Часть 1

То утро, когда погибла Инга, было необыкновенно солнечным. Я проснулся, как обычно, через час после ее ухода. Встал, распахнул окно – свет хлынул в комнату, ослепил. И потому, когда постучали, чтобы сообщить о смерти Инги, я долго не мог найти дверь, дезориентированный в пространстве.

Привычка гулять в одиночестве по утрам появилась у нее с самого начала, как только мы приехали на этот горнолыжный курорт. Я не возражал, не предчувствуя беды. Мне казалось, что здесь-то ничего плохого с нами произойти не может. Не знаю, откуда у меня была такая уверенность, ведь я понимал, что опасность преследовала нас по пятам.

Вот и в то утро, когда постучали, а я, ослепленный солнцем, не мог найти дверь, никаких дурных предчувствий не было. Меня рассмешила моя слепота, моя неуклюжая беспомощность. Служащий гостиницы, которого я наконец впустил, долго не мог начать разговор – беззаботная счастливая улыбка на моем лице совершенно сбивала его с толку. Казалось, он вдруг сам усомнился в той новости, что мне принес.

– Ваша жена, – начал он и замолчал.

Солнце било в глаза, глаза заслезились. Сквозь эту солнечно-слезную муть я смотрел на утреннего гостя и продолжал улыбаться.

– По словам очевидцев, – предпринял он новую попытку, сменив тон на более официальный, – ваша жена…

Но и официальный тон не помог, вновь повисло молчание. Я предложил служащему кофе, но он покачал головой и наконец решился произнести:

– Двое наших гостей видели, как Инга, ваша жена, упала в ущелье. Спасатели начали поисковые работы, но, если говорить откровенно, надежды мало.

Солнце по-прежнему слепило, глаза продолжали слезиться. Я прикрыл лицо рукой и не видел, как остался в номере один. Переход от радости к горю был таким резким, таким болезненным, что я почувствовал себя раздавленным.

Тело Инги нашли спустя три дня. В мой номер снова постучали. Что было дальше? Не знаю – на этом месте мой сон неизменно заканчивается. Узнаю ли когда-нибудь? Скорее всего нет. Ведь это только сон, пусть и постоянно повторяющийся. Я никогда не был на том горнолыжном курорте. И на лыжах кататься не умею. А Инга… В реальной жизни я никогда ее не встречал. У меня нет жены. И никогда не было.

Но эти сны я видел регулярно. Сны о гибели Инги. И после пробуждения я еще долго нахожусь под впечатлением от кошмара. Мне больно и страшно, и не хочется жить. Лежу, не в силах заставить себя подняться, начать новый день – без Инги ничего не имеет смысла. Лежу и терзаю себя воспоминаниями: она улыбается, прячет что-то в карман – мучительно пытаюсь понять, что она спрятала; она поворачивает голову и слегка хмурится – о чем думает в этот момент, что расстраивает ее, нет ли в этом моей вины? Ее взгляд, такой доверчивый, что вынести его невозможно. Потому что я знаю – я предал ее доверие, не уберег, разрешил уходить без меня на эти прогулки. Если бы можно было все повернуть вспять, если бы мне дали возможность исправить ошибку! Меня охватывает отчаянье, а вместе с тем невыразимая нежность, хочется обнять Ингу, крепко-крепко прижать к себе и не отпускать ни на секунду, каждое мгновенье ощущать ее присутствие. Моя душа не вынесет разлуки, я не могу без Инги! Мне остается только жить воспоминаниями. Но воспоминания тоже жестоки, потому что я помню Ингу живой, зная при этом, что ее больше нет и никогда уже не будет. Ее ладони прохладные в любую жару, ее губы теплые в любой холод, ее голос, такой звонкий и радостный…

Инга погибла, одергиваю я себя. Ничего не исправить, пора уже с этим смириться, перестать думать, перестать терзаться.

Инги никогда не было в моей жизни, одергиваю я свое разыгравшееся воображение. Пора вставать, собираться на работу.

Подчиняясь своему приказанию, поднимаюсь с постели. Но воображение так быстро не сдается, и сны не желают меня отпускать. Я стою посреди кухни и не знаю, с чего начать утро. Кофе мне всегда варила Инга. Как же она это делала?

Я никогда не был женат, и кофе варю только сам, с трудом вспоминаю я и ставлю на огонь турку. Легкий, едва уловимый запах духов Инги смешивается с ароматом кофе. Завтракаю, изо всех сил стараясь стряхнуть с себя наваждение, подумать о чем-нибудь простом, не имеющем отношения к вымышленной жене. О том, например, что на обратном пути, возвращаясь с работы, нужно заскочить в магазин, купить хлеба. О том, какая сегодня погода и нужно ли надеть куртку. О том… Но в голове звучит голос Инги: все, о чем я думаю, словно рассказывает мне она. Тогда я делаю над собой страшное волевое усилие – стараюсь вообще ни о чем не думать, в корне душу любую прорывающуюся мысль. Убираю со стола мою чашку в абсолютном мысленном молчании. В молчании собираюсь на работу, в молчании выхожу из квартиры, направляюсь к остановке…

Институт микробиологии, в котором я работаю, находится на краю света. Добираться приходится полтора часа. Столько времени уходит впустую! Но главное не это: трудно ни о чем не думать во время такого долгого пути. А ведь еще предстоит тяжелый день, без Инги, без всякой надежды встретиться с ней, когда я вернусь с работы. Хватит ли сил это вынести?

Как только добираюсь до института, резко меняю тактику: начинаю говорить, много, оживленно, громко. Весело здороваюсь с коллегами, надеваю халат и бодро прохожу на свое место. То есть играю роль человека, которому не снятся навязчивые сны о том, как погибла его жена, у которого все хорошо: любимая работа, прекрасные перспективы и интересная тема диссертации.

Правда, в последнее время я стал замечать, что коллеги мне совсем не верят и смотрят так, будто я и в самом деле понес тяжелую утрату. Да что там? – я и сам себе скоро перестану верить. Игра моя насквозь фальшива, плохой я актер.

И вот, наконец, произошла ситуация, что окончательно выбила меня из равновесия. До этого я с неимоверными усилиями, но проводил слабую границу между сном и реальностью. А теперь же совсем не знаю, как относиться к тому, что со мной происходит.

Утром я, как обычно, надел халат и прошел на свое рабочее место. В нашей лаборатории разрабатывается новый иммуностимулятор на растительной основе. Все растения мы выращиваем сами, Татьяна, наша заведующая, «выбила» соседнюю, смежную комнату, где и развела что-то вроде небольшого садика. Благодаря чему у нас всегда запах лета. Раньше мне нравилось, но сегодня запах был чересчур сильным. Я налил в пробирку эфирного масла, поставил на спиртовку, и тут со мной и произошла эта странная вещь. Не знаю, что это было. Может, от тяжелого аромата я потерял сознание?

В голове отчетливо прозвучала фраза, совершенно не связанная с ходом моих мыслей: «Полагать, что клетки головного мозга при длительном кислородном голодании безвозвратно гибнут, – ошибка». Я вздрогнул и чуть не опрокинул спиртовку. Федор, мой сосед по кабинету, покосился на меня, но ничего не сказал. Рассмеявшись над собственной оплошностью нарочито громко и беззаботно – вот, мол, какой растяпа, – я привычно открыл файл, чтобы записывать ход работы, поставил число… Но тут на меня нахлынуло какое-то невероятное счастье. Такого состояния я не испытывал никогда. Это было что-то сродни вдохновению, но несравненно сильнее. Всепоглощающее вдохновение, удивительная умственная активность и обострение всех чувств. Я работал как одержимый, ничего не замечая вокруг, торопился записать те странные, невероятные мысли, которые вдруг возникли в моей голове. Я не слышал, как Федор безуспешно пытался до меня докричаться, а потом сам потушил спиртовку, не слышал, как все ушли на обед, как лаборант собирал и мыл пробирки. Я работал, пока не прошло наваждение. Но когда попытался прочитать то, что написал, пришел в ужас. В рабочем файле оказались лишь абсолютно непонятные формулы и пояснения к ним на незнакомом мне языке.

Это сон, просто сон, новый сон, уговаривал я самого себя. Ничего страшного. Сейчас я проснусь, и эта безумная тарабарщина в моем компьютере исчезнет. Но я не просыпался. С обеда стали возвращаться мои коллеги, лаборатория ожила, наполнилась звуками.

– Что это ты тут навалял? – Через плечо мне заглянул Федор. В последнее время он взял манеру говорить со мной этим небрежно-грубоватым тоном – вероятно, решил подыграть, сделать вид, что ничего со мной не происходит, и беседовать, как все остальные – бережно, деликатно, не нужно. – Что это? Боишься, что украдут твои гениальные выкладки и все зашифровал? Сам-то потом сможешь понять? – Федор издевательски рассмеялся.

И тогда я сделал ужасно бестолковую вещь: резко закрыл файл и нажал на «Delete». Даже не подумав, что в этом файле была не только безумная тарабарщина, но и три месяца моей работы. Я выскочил в соседнюю комнату – в садик, взлелеянный заведующей, и закурил. Курить здесь, как и во всем здании, было категорически запрещено. А если меня увидит Татьяна, то просто убьет. Ну, и пусть, ну, и ладно.

Меня вдруг охватила жуткая обида. На Татьяну, на Федора, а больше всех на Ингу. Хотя она-то уж точно ни при чем, ее и вовсе никогда не существовало. Я пытался понять, что со мной происходит, и не мог найти объяснения. Даже безумием это не назовешь. Потому что, во-первых, безумие не приходит просто так, без всякой причины, а во-вторых, я ведь чувствую, что совершенно здоров, ну мне так кажется. Если не считать постоянно присутствующей боли утраты. Как бы я ни пытался ее заглушить, как бы ни убеждал себя, что могу отвлечься, она всегда при мне. Ноет, как притупленная анальгетиком сломанная кость, ноет, ноет, а когда действие лекарства кончается, боль накрывает с головой, становится центром, затмевает все остальные чувства. Но ведь не было никакой Инги. Я никого не терял!

Разозлившись уже на самого себя, я раздраженно затушил сигарету об оконное стекло, швырнул окурок на пол и направился обратно в лабораторию. Но тут опять накатило – в голове отчетливо прозвучала фраза: «Клетки мозга не умирают, а видоизменяются, вокруг каждой из них образуется защитная оболочка. Это похоже на глубочайший сон». Я тряхнул головой, но наваждение не прошло, голос продолжал звучать поверх моих мыслей, нет, не поверх, а словно вклиниваясь в них, врезаясь, как торпеда. И вдруг я с ужасом понял, что голос звучит с акцентом. Очень характерным акцентом, подобный я слышал много раз. Вот только не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах. Мягкая, проникновенная гортанность. Какой народ так выговаривает чужие ему русские слова?

– Соловьев! – перекрикивая и голос, и мои мысли, раздалось совсем рядом. – Игорь!

Я вздрогнул и обернулся – заведующая Татьяна смотрела на меня с жалостью и испугом. Потом перевела взгляд на брошенный мною окурок, нагнулась, подняла, брезгливо, двумя пальцами, достала из шкафчика салфетку, тщательно завернула улику моего преступления и положила на подоконник. Все это она проделала совершенно молча. Я, наблюдая за ее манипуляциями, ждал, что вот-вот разразится гроза. Но ничего не произошло. Отряхнув руки, Татьяна подошла ко мне и самым задушевным тоном, на какой только была способна, сказала:

– Послушай, Игорек, ты плохо выглядишь. По-моему, ты слегка переутомился. Насколько я помню, у тебя от отпуска оставалась неделя. Возьми еще недельку за свой счет и съезди куда-нибудь. Тебе просто необходимо развеяться.

– Уйти в отпуск? – испуганно переспросил я. Татьяна, яростная противница любого отлынивания от работы, будь то больничный или отгул по семейным обстоятельствам, предлагала мне отпуск? Да еще на целых две недели! По-видимому, действительно выгляжу я паршиво. – Я об этом как-то не думал.

– Вот и подумай! – Татьяна опять взглянула на меня с жалостью, но, вдруг спохватившись, что жалостью может обидеть, улыбнулась бодро: – По-моему, неплохая идея.

Действительно, неплохая. Да что там, прекрасная идея. Я так устал от двойной жизни, нет сил больше притворяться, каждый день приезжать на работу и делать вид, что я все тот же, прежний, что не было никакой Инги…

– Пойдем-ка, я тебе помогу, – заботливо проговорила заведующая.

Отпуск мне оформили на удивление быстро, не возникло никаких загвоздок, обычных в таких ситуациях, словно от меня хотели избавиться. Даже стало немного обидно. И я не ощутил никакой отпускной свободы, когда через час после разговора с Татьяной, вышел из института. Я вдруг испугался, что теперь, когда у меня появится столько свободного времени, увязну в воспоминаниях о своей никогда не существовавшей жене окончательно. Потому что единственное мое желание – лечь на диван и вспоминать. Но я не должен ему поддаваться. И пусть сил на борьбу больше не осталось, я просто обязан продолжать бороться. Поэтому сейчас поеду в библиотеку и остаток дня буду работать над своей диссертацией – теоретическая часть у меня что-то прихрамывает. И завтра с самого утра туда отправлюсь, и послезавтра, весь отпуск проведу в библиотеке. Мне не отдых нужен, а полная загрузка мозга. «Перезагрузка», – проговорил чужой голос с акцентом, снова вынырнув из глубин сознания, но я шикнул на него, топнул ногой, как будто прогонял шелудивого пса, привязавшегося на улице, и направился к остановке.

День был такой же солнечный, как тот, в который погибла Инга. Солнце, отражаясь в окнах проезжавшего мимо троллейбуса, ослепило меня, и я вдруг подумал, что если бы мог навещать могилу жены на кладбище, мне было бы легче. Если бы знал, где эта могила, если бы… Я приказал себе не думать, зажмурился, то ли от боли, то ли от слепящего солнца – и явственно представил Ингу, летящую с горы на лыжах.

Подошел мой номер троллейбуса. Народу в салоне было мало. Я сел у окна и сосредоточился на проплывавших мимо улицах, домах, вывесках, чтобы отвлечься, но получалось плохо: Инга была повсюду, все напоминало о ней.

Поработать в библиотеке не удалось: в мое исследование все время внедрялись чьи-то чужие мысли, чужая работа о клетках мозга. Но может, Татьяна права, я действительно переутомился? Этим все и объясняется? Я продолжу борьбу, я от нее не отказываюсь. Но завтра… Или через несколько дней. Небольшой отдых пойдет мне на пользу, мозг просто дал сбой, погрузился в глубокий сон и теперь не может из него вынырнуть… Я быстро собрался, сдал книги и буквально выбежал из библиотеки.

День слегка потускнел, солнце уже не слепило, по улицам гуляли люди. Может быть, они такие же уставшие, как и я? Куда они направляются? По своим домам? На свидания? Идут в гости к тем, кого не мучают воспоминания, надеясь, что эти счастливчики смогут их излечить? Может, и мне попробовать? Заехать к старому другу, поговорить по душам, рассказать?.. Но у меня нет старого друга. И нового тоже нет. И нет любимой женщины, потерял я ее, не уберег. Остается только поехать домой и весь отпуск пролежать на диване в бездействии. А может быть, хватит пары дней такого отдыха, я приду в норму, и вернуться к работе над диссертацией?

Дома первым делом включил телевизор: пусть хоть что-то отвлекает. Положил поближе пульт, чтобы тут же переключить на другой канал, если что-то пойдет не так – если пустят фильм, который мы смотрели вместе с Ингой, или передачу о неизведанных возможностях человеческого мозга. Улегся поудобней, укрылся пледом – комфортизировал свой пассивный отдых – и сосредоточился на каком-то шоу. Я честно старался отвлечься: смеялся над плоскими шутками ведущего, переживал за неумелого самодеятельного акробата, пытался вникнуть в смысл абсолютно бессмысленной песни, но вдруг поймал себя на том, что проделываю все это как бы поверхностью сознания. Смеюсь, переживаю, вникаю, а тем временем мучительно пытаюсь вспомнить, что за мелодия звучала у меня в голове, в наш последний вечер с Ингой.

Я выключил телевизор – все равно от него никакого толку, и полностью сосредоточился на мелодии. И сразу она зазвучала яснее, отчетливее, громче, будто открыли дверь в зал, где играл оркестр. Плач по несостоявшейся жизни, тоска по недостигнутому счастью, эта музыка совершенно не подходила к обстановке, в которой звучала. Но когда и при каких обстоятельствах я ее слышал? Я тогда так и не смог вспомнить.

За день до гибели Инги мы сидели в ресторане на первом этаже гостиницы. Мелодия крутилась у меня в голове, навевая тоску, я был уверен, что где-то слышал ее недавно, и злился, что не могу вспомнить и что она сейчас, как и тогда, совершенно не подходит к обстановке. Инга смотрела на меня так, словно слышала эту музыку и знала, что она звучит неспроста, Инга прощалась со мной, а я не понял. Может, она чувствовала что-то такое, о чем-то подозревала? Почему же тогда она не поделилась со мной? Почему я сам ни о чем ее не спросил? Почему отпустил ее утром на ту проклятую прогулку? Почему не предчувствовал беды? Инга прощалась, Инга знала, что следующий день нас разлучит. И я в глубине души знал, вот и всплыла та мелодия, подсказывая, предупреждая. Так почему же я не обратил внимания?

Новая мысль так поразила меня, что я вскочил с дивана – пульт отлетел в сторону. Инга погибла месяц назад, ведь именно тогда мне стали сниться эти сны. Но месяц назад был август. Как же она могла погибнуть, катаясь на лыжах, в августе? Это же был русский курорт. Полное несоответствие.

Я долго бродил по квартире, заглядывал в шкафы, отодвигал ящики. Не знаю, что хотел найти, но я все искал и искал что-то, и никак не мог успокоиться. Конечно, объяснение было вовсе не в этих шкафах, а у меня в голове. Мой мозг дал сбой, как бы ни пытался я от этого откреститься. Ведь главное несоответствие в том, что я тоскую по женщине, которую никогда не знал, оплакиваю гибель жены, которой у меня никогда не было. Неужели от переутомления или еще от каких-то причин я сошел с ума.

Не знаю почему, но эта мысль меня успокоила, примирила с моими дурными фантазиями. Я снова улегся на диван. И уже совершенно свободно, не сковывая свою фантазию, представил, как мы с женой отправляемся на курорт. Лыжи не вмещаются в такси, сердитый водитель кое-как прилаживает их на крыше, многочисленные сумки не входят в багажник, но мы ощущаем такую легкость и счастье, что любая, даже неприятная мелочь, только веселит. Переглядываемся и смеемся, понимая, как же нелепо, должно быть, смотримся летом с лыжами. Располагаем невместившийся багаж на коленях и снова смеемся. Мы чувствуем себя так, словно только что избежали какой-то смертельной опасности, нашли выход из безвыходного положения.

В аэропорту мы долго выгружаемся и вновь начинаем смеяться, когда Инга говорит, что забыла в машине одну из наших многочисленных сумок. Впрочем, точно она не могла вспомнить, забыла или нет. Вроде была еще красная в черную клеточку а, может, она не взяла ее из дому. «Ну, и бог с ней!» – беззаботно машет рукой Инга, и это вызывает новый приступ веселья. Кое-как расставив сумки, обнявшись, мы поднимаемся на эскалаторе в зал ожидания. Нужно еще купить билет. Я устраиваю Ингу с багажом, а сам иду в кассу. На электронных часах 17:12 – зеленые цифры на черном поле. На стекле небольшая, ровная по краям дырочка, словно от пули. У оператора, девушки примерно Ингиного возраста, смешная прическа: два нелепых коротких хвостика. И все эти мелкие, незначительные детали воспринимаются почему-то как хорошие приметы.

С билетами проблем не возникло, но вылет только через два часа. Мы перетаскиваем свой кошмарный багаж в камеру хранения и идем в ресторан: собираясь в дорогу, дома не успели пообедать, а тут, когда все обустроилось и спешить больше некуда, вдруг почувствовали, что проголодались. Но оказалось, что ресторан закрыт для посетителей – зал арендовала какая-то важная персона для празднования юбилея. Это нам объяснил охранник, неприкаянно слонявшийся у дверей.

– Два дня уж гуляют, – говорил он, зло усмехаясь. Его поведение нам показалось странным, но тут он удивил еще больше: открыл пошире дверь и, словно призывая нас в свидетели творящегося бесчинства, кивнул на людей в зале. – Вот, полюбуйтесь на этих красавцев.

Гости были пьяны и расслаблены, казалось, что мероприятие их ужасно утомило. Посреди зала покачивалась в медленном танце странная пара: полный, низкорослый мужчина в сбившемся на бок галстуке и совершенно пьяная женщина в зеленом, очень открытом платье. Мужчина время от времени всхлипывал и вытирал рукой слезы, женщина положила голову ему на плечо. Но больше всего нас поразила музыка: какая-то классическая вещь, строгая и печальная, надрывающая душу своей безысходностью. Она абсолютно не подходила ни для этого места, ни для такого вот пьяного сборища, да и вообще была далеко не праздничная.

Эту мелодию я и вспомнил в тот вечер, накануне смерти Инги. – Что это такое? – потрясенно спросила моя жена.

– Юбиляр с супругой, – ответил охранник.

– Нет, я о музыке. Никогда не слышала эту вещь.

– А-а, – охранник покрутил пальцем у виска и кивнул на танцующих, – «Реквием» Сальери. Третий раз заказывают. Такая у них музыка, такие танцы.

«Реквием» Сальери. Я резко сел на диване и рассмеялся, почувствовав необыкновенное облегчение: вот, значит, как называется эта вещь. Наконец-то я вспомнил!

Вспомнил? Да разве мог я вспомнить то, чего не было? Я никогда не летал на горнолыжный курорт, а в аэропорту в последний раз был лет пятнадцать назад, еще в детстве. Все это одни лишь фантазии. Только какие-то уж слишком изощренные, слишком детальные. Да и музыка. Я никогда не слышал «Реквием» Сальери, я даже не знал, что он написал «Реквием». Да ему это как-то и не идет: «Реквием» и Сальери – столь же несовместные вещи, как гений и злодейство… Да и не «Реквием» это был, а какая-то черная месса.

Но я слышал его, там, в ресторане, и отчетливо помнил.

Может, это опять сон? Мое подсознание связало разрозненные образы и музыку, когда-то слышанную, но забытую? Но я не сплю. И все время, пока воображал себе всю эту галиматью, не спал, могу в этом поклясться! Сквозь воображаемые картины – такси, аэровокзал, ресторан, Инга – все время проступали домашние предметы: противоположный подлокотник дивана, плед, которым я был укрыт, окно, край занавески и даже плохо закрепленный соседский кабель – он все время болтается перед моим окном и до невозможности раздражает. Нет, я не спал. Чем же тогда все это можно объяснить?

Воспоминаниями, больше ничем. Но это не мои воспоминания, и они возникают помимо моей воли. Абсурд! Но что бы это ни было, попробую продвинуться дальше, вспомнить что-нибудь еще. В качестве эксперимента над собой. Проследить весь наш путь шаг за шагом, посмотреть, куда он меня выведет.

Вот мы с Ингой прилетели в некий город. Нальчик – услужливо подсказала память. Ну, хорошо, пусть будет Нальчик. Что дальше? На автобусе приехали на курорт. Синие Горы – с лукавым смешком шепнула память. Пусть! Мы приехали поздним вечером, гостиница, как новогодняя елка, переливалась разноцветными огоньками. Это было необыкновенно красиво. Портье – мужчина лет тридцати, оформил нас и выдал ключ от номера. Номер двести пятнадцатый, находился на втором этаже, мы поднялись по лестнице – деревянные, широкие перила, покрытые темным лаком, разноцветная ковровая дорожка, с преобладающим темно-красным. Окна номера выходили на горы – темная громада, жутковатая в поздний час, утром приобрела совсем другой вид и выглядела очень даже романтично. Что было дальше? Мы осмотрели номер. Стены с нежно-кремовыми обоями, шторы им в тон. В ванной розовый кафель. Над огромной двуспальной кроватью с шелковым серебристым покрывалом висела картина в рамке: горный пейзаж, очень похожий на тот, что открывался из нашего окна. Багаж распаковывать тем вечером мы не стали, достали только самое необходимое.

Утром, когда я проснулся, Инги в комнате не было. Я нашел записку: «Решила осмотреть окрестности. Не теряй меня. Скоро вернусь». В углу стояла только одна пара лыж – моя. Боже мой! Я даже помню марку!

Что же теперь делать с этими воспоминаниями, которые так отчетливо возникают, но которых у меня, по определению, быть не может?

Что делать? Да просто проверить воспоминания: поехать в эти чертовы Синие Горы, в Нальчик. Благо, время у меня есть: целых две недели отпуска, щедро подаренные сердобольной Татьяной.

Я вскочил с дивана и стал поспешно собираться в дорогу, будто мне грозила какая-то опасность, от которой я надеялся убежать. Но вдруг посреди сборов меня посетила здравая мысль: да ведь поездка в Синие Горы – это новый виток безумия. Но я отогнал ее поскорее, притворившись, что отправляюсь в самый обычный отпуск, для того чтобы отдохнуть, а не для того чтобы проверить несуществующие воспоминания. Лицемеря перед самим собой изо всех сил, вызвал такси и с отчаянным весельем, к которому примешивался страх, вышел из квартиры. Вдруг подъедет тот же водитель – и все повторится.

Не повторилось. Водитель был незнакомый, он завел ничего не значащий разговор, не стал сердиться на многочисленный багаж и на лыжи, которые не помещались в салон, то есть ни лыж, ни багажа у меня не было. И Инги не было. И не было радости, и поездка моя вмиг показалась бессмысленной и глупой. Зачем еду? Куда? Расплатившись с водителем, я подхватил свою легкую сумку и вошел в здание аэровокзала. Огляделся, продолжая притворяться обычным отпускником. Мой организм, включившись в игру, стал выделять желудочный сок, сделав вид, что ему требуется сытный обед. А где еще можно пообедать в аэропорту? Конечно, в ресторане. Забросив за плечо сумку, я отправился в ресторан.

На этот раз ресторан был открыт для всех. Никакого юбилея там не справляли, играла совсем другая музыка – что-то привычное эстрадное, но охранник оказался тот же самый, что и в тот день, когда мы улетали с Ингой. И сразу все здравые мысли вылетели у меня из головы, я сразу забыл, что хотел есть, и, перестав притворяться, подошел к нему.

– «Реквием» Сальери, – словно называя пароль, значительно проговорил я. Охранник в недоумении поднял на меня глаза и пожал плечами. – Юбилей, – предпринял я новую попытку, чувствуя себя идиотом. – Здесь, в вашем ресторане, примерно месяц назад справляли юбилей. Юбиляр и его жена несколько раз заказывали «Реквием» Сальери и танцевали под него. – Я улыбнулся, как можно теплее и радушнее, но он смотрел также мрачно и с недоумением.

– Ах, вот вы о чем! Кто вы такой? – сурово спросил он. – Что вам нужно?

– Один из гостей юбиляра, – солгал я, открыто глядя ему в глаза.

– Нет, вы не можете быть одним из гостей, – совсем уж враждебно проговорил охранник.

– Ну, почему ж не могу? – с напускной обидой удивился я и издал какой-то жалкий, вымученный смешок.

– Да потому, что, будь вы одним из гостей, вы бы знали, что юбиляр в тот вечер погиб.

– То есть как это погиб? – Я почувствовал, что подступает ужас: вот-вот начнется что-то, чего я не знаю, но что уже было и обязательно получит продолжение.

– Как? Очень просто! Отравился. Подсыпал себе что-то в бокал – и привет! Он и народ для этой цели собрал, как потом оказалось, – чтобы не скучно было. Устроил шоу, мать его! – Охранник выругался.

Я не знал, как на это реагировать и как скрыть свой страх, и потому сказал ужасную глупость:

– Но почему вы думаете, что он отравился? Я имею в виду, сам отравился. Может, его отравили?

– Отравили? – растерянно переспросил охранник и задумчиво посмотрел на меня: видимо, такая мысль не приходила ему в голову. – Да нет! Этого не может быть! – рассердился он в следующий момент и проговорил сквозь зубы: – Юбиляр оставил записку.

Затем он решительно отодвинул меня плечом, чтобы не смущал тревожными вопросами, и закрыл перед моим носом стеклянную дверь ресторана.

Все это меня до невозможности расстроило. Кивнув охраннику на прощание сквозь закрытую дверь, я отправился к кассам – нужно купить билет и продолжить проверку странных воспоминаний… То есть продолжить свое путешествие. И вдруг я понял, что заранее знал, как закончится банкет. Вернее, не знал – чувствовал, подсознательно был уверен в подобном исходе. Как чувствовал, что не следует мне никуда лететь, потому что все это может плохо закончиться уже для меня. Но здравая мысль, едва возникнув, тут же исчезла. А я подошел к кассе.

Здесь тоже совпало не все: маленькой круглой дырки в стекле стойки не было, очевидно, стекло заменили, но девушка-диспетчер оказалась та же и часы точно такие, как мне запомнились: электронные, с зелеными светящимися цифрами, но показывали другое время – на два пятнадцать позже, значит, и рейс будет другим, если он вообще состоится. Я замер у кассы, ожидая приговора, втайне надеясь, что билетов не окажется, и вместе с тем страшно боялся, что поездка может не состояться.

С билетом, как и в прошлую несуществующую поездку, проблем не возникло. Со смешанным чувством удовлетворения и ужаса я отправился дальше. Нашел те самые места, где сидели мы с Ингой, ожидая вылета. Да, это было здесь, над головой работал телевизор, начинался какой-то фильм, мы хотели пересесть, потому что смотреть было неудобно, приходилось задирать голову, а потом фильм прервали…

Объявили регистрацию на рейс. Я вдруг сорвался с места и бросился к выходу из зала ожидания. Как я мог об этом забыть? Непростительное упущение! Расталкивая пассажиров, впадая в отчаянье, что не успею, я бежал по зданию аэровокзала и никак не мог найти то, что мне нужно. Множество совершенно одинаковых помещений из стекла, пластика и фальшивого мрамора. Продажа сотовых телефонов, Фэн-шуй, страховая компания, кафе… Мне показалось, что за столиком сидит Инга. Я рванул стеклянную дверь на себя, влетел в зал кафе. Но тут же повернул обратно. Инга мертва, напомнил я себе, эта сидящая за столиком девушка ни в коем случае не может быть Ингой. Нельзя отклоняться от курса, иначе точно не успею. Это должно быть где-то здесь: кафе, цветочный магазин, а дальше… Да, точно, отдел, где продавали музыкальные диски. Времени у меня было в обрез, но я все же заскочил и купил диск с «Реквиемом» Сальери. И сразу натолкнулся и на то, что искал, – филиал отделения банка.

Ужасно торопясь и ужасно волнуясь, что что-нибудь перепутаю, я перевел сорок тысяч рублей на имя Полины Лавровой, написал короткое письмо на ее электронный адрес и, с чувством выполненного долга, отправился к стойке регистрации. До вылета оставалось двадцать минут.