Глава пятая

Мы выбрались в городской клуб только к семи часам. Мистер Бреннан до самого нашего выхода так и не пришёл домой, поэтому мы накрыли ему стол, и, когда Марта поднялась наверх собираться, я закрыла оставленное ему блюдо с бутербродами ещё влажной салфеткой. Мне было жалко мистера Бреннана. Он так много работал, а дома его не ценили.

Диклэн отправился вперед. Он считал ниже своего достоинства тащиться вместе с девчонками.

Солнце садилось и окрасило в цвета пожара всю западную сторону неба. Из этого закатного неба вырывались отдельные языки огня, но уже не красные, как само заходящее солнце, но тёплого, мерцающего розового цвета. Ещё выше небо принимало чистый голубой цвет, а прямо в зените тихо и спокойно проплывали большие облака. Там простиралось Небесное Царство. Я не знала ни одного человека, попавшего туда. Только несколько старых женщин, умерших в нашей деревне, но никто из них не принадлежал к моей семье.

– Моя мама самая красивая женщина в здешних местах, – сказала Бэйба.

По правде говоря, я думала так про мою маму, обладательницу округлого, бледного, завораживающего лица и серых доверчивых глаз, но я ничего не возразила ей, потому что находилась в их доме. Марта выглядела очаровательно. Заходящее солнце или, может быть, коралловое ожерелье придали её глазам загадочный оранжевый оттенок.

– Бип-бип, – голосом просигналил Хикки, проезжая мимо нас на велосипеде. Мне всегда было жалко его велосипед. Он вот-вот должен был рухнуть под его весом. Протекторы на шинах, похоже, стерлись совершенно. Он вёз банку с молоком, закреплённую на руле, и клетку с живой курицей на багажнике. Скорее всего всё это предназначалось для миссис О'Ши, владелицы гостиницы «Серая Гончая». Хикки всегда подкармливал своих друзей в отсутствие мамы. Мне думается, мама пересчитывала куриц, но Хикки мог свалить вину на лису. Лисы забирались к нам во двор среди бела дня и таскали кур и индеек.

Прямо перед нами, напоминая пятна коричневой пыли, толклись под кронами деревьев и зудели комары, и их тонкий звон стоял в моих ушах и после того, как мы миновали этот участок дороги.

– Поспешим, – сказала Марта, и я прибавила шагу.

Она хотела сидеть в первом ряду. Там сидели все значительные люди нашего общества. Жена доктора, мистер Джентльмен, девицы Коннор. Эти девицы Коннор были протестантками, но к ним относились хорошо. Как раз в этот момент они проехали мимо нас в своем автомобиле-«комби» и просигналили. Такова была их манера здороваться. Мы в ответ кивнули. На заднем сиденье их автомобиля сидели две немецкие овчарки, и я порадовалась тому, что они не предложили подвезти нас. Я всегда боялась овчарок. На калитке их дома висела табличка «Осторожно, злые собаки». Они говорили с сильным акцентом, ездили верхом и зимой принимали участие в охоте. Когда они посещали скачки, то всегда имели при себе трости с раскладными стульчиками, на которых могли сидеть. Они никогда не разговаривали со мной, но Марта получала от них приглашение на послеобеденный чай раз в год. В летний сезон.

Мы преодолели большой пролёт бетонной лестницы и вышли к портику городского клуба. В билетной кассе сидела толстая женщина, и мы могли видеть только верхнюю половину её тела. Она была одета в платье терракотового цвета с нашитыми на нём множеством блёсток. На её ресницах виднелись крошечные комочки косметики, а волосы были выкрашены в тон платью тоже в терракотовый цвет. Блёстки на её платье от постоянных движений все время играли и сверкали.

– Она вся играет, как шампанское, – сказала Бэйба, и мы с ней фыркнули. Мы продолжали хихикать, придерживая для Марты входную дверь. Она очень любила, когда для неё открывали двери.

– Дети, прекратите смеяться, – сказала она нам, как посторонняя.

Актёр с нарумяненным лицом улыбнулся нам и прошёл вперёд, чтобы показать нам наши места. Марта протянула ему три голубых билета.

Деревенские парни, сидевшие на последних рядах зала, засвистели, когда мы вошли. Они считали своим долгом торчать там и обсуждать всех входящих, а потом либо хохотали, либо свистели, если девчонка была симпатичной. Они были одеты в затрапезную одежду, но в праздничной обуви, и от них исходил сильный запах масла для волос.

– Вот же деревеньщина, – ощутив этот запах, произнесла Марта. Так она аттестовывала большинство клиентов своего мужа. Среди этих ребят был и один симпатичный парень, улыбнувшийся мне, с курчавыми тёмными волосами и румяным довольным лицом. Я знала про него только то, что он играл в команде травяного хоккея.

Мы уселись в первом ряду. Марта оказалась рядом со старшей из девиц Коннор, Бэйба рядом с Мартой, а я с краю. Мистер Джентльмен сидел неподалёку от нас, рядом с младшей из девиц Коннор, Опускаясь на своё место, я заметила его затылок и его воротничок. Мне стало приятно, что он тоже здесь.

В зале стояла почти полная темнота. Окна были закрыты занавесями из чёрной материи, пришпиленными к оконным рамам. При свете шести керосиновых ламп рампы люди едва могли разобрать номера мест. Две из ламп рампы коптили, и их стёкла были покрыты слоем сажи.

Я оглянулась, пытаясь обнаружить Хикки. Оглядев ряды кресел и не увидев его, я перевела взгляд на расположенные за креслами ряды стульев, а потом стала рассматривать людей, сидевших ещё дальше, на положенных на бочки из-под портера досках. Я увидела его на самом последнем ряду сидящим на такой доске рядом с Мэйси. На самых дешёвых местах. Они смеялись. Вся галёрка была полна смеющимися девицами. Там сидели девицы с курчавыми волосами, с блестящими чёрными волосами, волнами падающими им на плечи, девицы с влажными глазами-черничинами, ухмыляющиеся, болтающие и ждущие. Мисс Мориарти сидела двумя рядами позади нас и, узнав меня, слегка мне кивнула. Джек Холланд что-то записывал в блокноте.

Раздался звук гонга, и пыльный занавес стал медленно раздвигаться. Но на полпути он застрял. Я видела, как актёр с нарумяненным лицом изо всех сил тянул за шнур, пытаясь открыть его, и в конце концов вышел на сцену и вручную открыл занавес до конца. Зрители зааплодировали.

На сцене появились четверо девушек в светло-вишнёвого цвета блузках, в чёрных, отделанных рюшем брюках и в чёрных шляпках. Под мышкой они держали тросточки и принялись танцевать чечётку. Мне захотелось, чтобы мама увидела всё это. Возбуждённая нашими сборами и предвкушая зрелище, я около часа не думала про неё. Представление ей бы понравилось, особенно, если бы она узнала про мою стипендию.

Девушки на сцене продолжали танцевать, две справа и две слева, а потом к ним присоединился актер с банджо в руках, который стал петь грустные песни. Он все пытался заглянуть себе глазами в душу, и, когда ему удалось скосить глаза к носу, все засмеялись.

Потом настал черед двух клоунов, которые влезали в ящики и вылезали из них, а затем девушка в терракотовом платье спела «Соблазнение на кухне». Она махала зрителям, приглашая их петь вместе с ней, и в конце концов они раскачались. Это было ужасно.

А теперь, дамы и господа, объявляется короткий антракт, в течение которого мы будем продавать билеты лотереи, имеющей быть непосредственно перед представлением. Представлена же будет единственная и несравненная пьеса, утешающая сердца и вызывающая потоки слёз, «Ист Линн», – объявил мужчина с нарумяненным лицом.

У меня не было денег, но Марта купила мне четыре лотерейных билета.

– Если они выиграют, то выигрыш мой, – предупредила меня Бэйба.

Мистер Джентльмен пустил по первому ряду пачку сигарет. Марта взяла одну сигарету и, наклонившись вперёд, поблагодарила его. Бэйба и я уплетали восточные сладости.

Когда билеты были проданы, актёр спустился со сцены и стал под керосиновыми лампами рампы; он положил бумажки с номерами билетов в большую шляпу и оглядел зал, чтобы пригласить кого-нибудь вытягивать счастливые номерки. Обычно для такой работы приглашались дети, предполагалось, что они более честны, чем взрослые. Он оглядел зал, потом его взгляд остановился на нас с Бэйбой, и он выбрал нас. Мы встали с наших мест, подошли к нему и повернулись лицом к зрителям. Бэйба вытащила первый выигравший номер, а я следующий. Он громко объявлял их всем. Он повторил эти номера три раза, но обладатели счастливых билетов не появлялись. В зале стояла полнейшая тишина, все затаили дыхание. Он назвал выигравшие номера ещё раз и уже был готов попросить нас вытащить ещё пару номеров, как вдруг из задних рядов раздался голос.

– Этот билет у меня, – произнёс кто-то.

– Будьте добры выйти к сцене и показать ваш билет.

Люди любят выигрывать, но они, как правило, стесняются выйти и получить свой выигрыш, но в конце концов счастливчики протолкались сквозь стоящих людей и нерешительно двинулись по проходу. Один из них оказался альбиносом, а другой подростком. Они предъявили свои билеты, получили каждый по десять шиллингов и быстро, едва ли не бегом пустились на свои места.

– Ну а теперь, может быть, наши милые помощницы споют нам песенку? – спросил актёр, положив руки нам на плечи.

– Разумеется, – ответила Бэйба, всегда готовая продемонстрировать свой свежий и чистый голосок. Она запела:

А я только открывала рот, притворяясь, что я тоже пою. Потом вдруг она внезапно прервала пение, кивком головы велев мне продолжать; а я так и осталась стоять на виду у всех с открытым ртом, словно у меня была вывихнута челюсть. Я покраснела и бросилась на своё место, а Бэйба закончила песню. Сквозь зубы я бросила ей:

– Ведьма!

После всего этого началось представление. В зале стояла полная тишина, говорили только актёры на сцене.

Потом я услышала в конце зала какой-то шум, люди шушукались и переговаривались, словно кто-то упал в обморок. Кто-то шёл по проходу с фонариком в руках, и, когда фонарик приблизился к нам, я увидела, что его держит в руке мистер Бреннан.

– Боже мой, неужели это он из-за курицы, – сказала Бэйба матери, когда мистер Бреннан позвал Марту на выход.

Потом он перегнулся через сидящих людей, стараясь не закрывать им сцену, и что-то прошептал мистеру Джентльмену. Они оба вышли из зала. Я услышала, как за ними хлопнула дверь, и обрадовалась, что они ушли. Представление было так интересно, что я не хотела отвлекаться.

Но через какое-то время дверь зала снова открылась, и луч света от фонарика двинулся по залу. Мне почему-то пришло в голову, что на этот раз им нужна я, но я отбросила эту мысль. Однако мысль оказалась правильной. Мистер Бреннан тронул меня за плечо и прошептал:

– Кэтлин, дорогая, выйди на минутку.

Мне казалось, что мои башмаки ужасно шумят, когда я на цыпочках пробиралась по залу. Я думала, что это было из-за моего отца.

В вестибюле зала все говорили разом – Марта и наш приходский священник, мистер Джентльмен, адвокат и Хикки. Хикки стоял спиной ко мне, а Марта плакала. Со мной заговорил мистер Джентльмен.

– С твоей мамой, Кэтлин, случилась неприятность, – он говорил медленно и тщательно подбирая слова, но его голос звучал неуверенно.

– Что за неприятность? – спросила я, вглядываясь в их лица. Марта сморкалась в свой носовой платок.

– Небольшая неприятность, – снова сказал мистер Джентльмен, и приходский священник повторил его слова.

– Где она? – настойчиво спросила я.

Я хотела наконец увидеть её. Никто мне не ответил.

– Расскажите же мне всё, – сказала я.

Мой голос прерывался от волнения, и тут я поняла, что веду себя грубо со священником. Я повторила вопрос более вежливо.

– Расскажите ей, надо ей всё рассказать, – услышала я у себя за спиной слова Хикки.

Я повернулась, чтобы спросить у него, но мистер Бреннан отрицательно покачал головой, а Хикки покраснел так, что это было видно даже под серым слоем его двухдневной щетины.

– Отведите меня к маме, – взмолилась я и бросилась бежать к двери и дальше, по бетонным ступеням.

На последней ступени кто-то поймал меня за пояс моей куртки.

– Мы не можем сделать это сейчас, не сейчас, Кэтлин, – сказал мистер Джентльмен, и я подумала, что это очень жестоко с их стороны, но не могла понять, почему.

– Почему? Почему? Я хочу видеть её, – кричала я, пытаясь вырваться из его рук.

Я чувствовала в себе столько сил, что была готова пробежать все пять миль, отделяющие меня от Тинтрима.

– Ради Бога, да расскажите же вы девочке всё, – сказал Хикки.

– Замолчи, Хикки, – бросил ему мистер Бреннан и подвел меня к краю тротуара, где стояло несколько автомобилей.

Около них собрались люди, все что-то тихо говорили и обсуждали между собой. Марта помогла мне сесть на заднее сиденье их машины, но, перед тем как она закрыла за мной дверь, я услышала, как один из говоривших на улице сказал:

– После него остались пятеро детей.

– После кого остались пятеро детей? – спросила я у Марты, схватив её за руку. Я всхлипывала, звала её по имени и умоляла её сказать мне правду.

– Это Том О'Брайен, Кэтлин. Он утонул. Вместе со своей лодкой и ещё, ещё… – она бы скорее онемела, чем сказала бы мне всё, но я поняла по выражению её лица.

– И мама? – спросила я.

Она кивнула головой и обняла меня за плечи. И тут же мистер Бреннан сел на переднее сиденье и включил мотор автомобиля.

– Она уже знает, – сказала ему Марта между всхлипываний, и после этого я уже ничего больше не слышала, потому что никто ничего не может слышать, когда всё его тело кричит от боли утраты. Утрата. Утрата. И я всё ещё не могла поверить, что моя мама умерла; и в то же время я понимала, что это правда, потому что во мне жило ощущение гибельного конца, а каждая клеточка моего тела онемела.

– Мы едем к маме? – спросила я.

– Чуть погодя, Кэтлин, нам надо кое-что сначала сделать, – сказали они мне, помогая выйти из машины и войти в гостиницу «Серая Гончая».

Миссис О'Ши поцеловала меня и усадила в одно из больших кожаных кресел с пологой спинкой, Комната была полна народу. Ко мне подошёл Хикки и сел на ручку моего кресла. Он опустился прямо на белую вязаную салфетку, но никто не обратил внимания.

– Но ведь она не умерла, – моляще обратилась я к нему.

– Они пропали около пяти часов. Они вышли из магазина Туохи без четверти пять. Бедняга Том О'Брайен нес два пакета разных припасов, – сказал Хикки.

Если уж Хикки говорит, то это точно правда. Мои ноги онемели, а внутри всё оборвалось. Мистер Бреннан дал мне выпить ложечку бренди, а потом заставил принять две белые таблетки и запить их чашкой чая.

– Она не может поверить в случившееся, – услышала я слова одной из девиц Коннор, и как раз в это время вбежала Бэйба и бросилась целовать меня.

– Прости меня за эту дурацкую песню, – сказала она.

– Отведите девочку домой, – сказал Джек Холланд, и, услышав его слова, я рванулась из кресла, крича, что я хочу к моей маме.

Миссис О'Ши перекрестилась, а кто-то снова усадил меня в кресло.

– Кэтлин, мы ждём каких-нибудь известий из казарм, – сказал мистер Джентльмен.

Он был единственным человеком, который мог успокоить меня.

– Я не хочу домой. И никогда не захочу, – сказала я ему.

– Ты можешь не идти домой, Кэтлин, – ответил он, и на какое-то мгновение мне показалось, что он хочет сказать:

– Приходи жить к нам.

Но он этого не сказал. Он подошёл туда, где стояла Марта, и стал что-то говорить ей. Потом они поманили к себе мистера Бреннана, он пересёк комнату и подошёл к ним.

– А где он, Хикки? Я не хочу его видеть, – я имела в виду моего отца.

– Ты его и не увидишь. Он в больнице в Гальвее. Потерял сознание, когда ему сообщили. Он как раз распевал песни в пивной Портумны, когда полицейский рассказал ему.

– Я никогда не вернусь домой, – сказала я Хикки. Его глаза чуть не вылезли из орбит. Он не привык к виски. Кто-то буквально всунул ему в руку стакан. Все в комнате пили, чтобы забыться. Даже Джек Холланд взял стакан портвейна. В комнате было страшно накурено, и мне хотелось выйти из неё, выйти и найти маму, хотя бы её мёртвое тело. Всё окружающее предстало каким-то нереальным, голова начала кружиться. Пепельницы были переполнены окурками, воздух в комнате очень горячий и дым плавал в нём слоями. Мистер Бреннан подошёл поговорить со мной. За толстыми стёклами его очков текли слёзы. Он сказал, что моя мама была леди, настоящая леди, и что все соседи любили её.

– Я хочу видеть её, – просительно сказала я ему. Я больше не рвалась к ней. Все мои силы куда-то исчезли.

– Мы ждём, Кэтлин. Нам должны сообщить из казарм. Я сейчас собираюсь пойти туда и выяснить, что нового. Они ищут в реке, – ответил он мне и беспомощно развёл руками, словно говоря, что никто из нас больше не в силах что-то сделать.

– А пока побудь с нами, – сказал он, убирая с моего лба несколько упавших на глаза прядей волос и заботливо отводя их назад.

– Благодарю вас, – сказала я, и он направился в казармы, которые располагались в сотне метров по дороге от гостиницы. За ним последовал мистер Джентльмен.

– Эта чёртова лодка была дырявой. Я всегда это говорил, – сказал Хикки, начиная сердиться из-за того, что его никто не слушает.

– Ты можешь выйти отсюда, Кэтлин? Мне надо поговорить с тобой, – сказал Джек Холланд, подошедший сзади к спинке моего кресла.

Я медленно встала и, хотя я не могла помнить этого, направилась через всю комнату к белой двери. Большая часть белой краски была содрана с неё. Он открыл дверь и придерживал её, пока я проходила в залу. Он подвёл меня к дальней стене, где в подсвечнике мерцала одинокая свеча. Его лицо было в тени. Он прошептал мне:

– Помоги мне, ради Бога, я не могу сделать это.

– Что сделать, Джек? – спросила я.

Мне было всё равно. Я боялась, что мне станет плохо или я задохнусь. Видно, так на меня подействовали пилюли и бренди.

– Дай ей деньги. Боже, я не могу пошевельнуть рукой. У старушки есть всё. – Старушкой была его мать. Она сидела у огня в кресле с высокой спинкой, и Джеку приходилось кормить её с ложечки, потому что её руки были искалечены ревматизмом.

– Боже мой, да для твоей мамы я всё сделаю, ты же знаешь, – и я сказала, что обязательно сделаю.

Наверху в спальне завыли две серые гончие. В их вое слышалась смертная тоска. Внезапно мне стало ясно, что мне придётся примириться с тем, что мама умерла. Я зарыдала, как не рыдала никогда в жизни. Джек рыдал вместе со мной и вытирал нос рукавом своей куртки.

Потом дверь залы открылась, и вошёл мистер Бреннан.

– Ничего нового, Кэтлин, ничего, милая. Иди-ка ты спать, – сказал он и велел Марте и Бэйбе собираться.

– Попозже сходим ещё раз, – сказал он мистеру Джентльмену.

Стояла ясная звёздная ночь, когда мы шли по дороге к автомобилю. Через несколько минут мы уже были дома, мистер Бреннан напоил меня горячим виски и велел мне принять жёлтую капсулу. Марта помогла мне снять одежду, и, когда я опустилась на колени, чтобы помолиться, я сказала:

– О Боже, сделай так, чтобы мама была жива.

Я произнесла эту фразу много раз, зная, что это совершенно бесполезно.

Я спала вместе с Бэйбой в одной из её ночных рубашек. Её постель была мягче, чем у меня дома. Когда я повернулась на левый бок, она повернулась тоже. Она обняла меня за талию и взяла меня за руку.

– Ты моя лучшая подруга, – произнесла она в темноте. И через минуту прошептала:

– Ты спишь?

– Нет.

– А ты боишься?

– Чего?

– Что она появится?

И как только она это сказала, меня стало трясти от страха. Что же такое смерть, если мы не можем перенести появления умершего человека? Я хотела бы больше всего в жизни, чтобы мама вернулась, но если бы сейчас открылась дверь и она вошла в комнату, я бы стала звать на помощь Марту и мистера Бреннана. Мы услышали внизу какой-то шум, а потом тяжёлый стук, и тут же закрылись с головой одеялами, а Бэйба ещё сказала, что это стучится смерть.

– Позови Диклэна, – сказала я, дрожа от ужаса под одеялом и простынями.

– Нет, сама иди за ним.

Но никто из нас не нашёл в себе смелости открыть дверь и выйти на площадку перед ней. Там нас мог поджидать дух моей матери, стоя у ступеней лестницы в белой ночной рубашке.

Но снотворное подействовало, и, когда я проснулась, простыня была вся влажная от пота. Молли уже поджидала моё пробуждение, приготовив чашку чая и тосты. Она помогла мне сесть в постели и набросила на меня мою вязаную кофту, сняв её со спинки стула. Молли была только на два года старше меня, но сейчас она ухаживала за мной так, словно была моей матерью.

– Уж не заболела ли ты, милая? – спросила она.

Я ответила, что мне жарко, и она пошла за мистером Бреннаном.

– Сэр, будьте добры зайти сюда на минуту. Мне кажется, что у неё жар.

Он вошёл в комнату, положил мне на лоб руку и велел Молли позвонить врачу.

Потом они весь день поили меня лекарствами, а Марта сидела со мной в комнате, занималась маникюром и красила ногти лаком. Целый день шёл дождь, я ничего не видела в окне, потому что всё затянуло туманом, но Марта сказала, что на дворе ужасная погода. После обеда несколько раз звонил телефон, но Марта отвечала на звонки только: «Да, я ей скажу», или «Очень плохо», да ещё «Да, я так думаю», а потом она рассказала мне, что полицейские прочесали всё большое озеро Шеннон, но не смогли найти тела. Она, правда, не сказала, что они прекратили поиски, но я чувствовала, что это так, и знала, что у моей мамы никогда не будет могилы, на которую я смогла бы принести цветы. Итак, она была более мертва, чем кто бы то ни было из тех, о ком мне приходилось слышать. Я снова зарыдала, и Марта дала мне глоток вина из своего бокала и велела лечь на спину, пока она будет читать мне рассказ из журнала. Рассказ был очень печальным, и я снова заплакала. Таким был последний день моего детства.