В доме престарелых был старик, который верил, что, едва попав на небо, он получит назад все, чего лишился в жизни. «О да, идея хорошая!» – сказала ему Мэгги, когда он рассказал ей об этом. Она полагала, что старик говорит о вещах неосязаемых – о юношеской энергии, например, или о способности молодых людей забывать про все на свете, увлекаться страстями. Но старик продолжал рассказывать, и она поняла, что у него на уме вещи вполне осязаемые. Прямо у жемчужных врат, сказал он, святой Петр вручит мне большой мешок и там будет все: красный свитер, который мама связала перед самой смертью и который он, когда учился в четвертом классе, забыл в автобусе – и с тех пор скучает по нему всей душой; совсем особенный карманный ножик, по злобе заброшенный его старшим братом в кукурузное поле; колечко с бриллиантом, которое его первая возлюбленная не вернула, после того как разорвала помолвку и сбежала с сыном священника.

Мэгги тогда задумалась – а что она найдет в своем мешке? Засунутые куда-то пудреницы, осиротевшие сережки, зонтики, которые она теряла, не заметив того, а через несколько недель или месяцев вспоминала о них: «Разве у меня не было?..» или «А куда подевался мой?..» Вещи, которые она раздавала не задумываясь, а после проникалась желанием вернуть их, – к примеру, те юбки 1950-х, которые она пожертвовала «Доброй воле», а теперь их длина снова вошла в моду. И она еще раз сказала старику: «О, да», но с чуть меньшей уверенностью, потому что собственные потери вроде бы не огорчали ее так сильно, как старика – его.

Впрочем, сейчас (раскладывая куски жареной курицы по пластиковым коробочкам, которые Айра будет брать с собой в мастерскую) она думала о том, что ее мешок окажется все же набитым посильнее. Она вспомнила зеленое платье, которое вдруг ужасно понравилось Натали, жене ее брата Джоша. Мэгги сказала ей: «Бери, оно идет к твоим глазам», это была чистая правда, и она радовалась, что Натали взяла платье, Мэгги любила ее как сестру. Но после Джош и Натали развелись, Натали куда-то уехала и не стала звонить и писать, как будто она развелась и с ней, и теперь Мэгги хотелось вернуть платье. Оно так и струилось при ходьбе! Одно из тех платьев, в которых можно пойти куда угодно, они на любой случай годятся.

А еще ей хотелось вернуть котенка, Пушинку, которого Айра подарил ей (самый первый подарок!) в пору ухаживания. Такая была веселая, озорная кошечка, она все время сражалась острыми, как иголки, зубками и мягкими серыми лапками с воображаемыми врагами, Мэгги и Айра могли играть с ней часами. Но Мэгги ненароком убила бедняжку, когда включила мамину сушильную машину, не проверив, что у нее внутри, – стала потом вынимать одежду, а там она, обмякшая, вонючая, словно бескостная, точно настоящая пушинка. Как же Мэгги плакала, остановиться не могла. После у нее были и другие кошечки – Люси, Честер, Тыквик, – но сейчас Мэгги вдруг страшно захотелось вернуть Пушинку. Конечно, святой Петр разрешит поместить в ее мешок животных, ведь так? А поместит ли он туда всех тощих, нисколько не приставучих собак Малтрени-стрит, беспородных дворняг, под далекий лай которых она засыпала в каждую ночь детства? Поместит хомячка детей, который годы назад неустанно метался по своей проволочной тюрьме, и Мэгги из жалости выпустила его, а Тыквик поймал да и съел?

И тот банальный брелок для ключей, который у нее был, вращающийся на оси металлический диск, на одной его стороне было вытиснено ЛЮБИТ, а на другой – НЕ ЛЮБИТ. Подарок Бориса Драмма. Когда Джесси получил водительские права, она сентиментально отдала брелок ему. Везла Джесси домой после экзамена и опустила брелок в его ладонь, но, к сожалению, забыла выключить двигатель, и, когда вылезла из машины, та поехала. «Отлично, ма», – сказал Джесси и потянулся к ручке тормоза, и что-то в его надменном веселье заставило Мэгги впервые увидеть в нем мужчину. Ныне Джесси носит ключи в чехольчике из змеиной, полагала она, кожи. А ей хотелось бы, чтобы тот брелок вернулся к ней, она даже чувствовала его пальцами – легкий дешевый металл, рельефные буквы – и помнила, как покручивала его, разговаривая с Борисом. Любит – не любит. И снова увидела Бориса, выскочившего перед автомобилем, когда она училась тормозить. Господи, да он только одно и пытался сказать: «Я здесь! Удели мне немного внимания!»

А еще у нее были такие прозрачные коричневые бусы, похожие на темный янтарь. Антикварная пластмасса, сказала продавщица комиссионного магазина. Пожалуй, тут есть логическое противоречие, но Мэгги эти бусы очень любила. Как и Дэйзи, в детстве она часто брала их поносить, вместе с парой туфелек Мэгги на высоких каблуках, и в конце концов потеряла в переулке за домом. Порвала скакалкой, через которую прыгала, и вернулась домой в слезах, потому что бусы просто исчезли. Они-то уж точно в тот мешок попадут. А заодно и летний вечер, почему бы и нет, – пахнущие потом дети, светляки, теплые половицы веранды, к которым слегка прилипают кресла-качалки, звенящие в проулке голоса: «По-твоему, это удар?» и «Мисс Мэри Мак, Мак, Мак, вся одетая в черняк, няк, няк…»

Она поставила коробочки с курицей на полку холодильника – впереди всего остального, чтобы Айра их не проглядел, – и вообразила изумление святого Петра, увидевшего, что там вываливается из мешка: бутылочка ветра, коробочка свежего снега, смутное, освещенное луной облачко – из тех, что проплывали в небе, как дирижабли, когда Айра провожал ее домой с хоровых занятий.

Тарелки в сушилке уже высохли, Мэгги собрала их стопкой и перенесла в буфет. А потом наложила себе большую чашку мороженого. Нужно было все же купить шоколадную стружку, у сливочной помадки слишком бесцветный вкус. Поднялась по лестнице, черпая мороженое чайной ложкой. Остановилась у двери Дэйзи. Девочка стояла на коленях, запихивая книги в картонную коробку.

– Мороженого хочешь? – спросила Мэгги.

Дэйзи подняла на нее взгляд:

– Нет, спасибо.

– Ты на ужин всего одну куриную ножку съела.

– Я не голодна, – ответила Дэйзи и смела со лба локон. Одета она была в то, что брать с собой не собиралась, – обвислые джинсы, блузка с надорванной петлицей. Комната ее уже выглядела как нежилая, стоявшие прежде на полках безделушки были упакованы не одну неделю назад.

– А где же твои плюшевые зверушки? – спросила Мэгги.

– В чемодане.

– Мне казалось, ты хотела оставить их дома.

– Хотела, а потом передумала, – сказала Дэйзи.

За ужином она была такой тихой. Мэгги видела, что Дэйзи беспокоится о завтрашнем дне. Хотя она ничего об этом не говорила – вполне в ее духе. Все приходилось угадывать по косвенным признакам – по отсутствию аппетита, по решению взять с собой зверушек. Мэгги сказала:

– Ладно, голубчик, если потребуется помощь, позови меня.

– Спасибо, мам.

Мэгги прошла коридором в спальню, которую делила с Айрой. Он сидел, скрестив ноги, на кровати и раскладывал пасьянс. Туфли сняты, рукава рубашки закатаны.

– Ты не хочешь мороженого? – спросила Мэгги.

– Нет, спасибо.

– И мне бы его есть не стоило, – сказала она. – Но эти разъезды почему-то так тяжело мне даются. По-моему, всего лишь сидя в машине, я миллион калорий пережгла.

Впрочем, если верить зеркалу над столом, не пережгла – толстуха толстухой. Мэгги опустила мороженое на туалетный столик, наклонилась, чтобы осмотреть свое лицо, втянула щеки. Бесполезно. Она вздохнула и пошла в ванную комнату за ночной рубашкой.

– Айра, – позвала она оттуда, плитка на стенах откликнулась эхом. – Как по-твоему, Серина еще злится на нас?

Чтобы увидеть его ответ – он пожал плечами, – пришлось выглянуть в дверь.

– Я подумала – может, позвонить ей, узнать, как она, – сказала ему Мэгги, – но, боюсь, Серина бросит трубку.

Она расстегнула платье, стянула его через голову, кинула на крышку унитаза. Сняла туфли.

– Помнишь, как я помогла устроить ее мать в дом престарелых? В тот раз Серина со мной несколько месяцев разговаривать не желала, а когда я звонила, брякала трубкой об аппарат. Так было неприятно. Этот удар на другом конце линии. Я чувствовала себя какой-то маленькой девочкой. Как будто мы опять в третьем классе учились.

– А это потому, что она вела себя, как третьеклассница, – сказал Айра.

Мэгги вышла из ванной в одной комбинации, чтобы зачерпнуть еще ложку мороженого.

– Я даже не понимала, что с ней такое, – сказала она отражению Айры в зеркале. – Ну да, я ошиблась, но это была честная ошибка! Намерения у меня были самые лучшие! Я сказала ее матери: «Послушайте, хотите произвести впечатление на всех обитателей дома? И персоналу показать с самого начала, что вы не просто еще одна банальная старушка?» Это же Анита была! Она когда-то тореадорские красные брюки носила! Не могла же я позволить, чтобы ее там недооценивали, правда? Вот и сказала Серине, что ее примут только в субботу вечером, на Хэллоуин, и сшила ей на моей швейной машинке клоунский костюм, и съездила на Восточную авеню в этот, как его… Как он называется?

– Театральный магазин, – сказал Айра, выкладывая еще один ряд карт.

– В театральный магазин, за гримом. Откуда мне было знать, что костюмированный вечер в ту субботу отменили?

Она принесла мороженое к кровати, прислонила подушку к изголовью и поставила рядом чашку. Айра, наморщив лоб, разглядывал только что выложенные карты.

– Можно подумать, я нарочно выставила ее посмешищем, – продолжала Мэгги, – а ведь Серина так и решила.

Впрочем, в эти мгновения в голове у нее вертелась не Серина, но Анита: размалеванное лицо, пучки рыжих волос, треугольники, которые Мэгги нарисовала губной помадой под ее глазами, отчего они стали казаться неестественно яркими и даже полными слез, как у настоящего циркового клоуна. И ее дрожащий, как будто вдавленный подбородок, когда она сидела в инвалидной коляске и смотрела, как Мэгги уходит.

– Я тогда струсила, – внезапно сказала Мэгги, ставя чашку на кровать. – Надо было остаться, помочь Серине переодеть ее. Но я почувствовала себя такой дурой, поняла, что все испортила. Поэтому просто сказала: «Ну, пока!» – и ушла, а последним, что я видела, была Анита, которая сидела там в жутком парике, точно какая-нибудь… ни на что не похожая, пришибленная старческим маразмом, жалкая, а вокруг – нормально одетые люди.

– Ладно, милая, в конце концов она замечательно там прижилась, – сказал Айра. – К чему раздувать из этого целую историю?

– К тому, что ты не видел, как она выглядела, Айра. На ней же еще и тот корсет был, понимаешь? Ограничительный, без которого она уже не могла сидеть прямо. Клоунский костюм и корсет! Говорю тебе, я была полной дурой.

Мэгги надеялась, что Айра поспорит с ней и на этот счет, однако он всего лишь положил валета треф на даму.

– Не знаю, почему я морочу себя надеждой попасть на небеса, – сказала Мэгги.

Молчание.

– Так позвонить ей или нет?

– Кому?

– Серине, Айра. О ком мы с тобой разговариваем?

– Конечно, если тебе хочется.

– А вдруг она трубку бросит?

– Тогда вспомни, сколько ты сэкономишь на телефонном счете.

Мэгги скорчила ему гримасу, сняла с тумбочки телефон, поставила себе на колени. С минуту помешкала. Подняла трубку. Айра тактично склонился над картами и начал насвистывать. (Он всегда так уважительно относился к личным тайнам, хотя Мэгги по опыту знала, что и притворяясь поглощенной, ну, скажем, какой-то песней, можно подслушать очень многое.) Она набрала номер Серины – медленно, как будто это могло помочь ей в разговоре с подругой.

Телефонный аппарат Серины выдал два коротких звонка вместе одного длинного. Мэгги подумала, что это признак отсталости – вот что значит глухая провинция. «Брип-брип». «Брип-брип».

Голос Серины:

– Алло.

– Серина?

– Да?

– Это я.

– А, привет.

Может, она не поняла, кто такая эта «я». Мэгги откашлялась. Сказала:

– Это Мэгги.

– Привет, Мэгги.

Она успокоилась, прилегла на подушку, вытянула ноги. И сказала:

– Звоню, чтобы узнать, как ты.

– Очень хорошо! – ответила Серина. – Или, ну, не знаю. По правде сказать, не ахти. Хожу по дому из комнаты в комнату. Не могу усидеть на одном месте.

– Линда с тобой?

– Я ее выставила.

– За что?

– Она мне на нервы действовала.

– На нервы! Чем?

– Да то одним, то другим. Забыла. Они повезли меня обедать и… Вообще-то я отчасти сама была виновата. Нарочно все им назло делала. Ресторан мне не понравился, другие посетители показались невыносимыми. И я все думала, как хорошо побыть одной, чтобы весь дом был в моем распоряжении. Ну вот, теперь я дома, и уж больно здесь тихо. Как будто меня в вату завернули. Я как услышала, что телефон звонит, обрадовалась точно ненормальная.

– Жаль, что мы не живем поближе друг к другу, – сказала Мэгги.

– Мне теперь некому рассказывать о всяких мелочах, о фокусах водопровода, о том, что на кухне опять появились красные муравьи.

– Мне можешь рассказывать, – предложила Мэгги.

– Так это же не твои красные муравьи, понимаешь? Ну то есть мы не вместе от них страдаем.

– А, – промолвила Мэгги.

Наступила пауза.

Что там насвистывает Айра? Что-то с пластинки, которую Лерой ставила вечером, слова так и вертелись у Мэгги на кончике языка. Он собрал бубновые карты и переложил их к королю.

– Знаешь, – сказала Серина, – всякий раз, как Макс возвращался из деловой поездки, мы столько всего друг другу рассказывали. Он говорил и говорил, я говорила и говорила, и угадай, что происходило потом?

– Что?

– Мы с ним переругивались вдрызг.

Мэгги засмеялась.

– А после мирились и вместе отправлялись в постель, – сказала Серина. – Сумасшедшие, верно? А теперь я все думаю: если бы Макс сию минуту воскрес, мы бы опять поругались самым жутким образом?

– Пожалуй, да, поругались, – ответила Мэгги.

И попыталась представить, что это такое – знать, что Айру она видит на этой земле в последний раз. Наверное, ей было бы трудно поверить в это. Она несколько месяцев ожидала бы, что сейчас он придет к ней, как пришел на занятия хора в тот первый весенний день, тридцать лет назад.

– И вот еще что, Серина, – сказала она. – Я хочу извиниться за то, что произошло после похорон.

– Ой, да забудь.

– Нет, правда, мы потом так ужасно себя чувствовали, оба.

Оставалось надеяться, что Серина не слышит свиста Айры, который делал эти извинения какими-то неискренними. Лишь потом до меня и дошло, весело высвистывал он, как долог и странен был этот путь…

– Забудь. Не знаю, с чего я так раскипятилась, – сказала Серина. – Вдовья нервозность, что-то в этом роде. Полная дурь. Я уже вышла из возраста, когда можно бездумно разбрасываться друзьями, мне это не по карману.

– Ой, не говори так!

– То есть ты хочешь, чтобы я тебя отбросила?

– Нет, нет…

– Да я шучу, – сказала Серина. – Спасибо, что позвонила, Мэгги. Серьезно. Хорошо было услышать твой голос.

– Всегда готова, – сказала Мэгги.

– Ну, пока.

– Пока.

Серина положила трубку. А миг спустя то же сделала и Мэгги.

Мороженое было уже несъедобным. Супчик, а не мороженое. Да Мэгги и чувствовала себя переевшей. Она окинула свое тело взглядом – лифчик просто-напросто впивался в груди.

– Я слониха, – сказала она.

– Опять двадцать пять, – ответил Айра.

– Серьезно.

Он вглядывался в карты, постукивая себя указательным пальцем по верхней губе.

Ладно. Она встала, прошла, раздеваясь на ходу, в ванную комнату, сняла с крючка ночную рубашку. Надела ее через голову, дальше рубашка опала сама, свободная, прохладная, невесомая. «Вот так!» – сказала Мэгги. Из спальни в ванную тянулась дорожка из ее белья; Мэгги собрала его и сунула в плетеную корзину.

Временами, после особенно трудного дня, ее охватывало желание сжечь все, что она в тот день носила. Но сейчас, пока она пристраивала платье на плечики, ее посетила новая мысль. Она оглянулась на Айру. Отвела взгляд. Повесила платье в платяной шкаф, рядом с шелковой блузкой.

– Господи, – сказала она, снова повернувшись к нему, – какая все-таки дыра этот Картуил.

– Мм…

– Я уж и забыла, какая это дыра.

– Угу.

– И школа там наверняка дрянная.

Нет ответа.

– Как по-твоему, способна тамошняя школа дать хорошее образование?

– Не могу знать, – ответил Айра.

Мэгги плотно закрыла дверцу платяного шкафа и сказала:

– Зато я могу. Она, должно быть, на год от балтиморских отстает, а то и на два.

– А в Балтиморе школы, естественно, великолепные, – сказал Айра.

– Да уж получше, чем в Картуиле.

Он посмотрел на нее, приподнял бровь.

– Ну, скорее всего, – поправилась Мэгги.

Айра взял карту, положил ее на другую, но передумал и вернул назад.

– Мы вот что могли бы сделать, – сказала Мэгги. – Написать Фионе, спросить, что она думает насчет образования Лерой. Предложить устроить Лерой в здешнюю школу, и пусть она девять месяцев в году живет у нас.

– Нет, – ответил Айра.

– А то и двенадцать, если понадобится. Ты же знаешь, как дети привязываются к своим одноклассникам, ну и так далее. Может, ей и не захочется от нас уезжать.

– Посмотри на меня, Мэгги.

Она посмотрела, подбоченившись.

– Нет, – сказал он.

Она могла бы привести ему множество доводов, любых!

Но почему-то не стала. Опустила руки и отошла к окну.

Ночь стояла теплая, темная, тихая, ветерок лишь едва-едва покачивал штору. Мэгги подняла ее повыше, высунулась в окно, прижавшись лбом к мелкой сетке. Воздух пах резиновыми покрышками и травой. Из дома соседей, Локесов, доносились обрывки телевизионной музыки. По другую сторону улицы поднимались на свою веранду Симмонсы, муж позвякивал ключами. Ложиться спать они пока не собирались, что нет, то нет. Симмонсы были одной из тех счастливых бездетных молодых пар, что никого вокруг, кроме друг друга, не видят, сейчас они, несомненно, вернулись домой, поужинав в ресторане, и теперь займутся… чем? Поставят какую-нибудь романтическую музыку, может быть скрипичную, и будут сидеть на безупречно белом двухместном диванчике, держа в руках винные прямые, не расширяющиеся к краям бокалы из тонкого, очень хрупкого хрусталя и чинно беседуя. А возможно – танцевать. Она как-то видела их танцующими на передней веранде: жена была в туфлях на высоком каблуке, с волосами, собранными вверх в похожую на купол прическу, муж держал ее на некотором расстоянии от себя, формально, обожающе.

Мэгги отошла от окна, вернулась к кровати.

– Ах, Айра, – сказала она, плюхнувшись рядом с ним, – ради чего мы с тобой будем жить всю остальную жизнь?

Садясь, она сдвинула колоду карт, однако добрый Айра не стал ее поправлять, а вместо этого одной рукой притянул Мэгги к себе.

– Ладно, милая, ладно, – сказал он, поудобнее устраивая Мэгги рядом с собой. Продолжая обнимать ее, он перенес четверку пик к пятерке, а Мэгги положила голову ему на грудь и окинула взглядом пасьянс. Айра уже добрался до самого интересного. Миновал раннюю, несерьезную стадию, когда еще представляются возможными любые ходы, и сейчас выбор у него сузился, ему следует проявлять настоящую искусность и осмотрительность. Мэгги почувствовала, как что-то шевельнулось в ней, пронизало ее, словно внезапный прилив внутренней жизненной силы, и подняла лицо, чтобы поцеловать теплый выступ его скулы. А затем выскользнула из-под руки Айры и перебралась на свою сторону кровати: назавтра их ожидала дальняя поездка, перед которой следовало основательно выспаться.