На диком бреге Иртыша

Экспозиция музея — не только зеркало нашего национального искусства; она отражает также труд художника — огромный, многообразный, повседневный. «Бурлаки» пришли в музей вместе с повестью о странствиях их автора, его исканиях на берегах Волги, о его стремлении сродниться со своими героями. Верещагин вдыхал дым и смрад войны, изображенной им на полотне.

Как же быть в таком случае историческому живописцу? Как сблизиться со своими героями ему?

Неожиданные пути открываются здесь художнику. И если, работая над картиной «Взятие снежного городка», отнюдь не исторической, Суриков принимал участие в этой веселой народной забаве, то, готовясь написать «Переход Суворова через Альпы», художник принял необычайное и смелое решение… повторить беспримерный переход суворовской армии. Он поехал в Швейцарию, отправился в горы, а затем, по его собственному рассказу, «сам по снегу скатывался с гор, проверял. Сперва тихо едешь, под ногами снег кучами сгребается. Потом — прямо летишь, дух перехватывает». Этюды Альп делал Суриков прямо на склонах, замерзая, с трудом растирая краски. «Какой ужас! — рассказывал он, — не верится как-то, чтобы даже Суворов мог перейти в этих местах Альпы».

Казалось бы, исторический живописец может не покидать пределов мастерской. Василий Суриков многими своими вещами показал, как тесно бывают сплетены действительность и домысел, прошлое и настоящее.

По безлюдной сибирской дороге неторопливо двигался всадник. Он держался в седле уверенно и, опустив повод, задумчиво смотрел вокруг, вглядываясь в черты сурового пейзажа. Над берегом Иртыша всадник остановился. Лошадь, чутко насторожив уши, косила глазом вниз, где глухо шумела вода, сражаясь с камнями.

И вдруг тишина хмурого дня разорвалась топотом и свистом, ружейные залпы слились в грозную симфонию боя, пороховой дым стал застилать горизонт. Лодки замелькали на воде, и люди в казачьей одежде, выскакивая в воду, рвались к берегу, где держались еще воины хана…

Когда легендарный казачий атаман Ермак в 1581 году начал свой поход в Западную Сибирь, против сибирского хана Кучума, среди казаков шел к Иртышу и Суриков. У него не было кистей — он нес тяжелое фитильное ружье. Он не собирался запечатлевать на холсте картину смертельного боя — он ринулся s его огонь. Суриков сам вступил в кровавый брод Иртыша, услышал свист татарских стрел и, не спуская глаз с прицела, ощутил порыв и волю атамана Ермака Тимофеевича…

Это был далекий предок художника. Встреча Суриковых, разделенных венами, состоялась.

Всадник провел рукой по глазам — и картина боя растаяла в мареве над рекой. Но он знал эту картину в совершенстве, он видел ее по всему тысячеверстному пути, проделанному им в седле. Ради нее странствовал он в этих диких краях. Чтобы снова и снова увидеть ее — подвергался опасностям и лишениям необычного путешествия. Его воображение и память овладевали этой картиной, чтобы она могла быть навсегда увековечена его талантом.

Казак Василий Суриков ехал по следам своих предков. Художник Василий Суриков ехал по местам исторических сражений, где развернется действие его картины «Покорение Сибири Ермаком».

… В подвале суриковского дома в Красноярске хранилось старинное казачье оружие, одежда, боевое снаряжение. Маленький Василий Суриков вдыхал здесь запахи кожаной амуниции, прислушивался к лязгу поржавевшего железа, представлял себе былые походы и сражения.

Мать снисходительно относилась к его отлучкам в страну воображения. Неграмотная женщина, она поражала людей тонким вкусом в художественной работе. Может быть, ее картины, вышитые бисером или гарусом, стали одним из мостов, приведших сына к «Взятию снежного городка», «Покорению Сибири Ермаком», «Переходу Суворова через Альпы», без которых теперь нельзя себе представить экспозиции Русского музея?!

Огромное воздействие оказала на будущего художника природа его родного края. «Сибирь под Енисеем, — говорил Суриков, — страна, полная большой и своеобразной красоты. На сотни верст — девственный бор тайги с ее диким зверьем. Таинственные тропинки вьются тайгою десятками верст и вдруг приводят куда-нибудь в болотную трясину или же уходят в дебри скалистых гор. Изредка попадается несущийся с гор бурный поток, а ближе к Енисею, то по одному берегу, а то и по обоим, — убегающие в синюю даль богатые поемные луга с пасущимися табунами. И все это прорезывал широкий исторический сибирский тракт с его богатыми селами и бурливой то торговой, то разбойничьей жизнью».

С юности, вместе с творческим сознанием художника, крепла тема будущей любимой картины — «Покорение Сибири Ермаком». Встреча с далекими предками продолжалась. Этой картине Суриков отдал пять лет жизни. Он пишет этюды в Красноярске, в Тобольске, в Минусинске, на Дону, на Оби. Теперь уже щиты, шапки, шлемы, кольчуги, ружья, лошадиная сбруя извлекались из подвала и превращались в модели. Казаки позировали Сурикову, чтобы стать казаками былых времен на будущей картине. История оживала, осмыслялась, поэтизировалась. Она становилась художественным образом. Она воплощалась в линии и краски.

Иные из современников упрекнут Василия Сурикова в исторической неточности: «не так» расположены наступающие казачьи войска, «не те» применялись ружья, «не такими» показаны приемы боя. Суриков отмалчивался. Что можно было ответить на это? Искусство — не научный трактат, не учебное пособие. Если картина взволновала, тронула тебя — можно простить художнику и неточность в каких-то деталях; если оставила равнодушным — никакие разъяснения не помогут!

«А я ведь летописи и не читал, — признавался художник. — Она сама (картина „Покорение Сибири“) мне так представилась: две стихии встречаются. А когда я потом уж (по окончании картины) кунгурскую летопись начал читать, вижу, совсем как у меня. Совсем похоже. Кучум ведь на горе стоял. Там у меня — скачущие. И теперь ведь, как на пароходе едешь, — вдруг всадник на обрыв выскочит: дым, значит, увидал. Любопытство. В исторической картине ведь и не нужно, чтобы было совсем так, а чтоб возможность была, чтобы похоже было. Суть-то исторической картины — угадывание. Если только самый дух времени соблюден — в деталях можно какие угодно ошибки делать. А когда все точка в точку — противно даже».

Искусствоведы не раз еще станут изучать проблему «искусство и история». Историков всегда будет интересовать хмурый осенний день 23 октября 1581 года, когда немногочисленное войско Ермака, перейдя Иртыш, изгнало Кучума из его столицы Искера. Филологи никогда не перестанут интересоваться народными былинами и песнями об этом подвиге. Нас, зрителей суриковской картины, прежде всего волнует произведение художника, его взгляд на события того далекого дня, его грандиозный замысел.

Могучая, монолитная лавина казаков Ермака — и пестрая, разнородная орда Кучума… Решимость — против ненависти и страха. Непреклонность — против отчаяния. Таково первое впечатление от картины.

Под знаменем стоит Ермак. Он в шлеме, левая рука его властно протянута вперед, в сторону врага. Он похож на былинного богатыря. Таким видел его Суриков.

Кучума разглядеть трудно — он в толпе всадников на высоком берегу, среди мечущихся коней, подальше от опасностей страшного боя. Сейчас он отступит. И за ним побегут его разноплеменные бойцы.

На картине Сурикова изображены десятки фигур. Кажется же, что их — сотни. Так умело владеет художник композицией, с таким темпераментом пишет он своих героев. Темперамент Сурикова, умение увидеть и показать главное в происходящем, стремление захватить нас горячим дыханием смертельного сражения — все это делает произведение Сурикова значительным явлением русского искусства. Не по этой картине станут судить будущие историки о ходе сражения. Не по ней будут изучать боевую тактику тех далеких времен. Но картина «Покорение Сибири Ермаком» останется эпопеей, способной волновать патриотическим подъемом, страстностью живописца, для которого история сохранила все свои неувядающие краски.