже вблизи. Они сидели молча, собранно и сдержанно — влиятельные, привыкшие к повиновению окружающих люди, судя по их позам, по посадке головы. Они не общались; каждый почти демонстративно держался особняком. Глоуэн не мог определить, откуда они родом. Но он мог с уверенностью сказать, что никто из них не был йипом, натуралистом из Троя или служащим управления Заповедника на станции Араминта. Последних Глоуэн знал наперечет и полностью исключал.
Все свидетельствовало о напряженном ожидании. Шестеро в серых балахонах сидели, неподвижно выпрямившись; их черные маски-капюшоны создавали атмосферу зловещей нереальности. Теперь Глоуэн почти не опасался, что его обнаружат — четверо йипов и шестеро мужчин в черных колпаках были всецело поглощены своими делами. Глоуэн смотрел на них, как завороженный, отказываясь делать какие-либо предположения.
Ситуация осложнилась новым загадочным обстоятельством. С катамарана на причал вышла высокая коренастая женщина, широкоплечая, с большими толстыми руками и ногами, полностью отличавшаяся походкой и осанкой и от йипов, и от мужчин в балахонах. На ней была черная маска без капюшона, закрывавшая нос и глаза, но оставлявшая открытыми массивные широкие скулы и выступающий квадратный подбородок. Кожа на ее лице и обнаженных руках была влажно-белой, а над широким низким лбом торчали ежиком русые волосы. Женщину в ней выдавали только пара отвислых грудей и широкий таз, облаченный в свободные шорты.
Женщина прошла к началу причала и посмотрела по сторонам. Она сказала пару слов двум йипам — те побежали к катамарану и вернулись с деревянными ящиками. Установив ящики на столе, они откинули их крышки, вынули несколько бутылей вина и бокалы, разлили вино в бокалы и подали их шестерым сидящим мужчинам. Другие два йипа наломали ветвей в зарослях терновника и развели огонь.
Женщина вернулась по причалу к катамарану. Она вспрыгнула на борт и скрылась в кабине. Через несколько секунд из кабины, в сопровождении той же женщины, появились шесть девушек-островитянок. Девушки неуверенно прошли по причалу к берегу, с сомнением посматривая кругом и то и дело оборачиваясь — за ними по пятам непреклонно двигалась отталкивающая фигура в черной маске. На девушек маски не надели. Грациозные, с тонкими чертами, светло-медовыми волосами и большими фиолетово-голубыми, как топазы, глазами, они были в расцвете молодости. Теперь Глоуэн знал, чьи кости были разбросаны на дне лагуны, и начинал догадываться о том, что затевалось на затерянном в океане необитаемом острове.
Шестеро мужчин в черных колпаках сидели и смотрели, молча и неподвижно. Шесть девушек продолжали переминаться с ноги на ногу и крутить головами с выражением туповатой невинности на лицах, но мало-помалу начинали беспокоиться. Подчинившись строгому приказу женщины в маске, они расселись на песке.
Глоуэн уже не сомневался в характере происходящего. Оцепенев, он смотрел во все глаза, и события на пляже развивались с отработанной многократным повторением отлаженностью.
Через некоторое время Глоуэн почувствовал, что скоро не выдержит и чем-нибудь выдаст свое присутствие. Его тошнило. Подавленный, полный болезненного отвращения, он отполз назад и вернулся к ялику прежним путем. Отвязав фалинь от ствола терновника, он причалил к шлюпу.
Сирена уже скрывалась за горизонтом. Глоуэн сидел, размышляя над тем, что увидел, и пытаясь понять, что было бы лучше всего сделать в его положении. Если бы у него было оружие, найти решение проблемы было бы гораздо проще.
Солнце зашло; сумерки спустились на остров Турбен, становилось темно. Взявшись за рукоятку лебедки, Глоуэн поднял якорь и, включив двигатель, малым ходом направился по лагуне на север, ориентируясь по бледнеющей под звездным светом полосе песка. За бортом призрачно металась из стороны в сторону стая флуоресцирующих фалориалов — каждый в отдельности походил на отрезок толстой серебряной проволоки длиной сантиметров десять и переливался снизу ярким свечением, смутно отражавшимся на близком дне.
Впереди, на берегу, появилось мерцание костра. Глоуэн осторожно спустил якорь, перебирая цепь руками, чтобы она не гремела. Рассматривая пляж в бинокль, он убедился в том, что какая-то полусонная деятельность еще продолжалась. Подождав еще час, Глоуэн спустился в ялик и, включив один импеллер на четверть полной мощности, потихоньку, с едва уловимым плеском за кормой, направился к причалу, держась как можно дальше от берега. Под водой вокруг ялика сновало постоянно изменяющее очертания зеленовато-желтое светящееся облако — десятки тысяч фалориалов.
Костер на берегу догорал. Глоуэн стал приближаться к причалу. Метр за метром он медленно двигался по темной глади лагуны и в конце концов причалил к катамарану. Корпуса ялика и катамарана соприкоснулись почти беззвучно. Держась рукой за планшир катамарана, Глоуэн прислушался: ни звука. Надежно привязав ялик к ванте, он взобрался на борт катамарана, принимая все возможные меры предосторожности, чтобы не производить никакого шума. Оказавшись на палубе, он замер: все еще ни звука. Подкравшись к кормовому швартову, он разрезал его ножом и сбросил в воду. Пригибаясь, он пробрался по палубе к носовому швартову и сделал с ним то же самое. Промежуточных шпрингов не было — теперь ничто не удерживало катамаран у причала. Опьяняющая радость комком подкатила к горлу Глоуэна; пригнувшись, он побежал обратно к своему ялику.
Глухой стук, скрип: появилась высокая тень. У правого борта, обращенного к причалу, на палубе стояла грузная широкоплечая фигура. Каким-то чутьем женщина угадала — что-то было не в порядке. При свете звезд она увидела Глоуэна и заметила расширяющийся проем между катамараном и причалом. Со сдавленным криком ярости она одним прыжком вскочила на крышу кабины и бросилась сверху на Глоуэна, широко расставив руки и скрючив пальцы, как когти. Глоуэн попытался отскочить назад, но запутался в вантах, и женщина на него навалилась. Издав нечленораздельный торжествующий возглас, она сдавила ему горло обеими руками.
Ноги Глоуэна подкосились — прижатый лицом к потному животу, он задыхался. «Нет, не может быть! — дико подумал он. — Это не моя судьба!» Резко выпрямив колени, он ударил хозяйку катамарана головой в нижнюю челюсть. Та хрюкнула — ее хватка ослабла. Стараясь ударить ее в лицо, Глоуэн проехался кулаком по маске; маска сдвинулась и закрыла женщине глаза. Она сорвала ее, удерживая шею Глоуэна только одной рукой. В ту же секунду Глоуэн погрузил кухонный нож — по рукоятку — ей в живот. Женщина хрипло вскрикнула от боли и схватилась за ручку ножа. Упираясь одной ногой в низкую крышу кабины, Глоуэн напрягся изо всех сил и, резко выдохнув, толкнул женщину обеими руками в грудь. Пытаясь удержаться на ногах, она натолкнулась щиколоткой на фальшборт и перевалилась через него — спиной в воду. Тяжело дыша, покрасневший и растрепанный, Глоуэн смотрел вниз. Лицо женщины озарилось свечением фалориалов — казалось, у нее мгновенно выросла борода извивающейся серебряной проволоки. На какое-то мгновение Глоуэн взглянул прямо в глаза, смотревшие на него через толщу прозрачной воды и все еще не верившие в столь ужасный конец. Глоуэн увидел на ее широком лбу странную черную метку, какой-то символ: нечто вроде двузубой вилки с короткой рукояткой, причем концы зубьев загибались навстречу друг другу.
Яд фалориалов парализовал женщину — серебряная бахрома теперь росла на всех частях ее тела. Пузырь воздуха вырвался из ее легких; она медленно опустилась на дно.
Глоуэн обернулся к берегу. Звуки борьбы на палубе, замаскированные плеском воды среди свай причала, никого не потревожили.
У Глоуэна дрожали руки, слегка кружилась голова. С преувеличенной осторожностью он спустился в свой ялик. Закрепив один конец каната петлей под головой форштевня катамарана, он привязал другой конец к кольцу за кормой ялика. Включив импеллер, он медленно отбуксировал катамаран по лагуне на юг, туда, где он оставил шлюп.
Привязав буксирный канат к одной из швартовных уток на шлюпе, Глоуэн затащил ялик в люльку на борту и, с катамараном за кормой, направил шлюп к другой стороне острова.
На берегу, у павильона, кто-то наконец заметил отсутствие катамарана. До ушей Глоуэна донеслись далекие тревожные крики — он улыбнулся.
Бдительно следя за поблескивающей по правую руку пеной океанского прибоя, накатывающегося на риф, Глоуэн постепенно продвигался в южном направлении. Там, где линия бледно-белой пены прервалась, Глоуэн нашел проход между рифами. Проскользнув по каналу, он оказался на вольном просторе океана. «Никогда! — говорил он себе. — Никогда я больше не вернусь на проклятый остров Турбен!»
Еще два часа он буксировал катамаран на моторном ходу, после чего поднял паруса, и ветер понес обе лодки на юг.
Глоуэн никак не мог избавиться от ощущения, что к нему пристал потный запах женщины, схватившей его на палубе катамарана. Он разделся догола и хорошенько вымылся. В свежей рубашке и чистых шортах он подкрепился хлебом с сыром и выпил полбутыли вина. После этого он почувствовал себя очень странно, поднялся на палубу и просидел целый час в кокпите.
В конце концов он встрепенулся, взял рифы, проверил буксирный канат, закрепил все снасти, спустился в каюту и сразу заснул.
Утром Глоуэн перебрался на борт катамарана, но не нашел ничего, что позволило бы установить личность женщины, погибшей в лагуне, или шести мужчин в черных колпаках.
Глоуэн перенес с катамарана на шлюп комплект навигационных приборов — не было никакого сомнения, что они были похищены где-то на станции Араминта.
Глоуэн поджег катамаран, отвязал буксирный канат и вернулся на шлюп. Свежий бриз нес его на юго-запад. Вдали, над водой, высоко поднимались языки пламени, то и дело прятавшиеся в клубах черного дыма. Расстояние увеличивалось, и через некоторое время огня уже не было видно — только полоска темного дыма растянулась почти параллельно горизонту.

 

3

 

Проведя день и еще одну ночь в трудном плавании под изменчивым ветром, Глоуэн оказался в виду континентального берега. Через час после того, как Сирена поднялась к зениту, он уже пересек полосу прибоя между отмелями и зашел в устье реки Уонн. Еще через час он сидел в кабинете директора отдела B и отчитывался о своих приключениях перед «зверинцем» — высшим руководством — в полном составе: его внимательно слушали сухопарый серый волк Шард, боров Айзель Лаверти, вкрадчивый безжалостный хорек Рун Оффо и почти утонувший в глубине огромного кожаного кресла маленький лысый орангутанг, Бодвин Вук.
Глоуэн закончил свой рассказ: «Я оставил их на острове в самом безрадостном настроении — четырех йипов и шестерых приезжих неизвестного происхождения. Надо полагать, они зарегистрировались в отеле, и таким образом можно установить их личность».
«Невероятно, поразительно! — выпрямился Бодвин Вук. — И, разумеется, совершенно недопустимо». Глядя в потолок, он продолжил самым гнусавым назидательным тоном: «Возникают несколько вопросов. Кто организовал эти развлечения? Не обязательно лично Титус Помпо, хотя он, конечно, соучаствовал и способствовал. Как долго это продолжается? Судя по костям, оргии на острове устраивались и раньше, как минимум два раза. Шестеро в балахонах и черных колпаках — кто они? Откуда они? Кто им это предложил, и каким образом? Кто была женщина с татуировкой на лбу? Не сомневаюсь, что мы сможем довольно скоро ответить на некоторые вопросы, но я не успокоюсь, пока этот кошмарный скандал не будет раскопан до самого основания! Наконец, какой должна быть наша первая реакция?» Бодвин Вук снова утонул в кресле: «Что вы думаете, господа?»
После непродолжительного молчания первым ответил Рун Оффо: «В Йиптоне скоро хватятся катамарана. Скорее всего, Титус Помпо пожелает узнать причину пропажи. Он может отрядить еще одно судно или даже рискнуть своим другим автолетом — если таковой существует. Следует воспользоваться возможностями, возникающими в связи с таким поворотом событий. Хотя должен признаться, что шанс захватить второй автолет у нас небольшой».
«Так что вы, в сущности, предлагаете?»
«Думаю, нам следует немедленно вылететь и забрать с острова горе-робинзонов. Кроме того, на Турбене следует устроить засаду — замаскировать два или три хорошо вооруженных автолета. Если Титус Помпо решится использовать свой гипотетический второй автолет, мы заставим его приземлиться, уничтожим его или, может быть, сопроводим его сюда, на станцию. А если появится судно, мы затопим его и арестуем йипов».
Бодвин Вук переводил взгляд с одного лица на другое: «Не могу придумать ничего лучше. Если нет возражений, перейдем к делу немедленно».

 

4

 

Под управлением Шарда большой туристический авиатранспортер управления направился к острову Турбен; Шарда сопровождали четыре агента отдела расследований. Приближаясь к острову, Шард сбавил скорость и снизился до трехсот метров над поверхностью океана, после чего медленно пролетел над лагуной и завис над причалом и павильоном. Два автолета и другой транспортер с трехдневным запасом провизии и питьевой воды уже приземлились на центральном бугре острова, откуда можно было прочесывать радаром воздух и море.
Радар Шарда показывал, что ни в воздухе, ни в море никого больше не было. Рассмотрев в бинокль участок берега около павильона, он сразу обнаружил четырех йипов, безутешно сидевших на корточках у причала. Шестерых гостей, однако, нигде не было видно.
Шард быстро приземлился на пляже у самого павильона и спрыгнул на песок одновременно с тремя другими агентами. Йипы едва повернули головы. Шард подал им знак: «Пройдите в транспортер!»
Они с усилием поднялись на ноги. Один хрипло прошептал: «Дайте воды!»
«Пусть напьются», — сказал Шард своим подчиненным.
Из павильона один за другим, волоча ноги, появились шестеро мужчин, изможденных и дико озирающихся. Они выбросили черные вязаные шлемы — люди чуть старше среднего возраста, ничем не выделяющейся внешности, явно из высших слоев общества. Пошатываясь, они направились к Шарду, хриплыми голосами требуя воды.
«Поднимитесь на борт транспортера, и вам дадут воды», — сказал им Шард.
Шестеро туристов забрались в пассажирский салон транспортера и жадно припали губами к канистрам с водой. Шард сел в пилотское кресло. Транспортер воспарил над островом и полетел назад, на станцию Араминта.
Прошло минут пятнадцать. Спасенные робинзоны напились вдоволь, и теперь с напряженным интересом оценивали ситуацию. Один из них громко обратился к спине Шарда: «Эй, пилот! Куда вы нас везете?»
«На станцию Араминта».
«Это хорошо. Я, может быть, еще поспею на свой звездолет».
«Боюсь, что не поспеете, — отозвался Шард. — Вы задержаны по обвинению в тяжких преступлениях. Можете забыть о возвращении домой».
«Что? Вы шутите! После всего, что нам пришлось перенести? Мы едва выжили!»
«У вас нет никаких оснований для такого незаконного ареста! — заявил другой турист. — Я — известный юриспрудент и пользуюсь высокой репутацией. Уверяю вас, никакого состава преступления в данном случае нет. Лично я намерен требовать возмещения большей части расходов и, возможно, штрафных убытков».
«Возмещения — кем? Станцией Араминта?»
«Концерном «Огмо», кем еще? Удобства не соответствовали описанию в рекламной брошюре».
Третий турист поддержал своих спутников: «Совершенно верно. Я возмущен до крайности, и отказываюсь подвергаться каким-либо притеснениям!»
«Вы тоже юриспрудент?» — поинтересовался Шард.
«Боюсь, что не могу претендовать на такое отличие, хотя на меня работают несколько специалистов в области правоведения. Мне принадлежат контрольные пакеты акций в нескольких финансовых учреждениях, в том числе в крупном банке. Я не привык к отсутствию дисциплины и дурному обращению».
Четвертый участник оргии, до сих пор молчавший, страстно вмешался в разговор: «Лишениям, которым меня подвергли, нет извинения! Мои права нарушены, и управление станции Араминта понесет всю ответственность!»
«Не вижу логики в ваших претензиях», — заметил Шард.
«Все очень просто. Меня ввели в заблуждение, предложив прием со всеми удобствами и приятное времяпровождение на вашей планете. А что я получил на самом деле? Я чуть не умер от жажды, я чуть не умер от страха за свою жизнь, а об удобствах и речи нет! Кто-то за это дорого заплатит!»
Шард не смог не рассмеяться: «Кто-то дорого заплатит, спору нет. Вы, в частности».
«Я — псаломщик третьего сонма в Бодгар-Кадеше! — провозгласил пятый турист. — Ваши инсинуации возмутительны! Наш долг — в том, чтобы сеять Истину, но мы не можем быть образцами праведности во всех низменных аспектах повседневной жизни. Я безоговорочно возражаю против ваших лукавых намеков и настаиваю на уважении, приличествующем моему сану!»
«Разумеется», — отозвался Шард.
На станции Араминта робинзонов, несмотря на громогласные протесты, заперли в выполнявшем функцию следственного изолятора старом каменном складе, а затем стали приводить, одного за другим, на допрос в кабинет Бодвина Вука. На дознании присутствовали также Шард, консерватор Эгон Тамм и, в качестве свидетеля, Глоуэн.
Первыми допросили четырех йипов — их тоже по очереди приводили в кабинет директора. Все они по существу дали одни и те же показания. Все они были кадетами-умпами, специально отобранными с целью оказания услуг при организации оргий на острове Турбен. Последний пикник был третьим по счету; мероприятия эти начались примерно месяц тому назад. Погибшую в лагуне женщину они знали только по прозвищу «Сибилла». Она участвовала в устроении второго пикника, но не первого. Все четыре йипа не любили Сибиллу и боялись ее: она не позволяла уклоняться от выполнения каких-либо требований и не терпела медлительной томной небрежности, свойственной островитянам. Скорая на руку Сибилла безжалостно добивалась быстроты и точности выполнения указаний — каждый из четырех йипов мог поведать полную жалоб и гримас историю о полученных тычках и затрещинах.
Последним давал показания йип по имени Саффин Дольдерман Нивельс — по меньшей мере он утверждал, что так его звали. Саффин отвечал на вопросы, как будто участвуя в приятной дружеской беседе: «Очень рад слышать, что Сибилла скончалась. Она всем действовала на нервы, из-за нее пикники не получались такими веселыми, какими их можно было бы устроить».
«И даже девушки не веселились», — посочувствовал Шард.
«Ну что вы! От них никто и не ожидал, что они будут веселиться, — слегка удивился Саффин. — И все же я уверен, что теперь, когда Сибилла под водой, а не на пляже, в общем и в целом пикники будут удаваться на славу. Более того, будет поучительно пройтись по причалу и посмотреть на ее кости».
Бовин Вук невесело улыбнулся: «Саффин, ты живешь в странном и чудесном мире».
Саффин вежливо кивнул: «Мне тоже так кажется. Конечно, никакого другого мира я не знаю, а жаль. Я не так уж прост, и приправляю рыбу не только соусом, жгучим, как дыхание дракона, но и сладкой подливкой из хурмы!»
«Пикники устраивали каждые две недели, — сказал Эгон Тамм. — Такое же расписание ожидалось и в дальнейшем?»
«Не могу знать, господин хороший. Меня же никто ни о чем не извещал», — Саффин переводил ясный карий взор с одного лица на другое, не переставая рассеянно улыбаться. Как бы ненароком он поднялся на ноги: «А теперь, господа, если вопросов больше нет, мне и моим товарищам нужно заняться своими делами. Было очень приятно с вами поговорить, но долг зовет, как труба! Горе тому, кто не внимает зову своего долга!»
Бодвин Вук усмехнулся: «Видный социолог Порлок утверждает, что у йипов полностью отсутствует чувство юмора. Ему следовало бы подарить протокол твоего допроса. Ты — убийца, хуже убийцы. И ты никуда не пойдешь, кроме тюрьмы».
Лицо Саффина вытянулось, плечи уныло опустились: «Уважаемый господин, я боялся, что вы можете посмотреть на вещи таким образом! Но вы глубоко заблуждаетесь! Нам самим не нравилось выполнять поручения, о которых вы думаете, но что мы могли поделать? От подающего надежды кадета требуется беспрекословное подчинение!»
Бодвин Вук понимающе кивнул: «У тебя не было другого выбора, тебя вынудили совершать эти жуткие преступления?»
«Никакого выбора! Могу поклясться!»
«Но ведь ты мог отказаться от карьеры умпа», — предположил Шард.
Саффин покачал головой: «Из этого ничего хорошего не вышло бы».
«А вот в этом ты ошибаешься! — воскликнул Бодвин Вук. — Если бы ты отказался от карьеры умпа, твоя судьба сложилась бы гораздо удачнее. По сути дела, это было бы самое мудрое решение во всей твоей жизни».
«По всей справедливости, вам следовало бы учитывать наши нужды, — угрюмо отозвался Саффин. — Если богатые хозяйчики приезжают и клацают белоснежными зубами, почему мы должны отказываться от их денег?»
Бодвин Вук проигнорировал вопрос: «Кто получал деньги богатых хозяйчиков — Сибилла?»
«Нет-нет, Сибилла ничего не получала! И я ничего не получал! За тяжелую, прилежную работу — ни гроша!»
«Сибилла говорила с хозяйчиками? Она не рассказывала им про свою татуировку на лбу? Может быть, она тебе что-нибудь про нее рассказывала?»
Саффин презрительно щелкнул пальцами: «Мне Сибилла только приказывала — сделай то, сделай се, бегай, как угорелый! На второй пикник она пригласила своих друзей, и с ними она говорила, но только по поводу их поведения».
«Что именно она говорила?»
«Они во многих отношениях очень странные люди и не хотели даже прикасаться к девушкам, но Сибилла им пригрозила и настояла на том, чтобы они совокуплялись, так что они старались изо всех сил, потому что боялись, что она выполнит свое обещание...»
«В чем заключалась угроза?» — прервал поток слов Бодвин Вук.
«Сибилла сказала: либо вы будете совокупляться с девушками, либо со мной, это уж как вам будет угодно! И они все поспешно занялись девушками».
«Вполне разумное решение! — одобрил Бодвин Вук. — На их месте я, несомненно, сделал бы то же самое. А в каких еще отношениях эти люди показались тебе странными?»
В фактическом обосновании общих впечатлений Саффин не нуждался: «Ну, странные! Не такие, как, например, вы или я. Но Сибилле было все равно. Как я теперь припоминаю, они говорили о еще одном пикнике, для четырех господ и четырех дам. Что Сибилла хотела с ними устроить? Не могу сказать».
«Наверное, она рассчитывала на твои выдающиеся способности в сфере обслуживания дам».
Саффин моргнул: «Это не входит в мои обязанности».
«Что ж, мы никогда не узнаем, каковы были их намерения, а гадать бесполезно. Что еще ты можешь нам рассказать?»
«Больше ничего! Вы знаете все, что я знаю. Теперь вы убедились в моей невиновности? Я могу идти?»
Бодвин Вук раздраженно прокашлялся: «Ты что, не понимаешь, какие мерзкие преступления ты помогал совершать? Не чувствуешь никакой вины? Никакого стыда?»
«Господин хороший, вы мудрый пожилой человек, но даже вы не можете постичь каждый мельчайший и тончайший аспект мироздания!» — очень серьезно ответил Саффин.
«Согласен! И что же?»
«Вероятно, существуют некие едва уловимые детали, известные мне, но выходящие за пределы вашего обширного опыта».
«И снова согласен! Не сомневаюсь, что иные захватывающие подробности твоей работы с девушками превосходят самые дерзкие потуги моего воображения!»
«Если вы так хорошо меня понимаете, то, конечно же, не сочтете неуважением искреннее изложение правил, которых и вы, и я, и все остальные обязаны придерживаться в своих поступках для того, чтобы наша жизнь не стала бесцельной тратой времени и сил?»
«Говори! — воскликнул Бодвин Вук. — Я всегда готов учиться».
«Живи сейчас! Таков раскрепощающий принцип! Действительность существует лишь в данный момент. «Прошлое», «минувшее», «былое» — призрачные умственные построения, ничего больше. Что было, то прошло! Исчезло! Превратилось в абстракцию, кануло в пучину небытия! Так называемых «фактических событий» с таким же успехом могло и не быть — в этом и заключается наивысший уровень осмысления реальности, облегчающий существование каждому, кто способен смотреть на вещи с этой точки зрения! Воистину говорю я вам, господин хороший, и мог бы повторить не один, а тысячу раз! Не поддавайтесь дурным привычкам! Зачем сожалеть? Зачем вспоминать? Зачем с тоской представлять себе воображаемые «славные деньки»? Все это признаки наступления старческого маразма! Жизнь следует принимать такой, какая она есть; отголоски свершившегося, неразборчивым эхом блуждающие в темном подземелье нашей памяти, не могут служить человеку надежной опорой! Живи сейчас! Все остальное бесцельно и ничтожно. На практике это означает, что я хотел бы как можно скорее покинуть это безотрадное помещение, напоминающее о бесчисленных поколениях хозяйчиков, и снова радоваться свежему воздуху и солнечному свету!»
«Так оно и будет! — провозгласил Бодвин Вук. — Твое красноречие задело лучшие струны моей души. Ты заслужил отсрочку смертной казни — если ни у кого нет возражений». Бодвин обратился к коллегам: «Устами Саффина гласит сама истина! Вместо того, чтобы сегодня же повесить этих мошенников на дереве или спустить их в каменный мешок без окон и дверей до скончания их паршивых дней, я рекомендую обеспечить им более приятное и гораздо более полезное будущее. В первую очередь они отправятся на остров Турбен и, радуясь солнечному свету и свежему воздуху, полностью уничтожат павильон и причал, восстановив первозданную девственность заповедной природы. А затем они отправятся на Протокольный мыс, где бескрайние просторы и буйные ветры под стать мятежному духу Саффина! Радость пожизненного созидательного труда станет для него дополнительным подарком судьбы — чем-то вроде сладкой подливки из хурмы, скрашивающей жгучее, как дыхание дракона, осознание каждого мимолетного мгновения действительности!»
«Я тоже впечатлен философией Саффина, — отозвался Эгон Тамм. — Ваша программа оптимальна, и Саффин, несомненно, с этим согласится».
«Итак! — заключил Бодвин Вук. — Саффин, тебе отчаянно повезло. Но в данный момент действительности тебе придется вернуться в тюрьму».
Протестующего Саффина увели. Бодвин снова утонул в кресле: «Трудно выносить обвинительный приговор человеку с невинным взглядом и бесхитростной улыбкой несмышленого младенца... Тем не менее, Саффин не позволил бы себе по отношению к нам никакой сентиментальности. Что же нам удалось узнать?»
«Он сообщил несколько интересных деталей, — заметил Шард. — К сожалению, они ведут скорее к дополнительным вопросам, нежели к ответам».
«Меня озадачивает эта Сибилла, — сказал Эгон Тамм. — Если бы мне поручили устраивать подобные пикники, я нанял бы в качестве гида очаровательную и любезную особу, но никак не Сибиллу».
«Непостижимое обстоятельство, — кивнул Бодвин Вук. — Продолжим, однако, наши забавы. Шард, насколько я понимаю, вы уже перекинулись парой слов с основными обвиняемыми?»
«Я не успел добыть никакой существенной информации. Все они — уже не молодые люди, родовитые и обеспеченные. Напускают на себя важность и кичатся своим положением. Все возмущены арестом, а некоторые угрожают возмездием. Они оскорблены в лучших чувствах и считают, что их надули».
Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Надо полагать, нам придется выслушивать их жалобы и претензии. Будем надеяться, что из них можно выудить какие-то полезные сведения».
Шестерых уроженцев Соумджианы, участвовавших в оргиях на острове Турбен, одного за другим приводили в кабинет директора и допрашивали. Подобно йипам, они давали сходные показания. Они узнали об «экскурсии» из брошюр, опубликованных концерном «Огмо» и распространяемых туристическими агентствами на их планетах. Все они обосновывали свое участие в «экскурсии» исключительно любопытством, несмотря на то, что «экскурсия» обошлась каждому в тысячу сольдо, не считая стоимости полета до станции Араминта. Никто из них никогда не встречался с представителями концерна «Огмо» до прибытия в Йиптон, где руководство «экскурсией» взяла на себя Сибилла. Все шестеро не преминули снова напомнить о своем статусе не стесняющихся в средствах людей, занимающих высокое общественное положение. Никто из них не считал себя сексуальным извращенцем — по их мнению, они ничем не отличались от большинства других людей и приехали на Кадуол просто, чтобы «немного поразвлечься» и «подсластить горькую пилюлю прощания с молодостью». Один из них даже возмутился: «Как вы смеете называть меня сексуальным извращенцем? Вы что, с ума сошли?»
Каждый из шестерых пытался скрыть свое настоящее имя и пользовался псевдонимом, чтобы избежать скандала или распространения порочащих слухов. «Не вижу никакого смысла в том, чтобы трубить об этом на всю Галактику, только и всего! — заявил один из них, назвавшийся владельцем животноводческих ферм. — Здоровью моей супруги это определенно не пойдет на пользу».
«Ей не обязательно об этом знать, — согласился Бодвин Вук, — если вы не предпочитаете пригласить ее на казнь. Для нас неважно, под каким именем мы вас повесим, фальшивым или настоящим».
«Что? Что вы сказали? Вы шутите!»
«Я не расположен к легкомыслию. Разве я смеюсь?»
«Нет».
«На сегодня с вами все, можете идти».
Владелец ферм удалился неуверенным шагом, оборачиваясь в надежде заметить в поведении следователей что-нибудь внушающее уверенность, но никаких признаков благожелательности не уловил.
Другой подопечный Сибиллы, величавший себя «Ирлингом Альвари, финансистом и банкиром», разразился еще более многословными протестами и обещал засудить всех и каждого, если его требования не будут выполнены немедленно.
«Как вы сможете подать на нас в суд, если вас не будет в живых?» — поинтересовался Бодвин Вук.
«То есть как не будет в живых? О чем вы говорите?»
«За исключением особых случаев, когда принимаются во внимание смягчающие обстоятельство, убийство карается смертной казнью».
«Какая чепуха!» — презрительно воскликнул Ирлинг Альвари.
«Чепуха, говорите? — взревел Бодвин Вук. — Взгляните в окно! Видите раскидистый шардаш? Еще солнце не зайдет, как вы будете там болтаться на суку, а мы будем тут стоять и на вас любоваться!»
«Я хотел бы проконсультироваться с моим адвокатом», — холодно произнес Ирлинг Альвари.
«А я отказываю вам в удовлетворении этого требования! Адвокат только запутает простой и понятный процесс. Впрочем, если вам так угодно, мы можем повесить и адвоката — по обвинению в сговоре с целью создания препятствий для правосудия».
«Если вы шутите, я нахожу ваше чувство юмора нелепым. Я очень занятый человек, и потеря времени, связанная с неправомочным задержанием, причиняет мне большие неудобства».
Продолжающего негодовать Ирлинга Альвари отвели в помещение склада, служившее временным местом заключения.
Раздосадованный Бодвин Вук схватился за голову: «Не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы сусальничать с этими подонками! Но в делах такого рода последнее слово, конечно, за консерватором».
«Приговор может быть только один, — сказал Эгон Тамм. — Шестерых участников пикника — казнить. Затем установить личность организаторов оргий, найти их, где бы они ни были, задержать и тоже казнить».
«У меня возражений не будет», — проворчал Бодвин Вук. Он заметил легкое движение Шарда: «Вы думаете, я неправ? Или у вас есть другая идея?»
«Позвольте мне сопоставить несколько фактов, — ответил Шард. — Во-первых, все мы знаем, что рано или поздно йипы попытаются устроить массовую высадку на берег Мармиона. Если это им удастся, существованию Заповедника придет конец. В настоящее время нет уверенности в том, что мы сможем их остановить — наше оборудование устарело, а недостаток средств не позволяет приобрести новое. Давайте задумаемся на минуту. В нашей кутузке сидят шесть богатых мерзавцев. Да, они преступники. Но если мы их убьем, мы ничего не получим, кроме шести трупов. С другой стороны, если каждый из них заплатит крупный штраф — например, миллион сольдо — у нас будет шесть миллионов сольдо. Этой суммы достаточно для того, чтобы купить два боевых автолета и установить орудия на высоте над Мармионским заливом».
«Избавлять их от петли несправедливо и неблагородно!» — насупился Бодвин.
«Зато очень практично, — возразил Эгон Тамм. — Кроме того, мне не придется консультироваться с проклятыми жмотами. Другим способом шесть миллионов сольдо вы не получите — по крайней мере из Троя».
«Ну ладно, на том и порешим, — уступил Бодвин Вук. — Предлагаю содрать с них еще по тысяче сольдо, чтобы финансировать расследование деятельности концерна «Огмо»». Он наклонился к микрофону: «Приведите шестерых заключенных, всех вместе».
Шесть инопланетных туристов, все еще в серых балахонах, служивших им единственным одеянием на острове Турбен, зашли в кабинет директора, злые и настороженные. Им приказали встать в одну линию вдоль стены. Подчинившись внезапному капризу, Бодвин Вук вызвал судебного исполнителя и сказал ему: «Перед вами выстроились шестеро убийц-садистов. Сфотографируйте каждого из них, чтобы их рожи остались у нас в архиве, и зарегистрируйте их имена». Обратившись к арестантам, он продолжил: «Не забудьте сообщить судебному исполнителю ваши настоящие имена; если вы попытаетесь нас обмануть, мы скоро это обнаружим, и вам будет только хуже».
«Но послушайте! — хрипло возмутился человек, называвший себя Ирлингом Альвари. — Кому какое дело, под какими именами мы путешествуем?»
Бодвин Вук проигнорировал вопрос: «Ваши преступления отвратительны и бесчеловечны. Возможно, по-своему вы испытываете какой-то стыд, но о сожалении в вашем случае говорить не приходится. Поэтому я не стану читать вам лекции о нравственности — вы все равно меня не поймете и только соскучитесь. Гораздо интереснее для вас будет узнать, что мы вынесли приговор и определили размеры вашего наказания. Молчать! Без разговоров! Слушайте внимательно! Каждый из вас заслуживает мгновенной расправы, как вредное насекомое. Лично я предпочел бы видеть, как вы пляшете вшестером в петлях под тенистым шардашем, в такт аккордам струнного квартета. Не исключено, что я так-таки позволю себе это удовольствие.
Однако! Несмотря на отвращение, вызываемое самим фактом вашего существования, в настоящее время мы нуждаемся в деньгах больше, чем в трупах. Короче говоря, вы можете избежать смерти, заплатив один миллион и тысячу сольдо — каждый».
Несколько секунд все шестеро стояли молча — их представления менялись по мере того, как они оценивали все последствия новой катастрофы. Один за другим они стали бормотать себе под нос, а затем выражать негодование в полный голос. «Миллион сольдо? С таким же успехом вы могли бы попросить луны Гейдиона!» «Если я уплачу миллион, я разорен, я нищий!» «Даже если я продам все, что у меня есть, то вряд ли наскребу миллион!»
Один арестант в ужасе воскликнул: «Я заплатил бы, но не могу собрать такую сумму сразу!» Другой поддержал его: «Я тоже! Не можете же вы ожидать, что мы носим такие деньги в кармане! Неужели нельзя сократить штраф — ну, скажем, до девяти-десяти тысяч?»
«Ага! — поднял указательный палец Бодвин Вук. — Вы думаете, я с вами торговаться буду? Платите столько, сколько требует приговор, и ни гроша меньше!»
Обращаясь скорее к своим коллегам, а не к преступникам, Шард негромко заметил: «Обратите внимание — Ирлинг Альвари, банкир и финансист, молчит и смотрит в сторону. Надо полагать, для него выплата штрафа не представляет никакой проблемы. По-моему, он мог бы без труда занять необходимые суммы каждому из своих спутников и перевести на наш счет шесть миллионов и шесть тысяч сольдо. По возвращении в Соумджиану его банк мог бы оформить эти задолженности в качестве займов, обеспеченных имуществом должников».
«Бесполезные рассуждения! — заявил Ирлинг Альвари. — С какой стати я должен заниматься сбором выкупа для вашей банды?»
«Напротив! — возразил Бодвин Вук. — Блестящая, благородная идея! Она значительно упрощает дело».
«С вашей точки зрения — возможно. Но я банкир, а не альтруист».
«Мы никогда не предполагали, что банкир может оказаться альтруистом! — развел руками Бодвин Вук. — Это противоречило бы законам природы!»
«Мне эти люди совершенно незнакомы. Они не могут доказать свою кредитоспособность. Кто и каким образом гарантирует мне погашение задолженностей?»
«Сядьте за стол и оформите долговые обязательства. У вас это не займет много времени. Подозреваю, что возможность получения процентов даже вызовет у вас профессиональный интерес».
«Это противоречит всем правилам, чрезвычайно неудобно и создает неоправданный коммерческий риск! — продолжал упираться Альвари. — Предоставление займов на скорую руку чревато тысячами осложнений».
«Никаких осложнений! — просиял Бодвин Вук. — Выпишите обеспеченный резервами вашего банка чек на шесть миллионов и шесть тысяч сольдо, и мы получим эти деньги по обычным каналам. Как только эту сумму переведут на счет управления, перед вами откроются двери тюрьмы».
«Как называется ваш банк?» — спросил Шард.
«Я — владелец Мирцейского банка».
«Солидное учреждение! — одобрил Бодвин Вук. — В более благоприятных обстоятельствах мы были бы рады заручиться вашим содействием в качестве делового партнера. Прежде чем вы покинете Кадуол, я был бы не прочь проконсультироваться с вами по поводу моих капиталовложений».

 

5

 

Глоуэн стоял у конторки регистратуры гостиницы «Араминта», ненавязчиво изучая собравшихся в вестибюле. Целая толпа туристов только что прибыла на пассажирском звездолете «Субсветовой гипердинамик» компании «Персейские трассы» — возможно ли, что среди этих с первого взгляда вежливых и добропорядочных людей были владельцы билетов, предоставлявших право на участие в экскурсии «Верх блаженства» на острове Турбен?
Глоуэн переводил взгляд то на одних, то на других — не все, кого он искал, должны были быть мужского пола. По словам Саффина, Сибилла намеревалась развлекать группу из четырех мужчин и четырех женщин. Подозревать можно было каждого, кто направлялся в Йиптон.
Подмножество туристов, желавших посетить Йиптон, было нетрудно локализовать. Всех, кто садился на йиптонский паро́м, уже обыскивали с тем, чтобы не допустить контрабанду оружия и твердой валюты; обыск позволял задержать тех, у кого на руках были билеты на экскурсию «Верх блаженства».
И что с ними делать после этого? Глоуэн отвернулся — к счастью, ему не приходилось принимать такие решения.
Он прошел в кабинет заведующего гостиницей и внимательно просмотрел список постояльцев, отмечая в записной книжке имена, по его мнению заслуживавшие внимания.
Процедура заняла часа два. Закончив, Глоуэн покинул гостиницу и направился в «Старую беседку». Там он должен был встретиться с отцом, занимавшимся сходным расследованием на космическом вокзале.
Проходя мимо взлетного поля и ангаров, Глоуэн услышал за спиной знакомый голос Чилке: «Ты куда?»
«В «Старую беседку»».
«Если не возражаешь, я с тобой пройдусь немного».
«Никаких возражений».
Они прошли остаток Пляжной дороги и свернули на Приречную. «Хотел с тобой посоветоваться, — нарушил молчание Чилке. — Мне кое-что не дает покоя».
«Заранее заявляю, что ни в чем не виноват и ничего такого не делал!»
«Виноват в данном случае скорее я, а не кто-нибудь другой. Видишь ли, твой отец проронил пару слов о безобразиях на острове Турбен. В частности, он упомянул о грузной особе с отвратительным характером, по имени Сибилла».
«Очень хорошо ее помню».
«По словам Шарда — а он пересказывал сведения, полученные от тебя — у Сибиллы на лбу была черная татуировка: вилка с двумя рогами, загнутыми навстречу».
«Примерно так она и выглядела. Я успел взглянуть только один раз, но этот знак или символ западает в память».
«В высшей степени странно! — сказал Чилке. — Совершенно не могу понять, что происходит».
«Что ты имеешь в виду?»
Немного помолчав, Чилке ответил: «Кажется, я тебе рассказывал несколько лет тому назад, как и почему я оказался на станции Араминта».
«Рассказывал — хотя, признаться, я не припоминаю все подробности. Тебя сюда устроил Намур, не так ли? После того, как ты работал на ферме, где хозяйка хотела тебя на себе женить».
«Примерно так. Помнишь, что я тебе говорил про хозяйку этой фермы?»
«Нет, ничего определенного. Кажется, ты описывал ее как высокую и дородную женщину, от которой хотелось держаться подальше».
«Нечто в этом роде. Кроме того, у нее была очень белая кожа и черная татуировка на лбу — вилка с двумя зубьями, загнутыми навстречу».
«И ты подозреваешь, что хозяйкой фермы была Сибилла?»
«Сибиллу я не видел, так что этого я не могу сказать. Одно совершенно очевидно — Намур, будучи знакомцем хозяйки фермы, устроил меня здесь, на станции Араминта, не случайно. Но зачем? Какое отношение я, Юстес Чилке, имею к их темным делишкам? Если я прямо спрошу об этом Намура, он только рассмеется мне в лицо».
«Думаю, что ты прав. Если бы мы знали все, о чем знает, но не говорит Намур, в нашем уголке Галактики стало бы гораздо меньше тайн».
Чилке рассмеялся: «Намур — просто чудо. Но меня очень интересует, как выглядела госпожа Сибилла — помимо татуировки и впечатляющих размеров».
«В основных чертах представить ее себе несложно. У нее были мужские плечи, мощные толстые бедра и выступающий живот — в основном мускулистый, почти никакого жира. Но полногрудой ее назвать нельзя —груди ее выглядели, как две обвисшие кожные складки, и совершенно не мешали ей двигаться. Квадратный, тяжелый подбородок, плоские, даже впалые щеки, длинный, низко посаженный нос, судя по всему когда-то кем-то сломанный в кулачной драке. Белая, как мел, но потная кожа, губы серые, плотно сжатые. Волосы? Русые, цвета темноватого песка, и жесткие, как подстриженная сухая трава. В целом и в общем она была довольно-таки уродлива, и пахло от нее тошнотворно».
«Не слишком похоже на мадам Зигони, если не считать татуировку и обширную задницу. У Зигони лицо круглое, пухлощекое, а грудь, скажем так, выдающаяся. Не говоря уже о рыжевато-черных кудрях».
«Волосы можно завить, покрасить, спрятать под париком».
«Не думаю, что Зигони красила волосы. Судя по всему, Сибилла — другая женщина. Попробуй узнать, что означает такая татуировка на лбу. Какая-то женская секта?»
«Обязательно этим займусь. Мы свяжемся с информационным бюро МСБР. Наш отдел — подразделение МСБР, как тебе известно».
«Так что ты у нас теперь по всем статьям — агент МСБР. На планетах Ойкумены с МСБР не шутят. В Запределье — другое дело. Ну ладно, я узнал все, что хотел узнать, меня ждет куча дел».
Когда Глоуэн зашел в «Старую беседку», Шарда еще не было. Усевшись за столом подальше от других посетителей, в пестрой тени листвы, Глоуэн заказал фляжку «Мягко-зеленого эликсира» Диффинов с закуской из соленой рыбы и приготовился ждать.
Шло время. Глоуэн заказал еще одну фляжку вина и, наклонившись над бокалом, наклонял его то к себе, то от себя, наблюдая за вуалью золотистого света, дрожащей и вращающейся в бледно-зеленой жидкости.
Свет загородила внушительная фигура в желтовато-коричневом атласном платье. Глоуэн медленно поднял глаза, прекрасно зная, что именно он увидит — черный жилет, вышитый лиловыми птицами на зеленых лозах, мощную белую шею, крупное лицо с черными глазами, блестящими, как огненные опалы, и, в довершение всему, монументальную кипу темных кудрей, самым таинственным образом сохранявшую приблизительно цилиндрическую форму, хотя в последнее время Спанчетта позволяла нескольким непокорным локонам спускаться, слегка прикрывая уши.
Спанчетта взирала на Глоуэна с напускной игривостью, лишь частично скрывавшей неприязнь и неодобрение. Глоуэн застыл, как птица, загипнотизированная змеей.
«Вот как, оказывается, агенты отдела расследований проводят рабочее время? — пропела Спанчетта. — Теперь я вижу, что неправильно выбрала профессию. Мне тоже нравится ничего не делать».
«Вы ошибаетесь, — вежливо ответил Глоуэн. — Я здесь нахожусь по приказу своего начальства. На первый взгляд может возникнуть впечатление, что я ничего не делаю, но это не так, уверяю вас».
Спанчетта коротко кивнула: «Раз тебе сейчас нечего делать, может быть, ты не откажешься предоставить мне кое-какие сведения».
«Постараюсь сделать все, что в моих силах. Не желаете ли присесть?»
Спанчетта устроилась на стуле напротив: «Объясни мне, пожалуйста, почему в отделе B все ходят с таким таинственным видом? Что-то происходит, это все знают, но никто не дает себе труда ответить на простейшие вопросы. Отчего переполох, почему все в рот воды набрали?»
Глоуэн с улыбкой покачал головой: «Вы требуете от меня невозможного. Боюсь, что я тоже не могу дать вам удовлетворительный ответ».
«Конечно, можешь! Разве ты не слышал мой вопрос? Или у тебя язык отнялся?»
«Допустим, — сказал Глоуэн, — что существует некая тайна. Допустим также, что по той или иной причине эту тайну мне доверили. В таком случае мне не разрешили бы открывать эту тайну любому, кто задает вопросы, встретив меня на улице. Все это чисто гипотетическое построение, разумеется. Если вы желаете утолить свое любопытство, почему бы вам не обратиться непосредственно к Бодвину Вуку?»
Спанчетта презрительно хмыкнула: «Ты сегодня многословен, а это на тебя не похоже. Сидишь, понимаешь ли, в ресторане, и притворяешься, что работаешь. Сколько ты уже выпил?»
«Не так уж много. Заказать вам фляжку?»
«Нет, спасибо! Мне скоро нужно возвращаться на работу, и если я ввалюсь в отдел А, приплясывая, распевая песни и шатаясь из стороны в сторону, мое руководство, в отличие от руководства отдела B, не посмотрит на это сквозь пальцы».
Пытаясь сменить тему разговора и не находя ничего лучшего, Глоуэн спросил: «Как идут дела у Арлеса? Вы от него слышали что-нибудь? Или он тоже занимается чем-нибудь «секретным»?»
Прежде чем Спанчетта успела выпалить ответ, к столу приблизился Шард. Усевшись, он вопросительно взглянул на Спанчетту: «Ты только пришла или уже уходишь? Выпьешь с нами пару бокалов?»
Спанчетта колебалась. В конце концов она снисходительно, с величественным достоинством, приняла предложение: «Я пыталась что-нибудь узнать по поводу перешептываний и перемигиваний, начинающихся каждый раз, как только встречаются двое или трое служащих отдела B. Глоуэн придумал очень ловкий способ уклоняться от вопросов: он предлагает всевозможные гипотезы и загадки, после чего, пока я ломаю голову над смыслом сказанного, поспешно меняет тему разговора. Может быть, ты окажешься откровеннее».
«Может быть. Невозможно отрицать, что в последнее время мы очень заняты — события в Строме не радуют, и Титус Помпо надоедает нам больше, чем когда-либо. Наше терпение скоро истощится».
«Как раз перед тем, как ты пришел, Спанчетта собиралась сообщить последние новости об Арлесе», — с преувеличенной вежливостью сказал Глоуэн.
«Это не совсем так, — шмыгнула носом Спанчетта. — Нет у меня никаких новостей».
«Что ж, Арлес, надо полагать, целиком погрузился в заботы и удовольствия медового месяца», — отозвался Шард. Он наполнил бокал Спанчетты: «Я все еще удивляюсь тому, что ты одобрила его женитьбу на наемной работнице, да еще из рода Лаверти!»
«Я не одобряла их брак! — напряженным певучим тоном ответила Спанчетта. — Меня поражает, что Арлес решился на такой шаг, не посоветовавшись со мной. Надо полагать, он подозревал, что Друзилла, с ее сомнительным происхождением и не менее сомнительной биографией, не заслужит мою похвалу».
«Что с воза упало, то пропало», — заметил Шард.
«Именно так! — Спанчетта залпом выпила содержимое бокала и со стуком поставила его на стол. — В любом случае, тебе не пристало придираться — не кто иной как ты, если мне не изменяет память, вскружил голову бедняжке Смонни, довел ее до истерики и пальцем не пошевелил, чтобы вступиться за нее, когда ее выгнали!»
«Трагический случай, — согласился Шард. — Тем не менее, подозреваю, что она сумела привести свои дела в порядок. Симонетта всегда умела добиться своего. Странно, что ты так и не получила от нее никакой весточки».
«Ты неправ. Симонетта — чувствительная и отзывчивая натура; трудно представить себе более привлекательное существо».
«Хулиганка и авантюристка! Как сейчас помню — Спанни и Смонни, две сестрицы-озорницы!»
Спанчетта не сочла нужным отвечать. Покрутив в руке пустой бокал, она встала: «К сожалению, я не работаю в отделе B, в связи с чем мне приходится работать. А все мои вопросы, естественно, остались без ответа».
Спанчетта гордо удалилась из «Старой беседки». Шард вынул записную книжку: «Я немного опоздал — нужно было зайти на морской вокзал. Так или иначе, мне удалось составить полезный список. В нем только имена, но их можно сверить с именами в списке пассажиров из космопорта, а также со списком из гостиницы, и определить, откуда кто прибыл».
«Когда я был в гостинице, мне кое-что пришло в голову. Сегодня утром доставили новую партию туристов. Среди них могут быть владельцы билетов на экскурсию «Верх блаженства»».
«Могут, — кивнул Шард. — Я напомню об этом Бодвину — вероятно, он не захочет упустить такую возможность. А теперь давай-ка сравним наши списки...»

 

6

 

Выйдя из «Старой беседки», Глоуэн прямиком направился в помещения отдела B. Там ему преградила путь Хильда, строгая тощая секретарша. Она не доверяла всем Клаттокам, потому что считала их склонными к «насмехательству» и находила их манеры «деспотическими». К Глоуэну она относилась с особой подозрительностью, так как в нем с типичными характеристиками Клаттоков сочеталась находчивая, почти зловещая вежливость, которая могла свидетельствовать только о самых непростительных намерениях. В этом не могло быть никаких сомнений! Глоуэн был прирожденным интриганом — как еще ему удалось бы так быстро подняться во мнении директора и продвинуться по службе? Поэтому в ответ на требование Глоуэна немедленно допустить его в кабинет Бодвина Вука Хильда заявила, что директор не желает, чтобы его беспокоили, и отдал соответствующие распоряжения — что в каком-то смысле соответствовало действительности.
После того, как Глоуэн проторчал в приемной не меньше часа, Бодвин Вук выглянул из «святая святых» и заметил подчиненного, зевающего на стуле.
Бодвин Вук негодующе выпрямился: «Глоуэн! Ты почему тут ошиваешься? Тебе что, нечем заняться?»
«Я тут ошиваюсь, директор, исключительно по той причине, что ваша секретарша указала мне на стул и заставляет ждать».
Бодвин Вук холодно уставился на Хильду: «Что за глупости? Вы прекрасно знаете, что Глоуэна следует пропускать ко мне сразу, как только он появится!»
«Вы распорядились, чтобы вас не беспокоили по пустякам».
«Даже так? Впредь позаботьтесь истолковывать мои распоряжения, не забывая о здравом смысле. Из-за вас все теряют время! Заходи, Глоуэн».
Директор промаршировал к своему огромному черному креслу и хлопнулся в него: «Что тебе удалось узнать?»
Глоуэн разложил на столе три листа бумаги: «Мой отец и я проверили записи в космопорте, в гостинице и на морском вокзале. Вот имена туристов, которые могли участвовать в трех экскурсиях».
Бодвин Вук просмотрел списки: «Все участники первой экскурсии — с планеты Натрис: достопочтенные Матор Борф и Лонас Медлин из Гальциона, и с ними Н.-С. Гунтиль, Н.-С. Фоум, Н.-С. Нобиле, Н.-С. Кольдах, Н.-С. Рольп и Н.-С. Булер из Ланкланда. Что такое «Н.-С.»? Надо полагать, сокращение? Не может же быть, чтобы их всех звали одинаково? Какой-то натрицианский титул?»
«Не знаю, директор».
Бодвин Вук отложил первый список: «Вторая группа — шесть человек с планеты Тассадеро. Тассадеро, насколько я помню — в системе звезды Зонка, названной в честь пирата Зеба Зонка, печально знаменитого по всей Пряди… Гмм. Не вижу в списке никакой Сибиллы».
«Мы думаем, что «С. Девелла с Поганого Мыса» — это, скорее всего, она и есть».
«Остальные — мужчины, и все из округа Лютвайлер. Что означает это слово в скобках: «зубениты»?»
«Я заглянул в справочник, посвященный Тассадеро. Космодром у них в Фексельбурге — «современном прогрессивном городе», как говорится в справочнике. Округ Лютвайлер — в Восточной степи, населен приверженцами секты зубенитов».
Бодвин Вук просмотрел третий список: «А вот и наши знакомцы с Соума, томящиеся на складе. М-да. Как и следовало ожидать...» Бодвин Вук отодвинул бумаги и откинулся в глубину кресла: «Кое-что нам уже известно. Позволь мне пояснить ход моих мыслей. Проведение экскурсий зависит от трех важнейших сторон: Титуса Помпо, клиентов как таковых и организатора, скрывающегося под вывеской концерна «Огмо». Организатор — единственная неизвестная сторона в этом деле, но мы не можем оставить его без внимания. Вполне возможно, что он — самый опасный негодяй во всей этой истории; вполне возможно, что мы его хорошо знаем, и он вертится у нас под самым носом. В настоящее время не буду высказывать какие-либо предположения или называть какие-либо имена, даже в порядке изложения гипотезы. Достаточно сказать, что негодяй сей должен быть выслежен, опознан и задержан! Что ты на это скажешь?»
«Ничего, директор. Я согласен».
«Рад слышать, — Бодвин Вук возвел глаза к потолку. — Разреши мне указать на тот плачевный факт, что для проведения расследования необходим следователь. В связи с существованием такой необходимости было упомянуто твое имя. Тебе придется отправиться на планеты Натрис, Тассадеро и Соум с тем, чтобы произвести розыски. Тебя интересует такая возможность?»
«Интересует, директор».
«Организатор экскурсий — для простоты будем называть его «Огмо» — не мог не оставить никаких следов. Он имел дело с туристическими агентствами и опубликовал рекламную брошюру. Деньги, уплаченные туристическим агентствам, каким-то образом передавались Огмо. Кто-то должен был как-то регистрировать все эти операции, и того, кто сумеет их надлежащим образом проследить, они должны привести к Огмо. Я достаточно ясно выражаюсь?»
«Достаточно ясно, директор».
«Прекрасно! Помимо этих общих наблюдений, однако, я не могу предложить никаких конкретных инструкций. Тебе и твоему коллеге придется проявить изобретательность, которой вы несомненно отличаетесь, и наметить направления дальнейших изысканий самостоятельно. Есть какие-нибудь вопросы?»
«Есть, директор. По меньшей мере один вопрос. Если я не ослышался, вы упомянули о «коллеге». У меня уже был весьма неприятный опыт сотрудничества с «коллегой», а именно с Керди, и я не хотел бы повторять эту ошибку. В общем и в целом я убежден в том, что смог бы лучше справиться с заданием в одиночку».
Бодвин Вук нахмурился и прокашлялся: «Боюсь, что в данном случае мы вынуждены, к сожалению, поступиться твоими личными предпочтениями. По нескольким различным причинам, ни одной из которых я не могу пренебрегать, будет гораздо лучше, если тебя будет сопровождать напарник».
Глоуэн пытался подобрать слова, формулируя и отвергая ряд замечаний, в то время как Бодвин Вук наблюдал за ним с пугающей невозмутимостью филина. Наконец Глоуэн спросил: «И кого же вы имеете в виду?»
«В сотрудничестве с напарником нет ничего страшного, — с отеческим добродушием произнес Бодвин Вук. — Возможно, твой предыдущий опыт работы с Керди был не слишком удачным, но все мы учимся на ошибках. Не подлежит сомнению, что теперь командовать будешь ты, но я уверен, что тебе не помешают дополнительные глаза и руки; кроме того, Вуки отличаются умственными способностями, что может оказаться очень полезным. И, как я уже упоминал, существуют другие немаловажные причины, по которым такая организация расследования более чем желательна».
«То есть, мне снова придется нянчиться с Керди?»
«Выполнение ответственной работы необходимо для его полного выздоровления. Он должен спуститься с заоблачных высот и сосредоточить внимание на действительности». Бодвин Вук проговорил в микрофон: «Позовите Керди!»
Керди зашел в кабинет. Как только он увидел Глоуэна, глаза его будто округлились и остекленели.
«А вот и ты! Ну что ж, теперь вы снова вместе, старые друзья! — самым неискренним тоном провозгласил Бодвин Вук. — После давешней суматохи в Йиптоне Керди был немного не в себе, но теперь он в полном порядке и готов к славным свершениям! Больше всего ему необходимы стимуляция и прилежная работа, позволяющая применять недюжинные врожденные способности, присущие каждому истинному Вуку. Предстоящее расследование — как раз то, что ему советуют врачи, возможность, которой не следует пренебрегать! Особенно учитывая тот факт, что вы уже занимались совместными изысканиями раньше».
Керди улыбнулся — медленно и криво: «Занимались».
Глоуэн встревожился: «Именно по этой причине Керди может чувствовать себя неудобно в качестве моего подчиненного. Гораздо лучше было бы...»
«Чепуха! — прервал его Бодвин Вук. — Вы уже давно друг друга знаете, со всеми вашими прихотями и причудами — сработаетесь, как миленькие».
Керди важно кивнул: «Вы предоставляете нам редкую возможность отличиться».
«Таким образом, все решено». Бодвин Вук наклонился к микрофону: «Хильда, будьте добры!»
Хильда зашла в кабинет. Бодвин Вук сказал: «Приготовьте межпланетные удостоверения для Глоуэна и Керди. По такому случаю в удостоверении Керди тоже укажите, что он сержант».
«Одну минуту! — воскликнул Глоуэн. — Если мне придется иметь дело с инопланетной полицией, мне потребуется звание, внушающее какое-то уважение — хотя бы на время этого расследования. Как минимум ранг капитана, если не выше».
«Разумное соображение! Хильда, выдайте Глоуэну капитанское удостоверение».
Хильда хмыкнула и негодующе покосилась на Глоуэна: «А что же, Керди так и останется сержантом? Ему тоже придется иметь дело с инопланетной полицией!»
Бодвин Вук великодушно развел руками: «Совершенно справедливо! В рамках этого задания я временно назначаю обоих капитанами отдела B! Таких молодых капитанов у нас еще не было».
Хильда еще не закончила: «У Глоуэна нет еще даже статуса служащего управления — и, судя по всему, никогда не будет. Вам не кажется, что это слишком шикарно — делать его капитаном?»
«Ни в коей мере, — нахмурился Бодвин. — Ни закон, ни здравый смысл не запрещают вспомогательному персоналу занимать какие бы то ни было должности, если они того заслуживают».
И снова Хильда хмыкнула: «Как говорят на станции, скромность — лучшее лекарство от трех болезней: самонадеянности, заносчивости и наследственности Клаттоков».
«Ага! — воскликнул Бодвин Вук. — Скромные перлы народной мудрости зачастую оказываются драгоценными самородками истины... Глоуэн, ты что-то сказал?»
«Я вспомнил еще один самородок народной мудрости. Но его лучше не повторять».
Керди произнес, как автомат: «Он сказал: непокрытая корова молока не дает».
Бодвин Вук почесал подбородок: «Оригинально. Но совершенно неуместно. Хильда, вы уходите?»
«Мне нужно работать».
«Позвоните на космодром и узнайте, отправляется ли в ближайшее время какой-нибудь звездолет, заходящий в Соумджиану на Соуме».
«Можете не звонить, — вмешался Глоуэн. — Завтра в полдень туда отправляется «Луч Стрельца»».
«Замечательно. Капитан Клатток и капитан Вук, немедленно отправляйтесь в бюро путешествий и получите билеты за счет управления, после чего соберитесь в дорогу. Настоятельно советую каждому из вас ограничиться одним небольшим чемоданом. Завтра утром вы получите здесь удостоверения, деньги на путевые расходы и окончательные инструкции».
Закрыв за собой дверь кабинета, Керди и Глоуэн молча спустились по лестнице. На первом этаже Глоуэн сказал: «Давай-ка где-нибудь присядем на минутку — скажем, во внутреннем дворе».
«Зачем?»
«Мне нужно кое о чем с тобой поговорить».
Керди отвернулся, но последовал за Глоуэном к скамье у фонтана в центре круглого внутреннего дворика. Глоуэн сел и жестом пригласил Керди сделать то же самое.
«Я постою, — напряженно отказался Керди. — Что тебе от меня нужно?»
Глоуэн произнес, стараясь сдерживать любые эмоции: «Необходимо решить проблемы, мешающие нам работать вместе — здесь и сейчас. Откладывать больше нельзя».
Керди издал резкий короткий смешок: «Я никуда не тороплюсь. Можно и подождать — до тех пор, пока не настанет время».
«Время настало».
«Неужели? — Керди усмехнулся. — Ты будешь заказывать музыку, а я должен танцевать — так, что ли?»
«Я обязан сделать все возможное для того, чтобы операция не провалилась. Если отношения между нами не изменятся, она провалится».
«С этим трудно спорить. И в чем же, по-твоему, состоит проблема?»
«В твоей враждебности. Она ничем не обоснована».
Керди недоуменно нахмурился: «Ты говоришь какие-то глупости. Прежде всего это моя враждебность, а не твоя. Как ты можешь знать, обоснована она или нет?»
«В Йиптоне тебе пришлось перенести настоящий шок. Мне удалось этого избежать, и по этой причине ты меня ненавидишь. Правильно?»
«В некоторой степени».
«Ты навлек на себя это несчастье своими собственными ошибками и непредусмотрительностью. Возлагать вину на меня нерационально. Подсознательно ты не хочешь признать, что сам виноват в том, что произошло, и пытаешься свалить вину на меня. Ты обязан взять себя в руки и посмотреть в лицо действительности».
Керди снова рассмеялся: «Тоже мне, учитель прописных истин нашелся! Я буду руководствоваться теми умственными процессами, которые нахожу самыми удобными».
Глоуэн внимательно рассматривал лицо Керди. Его крупные, грубые черты, некогда нежные, мягкие и розовые, как у младенца, теперь казались вырезанными из хряща. Глоуэн с трудом заставил себя продолжить: «Зачем полагаться на подсознательные побуждения? Почему не воспользоваться старым добрым сознанием? Оно тебе еще пригодится».
«А, что ты понимаешь! Мое сознание расползлось, от него остались маленькие шевелящиеся отрывочки, они мечутся вслепую в моей голове, как летучие мыши в темном подвале. Они мне надоедают, их нужно остановить, для этого нужна новая воля, новое сознание, способное взять все эти отрывки и...» Тут Керди сделал большим и указательным пальцем такой жест, будто раздавил маленькое насекомое: «И все. А поэтому...» Керди замолчал.
«Поэтому — что?»
«Ничего».
«Дать тебе совет?»
«Давай, валяй! Мне его все равно придется выслушать, хочу я этого или нет! Учиться, учиться и учиться! — Керди понимающе ухмыльнулся. — Научи меня, Глоуэн! Посмотрим, как ты поможешь моему продвижению по службе».
«Во-первых, зачем так настойчиво и торопливо отказываться от сознательного мышления? Может быть, все эти обрывки снова соединятся в одно целое. А во-вторых...»
«Я знаю, что во-вторых! Оставайся дома, Керди. Отдохни, наслаждайся жизнью, почитай что-нибудь развлекательное. Не мешай Глоуэну спокойно делать карьеру».
«Называй это как хочешь, но факты остаются фактами. Мы не можем сотрудничать, если каждый раз, когда я повернусь к тебе спиной, ты будешь заносить топор над моим затылком. В таких условиях невозможно работать».
Керди задумчиво пожевал губами: «Только с твоей точки зрения».
«Но ты никак не хочешь понять самое главное! У тебя нет никакой причины так себя вести!»
Глядя на фонтан, Керди произнес тоном человека, которому бесконечно надоел скучный разговор: «О, причина-то у меня есть! И не одна причина! Много причин! И ты их никогда не узнаешь! Может быть, их вообще нельзя выразить словами. Может быть, это нерациональные причины. Ну и что? Так или иначе, я их чувствую — значит, они существуют».
«Если ты понимаешь, что эти причины нерациональны, значит, ты можешь о них забыть — хотя бы на время?»
«Если потребуется».
«Разве ты не согласен, что сейчас это требуется?»
«Над этим сто́ит подумать... Куда ты?»
«В кабинет Бодвина Вука».
«Я пойду с тобой».
Хильда молча пропустила двух молодых людей в кабинет директора. Бодвин Вук раздраженно поднял голову: «Что еще?»
«Ситуация невозможна, — сказал Глоуэн. — Керди не в своем уме! Он даже не обещал, что меня не убьет».
«Конечно, не обещал! — взревел Бодвин Вук. — А я тебе когда-нибудь обещал, что я тебя не убью? Хильда тебе что-нибудь такое обещала? Кто-нибудь еще? Да у тебя просто истерика!»
Глоуэн изо всех сил старался говорить спокойно: «Позвольте мне сформулировать это по-другому. Напарники не могут работать вместе, если они друг другу не доверяют. Керди не в своем уме, и я не вижу, каким образом я мог бы с ним работать».
Бодвин Вук повернулся к Керди: «Положим этому конец раз и навсегда! Ты в своем уме или нет?»
«Я считаю, что я в своем уме».
«Ты можешь сотрудничать с Глоуэном?»
«Следовало бы скорее спросить: может ли Глоуэн сотрудничать со мной?»
Глоуэн хотел было вмешаться, но Бодвин Вук замахал руками: «Глоуэн, ты можешь идти! Я поговорю с Керди и объясню ему, что к чему. Никаких разговоров! Приходи завтра утром».
Глоуэн возмущенно вышел из кабинета, в два шага пересек приемную и спустился по лестнице. Оказавшись во внутреннем дворе, он принялся ходить взад и вперед, придумывая то один отчаянный план, то другой. В конце концов, тихо выругавшись, он отправился в бюро путешествий и получил билет на звездолет «Луч Стрельца» до Соумджианы.
Вечером он не распространялся о своих проблемах, а Шард не задавал вопросов.
С утра Глоуэн, подходя к флигелю отдела B, встретил Керди в новой с иголочки парадной униформе с ярко-красными капитанскими нашивками. Керди смерил Глоуэна неодобрительным взглядом с головы до ног: «Почему ты не в форме?»
«Потому что я решил ее не надевать, а также потому, что это не соответствовало бы характеру задания».
«Ну уж это буду решать я, а не ты!» — Керди развернулся и быстро зашагал ко входу в отдел B. Глоуэн не спеша последовал за ним.
В приемной директора Глоуэн предстал перед Хильдой, и та положила перед ним папку, содержащую его документы. Глоуэн просмотрел документы — судя по всему, никаких упущений не было: «А теперь — где мои деньги?»
Руками, дрожащими от возмущения, Хильда передала ему пакет: «Пересчитай. Здесь тысяча сольдо. Это большие деньги. Будь с ними осторожен — ничего больше тебе не полагается».
Глоуэн пересчитал деньги и засунул их, вместе с удостоверением и прочими бумагами, во внутренний карман пиджака. Хильда наблюдала за ним с презрительной усмешкой: «Если ты будешь носить деньги в этом кармане, у тебя их сразу украдут. Попроси швею пришить потайные карманы с внутренней стороны брюк и носи деньги только в этих карманах».
«У меня есть такие карманы, но я решил не пользоваться ими сразу, — вежливо ответил Глоуэн. — Мне показалось, что вы обидитесь, если я сниму штаны в вашем присутствии».
«Пш! — задрала нос Хильда. — Какое мне дело, в штанах ты или без штанов?» Она указала большим пальцем на дверь кабинета: «Можешь зайти — директор тебя ждет».
Глоуэн открыл дверь — Бодвин Вук стоял у окна.
«Глоуэн Клатток явился, директор», — тихо произнес Глоуэн.
Бовин Вук повернулся и медленно подошел к столу. Усевшись, он наконец соизволил заметить присутствие Глоуэна: «Ты готов?»
Глоуэн с подозрением взглянул на начальника: может быть, ему показалось? Или Бодвин Вук действительно чего-то стеснялся?
«Нет, директор, я не готов, — твердо сказал Глоуэн. — Могу лишь повторить, что Керди неспособен к выполнению ответственных заданий, требующих конспирации и быстрого понимания сложных ситуаций. Я только что его встретил. Он надел парадную форму, чтобы вся Ойкумена знала: Керди Вук работает в отделе расследований! Что еще хуже, он отчитал меня за то, что я не в форме».
«Да-да! Бедняга Керди, пожалуй, немного невнимателен. Я полагаюсь на твой несокрушимый здравый смысл — ты сможешь найти какое-то равновесие. Тебе выдали документы? А деньги? И адаптационные таблетки?»
«Я купил комплект в аптеке».
«Выброси пилюли под названием «Эритрист» — они совершенно бесполезны, особенно против соумской чесотки. На космодроме в Соуме тебе дадут лекарство получше, когда будешь проходить турникет. Таким образом, можно считать, что ты готов».
Глоуэн начинал отчаиваться: «Нет, директор, в таких условиях я не могу работать с Керди».
«Ну полно, полно, Глоуэн! Нужно же смотреть на вещи в перспективе. Ты не только поможешь Керди, но и сам накопишь полезный опыт, приобретешь новые навыки».
«Каково, в таком случае, мое задание? Расследовать дело о оргиях на острове Турбен или заниматься лечением умственного расстройства Керди?»
В голосе Бодвина Вука появилась резкая нотка: «Глоуэн, перестань! Твои бесконечные опасения начинают действовать мне на нервы! Как, по-твоему, я должен отвечать на такой вопрос?»
«Очень сожалею о том, что мне приходится действовать вам на нервы, директор, но у меня нет другого выхода. Керди выдали деньги на путевые расходы?»
«Да, существенную сумму».
«Сколько именно?»
«Две тысячи сольдо, если тебе обязательно нужно знать. Это большие деньги, но могут потребоваться взятки».
«Мне выдали только тысячу».
«Этого должно быть достаточно».
«Вы не оставили сомнений в том, что командовать буду я?»
«Ну... скажем так, это более или менее подразумевается».
Глоуэн глубоко вздохнул: «Будьте добры, вручите мне письменный приказ с точным описанием моих полномочий. В частности, укажите, что Керди обязан в точности выполнять все мои распоряжения».
Бодвин Вук беззаботно махнул рукой: «В данном случае необходимо исходить из практических соображений. В вопросе о распределении полномочий я допустил некоторую неопределенность. Ты же понимаешь, что я хочу всеми возможными средствами развить и укрепить в Керди доверие к себе. С этой целью мне, кажется, даже пришлось намекнуть, что он может взять на себя руководство операцией».
Глоуэн бросил документы и деньги на стол: «В таком случае мое присутствие только помешает достижению вашей цели. Усилия Керди, направленные на то, чтобы отправить меня на тот свет, и мои усилия, направленные на то, чтобы избежать смерти, неизбежно приведут к конфликту, который сорвет операцию. С огромным облегчением я безоговорочно отказываюсь от участия в расследовании».
Глаза Бодвина Вука загорелись от гнева: «Развыступался, как лицедей какой-нибудь! Не забывай, что в этом водевиле роли распределяю только я!»
«Значит, мне придется выступать на другой сцене. Всего хорошего!» — Глоуэн поклонился и в ярости направился к двери. Бодвин Вук обиженно позвал его: «Вернись! Ты что, шуток не понимаешь? Я думал, только у Хильды нет чувства юмора. Получишь ты свой письменный приказ».
«Этого совершенно недостаточно. Вы должны недвусмысленно разъяснить Керди мои полномочия и лишить его капитанского звания».
«Но я не могу это сделать! Я уже утвердил назначение».
«Скажите, что вы ошиблись. Кроме того, две тысячи сольдо должны быть переданы мне. Керди получит сто сольдо на карманные расходы. Далее — прикажите ему немедленно переодеться в костюм, не привлекающий внимания».
«Все это невозможно! Звездолет отправляется через час!»
«Время еще есть. Если потребуется, звездолет можно задержать. В любом случае, я не взойду на борт звездолета, если меня не освободят от обязанностей психотерапевта. Мне было бы в тысячу раз легче провести расследование в одиночку».
Бодвин Вук покачал головой: «До чего своенравный, упрямый юнец! Если бы из нахальства можно было делать кирпичи, а из неподчинения начальству — цементный раствор, ты бы уже выстроил себе дворец!»
«Не притворяйтесь, директор! Вы никогда не уступили бы, если бы я не был прав!»
Бодвин Вук рассмеялся: «Никогда не занимайся психоанализом побуждений начальства — нет более тяжкого преступления! Хильда! Где Керди?»
«В приемной».
«Пусть зайдет».
Керди зашел в кабинет. Бодвин Вук встал: «Вместо того, чтобы решить проблему, я пытался делать вид, что она не существует. Я ошибся, и теперь должен исправить свою ошибку. Вы оба мне нравитесь. Но командовать операцией может только один человек, и в данном случае этот человек — Глоуэн. Керди, ты будешь подчиняться всем законным распоряжениям Глоуэна. Кроме того, я должен — надеюсь, временно — понизить тебя в ранге; ты останешься сержантом. Ты должен снять парадную форму — это тайное расследование, а не официальный прием. Если у тебя есть какие-нибудь претензии к Глоуэну, откажись от них сию минуту — или откажись от участия в операции. Твой ответ?»
Керди пожал плечами: «Как вам будет угодно».
«Допускаю, что таким образом ты выразил согласие. Передай мне деньги, которые ты получил от Хильды сегодня утром».
Керди побледнел и не двигался, только глаза его бегали, как у заводной куклы. Его правая рука медленно поднялась — он достал пакет из-за пазухи и положил его на стол.
Бодвин Вук сказал: «Не рассматривай это как поражение или неудачу — перед тобой открыты все возможности. Как ты на это смотришь?»
«Я выслушал ваши распоряжения».
«У тебя нет претензий к Глоуэну? Ты будешь оказывать ему содействие?»
«Я буду с ним сотрудничать на благо станции Араминта. То, как я к нему отношусь — мое личное дело».
Глоуэн пожал плечами: «Более неудачный выбор партнеров трудно себе представить, но по причинам, от меня не зависящим, нам так или иначе придется работать вместе. Объяснимся начистоту. Ты выздоравливаешь, но все еще страдаешь психическими нарушениями, о которых ты мне вчера рассказывал. Будут ли эти нарушения препятствовать безусловному сотрудничеству с твоей стороны?»
Керди молчал. Бодвин Вук и Глоуэн — и Хильда, стоявшая у двери — ожидающе смотрели на него, готовые услышать уклончивый ответ или какие-нибудь встречные требования. Настала минута, когда Керди могли окончательно отстранить от участия в расследовании.
Бесцветным голосом Керди произнес: «Нет. Мы будем сотрудничать».
«Тогда переоденься в повседневный костюм и сразу отправляйся на космодром, — сухо сказал Глоуэн. — Встретимся на борту звездолета».
Керди удалился. Глоуэн подождал секунд десять, после чего шагнул к столу и взял пакет с деньгами: «Мы сделаем все, что можем». Он тоже ушел.
Бодвин Вук вздохнул: «Клатток-то он Клатток, но и добротной крови Вуков в нем немало. Помню, как он пешком под стол ходил — а каков вымахал, заносчивый нахал! Он меня иногда просто восхищает. Быстро соображает, умеет за себя постоять. Но в нем есть что-то свежее и наивное, отчего ему хочется все простить. Если бы у меня был такой сын!»
Хильда тихо всхлипнула: «Мне уже давно пора забыть о фантазиях. Но иногда я ловлю себя на том, что замечталась. Если бы в молодости мне повстречался такой вот Глоуэн, вся моя жизнь могла бы пойти по-другому».

 

Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7