17
В пасмурный день сложно понять, давно ли рассвело и какой пошел час. И уж тем более просыпаться рядом с обнаженным мужчиной мне еще не доводилось. Особенно когда он прижимается к тебе, его рука покоится на твоем животе, а дыхание обжигает шею. Особенно когда ты тоже голая, потому что продалась в добровольное рабство за возможность отдыхать от мужа через день и делать что душе заблагорассудится. Судя по тому, как у меня все затекло, за ночь я ни разу не повернулась — как отключилась вчера в постели, так и лежу. Жар у Анри спал: по крайней мере, он больше не напоминал печку, которую завалили углем, но его объятия не становились менее обжигающими.
Близость с ним разжижает мозги, в этом я уже убедилась. В мужском седле, значит. Позабыв про лечебные узоры, значит. Ладно хоть голова на месте, хотя сейчас я в этом сомневалась. Да, тут есть о чем подумать. Мне кажется или я собиралась с ним разводиться? Только мой вчерашний поступок никоим образом не способствует продвижению к цели.
Так, надо тихонечко отодвинуться. Пока муженек спит и относительно безвреден для моего разума и тела. Я осторожно перевернулась на живот и начала медленно выползать из-под его руки. Чуть-чуть в сторону. Еще чуть-чуть. Во-от так. Еще капельку. Я уже представляла, как сижу в ванной, благополучно смывая с себя пыль дорог и мысли о ночной глупости.
— Куда?
Я чуть не подпрыгнула прямо на кровати, а меня снова подтянули к себе. Все старания насмарку!
— Как спалось?
Замечательно! Мне не снились вы, мне вообще ничего не снилось.
— Прекрасно.
— Я рад.
Горячие губы коснулись моего плеча, и я вздрогнула. А потом Анри потерся о спину колючей щекой, подушечками пальцев погладил живот. Тело отозвалось на ласку мгновенно: соски затвердели, между ног стало горячо. Захотелось запрокинуть голову и прижаться к нему всем телом. Стыдно, как же это стыдно! Как Луиза вообще может говорить о чем-то подобном… так спокойно?
— Вы же меня не отпустите? — собственный голос прозвучал до отвращения томно, как у гулящей девицы, завлекающей мужчину. Хотя откуда я знаю, как говорят гулящие девицы?
— Ты куда-то торопишься?
— У меня подруга осталась в Мортенхэйме!
— Думаю, ее доставят в целости и сохранности.
Рука его скользнула выше, и теперь пальцы играли с затвердевшим соском. Одновременно он целовал мои плечи, когда его губы касались основания шеи, низ живота сводило от предвкушения. Интересно, понравилось бы ему, если бы я творила такое с его телом? Анри накрыл мою грудь ладонью, сжимая удивительно мягко, но я точно превратилась в огонь. Из головы не шли слова Луизы о мужьях и женах, а еще та клятая маэлонская книга. Я представила, как заставляю его выгибаться на простынях, как смотрю в глаза, стремительно темнеющие от страсти, и меня накрыло сумасшедшим диким возбуждением. Дыхание перехватило, я подалась назад, с удовольствием отмечая хриплый стон, чувствуя твердость члена у моих бедер.
Все поплыло, стоило вспомнить одуряюще сладкое чувство растянутости и движений внутри. Когда его рука скользнула ниже, а ладонь прошлась между чувствительных складок — горячих и влажных, я содрогнулась. Анри меня растягивал, но боли не было. Только нарастающий жар да искусанные губы, чтобы не стонать в голос. Его пальцы все еще были во мне, когда я почувствовала прикосновение горячей головки ко входу. Ох, как же это было… безумно. Грязно, мерзко, хорошо! Он входил в меня, медленно вынимая пальцы, заполняя меня собой. Я забыла, что нужно дышать, больно было самую капельку, но эта искра погасла, стоило ему легко качнуть бедрами.
Вперед — назад.
— Какая же ты узкая, Тереза, — шепотом мне на ухо, — и такая горячая.
Меня затрясло, я даже не сразу поняла от чего. Сочетание этих грязных слов с неспешными движениями внутри?
Вперед — назад.
— Вас… это заводит? — Я бессильно вцепилась в простыню, когда он погладил чувствительный комочек между ног — легко, подушечками пальцев.
— Что именно?
Вперед — назад. Одуряюще медленно, но так сладко!
— Ваши игры. Все эти… грязные словечки.
— Достаточно того, что они заводят тебя, — Анри коснулся губами виска, снова подаваясь вперед. — А меня заводишь ты, моя сладкая девочка.
От того, как это было сказано — низким, хриплым, дрожащим от желания голосом, мозг сжался до размеров горошины. Движение назад потянуло низ живота сладким спазмом — увы, недостаточным для разрядки. Выносить эту пытку больше не было никаких сил, я застонала в голос, а потом прорычала, вцепившись ногтями в подушку:
— Да сделайте это уже!
— Что — это?
Я перехватила его плывущий взгляд, а пальцы, только что откровенно ласкавшие меня, прошлись по моим губам, заставляя чувствовать вкус моего желания — слегка сладковатый и терпкий. Пусть делает что хочет. Ниже падать все равно уже некуда, а если он продолжит в том же духе, мне грозит помешательство от перенедонаслаждения. Анри наклонился ко мне, почти вплотную, и я прошептала ему в губы:
— Возьмите меня.
О, как полыхнули его глаза — только ради такого нужно было сказать! Вместо ответа он подхватил мои ноги, заставляя повыше подтянуть колени. Д-да-ааа, оно того стоило — хриплый стон и ощущение его длины и силы безумно глубоко. Он ласкал меня везде, я стонала и бесстыдно двигала бедрами, подстраиваясь под резкие, мощные движения. Никогда не думала, что это может быть настолько приятно: сжиматься сильнее, кричать, смешивая свой голос с его хриплым дыханием, содрогаться от пульсации члена и дрожать от затопившего наслаждения — начинающегося от какой-то безумно чувствительной точки внутри, расходящегося по всему телу и накрывающего с головой. Я точно превратилась в тетиву или струну — напряженная, дрожала до тех пор, пока пружина не лопнула и сладкие волны не отступили, принося за собой мягкую истому.
Мокрая как мышь, я стекла на простыни, а точнее в сильные руки мужа. Что бы там вчера ни случилось, он полностью здоров. Браслет на моей руке сиял подобно начищенному до блеска анталу или золотому слитку в солнечных лучах.
— Теперь вы меня отпустите?
— Ты неисправима, — он поцеловал меня в шею. — Отпущу, только сначала примем ванну.
— В вашей ванне либо я и вода, либо я и вы. Или вы собираетесь меня тряпочкой протирать?
Я вывернулась из его рук, села на постели и вызывающе сложила руки на груди. Даже если я буду плавиться в ваших объятиях, для меня это ничего не меняет! Вот только ему на это наплевать! Смотрит на меня и улыбается, довольный, как… как…
«Как мужчина, который только что получил все, что нужно».
Чем я вообще думала, спрашивается? Ведь он же делает все, чтобы меня не отпустить. Если я от него понесу, получить развод будет проблематично, тут даже Винсент мне не союзник. Идиотка, идиотка, идиотка! Нельзя его вообще к себе подпускать, пока Луиза не раздобудет мне зелье. Я с силой выдернула простыню, замоталась в нее и отодвинулась на край постели.
— Можете не рассчитывать на то, что увезете меня в Вэлею, — хмыкнула я. — С приплодом или без, по своей воле я с вами не поеду!
Лицо Анри потемнело. Муж стремительно поднялся, подхватил меня на руки и, как была, в простыне, вынес в коридор. Шагал он тяжело, но достаточно быстро.
— Решили выбросить меня на улицу в таком виде?
На меня метнули свирепый взгляд.
— Лучше молчи.
— Не то что?
— Не будь ты женщиной, я бы тебе объяснил.
— Не будь я женщиной, мы бы с вами не оказались в такой ситуации.
Из его груди вырвалось что-то похожее на рычание, дверь в ванную он толкнул плечом, без труда удерживая меня поперек туловища одной рукой, рывком включил кран, наклонился, чтобы заткнуть сливное отверстие. Перед глазами маячила черно-белая напольная плитка и уголок ванной — действительно крохотной, в ней даже ноги толком не вытянешь. Я пыталась брыкаться, но Анри держал крепко. Мерзавец, гад, негодяй! И ведь даже вслух не выругаешься — сбегутся слуги в количестве целых трех человек! Вместо этого я вцепилась ему в руку так, что из-под ногтей выступила кровь.
— Пустите, — прошипела я еле слышно, — пустите, не то…
Анри разжал руки, и я приземлилась в ванную, подняв тучу брызг. Вода смягчила падение, но она же и впилась в тело иголками — холодная, просто ледяная, заставляя на мгновение лишиться дара речи.
— Остынь.
Сложенные на груди руки и насмешливая улыбка.
Остынь? Остынь! Ах ты…
Я вцепилась в бортик, чтобы не поскользнуться, резко встала. С меня текло, простыня облепила тело. Дрожа то ли от холода, то ли от ярости, я вылезла из ванной, подхватила первое, что попалось мне под руку — тяжелую полупрозрачную мыльницу, разрисованную черно-белыми узорами, и запустила в него. Анри отклонился легко, не меняясь в лице, звук удара о стену напоминал выстрел. Осколки посыпались на пол, а он в два шага преодолел разделяющее нас расстояние. Мне даже отступать было некуда, за мной — бортик ванной. Глаза сверкали обжигающим золотом, пальцы жестко сомкнулись на моем подбородке. Не без удовлетворения я отметила на запястье кровоточащие следы от ногтей.
— За каждую следующую разбитую в этом доме вещь отдуваться будет твой прелестный зад. Надеюсь, ты меня услышала.
Я вспыхнула что маков цвет. Воспоминания обрушились, затопили сознание, растеклись по телу призрачной болью. Я почти почувствовала холод камня под ладонями, пробегающий по спине озноб перед первым ударом. Говорят, к любой боли можно привыкнуть, но дело было не в розгах. Не в дурацком свисте рассеченного воздуха и не в расцветающем на спине ожоге — с помощью магии наказание можно сделать гораздо более изощренным. Унижение, ожидание — стоять перед отцом с обнаженной спиной и думать о том, что тебе предстоит… Иногда я могла стоять так полчаса. Иногда час, в зависимости от его настроения. И отчаяние — я никогда, ни разу за всю свою жизнь не разглядела в глазах отца ни сострадания, ни сожаления. Я была для него экспериментом, чудом, непонятной аномалией, которая по какой-то причине появилась на свет. Поклясться могу, он каждый день задавался вопросом: «Почему?» Почему, если уж силе некромага суждено было проявиться так ярко, это случилось не с Винсентом. Почему, если кому-то суждено было умереть во время родов, это была не я, а мой брат-близнец.
После смерти отца я думала, что такое больше не повторится, но он умудрился оставить мне подарочек. Мужа, который во что бы то ни стало хочет сделать меня своей собственностью, даже если ради этого придется сделать мне детей. Хочет себе маленьких золотых монстров? Таких же, как он сам!
Я сжала кулаки.
— Вы не посмеете тронуть меня и пальцем.
— А ты проверь, — Анри подался вперед — так, что мои стоящие от холода соски прижались к его обнаженной груди. Он подхватил со столика пузырек с солью и вложил мне в ладонь. Я встретила его взгляд и холодно улыбнулась. Меня трясло всю — от пяток до корней волос, но как бы ни было велико искушение грохнуть эту склянку об пол прямо у него перед носом, рука опустилась сама собой.
— Вы мерзавец, — прохрипела я, возвращая соль на место.
— Советую вспоминать об этом всякий раз, когда собираешься показывать характер.
Он резко развернулся и вышел, оставив меня одну. Потянуло сквозняком, я подбежала к двери, с силой захлопнула и прислонилась к ней спиной. Перед глазами плавало окно с плотным непрозрачным стеклом, оставшиеся в живых склянки и крохотная курительница — все они ютились на столике рядом со сложенными стопкой полотенцами. Ванна на массивных чугунных ножках тоже покачивалась вдоль пола, словно невидимый великан двигал ее туда-сюда. Сердце билось о ребра, как птица о прутья клетки: кажется, мы только что перешагнули рубеж, за которым отступать уже некуда.