Через две недели на борту бывшего «Универсального панкомиума» многое изменилось. Гассун неохотно согласился освободить ближайшие к носовой части судна экспозиции музея, чтобы можно было соорудить сцену, а бак перестроили так, чтобы на нем разместились скамьи. Синие, желтые и красные обводы оживили черно-белую покраску; мачты надраили и покрыли лаком; оттяжки и ванты украсили множеством ярких вымпелов, гирлянд из флажков, транспарантов и флюгеров с изображениями магических символов. В общем и в целом, мрачноватое старое судно, стоявшее у причала Байнума, приобрело щеголеватый вид.

Замп набрал труппу, по его мнению отвечавшую целям партнеров, хотя Гассун громко протестовал, когда на борт взошли шесть грациозных девушек-мимов: «В какой сцене трагедии потребуются шесть подобных представительниц женского пола? В пьесе нет никакого упоминания о чем-нибудь подобном!»

«Исполнителям главных ролей требуется сценическое сопровождение, — отвечал Замп. — Почему оно обязательно должно состоять из костлявых, беззубых мегер?»

«А почему оно обязательно должно состоять из рыжих менад-вертихвосток?» — парировал Гассун.

«Привлекательные существа украшают спектакль, — разъяснял Замп. — Кроме того, я намерен извлечь все возможные преимущества из имеющихся ссылок на пиры и празднества — разумеется, ни на йоту не отклоняясь от авторского замысла. Девушки придадут правдоподобность соответствующим сценам».

Гассун выдвинул множество других возражений, но в конце концов удалился, бормоча себе под нос и размахивая руками.

Мадемуазель Бланш-Астер прилежно разучивала роль леди Макбет, тогда как Аполлон Замп взял на себя роль самого Макбета. Гассун согласился сыграть Дункана, а Виливегу поручили исполнять роль Банко, причем Замп придумал несколько новшеств, позволявших воспользоваться особыми талантами фокусника.

На репетициях Замп пытался упростить и модернизировать некоторые явно устаревшие выражения — и снова столкнулся с сопротивлением Гассуна, настаивавшего на точном воспроизведении оригинала. «Все, что вы говорите, прекрасно и замечательно! — восклицал Замп. — Но произнесенные на сцене слова должны быть понятны. Какой смысл представлять трагедию, если она будет приводить зрителей в замешательство?»

«Вашему воображению недостает поэзии, — резко возражал Гассун. — Неужели вы не можете представить себе драму, полную намеков и грез, намного превосходящих послужившие основой вашей репутации кривляния, спазмы и вопли, возбуждающие не более чем животные инстинкты?»

«Упомянутые вами особенности моей режиссуры позволили мне получить приглашение короля Вальдемара, — с достоинством отвечал Замп. — Следовательно, к ним следует относиться с уважением».

«Прекрасно! Занимайтесь банальным вздором на фестивале короля Вальдемара, если вам так приспичило, но в остальном я отказываюсь идти на какие-либо уступки!»

Ряд проблем возник в связи с музыкальным сопровождением. Гассун утверждал, что трагедия не нуждается в музыке; Замп, однако, ссылался на встречающиеся в тексте упоминания о музыке, песнях, а также о фанфарах, наигрышах на гобое, ударах гонга и тому подобных звуковых эффектах, наличие которых Гассун не мог отрицать.

«Наш девиз — аутентичность! — провозглашал Гассун. — Так как Шекспир упоминает о гобоях, горнах и гонге, аккомпанирующий пьесе оркестр, по всей видимости, должен состоять только из этих инструментов».

Замп отказывался подчиниться таким ограничениям, чем, скорее всего, объяснялся очередной приступ упрямства Гассуна, когда настало время точно определить дату отплытия из Кобля. «Главное — не опоздать в Морнун, — горячился Замп. — Лучше прибыть на три дня раньше и уже тогда починить механизм, опускающий занавес, чем опоздать на три дня, когда уже не будет иметь никакого смысла ни поднимать, ни опускать занавес!»

«Лихорадочная спешка приводит к ошибкам и упущениям, — предупреждал Гассун. — Я не отношусь к категории людей, выбегающих голышом на улицу, как только они почуют запах дыма. Именно здесь, в Кобле, следует отладить оборудование и удостовериться в приемлемом качестве исполнения. Я не намерен подвергать напрасному риску свою жизнь, свое судно и успех нашего спектакля только потому, что вы не можете успокоиться».

«Почему я вынужден напоминать вам снова и снова, что наше сотрудничество основано исключительно на перспективе получить награду в Морнуне?»

«Я готов учитывать любые ваши пожелания, — самым сухим тоном отвечал Гассун, — постольку, поскольку придается значение моим собственным намерениям».

В конце концов Гассун согласился отчалить сразу после окончания ежегодной ярмарки в Кобле — до открытия ярмарки оставалось два дня. «Толпа приезжих соберется на премьеру, — рассуждал Гассун. — Мы сможем дать еще несколько представлений, и поступления позволят покрыть хотя бы какую-то часть чудовищных расходов, которые меня заставили понести».

Перспектива выгодно воспользоваться скоплением народа на ярмарке привлекала в Кобль и других импресарио. Вечером того же дня в порт зашел «Золотой фантазм Фиронзелле» — с плещущими на ветру красными и лиловыми хоругвями вдоль мачтовых оттяжек, с мигающими цветными огнями на верхушках мачт, с оркестром, играющим бодрящие марши на баке. «Золотой фантазм» пришвартовался к причалу Зульмана, в ста метрах к северу от новой «Миральдры», и уже через несколько минут Гарт Пеплошторм нанес церемониальный визит. Он поднялся на палубу, всем своим видом выражая изумление: «Теодорус Гассун! Вы нисколько не изменились — чего нельзя сказать о старом солидном «Универсальном панкомиуме». Его невозможно узнать! Как вы его разукрасили!»

Гассун указал широким жестом на Зампа, спускавшегося по лестнице с квартердека: «В том, что касается этого преображения, заслуга целиком и полностью принадлежит моему партнеру».

Пеплошторм рассмеялся от неожиданности: «Аполлон Замп! Мне говорили, что вы устроились танцовщиком-стриптизером на борту «Двух Варминиев»!»

«Это вторая «Миральдра», — сдержанно пояснил Замп. — А когда я вернусь из Морнуна, я намерен построить самый чудесный плавучий театр в истории Большой Планеты: третью «Миральдру»».

Лицо Гарта Пеплошторма омрачилось тревожным недоумением: «Вы все еще намерены отправиться в рискованное плавание по Верхнему Висселю и Бездонному озеру?»

«Рискованное? — резко спросил Гассун. — Почему рискованное?»

«Искусный навигатор может, конечно, избежать подводных камней, не сесть на мель и преодолеть пороги. Но хуже всего речные пираты и акгальские охотники за рабами, которыми буквально кишат северные районы. Как вам известно, они обосновались в Гаркене».

«Судно оснащено самым современным оборудованием, — парировал Замп. — Для нас акгалы не опаснее речных собачек».

«Завидую вашей уверенности, — сказал Гарт Пеплошторм. — И восхищаюсь вашей отвагой! Что касается меня, я планирую безмятежное плавание вверх по Суанолю». Пеплошторм посмотрел по сторонам: «Вы внесли сотни изменений. Что вы будете исполнять? Прежние программы?»

«Ни в коем случае! — заявил Гассун. — Мы предложим ряд произведений земных классиков — работы, пережившие столетия!»

«Любопытно, любопытно! И когда состоится ваше первое представление?»

«Через два дня».

«Я обязательно приду, по меньшей мере на премьеру, — пообещал Пеплошторм. — Кто знает? Может быть, почерпну что-нибудь полезное».

Пеплошторм удалился. Гассун капризно заметил: «Вы настойчиво заверяли меня, что Верхний Виссель совершенно безопасен! А теперь Пеплошторм рассказывает леденящие кровь истории про работорговцев!»

«Пусть говорит все, что хочет! — презрительно обронил Замп. — Его побуждения очевидны».

Замп присутствовал на вечернем представлении «Золотого фантазма Фиронзелле», и ему пришлось признать, что постановка отличалась теми же качествами, что и сам Гарт Пеплошторм — вкрадчивой приятностью, уравновешенной обходительностью и элегантностью.

По окончании спектакля Замп прошелся по причалу к «Эстуриальной таверне», где любили собираться актеры плавучих театров. Захватив кувшин пива, антрепренер уселся в углу потемнее.

Исполнители начинали заходить в таверну, по одиночке и группами по два-три человека. Замп заметил некоторых бывших участников своей труппы, и среди них — Вильвера-Водомера, изображавшего чудесное «хождение по воде аки по суху» с помощью стеклянных ходулей. К нему присоединились Гандольф и Тимас, два самых невероятных урода из ансамбля сгоревшей «Миральдры». Усевшись неподалеку от Зампа, Вильвер, Гандольф и Тимас подозвали официанта и заказали пиво. Некоторое время Замп не слышал с их стороны ничего, кроме позвякивания кувшина и кружек; благодаря какому-то локальному акустическому эффекту звуки доносились до его ушей на удивление разборчиво, и он не пропустил ни слова из последовавшего разговора.

«Да ниспошлет нам судьба здоровье и процветание!» — провозгласил тост Вильмер-Водомер.

После непродолжительной паузы Гандольф меланхолически заметил: «Боюсь, мы выбрали неудачную профессию».

Тимас отозвался: «Проблема не в профессии как таковой, а в хищниках, выжимающих из нас последние соки и набивающих карманы железом».

«Верно! Трудно сказать, кто из них подлее всех, хотя, конечно, можно было бы назвать несколько имен. Причем Аполлон Замп такой же беспардонный мерзавец, как все остальные».

«Не следует забывать и чистоплюя Пеплошторма. Вы заметили, как он одергивает сюртук и приглаживает волосы прежде, чем осмелится взглянуть в зеркало?»

«В том, что касается наглого мошенничества, я все-таки выдвигаю на первое место кандидатуру Зампа. Изворотливостью он превосходит двуглавую плевучую змею, скользящую по льду».

«По-моему, Пеплошторм коварнее и злопамятнее. Замп оскорбительно скуп, но его жадность по меньшей мере откровенна».

«Как бы то ни было, — вздохнул Гандольф, — какой смысл об этом рассуждать? Ты останешься в театре Пеплошторма? Он собирается в турне по верховьям Суаноля, до самой Черной Ивы».

«Нет, в окрестностях Черной Ивы мне трудно дышать, там какая-то гадость в воздухе. Кроме того, Пеплошторм меня уволил».

«Меня тоже».

«Вот как! Получается, что разбойник Пеплошторм всех нас выкинул на улицу!»

Замп снова услышал стук кружек, опускающихся на стол, после чего заговорил Вильвер: «Значит, нам придется все начинать заново — или нищенствовать на приколе в Кобле».

Гандольф угрюмо крякнул: «Пресловутый экскремент цивилизации, Аполлон Замп, чтоб его дьявол побрал, набирает новую труппу. Надо полагать, он будет приветствовать нас с распростертыми объятиями».

«Меня ему приветствовать не придется! — воскликнул Тимас. — Я лучше буду плести корзины всю оставшуюся жизнь, чем прислуживать этому болтливому прохвосту!»

«Я тоже не поступлюсь своей честью! — поддержал его Вильвер. — Выпьем еще пива?»

«С удовольствием выпил бы еще, но у меня не осталось железа».

«У меня тоже».

«В таком случае пора уходить».

Три приятеля направились к двери и вышли на набережную. Замп допил пиво, оставшееся в кувшине, и уже вставал, опираясь ладонями на стол, но в этот момент в таверну зашла мадемуазель Бланш-Астер в сопровождении Теодоруса Гассуна. Замп тут же опустился на скамью, передвинулся ближе к стене и надвинул кепку на лоб. Заметив свободный стол — тот же, за которым беседовали Вильвер-Водомер и два урода — Гассун с безукоризненной галантностью провел к нему свою спутницу.

«Присаживайтесь, моя дорогая, — приговаривал он. — Рад познакомить вас с этим традиционным убежищем актеров плавучих театров. Взглянув вокруг, вы увидите участников труппы Пеплошторма, а также нескольких исполнителей, нанятых нашим скромным предприятием. Чем вы хотели бы освежиться?»

«Мне достаточно чашки чая».

«Ну что вы, моя дорогая! Разве вы не желаете попробовать что-нибудь согревающее, проникающее в душу, более интимное — если можно так выразиться?»

«Нет, только чаю, пожалуйста».

Наступило непродолжительное молчание; судя по всему, мадемуазель Бланш-Астер разглядывала посетителей таверны: «Почему вы меня сюда привели?»

«Потому что я хотел с вами поговорить. На борту моего судна проказник Замп подслушивает за каждым углом, словно прячется одновременно в четырех местах. Куда ни взгляну, везде появляется его лукавая рожа».

«Так что же вы хотели сказать?»

«Один момент! Вот идет официант». Гассун заказал чай и небольшую бутыль вина, после чего снова обратился к собеседнице: «Вы играете главную роль в нашем спектакле. Как вам нравится эта пьеса?»

«По меньшей мере, она производит глубокое и неповторимое впечатление».

«Вполне может быть — но можно ли назвать ее произведением искусства?»

«Не совсем понимаю, какое определение можно было бы дать «искусству»», — мадемуазель Бланш-Астер произнесла эти слова так задумчиво и тихо, что Замп едва ее расслышал.

Гассун напустил на себя тяжеловесную шутливость: «Как же так? Такая умная женщина, как вы? Никогда этому не поверю!»

Замп, конечно же, не слышал, как мадемуазель Бланш-Астер безразлично пожала плечами, но живо представил себе этот характерный жест. Она сказала: «Подозреваю, что термин «искусство» изобретен носителями второразрядного интеллекта для того, чтобы как-то называть не поддающуюся их пониманию деятельность более талантливых людей».

Гассун усмехнулся: «Слова «искусство», «художник», «артист» определяют некий образ жизни. Я не артист и не художник — хотел бы я, чтобы это было так! По меньшей мере мы можем, насколько позволяют наши скромные способности, способствовать распространению произведений искусства». Владелец музея с досадой прищелкнул языком: «Если бы только мы могли избавиться от Зампа!»

«Король гарантировал маэстро Зампу безопасное плавание по Бездонному озеру».

В голосе Гассуна появилась беспокойная нотка: «Почему мы вынуждены пускаться в это ужасное плавание? В Кобле и по всей дельте Висселя воды текут безмятежно, берега спокойны. Здесь мы можем игнорировать опасности, назойливые неприятности и низменные стороны жизни так, как если бы они не существовали!»

«Прежде всего мы должны приплыть в Морнун».

«Но почему? — голос Гассуна напоминал жалобное блеянье. — Я не понимаю!»

Мадемуазель Бланш-Астер, по-видимому, вздохнула: «Вы не успокоитесь, пока не узнáете, какими побуждениями я руководствуюсь».

«Именно так! — теперь тон Гассуна стал притворно-игривым. — Хотя разгадка вашей тайны напрашивается сама собой».

Если мадемуазель Бланш-Астер что-либо ответила на это заявление, Замп не расслышал.

«Меня ужасает возможность того, что мое предположение оправдается, — продолжал Гассун. — Признайтесь: где-то далеко на севере вас ожидает любовник?»

Мадемуазель Бланш-Астер ответила тихо и спокойно: «Нет никакого любовника. Мой отец был знатным сановником в Восточном Ллореле. В замке Арафлейм ему принадлежало собрание редчайших книг, но сундук с книгами похитил мой дядя Тристан. Теперь этот сундук — в особняке Тристана в Морнуне. И мой отец, и Тристан умерли. Мой брат унаследовал Арафлейм, а мне отец завещал сундук с редкими книгами, оставшийся в Морнуне. Я просто-напросто хочу вступить во владение своим имуществом».

Замп, тихо сидевший в тени неподалеку, поджал губы и кивнул самому себе. Гассун возбужденно спросил: «Вы видели эти книги?»

«Я не видела их уже несколько лет. После прибытия в Морнун мы сможем вместе изучить эту коллекцию».

«И никто не помешает передаче наследства?»

«Не предвижу никаких препятствий».

Голос Гассуна стал жалобно-гнусавым: «Тогда, судя по всему, нам все-таки придется отправиться в плавание».

«Таково и было наше намерение изначально».

Владелец музея и его собеседница провели несколько секунд в молчании, после чего Гассун тяжело вздохнул: «Я не доверяю этому проходимцу, Зампу. Он петушится и ведет себя фамильярно, но он себе на уме — и мне не нравится сладострастное выражение, с которым он на вас поглядывает».

«Если бы не королевское приглашение и королевская гарантия, он не имел бы никакого значения».

«В таком случае давайте поговорим о нас — о вас и обо мне. Общность грез сулит нам идеальный союз. С этой точки зрения мы нераздельны, как одна душа. Почему бы нам не признаться себе в этом единстве и не выразить его всеми доступными средствами? Позвольте мне взять вас за руку — позвольте мне поцеловать вам руку!»

Мадемуазель Бланш-Астер отреагировала беззаботно и без малейшего смущения: «Теодорус Гассун, вы не уступаете в пылкости мифическим героям древности. Но я застенчива. Вам придется сдерживать жар своей страсти, пока мы не узнáем друг друга гораздо лучше».

«Сколько мне придется ждать?» — простонал Гассун.

«Когда настанет время, я вам скажу. А пока что лучше не затрагивать эту тему».

«Ваше целомудрие делает вам честь. И все же, неужели нам суждено пребывать в оцепенении подобно бесполым ангелам в бесплотном эфире, пока радужные волны блаженства ускользают от нас, проплывая мимо? Помните: жизнь не продолжается вечно!»

«В принципе я разделяю ваши чувства, но только в принципе, — отозвалась мадемуазель Бланш-Астер. — Что ж, пойдемте? Не нахожу в этой таверне ничего примечательного. Я вдоволь насмотрелась на танцовщиц и актеров — воспоминания о театре будут преследовать меня до конца моих дней».

Гассун и его собеседница удалились. Не ожидая никаких дальнейших развлечений, Аполлон Замп вскоре последовал за ними.

Наутро Замп провел генеральную репетицию. Исполняя Макбета, он считал необходимым подчеркивать эмоциональную связь между ним и леди Макбет (роль которой с прохладным безразличием играла мадемуазель Бланш-Астер). После того, как он несколько раз позволил себе пылкие объятия на сцене, Гассун, в роли Дункана, не выдержал и упрекнул его: «Шекспир не предписывает Макбету лапать супругу при каждом удобном случае! Это серьезная трагедия, а не похабная пантомима!»

«Я буду судить о том, что производит надлежащий драматический эффект! — возразил Замп. — Кстати, ваше собственное исполнение оставляет желать лучшего. Если мы надеемся победить на конкурсе в Морнуне, всем актерам следует правдоподобно выражать чувства персонажей. Может быть, следовало бы вставить эпизод, в котором Макбет возлежит с супругой на софе...»

«В такой откровенной демонстрации нет никакой необходимости, — отрезал Гассун. — Продолжим!»

Замп подал знак оркестру: «Повторим эту сцену с начала».

Незадолго до полудня Зампа известили о том, что с ним желают поговорить несколько посетителей. На верхней площадке трапа его ожидали Вильвер-Водомер и два урода, Гандольф и Тимас.

«Добрый день, господа! — приветствовал их Замп. — В последний раз мы встречались, насколько я помню, в не столь благополучных обстоятельствах».

«Что вы имеете в виду — песчаную отмель на берегу Ланта или таверну «Зеленая звезда»? — спросил умелец ходить по воде «аки по суху». — Припоминаю, что в обоих случаях мы обменялись парой добродушных шуток, что помогло скрасить последствия катастрофы, постигшей нас в Голодном Порту».

«Возможно, возможно. Я в самом деле рад вас видеть, и желаю вам всевозможных успехов на сцене Гарта Пеплошторма».

Нагнувшись над поручнем, Гандольф сплюнул в реку: «Пеплошторму не хватает профессиональной компетенции. Качественный уровень его спектаклей даже не приближается к тому, к чему мы привыкли на борту «Очарования Миральдры»».

Вильвер-Водомер прибавил: «А, старая добрая труппа! Где они, счастливые дни?»

Тимас сказал: «Пеплошторм привез нас обратно в Кобль, это правда, но теперь я рассматриваю возможность трудоустройства в другом театре».

Вильвер-Водомер задумчиво заметил: «Если бы мне представилась возможность присоединиться к старой труппе, я немедленно сложил бы с себя полномочия, обременяющие меня в «Золотом фантазме». Что скажете, маэстро Замп? Почему бы нам не возродить славные традиции былого?»

«Никогда не руководствуйтесь сентиментальными побуждениями! — посоветовал Замп. — Рекомендую продолжать ваше сотрудничество с Гартом Пеплоштормом — по меньшей мере, он предлагает надежный заработок и увольняет, насколько мне известно, только исключительно бездарных и бесполезных исполнителей».

«Пеплошторм предъявляет чрезмерные требования, — проворчал Вильвер. — Он хочет, чтобы я ходил по воде без стеклянных ходулей, что затруднительно».

«Все мы столкнулись со сходными проблемами в театре Пеплошторма, — поддакнул Тимас. — Например, в его спектакле «Необычайный сон графини Урсулы» Гандольф и я вынуждены изображать фантастических зверей в сомнительных позах».

«Учитывая все обстоятельства, я не отказался бы принять предложение маэстро Зампа», — заключил Гандольф.

«Я придерживаюсь того же мнения».

«И я».

Замп пожал плечами: «Как вам угодно. В настоящее время мне не требуется актер, ходящий по воде — Вильверу придется удовольствоваться ролью в кордебалете уродов. Кроме того, вам придется выполнять дополнительные обязанности по уходу за волами. Так как маэстро Гассун — человек практичный и экономный, не ожидайте щедрой оплаты. Можете принести свои пожитки и приступить к работе немедленно».

Вильвер, Гандольф и Тимас медленно спустились по трапу, обмениваясь вполголоса недовольными фразами.

На ежегодную ярмарку съезжались жители всех селений побережья Догадочного залива и обширной дельты Висселя; прибывали обитатели городов, расположенных в верховьях Висселя, таких, как Ветербург, а также гости из мест еще более удаленных — из Ионы на Суаноле, из Объездны на Вержансе, из Трусоватой Рощи на Ланте — и даже странники из западных пределов, приходившие пешком в Нестор на Мёрне, а оттуда уже сплавлявшиеся вниз по течению. Гостиницы и таверны Кобля внезапно заполнила пестрая толпа, на Прибрежном проспекте спешили в обе стороны, едва не сталкиваясь, бесконечные потоки людей во всевозможных нарядах. В передвижных ларьках на причалах торговали сувенирами, древностями, маслами, эссенциями и бальзамами, копчеными колбасками из Верлори на Мёрне, горшочками с тушеными тростниковыми порхунчиками из Порт-Оптимо, имбирными цукатами и рогозом в рассоле из Каллу, с противоположного берега Догадочного залива. Лантинские стеклодувы предлагали кухонную утварь, фляги, бутыли, чашки, миски и тарелки, а также игрушки и маленькие стеклянные статуэтки животных. В палатках кожевников из Крысиного Фитиля на длинных стойках красовались ароматные дубленые шкуры; торговые агенты ткачей из Париковска развесили образцы разноцветных тканей на веревках, протянутых между стволами деревьев; сапожники и портные, обосновавшиеся в Кобле, сбывали чужеземцам туфли, сандалии и сапоги, шляпы, плащи и бриджи, куртки, блузы и рубахи.

Все утро Гарт Пеплошторм рекламировал свои представления фейерверками, воздушными шарами и парадами актеров, маршировавших под звуки оркестра взад и вперед по набережной; на его послеполуденном спектакле зал был набит битком. Теодорус Гассун презрительно отзывался о подобной «бестолковой и крикливой мишуре». «Мы не заинтересованы в тех, кто ищет сенсационных зрелищ, — говорил он Зампу. — Пусть выкидывают железо на ветер!» Тем не менее, когда многочисленные зрители, покинув «Золотой фантазм Фиронзелле», стали подниматься на борт «Очарования Миральдры» и платить за вход, Гассун рад был услышать звон железа.

По мнению Зампа, представление более или менее удалось, хотя мадемуазель Бланш-Астер все еще придавала кровавой роли леди Макбет изящно-любезный характер, приводивший Гассуна в исступление. Публика, однако, не заметила этот недостаток — если его можно было назвать недостатком. Зрители сидели, как зачарованные, хотя и в некотором замешательстве; судя по всему, они были убеждены в том, что столь редкостное произведение заслуживало серьезного внимания, и вежливо аплодировали, когда занавес опустился после заключительной сцены — хотя и не проявили буйный энтузиазм. В общем и в целом спектакль и принесенный им доход способствовали существенному улучшению настроения Гассуна, несмотря на то, что, по его мнению, предусмотренные Зампом музыкальные и сценические эффекты пользовались незаслуженным одобрением аудитории.

Наутро после закрытия ярмарки новая «Миральдра» отчалила из Кобля. В последнюю минуту Гассун разнервничался и объявил, что судно еще не готово к дальнему плаванию. Задыхаясь от нетерпения, Замп настаивал на том, что никакие дальнейшие приготовления не нужны: «Муссон дует вверх по течению, время не ждет! Пора отправляться в путь!»

Гассун раздраженно взмахнул руками; матросы истолковали этот жест как распоряжение отдать причальные концы. Волы налегли на спицы воротов, гребное колесо застонало и заскрипело; огромное судно потихоньку отплыло от причала Байнума на середину реки. Паруса плескались на ветру, но вскоре надулись, когда матросы выбрали шкоты. «Миральдра» двинулась на север.