Глава четвертая
После завтрака Диди умчался по делам. Дома никогда не работал, жалуясь на шум-гам от детей, предпочитал или в Публичной библиотеке, или в редакциях.
Сашенька по вновь заведенной традиции записала в тетрадь события предыдущего дня, опустив лишь про скучных Кейса, Вурста и кого-то там еще. Закончив, перечитала с самого начала и подпрыгнула от радости! Если бы могла, поцеловала бы себя в обе щеки: «Ай да Сашка! Ай да умница!»
Идея пришла блестящая. Плохо, что требовала денег. Небольших, но даже таких не было.
Заработков Диди хватало на съем квартиры, еду, оплату гувернантки и Клавдии Степановны. До 1861 года ей и Филимонычу, естественно, не платили. Когда после отмены крепостного права Диди назначил им жалованье, они было возмутились, но потом свыклись.
Филимоныч внезапно скончался нынешней зимой. Умер легко, во сне. Сашенька, в который раз сопоставив доходы с расходами, решила не брать никого на его место: с печками и каминами управлялся Ильфат, полотеров можно нанимать раз в месяц за небольшие деньги, а без камердинера Диди уж как-нибудь обойдется.
Клаша поначалу решению хозяев обрадовалась: ей было бы тяжело видеть на месте Филимоныча чужого человека. Но с месяц назад завела вдруг неожиданный разговор. Мол, Диди – потомственный дворянин, а одевает себя сам, что непорядок. Камердинера надобно! Сашенька сразу почуяла неладное, но не оборвала, решила выяснить, куда ветер дует. А Клавдия Степановна простодушно сообщила, что у нее есть кандидат на такую работенку. Собственный сын Васютка!
Александра Ильинична обомлела. Беспутным Васютка был с детства, отбыл три срока в исправительных арестантских отделениях за кражи, причем в последний раз, два года назад, кроме кражи подозревался еще и в убийстве. Однако это обвинение следствие доказать не смогло.
Чужие дети растут быстро. Чужие тюремные сроки пролетают еще быстрее. Выяснилось, что Васютка уже освободился и с самого утра околачивается на кухне.
Оглядев скошенный лоб, глаза, полные водки, и рот с прореженными в драках зубами, Сашенька категорически отказала. Напрасно Диди уверял, что знает Васютку с детства, доверяет и любит почти как родного. Решающим в споре с мужем оказался, как ни странно, аргумент юридический. Княгиня напомнила мужу-профессору, что после арестантских рот Васютка не то что проживать в столице – приближаться к ней права не имеет. Дмитрий Данилович, хлопнув себя по лбу, со слезами на глазах отказал Клавдии Степановне.
Та тоже расплакалась. А на следующий день потребовала удвоить жалованье. Иначе, мол, к другим уйду. Момент выбрала удачно – Сашенька гуляла с детьми (у Натальи Ивановны случился выходной), и Дмитрий Данилович согласился, не посоветовавшись. Александра Ильинична, вернувшись, пристыдила Клавдию Степановну. Ведь знает, как им тяжело. Тоже мне, член семьи. Та огрызнулась, напомнив, что всю жизнь работала на Тарусовых бесплатно, пора, мол, и им долги отдавать.
Уволить зарвавшуюся служанку князь не согласился. А через пару дней у Клавдии Степановны разболелись ноги. Не иначе как Сашеньке в отместку! Расходы на провизию сразу возросли – у разносчиков, что продукты прямо в квартиры поставляют, цены дороже, чем на рынке.
Что ж, одно к одному. Уже ясно, что в августе собственными деньгами Тарусовым не обойтись – у старших детей учеба возобновится, из прошлогодней формы они выросли, надо новое покупать, Клашке удвоенный оклад обещан. Как ни крути, а придется просить у отца…
Внимательный читатель давно мучается вопросом: что случилось с приданым, которое в начале повествования прямо названо приличным?
А вот что.
Сватовством князя Тарусова Илья Игнатьевич Стрельцов был и доволен, и не очень. На одной чаше весов лежали титул и влюбленные глаза дочери. На другой – финансовая несостоятельность жениха и предварительный уговор с купцом Синевым. По рукам, правда, с ним не ударяли, по приданому сойтись не смогли, однако Илье Игнатьевичу давно мечталось объединить два торговых дома. Какая б сила вышла!
Развеял сомнения сам Дмитрий Данилович: очаровал будущего тестя с первых слов. Оказалось, что соответствует Сашеньке по всем статьям. Умен, энциклопедически образован, целеустремлен. А разговором про приданое и вовсе сразил! Заявил, что хочет зарабатывать на жизнь собственными трудами, а вот свалившиеся миллионы лишат его всякого стимула, да и развеются без толку, как сигарный дым. Сам Диди приумножать капитал не сумеет, к тому же обременен кучей обедневших родственников, которые всякими предлогами выманят у него деньги подчистую. И предложил Илье Игнатьевичу приданое запустить в оборот, а будущие доходы капитализировать. Они с Сашенькой мечтают завести множество детей, пять мальчиков и пять девочек, пускай богатство пойдет будущим невестам на приданое!
Так и поступили.
Однако стремительная карьера прервалась на взлете, а доходов газетчика семье было недостаточно. Вот почему Сашенька иногда наведывалась (тайком от Диди) к отцу за деньгами.
В контору ехать не захотела. Младший брат Николай вечно подтрунивал над подобными визитами:
– А! Наше сиятельство пожаловала! Что, опять за взносами в благотворительный фонд?
Или еще чище:
– Сестрица! Как я рад! Неужто поместное дворянство все-таки разорилось?
Шутил Николай беззлобно, по природной веселости молодого, делового, ни в чем не нуждавшегося человека, но Сашенька обижалась.
И решила на сей раз подловить отца по выходе с биржи. Илья Игнатьевич финансовые интересы имел колоссальные – тут тебе и торговля, и промышленность, и государственные подряды, импорт-экспорт, концессии, железные дороги и т. д. Часть капитала держал в акциях, потому на бирже бывал ежедневно ровно до половины первого.
Сашенька прибыла чуть раньше.
А на Петербург вдруг напала жара. Влажная, липкая, дурманящая голову предстоящей грозой.
Захотелось пить. Мимо шел с вечным бормотанием разносчик:
– Кому квасу? Кому пирожков с ливером?
Тарусова с удовольствием заказала стаканчик. Высокий русоволосый паренек ловко поймал монетку, артистически налил и, не расплескав ни капли, подал стаканчик в пролетку.
Тут на ступеньках показался отец. Сашенька, сделав несколько торопливых глотков, вернула посудину и поспешила навстречу.
На ходу выслушав новости (адвокатство Диди, встреча с дядей) и обсудив здоровье детей, Илья Игнатьевич смущенно улыбнулся и полез за бумажником:
– Сколько?
Сам предложил, зная, что дочь, хоть и пожаловала за деньгами, впрямую просить не станет.
– Сотню! – виновато произнесла Сашенька.
– Возьми-ка две! Я в прошлый раз не предложил и теперь мучаюсь, что внуки целое лето в городе торчали.
– Спасибо!
– И давай-ка договоримся: если через полгода адвокатство у нашего Диди не заладится, заставь…
Сашенька возмущенно посмотрела на родителя. Тот с нажимом повторил:
– Заставь! Я характер твой знаю. Если захочешь, такой подходец к благоверному найдешь, что до конца жизни будет считать, что сам решение принял. Он, помнится, про адвокатуру и слушать не хотел, а вот на тебе – пожалуйста. Итак! Если не заладится, заставь его ко мне на службу поступить. Самолюбие учту, сразу в совет директоров введу, акционер как-никак. – Сашенька намеревалась ответить, но Илья Игнатьевич жестом показал, что не закончил: – Не беспокойся! Не штаны зову протирать! Юридических проблем у нас, как зимой сугробов. Договоров уйма, а претензий и споров по ним еще больше. Хватит Дмитрию талант на газетки разменивать. Пора общему делу служить. Ну что? Договорились?
Саша неопределенно кивнула. Обняв и поцеловав троекратно, Илья Игнатьевич сел в немецкую карету, запряженную парой чистокровных ольденбургских упряжных лошадей.
Сашенька вздохнула. Ну не хочет Диди заниматься цивилистикой! Почему отец этого не понимает?
Поликсена Георгиевна только-только расправилась с обедом. Обрадовавшись, пригласила Сашеньку почаевничать. Уже и не ждала! Скрепя сердце намеревалась сдать квартирку углами или даже койками. Ой, как это муторно!
Но радости не показала, стала, по обыкновению, напирать:
– Всем отказывала, всем! Письмоводитель Суярко на коленях умолял! – На самом деле несчастный бежал сломя голову, у него в вонючей комнате сразу приступ астмы начался. – Именно вас ждала! Ну что, по рукам?
Ох, не зря Сашенька с деньгами пожаловала. Домовладелица – баба прожженная, если ручку не позолотить, нужного не скажет.
Хитроумный план был придуман утром. Но ради приличий (опять же, для экономии средств) надо было поторговаться. Сашеньке это искусство досталось по наследству:
– По рукам-то по рукам. Но…
– Что «но»? За сущие ведь копейки… И паспорт не требую! – Подмигнув, домовладелица залпом опрокинула в себя чашку чая, словно и не кипяток это, а бокал вина.
– Но ведь Муравкины вам до конца года заплатили!
– Ну и что? Я вам их контракт покажу. Черным по белому…
«Фиолетовым по пожелтевшему, – подумала Сашенька, – ну да не в том суть». Юридически домовладелица была права. В случае досрочного расторжения контракта по инициативе нанимателя деньги ему не возвращались.
– Теперь ваша душенька спокойна?
– Да! – Сашенька сделала глоток восхитительного кожаного чая.
– Слава богу!
– Хотя нет…
– Да что ж такое, голуба моя?
– Дорого!
«Если от убытков не отвертеться, уменьши их насколько возможно!» – с таким девизом вели свои дела Сашенькины батюшка и дедушка.
– С ума сошли? За такие деньги в иной гостинице нумер на ночь не снять! А у меня сразу тридцать ночей! А в октябре и декабре тридцать одна! По рукам?
– Если половину уступите… – Сашенька спокойно потягивала чаек.
Поликсена Георгиевна задумалась, потом, махнув рукой, сделала встречное предложение:
– Ладно! Спущу до семи, но плату спрошу за полгода вперед!
Сорок два рубля? Ну уж нет! Таких денег задумка не стоила.
– Ни вашим ни нашим! – встала Сашенька. – Сойдемся на восьми, но плачу пока за месяц.
– Ваша взяла! – Живолупова решилась.
Эх, недодумалась Сашенька разменять полученные «катеньки». Глаза у Поликсены Георгиевны от сотенной огнем вспыхнули. Снова предложила оплатить за полгода вперед, пусть даже по шесть. Тарусова вежливо отказала.
Мысленно пообещав себе, что несговорчивая княгиня у ней еще попляшет, Живолупова надолго пропала в соседней комнате (заработанное прятала столь далеко, что, случись пожар, неминуемо бы сгорело), а сдачу принесла чем попало. Мятые пятерки, досрочные купоны, кучка меди, кучка серебра.
Вручила ключ и крикнула Кутузова, чтобы проводил.
Отпустив дворника, Сашенька приступила к исполнению плана. Осторожно выскользнула из квартиры, дошла до извозчика, которому приказала дожидаться за углом, и достала из экипажа завернутое в тонкую бумагу старое свое барежевое платье. Обратной дорогой оглянулась – Резная казалась пустынной, лишь где-то в ее окончании дожидался седоков еще один извозчик да прохаживался взад-вперед уличный разносчик. Вот глупец, кому он здесь пирожки свои продаст? Глухомань!
Открыв скрипучий шкап, Александра Ильинична засунула платье в самый дальний угол самой верхней полки и пошла за дворником.
Кутузов осмотрел «находку» единственным глазом, на вопрос, не Марусино ли, чистосердечно признался:
– Мы теток не разглядываем. Старые ужо!
Сашенька радостно приказала звать хозяйку.
– Нет! Не Марусино! – заявила та, явившись через полчаса спросонья и весьма недовольной. Только-только прилегла, и на тебе. – Она же из деревни. Откуда там бареж?
– А в чем ходит? – лениво задала интересовавший вопрос Сашенька.
– Вы ж ее видели…
– Нет! Так, не отыскала….
– А откуда про деньги за полгода знаете?
– От Климента Сильвестровича.
– Вот старый понос!
– Так точно не ее?
Тарусова прикинула найденную одежонку на себя, и Живолупова наконец рассмотрела платье. А ведь неплохое! Бареж, конечно, таперича не так дорог, как прежде, из отходов его наловчились ткать, но пятерку старьевщик точно отвалит. Одно плохо – будто на княгиню пошито! Как бы половчее забрать?
– Точно не Марусино! Клянусь! Маруся – голытьба! Сорочка да сарафан.
– Сарафан… – протянула Сашенька. – У моей горничной сарафан пять рублей.
– То, верно, набивной, а у Маруси из китайки, стираный-перестираный.
Ага! Раз из китайки, значит, синий.
– А сорочка какая? – Сашенька, приложив платье и так и сяк, крутилась перед треснувшим в двух местах (потому и висевшим у Муравкиных) зеркалом.
От страха, что упустит выгоду, Живолупова утратила способность соображать. Иначе бы задумалась, на кой черт новой жиличке описание Марусиной одежды.
– И сорочка такая же! Наверно, еще ейная бабка в ней хаживала! Пожелтела и до дыр истончилась…
– Вышитая?
– Какое там!
– Нет, платье мне велико, – задумчиво произнесла Сашенька.
– Велико, велико! Позвольте на себя прикину, – обрадовалась чужой глупости Поликсена Георгиевна.
– А платочек какой носит?
– Синий в горошек! – Живолупова вцепилась в платье обеими руками, словно оголодавшая пантера, и сказала даже больше, чем Сашенька ожидала: – А из-под него коса торчит. В канат толщиной!
– А правду говорят, что Маруся на меня похожа?
– Похожа! Только помоложе! – брякнула, не подумавши, Живолупова.
– Что-что? Вы старухой меня обозвали? – делано возмутилась Сашенька. – Ну-ка отдавайте платье! Я его нашла!
– В моей квартире!
– Но, однако, платье-то не ваше! Жилички прежней…
– Да! Да! Я даже вспомнила какой! Как на себя прикинула, тут меня и осенило. Платье дочки коллежского регистратора Копытцова. До Маруси здесь снимали…
– Так надобно отдать!
– Не беспокойтесь! Я сама! Знаю, куда переехали…
– Если вас не затруднит…
– Что вы! – улыбнулась облегченно Живолупова, пятясь к двери. – Что вы!
С Петербургской Сашенька поехала на Сенную, где множество лавочек торговали поношенной одеждой. В одной из них и купила сарафан с сорочкой, а в соседней парикмахерской накладная коса нашлась.
По выходе Тарусовой внезапно овладела тревога, необъяснимая и волнительная. Может, с Диди что? А вдруг с детьми?
Она постояла, подышала густым, терпким от цветущих филаделфусов, по ошибке именуемых жасминами за схожесть аромата, июльским воздухом. Тревога не отпускала. Она даже чувствовала, где та находится – сзади, за спиной. Оглянулась. Обыкновенные прохожие спешили по обыкновенным делам: кухарки, прачки, чиновники, офицеры, всякий торговый люд – разносчики, приказчики, лавочные сидельцы. Какой-то поручик, заприметив красавицу, пугливо озирающуюся по сторонам, предложил сопроводить. Сашенька вежливо отказала. Поручик понимающе подмигнул и исчез.
Так прошло пять, а может, десять минут, пока Сашенька не опомнилась. Что же это! У нее еще куча дел, а она тут тревогу лелеет!
Сашенька отыскала извозчика и приказала ехать на 5-ю линию. Надо было пригласить Алексея на ужин, заодно и про четырехпалый скелет разузнать.
Прыжов встретил ее с настороженным удивлением:
– За десять лет, что служу этому моргу, ты не посетила меня ни разу. И – здрасьте! Не было гроша, да вдруг алтын! За каких-то три дня второй визит.
– Я просто не знала, что у тебя так уютно, – попробовала отшутиться Сашенька.
Вела она себя, конечно, двусмысленно. Но все ради любимого мужа. Если окажется вдруг, что всплывший вчера скелет при жизни служил приказчиком у Осетрова и откликался на странную кличку Фо, то у Антипа Муравкина появится отличный шанс выйти на свободу. А у Диди – прославиться на всю империю. Вот будет фурор! Вот выйдет скандал! «Купец второй гильдии обезглавил собственных приказчиков!» Присяжный поверенный Тарусов тут же станет знаменит. Еще бы – предъявить в судебном процессе истинного преступника взамен обвиняемого. Такого еще не случалось!
– Сашич! Только честно! У меня есть шанс? – Прыжов таки решился на разговор, который каждый вечер проговаривал вслух, но при встречах откладывал этак лет пятнадцать.
Они называли друг друга в детстве Сашич и Лешич.
«Эх, Лешич, Лешич! Как же сказать, чтоб не обидеть?» Сашенька вздохнула:
– Лешич! Если бы у меня, как у индусов, было много-много жизней, одну из них, клянусь, посвятила бы тебе. Но, увы, в этой «я другому отдана и буду век ему верна». А ты – самый дорогой, самый близкий и единственный друг. И только ты можешь мне помочь…
Лешич помрачнел. Чтобы его отчаяние не выдали глаза, повернулся спиной:
– Рассказывай!
К концу монолога (княгиня пересказала разговоры с Осетровым и околоточным Челышковым) пришел в ярость:
– Сашич! Ты хоть понимаешь, во что ввязалась?
Тарусова пожала плечами. Расследование пока что представлялось ей веселой лихой игрой, этакими казаками-разбойниками. Что в нем опасного?
– Лешич, не преувеличивай…
– Сашич! Милая, дорогая… – Прыжов запнулся, а потом-таки прибавил: – Любимая! Если ты права и убивал Осетров…
– Вот! Ты тоже догадался, хоть я и не говорила…
– Если убийца Осетров, то следующей его жертвой станешь ты!
Сашеньке вспомнился отвратительный Калина Фомич, его тупые, как у крокодила в зоосаде, глаза. Глаза убийцы!
«А ведь Лешич прав», – подумала Тарусова, и тревога ее, начавшаяся с час назад, сменилась страхом.
Прыжов, почувствовав, что Сашеньку его слова задели, продолжил напор:
– Ты хоть о детях подумай! Как они без тебя? А Диди?
Его зря припомнил! Как раз ради Диди расследование и затеяла. И сразу охвативший было страх показался ей недостойной слабостью. Сашенька решительно встала:
– Я не боюсь! – И подсластила пилюлю Прыжову: – Ведь у меня есть рыцарь, который выручит из любой беды!
Глаза Прыжова увлажнились. В глубине души он считал, что Сашич в свое время совершила ошибку. Ведь он, верный Лешич, любит ее во сто крат больше! Тоже вскочив, протянул руки. Она вложила в них свои ладошки и обреченно закрыла глаза, понимая, что сейчас ее поцелуют.
Чего только не сделаешь ради любимого мужа!
Но Лешич не решился. Только прошептал:
– Я тебя люблю…
Сашенька тоже шепотом ответила:
– Я знаю… Помоги!
– Готов на все!
И, отпустив руки любимой, тут же перешел к делу, откинув простыню с одного из мраморных столиков. Сашенька увидела груду костей без черепа.
– Голова отсутствует по той же причине, что и у Муравкина. Отрублена топором по тому же самому четвертому позвонку!
– Ура! – воскликнула Сашенька.
Жаль, чепчики нынче не в моде. Их давно сменили шляпы с бантами, а то, ей-богу, бросила бы в воздух!
– Не кричи. Здесь морг, – урезонил ее Лешич. – Надо немедленно ехать к Крутилину.
– Э-э!.. Зачем?
– Сашич, если ты права, то Осетрова надо задержать.
– Лешич! Я тебя очень прошу, не надо!
– Но я обязан сообщить в сыскное.
– Сообщить! А вовсе не ездить. Напиши докладную, или как она там называется? Сегодня у нас суббота, в понедельник праздник, тезоименитство императрицы, значит, отправишь ты ее во вторник, а Крутилин прочтет в среду, как раз к тому моменту, когда Диди на суде разоблачит Осетрова.
– Сашич!
– Лешенька! Миленький! Если ты поедешь к Крутилину, все лавры достанутся ему. А надо, чтоб Диди. Очень надо!
У Тарусовой выступили слезы, она отвернулась.
Сашенькиных слез Лешич больше двадцати секунд не выдерживал. Начинал мириться.
«Восемь, девять», – отсчитывала княгиня.
На двенадцатой ее обхватили за плечи:
– Сашич! Сашуленька!
– Что? – спросила она, улыбаясь (все одно не видит), но на всякий случай продолжая всхлипывать.
– Сделаю, как просишь, – промямлил Лешка. – Но ты должна обещать…
Тарусова развернулась. Условий не любила, но в такой ситуации готова была из любопытства выслушать.
– …что больше в расследование не полезешь!
– Как скажешь, – кротко сказала она, встала на цыпочки и поцеловала в щечку. – А ты сегодня расскажешь Диди про Пашку. Заодно и поужинаем вместе.
– Хорошо. Спасибо. Но постой! Откуда я про Пашку знаю? Как я это объясню Диди?
– Лешич! Лешич! Ты ведь такой умный! Придумай сам!
– Клянешься сидеть дома?
– Клянусь!
Сашенька смотрела самым своим невинным взором. Прыжов догадывался, что она лукавит, знал, что, если любимая взяла быка за рога, оторвать ее от них невозможно, но перечить ей не умел.
– Пирожки! Пирожки с ливером!
Сашенька почувствовала, что проголодалась. Кивнув поджидавшему извозчику, что на секунду, только лакомство купит, двинулась к разносчику. Рассчитываясь, подняла глаза…
Утром! Сегодняшним утром она видела этого юношу с тонким лицом и длинными русыми волосами.
– Кваску не желаете, барыня? – учтиво спросил он.
Страх, оказывается, не испарился. Он дал маленькую передышку, чтобы изготовиться к решающему прыжку. Сердце Тарусовой заколотилось с неслыханной доселе скоростью.
Он! Он наливал на Стрелке квас. Орлиный нос, уши чуть оттопырены, зубы белые как мел, узкое лицо.
Вероятно, и около дома Живолуповой он прохаживался – Сашенька вспомнила долговязую фигуру в конце улочки. Очень похож! И на Сенной, да, именно этот хрипловатый голос так разволновал ее. Но разум тогда не смог вычислить причину волнений…
Прав, ох и прав Лешич! Не в женское она ввязалась дело.
Юноша смотрел на Тарусову безразлично, будто видел в первый раз. Но Сашенька не могла отвести глаз, и паренек, не выдержав, через пару секунд смутился и покраснел.
«Дура! Выдала себя! – мысленно выругалась Тарусова. – Что ж, карты сброшены. Придется идти в наступление. Иначе решит, что боюсь. А я ведь и вправду боюсь!»
Но голос не дрогнул, после первых слов успокоилось и сердце.
– Зачем ты за мной следишь?
– Я… – Юноша испугался не меньше.
– На Стрелке квас у тебя пила!
Паренек кивнул.
– Кто приказал следить?
– Э… – Юноша запнулся.
– Осетров? – строго спросила Тарусова.
– Ага! – с облегчением кивнул тот в ответ.
– Не говори, что в морг ездила! На вот…
Она сунула юноше серебряный рубль. Тот поклонился.
– И про Живолупову не говори!
– Как скажете!
– Звать тебя как?
– Глебка!
– Завтра тоже будешь следить?
Юноша улыбнулся:
– Как прикажут!
Дома ее ожидал бедлам. Пол в прихожей был залит водой, будто после пожара. Танечка и Евгений выбежали мокрые, но счастливые. Наперебой рассказали страшную историю:
– С час назад в Таврическом саду у Тани подвернулась нога…
– Представляешь, мамочка, на мосту через пруд…
Сашенька сразу же поняла, что нога подвернулась не случайно, а в соответствии с планом, который шкодливые подростки обсуждали день назад.
– Танька… – попытался перебить сестру Евгений.
– Не танькайся, – обиделась она. – Иначе стану женькаться…
– Прекратить! – прикрикнула Александра Ильинична.
– Татьяна, – продолжил Евгений, – чтоб равновесие не потерять, оперлась…
Сашенька, подозрительно прищурясь, перебила:
– На Наталью Ивановну?
– Да! Откуда знаете, маменька?
– От верблюда! И вы вместе полетели в воду?
– Да, – неохотно, уже отводя глаза, подтвердили дети.
– Женя Наталью Ивановну вытаскивал. Не ошиблась?
– Подслушивать нехорошо! – разозлилась Татьяна и ринулась к себе в комнату.
– Куда? – крикнула вдогонку мать.
– Переодеваться! – бросила дочь через плечо.
– Тогда рассказывай ты. Кто же нашу строптивицу извлек? – повернулась Сашенька к виновато потупившемуся Евгению. – Подозреваю, что и по ее душу кавалер нашелся!
– Да! – резко ответил сын. – Зовут Юрием Кондратовым. Мерзкий и гнусный тип!
– Твой соперник по Наталье Ивановне и мечта Танькиных грез? – догадалась Сашенька.
– Вы тоже не танькайтесь, маменька! – Хитрая дочь ушла недалеко: подслушивала за дверью.
– А ну марш переодеваться! – вконец разозлилась Тарусова.
Диди, узнавший про купание до Сашенькиного прихода, успел дать согласие на приглашение Таниного спасителя в гости. Сашенька рявкнула на мужа (что случилось второй или третий раз за совместную жизнь) и отправилась к Наталье Ивановне.
Выяснилось, что пару недель назад к ним на прогулке подсел молодой красавчик, упоминавшийся уже Юрий Петрович Кондратов. Студент, но не из бедных, обходительный, вежливый, смотрел томно, говорил цветисто, в общем, за первое общение подчистую деморализовал обеих барышень – Наталью Ивановну и Татьяну Дмитриевну.
К чести обольстителя, никаких авансов малолетней наследнице стрельцовских капиталов Кондратов не делал, чем, видимо, еще более распалил ее романтическое сердце.
Внимание свое ухажер сосредоточил на более зрелой из прелестниц и быстро достиг серьезных результатов. В отгульный день они с Натальей Ивановной ездили в Павловск слушать музыку, а потом молодой человек был зван на ужин к престарелой матушке гувернантки, которой тоже очень понравился. Со дня на день ожидалось предложение, но сегодняшний казус, девушка понимает, ставит крест на ее желании заработать к свадьбе денег. Потому что Евгений, вытащив Наталью Ивановну из воды, самым наглым образом пытался оказать первую помощь, а когда та с силой толкнула наглого подопечного, упал на колени и признался в любви.
Господин же Кондратов был напуган состоянием Татьяны, которая никак не желала приходить в себя, и свистнул в свисток, случайно оказавшийся у него в жилете.
Подоспевший городовой поймал извозчика и отправил промокших отроков с гувернанткой по указанному ими адресу.
– Вы меня уволите? – обреченно поинтересовалась Наталья Ивановна.
– Вас-то за что? Это моих детей следует уволить.
В наказание старших не допустили к ужину, кроме того, на завтра обоих лишили прогулки и заставили повторять курс нелюбимой ботаники. Сашенька лично пообещала их проэкзаменовать, причем с пристрастием.
– Однако! – поразился Диди рассказу Лешича. – Я намеревался переквалифицировать обвинение на «убийство по запальчивости». А теперь… Надо посмотреть в бумаги, вызван ли Осетров в качестве свидетеля. Если это не сделал товарищ прокурора, придется самому…
– Дмитрий Данилович…
– Лешич! – Князь перенял от жены шутливое обращение. – Давай по-простому. Как-никак кумовья. Ты давно член нашей семьи. Давай на «ты» и безо всяких Даниловичей.
Прыжов покраснел:
– Дмитрий…
– Диди, – поправила его довольная Сашенька.
– Диди! Осмелюсь дать совет. Выясни, на какой руке у этого Пашки Фо не было пальца. Мои источники, – тут Лешич посмотрел лукаво на Сашеньку, – не могут этого припомнить.
– Обязательно! – пообещал Диди.
