Глава десятая

Шло время. Дни отличались друг от друга только тем, шёл ли на улице дождь, опадали ли с деревьев листья, или появлялась ли наша преподавательница математики в новой вязаной шали. Её прежняя шаль позеленела от древности и истрепалась по краям. Новой шалью она гордилась и, когда входила в ней с улицы, всегда стряхивала с неё капельки дождя и вешала её сушиться на батарею отопления. Центральное отопление у нас уже включили, но батареи были едва тёплыми. Поэтому на переменах мы с Бэйбой грели руки на той батарее, которая находилась у самого нашего стола. Бэйба сказала, что мы рискуем обморозиться, а кое-кто в самом деле простудился и заболел.

Бэйба держалась тише воды ниже травы, так как любимицей монахинь она не стала. Однажды она даже провела в виде наказания три часа на коленях в часовне, потому что сестра Маргарет услышала, как она произнесла всуе имя Божье. Она не блистала умом на занятиях, хотя в разговорах с нами на переменах всё обстояло как раз иначе. По результатам еженедельных контрольных я стала первой ученицей, но напряжение, которого мне это стоило, едва не доконало меня. Да ещё и вечная боязнь потерять своё место на следующей неделе. Поэтому я порой занималась даже в постели при свете ручного фонарика.

– Боже мой, да ты станешь косоглазой, и по заслугам! – воскликнула Бэйба, в первый раз увидев меня читающей под одеялом.

Но я ответила ей, что мне нравится заниматься. Обо всём прочем я старалась не думать.

Спустя несколько недель после начала занятий, как-то в субботу, сестра Маргарет раздавала нам пришедшие на наше имя письма. Предварительно она их прочитывала.

– Кто такие эти джентльмены? – спросила она, передавая мне два конверта.

Одно письмо было от Хикки, а другое от Джека Холланда. Было там и третье, от моего отца. Но у меня появилось ощущение, что его писал совершенно чужой мне человек. Он сообщал мне, что перебрался в сторожку и очень хорошо в ней устроился. При этом он добавлял, что после смерти мамы наш старый дом так или иначе был для него чересчур велик. Я мысленно прошлась по всем комнатам нашего старого дома; увидела лоскутные покрывала на кроватях, самодельные экраны для каминов, старые стены, крашенные простой зелёной масляной краской. Я даже мысленно открыла шкафы и взглянула на те вещи, которые когда-то положила туда мама, старые ёлочные украшения, пустые флакончики из-под духов, шёлковое нижнее бельё, припрятанное на случай, если она попадёт в больницу; запасные комплекты занавесок и разложенные повсюду белые шарики камфоры.

Бычий Глаз скучает по тебе и я тоже. Этими словами он закончил своё короткое письмо, и я скомкала его в руке, потому что мне не хотелось его перечитывать.

Записка Джека Холланда была написана так цветисто, как я и рассчитывала. Он написал её тонким, как паутина, почерком на вырванных из тетради линованных листах. Он писал о мягкой погоде, а двумя строками ниже замечал, что предпринял меры против протечек. Это значило, что он перенёс в верхние комнаты все имеющиеся в доме тазики, чтобы собирать в них воду, протекающую с потолка, а на случай нехватки тазиков собрал ещё и старые полотенца. Несколько строк его письма удивили и озадачили меня. В них было:

Я подумала, уж не собирается ли он предложить мне жить в нашем старом доме; но в этот момент другая мысль пришла мне в голову и заставила меня усмехнуться. Он писал, что ни он, ни его мать не живут в нашем доме и что он получил довольно интересное предложение от неких монахинь, которые хотели бы снять его и использовать для пребывания в нём послушниц. Эти монахини из Франции, добавлял он. Это должно быть интересно для мистера Джентльмена, с горечью подумала я. Он не написал мне, и я была разочарована.

Из письма Хикки выпала фотография, его фотография паспортного формата, которую он должен был сделать для своего путешествия в Англию. На фотографии он выглядел довольным, счастливым и уверенным в себе; он был очень похож на самого себя, каким я его помнила, за тем лишь исключением, что на фотографии он был в рубашке с отложным воротничком и при галстуке, а дома он носил только свою всегдашнюю рубаху с расстёгнутым воротом, сквозь который были видны его чёрные вьющиеся на груди волосы. Письмо было полно ошибок. Он писал, что Бирмингем был дымным городом, с толпами людей повсюду и с портером вдвое дороже, чем у нас. Он устроился на место ночного сторожа на какой-то фабрике, так что мог теперь спать весь день. К письму был приложен почтовый перевод на пять шиллингов, и я мысленно поблагодарила его несколько раз в надежде на то, что он сможет почувствовать мою благодарность в своём дымном Бирмингеме. Я решила приберечь их до праздника Хеллоуинн.

Прошёл октябрь. С деревьев опали почти все листья и лежали кучами под деревьями – кучи жёлтых листьев, завернувшихся по краям. Потом как-то днём пришёл человек и собрал их в большую кучу, а затем устроил из них костёр в углу сада. Когда мы вечером шли на молитву, огонь ещё тлел внутри кучи, и в воздухе остро пахло дымом. После молитвы мы заговорили о празднике Хеллоуинн.

– Надо заполучить в компанию эту, с гнидами в волосах, – сказала мне Бэйба.

– Но почему? – я знала, что Бэйба её терпеть не может.

– Потому что у её матери магазин, и наша приёмная ломится от пакетов с подарками для неё.

Подарки к празднику Хеллоуинн прибывали каждый день. Я не могла просить моего отца тоже прислать мне подарок, потому что он не был способен на такие вещи я просто написала ему и попросила прислать мне денег, а приходящая ученица накупила мне всяких сладостей.

Когда наступил день праздника, мы перенесли небольшие столы из классов в актовый зал и собрались за ними группами по пять-шесть человек, раскрыв присланные нам подарки. Мы с Цинтией, Бэйбой и девочкой с гнидами, которую звали Уна, устроились за одним столиком. Уна притащила четыре коробки шоколадных конфет, три торта и кучу всяких сладостей и орехов.

– Хочешь сладенького, Цинтия? – спросила Бэйба, открывая коробку конфет Уны, которая ничего не имела против. С ней никто не дружил, поэтому ей приходилось подкармливать девочек, чтобы не быть одной. Цинтия принесла чудесный овсяный пирог домашней выпечки.

– Угощайтесь, сестра, – обратилась Цинтия к сестре Маргарет, которая прохаживалась между наших столиков. Весь этот день она улыбалась. Она улыбнулась даже Бэйбе. Она взяла два куска овсяного пирога, но не стала их есть, а спрятала в боковой карман. Когда она отошла от нашего столика, Бэйба сказала:

– Она морит себя голодом. Мне показалось, что она права.

– Да ты там зажала кучу подарков, – заметила Бэйба, заглянув в картонную коробку, где лежали мои сласти. Я покраснела, а Цинтия погладила под столом мою руку. Бэйба смешала свои сласти со вкусностями Уны, так что я не знала, где же её собственные сласти. Но я совершенно точно знала, что Марта велела ей поделиться со мной. Мы наелись до отвала, а потом вытерли стол и подмели пол, засыпанный скорлупой орехов, огрызками яблок и обертками от шоколада. Затем мы отправились в часовню молиться всем святым, и по дороге Цинтия обняла меня за талию.

– Не обращай внимания на Бэйбу, – осторожно произнесла она.

Но я не могла не думать об этом. Бэйба прошествовал мимо нас вместе с Уной. Уна дала ей непочатую коробку конфет и несколько мандаринов. Мандариновые шкурки приятно и необычно пахли, и я ещё за столом положила несколько шкурок себе в карман, чтобы понюхать их в часовне.

– Пока, – попрощалась со мной Цинтия.

Мы надели на голову береты и вошли в часовню. В ней царил почти полный мрак, который немного разгонял свет лампады у алтаря. Мы помолились неподалёку от исповедальни. Во время молитвы я думала о маме и немного поплакала. При этом я закрыла лицо руками, чтобы молящиеся рядом со мной девочки думали, что я погружена в молитву или впала в транс. Когда я перестала плакать, моё лицо покраснело, а веки набухли.

– О чём это ты рыдала? – спросила меня Бэйба, когда мы вышли.

– О чистилище, – ответила я.

– Чистилище. А что же ты не боишься ада и его вечного пламени?

И у меня перед глазами тут же промелькнули языки адского пламени, и я даже ощутила запах горящей одежды.

– Ты никогда не догадаешься, кто мне написал, – сказала она.

У неё был веселый голос, и она сосала мятную лепёшку.

– Кто же? – спросила я.

– Старый мистер Джентльмен, – произнося это, она повернулась ко мне лицом.

– Покажи мне, – воскликнула я.

– Да за кого ты меня принимаешь? – сказала она и обогнала меня, слегка поскрипывая своими новыми кожаными ботинками.

– Я спрошу его об этом на Рождество, – крикнула я ей вслед, хотя до Рождества было ещё очень долго.

И вот оно пришло.

Однажды в середине декабря мы стали готовиться к рождественским праздникам. Цинтия подарила мне красивый носовой платок, а за первое место на экзаменах мне досталась статуэтка св. Иуды. Весь вечер мы проторчали у окна, высматривая автомобиль мистера Бреннана. Он появился вскоре после шести часов, мы надели наши пальто и побежали за ним в машину. Мы все втроём сели на переднее сиденье. Мистер Бреннан закурил перед тем, как тронуться в путь. Сигарета приятно пахла, и было чудесно сидеть в машине, пока он запускал мотор, включал фары и медленно выруливал по аллее. Вскоре мы выбрались из городка и поехали по дороге, вдоль которой с обеих сторон возвышались невысокие каменные изгороди. Темнота снаружи была восхитительна. Мы только что не затягивались ею. Всю дорогу мы разговаривали не замолкая, и я даже говорила больше Бэйбы. Когда мы проезжали мимо нашей фермы, на деревянном помосте у ворот стояли молочные фляги.

Из-под ограды выскочил заяц и бросился под колеса автомобиля.

– Пойду-ка его принесу, – сказал мистер Бреннан, тормозя.

Он вышел из машины и вернулся на сорок или пятьдесят метров назад. Дверцу он оставил открытой, и холодный воздух заполнил машину. Его прикосновение было приятно. Монастырская школа теперь воспринималась как настоящая тюрьма. Мистер Бреннан бросил зайца на заднее сиденье. Он лежал там во всю длину чёрной кожаной подушки. В темноте я не могла его видеть, но я знала, как он выглядит, и ещё знала, что на его серовато-коричневой мягкой шкурке запеклась кровь.

Когда мы вышли из машины перед домом Бреннанов, в нём были освещены все окна фасада, а за этими праздничными огнями чувствовалось оживление. Мы помчались к дому, обогнав мистера Бреннана, и в прихожей нас расцеловала Марта. После неё настала очередь поцелуев Диклэна и Молли, а затем мы вошли в гостиную. Там сидел мой отец, вытянув ноги к ярко горящему в камине огню.

– Добро пожаловать домой, – сказал он, встал и поцеловал нас обеих.

Комната была полна теплом и счастьем. Шторы на окнах гармонировали с покрывалами лежащих на кожаных креслах подушек. Стол был накрыт к чаю, и я сразу же почувствовала кружащий голову запах пирожков с мясом. Из горящего камина на овчинное покрывало вылетела искра, и Марта сразу же ринулась к дивану, чтобы затушить её. Она была одета в чёрное платье, и я была вынуждена признаться себе, что она постарела. Каким-то образом всего за несколько месяцев она миновала свой средний возраст, а её лицо уже не производило впечатление такого вызывающе молодого.

– Чудесный огонь, – сказала я, протягивая к нему руки и наслаждаясь запахом горящего торфа.

– Я раскочегарил такой, – гордо заявил мой отец. И только в этот момент я почувствовала, что во мне шевельнулась давняя неприязнь к нему.

– Я по-прежнему поставляю им торф и дрова, – секундой позже произнёс он.

Меня так и подмывало сказать на это: «Объясни, ради всего святого, как ты можешь это делать, если у тебя нет даже своей собственной капустной грядки?» Но это был всё-таки мой первый вечер дома, и поэтому я ничего не сказала. Во всяком случае, он вполне мог сохранить за собой несколько торфяников и пару делянок леса там, где дальняя граница фермы терялась в березняке.

– Ты выросла, – угрюмо произнёс он, как будто было что-то необычное в этом для девушки четырнадцати лет.

– А вот и завтрашний обед, – послышался голос мистера Бреннана.

Он двумя руками держал за задние ноги зайца, и теперь было видно, что это очень крупный экземпляр.

– О нет, – устало произнесла Марта, закрывая глаза руками.

– Этот человек никогда не ходит на охоту, но всегда приносит что-нибудь для завтрашнего обеда, – заметила она моему отцу, когда мистер Бреннан отправился вниз на кухню, чтобы смыть кровь и положить зайца в холодильник.

– Всем бы так, – ответил мой отец.

Он понятия не имел о том, что такие вроде бы незначительные мелочи могут свести людей с ума.

Перед ужином мы поднялись наверх, чтобы переодеться. Молли шла перед нами с латунным подсвечником в руках, и Марта крикнула ей вслед, чтобы она не закапала парафином дорожку, закрывающую лестницу. Моё сердце ликовало при мысли о том, что сейчас я сменю свои тёмные одежды на цветное платье и шёлковые чулки. Мне даже стало жалко монахинь, которое никогда не надевали другой одежды. Днём Молли выгладила нашу одежду, а теперь внесла её в спальню.

– Это твоё, – сказала она мне, указывая на лежавший на кровати свёрток.

Я развернула его и обнаружила пару туфель на высоком каблуке из коричневой замши. Надев их, я неуверенно прошлась по спальне и вопросительно посмотрела на Молли.

– Что-то необыкновенное, – ответила она на мой взгляд.

Такими они и были. Никогда ещё в жизни я не испытывала такого огромного наслаждения. Я взглянула на себя в зеркало и пришла в восторг от собственных ног. Мои икры округлились, и ноги выглядели куда привлекательнее. Я взрослела.

– Но откуда они? – наконец спросила я. Обуреваемая радостью, я совершенно забыла спросить об этом.

– Это твой отец дарит тебе на Рождество, – ответила Молли.

Ей нравился мой отец, и каждый раз, когда он заходил к ним в дом, угощала его чашкой чая. Я почувствовала угрызения совести. Переборов себя, я решила спуститься вниз и поблагодарить его. Но даже когда я сделала это, он всё равно не мог в полной мере понять, какую тайную радость принесли мне эти туфли. Весь вечер я тайком приподнимала край большой белой скатерти, чтобы взглянуть на свои ноги. В конце концов я слегка повернулась на стуле так, чтобы постоянно видеть свои ноги в золотистых нейлоновых чулках и восхищаться ими. Чулки были подарком Марты.

На ужин были поданы ветчина с маринованными овощами и домашней выпечки фруктовый пирог, который Марта сделала специально для нас.

– Да в нём же сплошной мускатный орех, – сказала Бэйба.

Кулинария была её любимым предметом в школе. Она выглядела очень симпатичной, когда, вся в белом, раскатывала тесто или когда, раскрасневшаяся у плиты, вынимала яблочный пирог или проверяла его готовность вязальной иглой.

– И сколько мускатного ореха ты сюда положила? – спросила Бэйба свою мать.

– Всего лишь одно ядрышко, – простодушно ответила Марта; а Бэйба рассмеялась так, что ей в дыхательное горло попала крошка, и нам пришлось стучать ей по спине. Диклэн сбегал и принёс ей стакан воды. Она выпила воды и наконец пришла в себя. На Диклэне в этот вечер были длинные брюки из серой фланели, и Бэйба сказала, что его зад в этих брюках напоминает два яйца, завязанные в носовой платок. Он всё время пытался перехватить мой взгляд и постоянно мне подмигивал.

В прихожей прозвенел звонок, через минуту в дверь гостиной постучала Молли и доложила:

– Мэм, пришёл мистер Джентльмен. Он хотел бы видеть девочек.

Когда он вошёл в гостиную, я поняла, что люблю его больше жизни.

– Добрый вечер, мистер Джентльмен, – поздоровались с ним мы все.

Бэйба сидела ближе всех к двери. Он поцеловал её в лоб и с минуту гладил по голове. Потом он обошёл стол, направляясь ко мне, и у меня задрожали колени, когда я поняла, что он поцелует и меня тоже.

– Кэтлин, – произнёс он.

Меня он поцеловал в губы. Это был быстрый сухой поцелуй, а потом мы пожали друг другу руки. Он выглядел застенчивым и немножко нервничал. Но когда я посмотрела ему в глаза, они сказали мне все те чудесные слова, которые он говорил мне когда-то.

– А мне поцелуя не достанется? – спросила Марта, стоя за ним со стопкой виски в руках.

Он поцеловал её в щеку и взял виски. Мистер Бреннан сказал, что, поскольку Рождество на подходе, он не прочь выпить тоже, и мы все пересели к камину. Я хотела убрать со стола, но Марта небрежно махнула рукой. Мой отец несколько раз наливал себе в чашку уже остывший чай, а Бэйба вышла с Мартой, чтобы положить в нашу с ней кровать бутылки с горячей водой. Мистер Джентльмен и мистер Бреннан увлеклись разговором о ящуре у коров. Мой отец несколько раз лёгким покашливанием пытался напомнить им, что он тоже здесь есть, с этой же целью он пару раз предлагал им сигареты, но они так и не пригласили его участвовать в разговоре, так как он обычно всегда был готов сморозить какую-нибудь глупость. В конце концов он принялся играть с Диклэном в шашки, а мне стало жаль его.

Я по-прежнему сидела в кресле с высокой спинкой, наслаждаясь пламенем горящего торфа. Каждые несколько секунд мистер Джентльмен поднимал на меня взгляд, одновременно застенчивый, влюблённый и что-то сулящий. Когда он заметил наконец мои новые туфли и мои ноги в новых нейлоновых чулках, он задержал на них свой взгляд, словно обдумывая что-то, а потом сказал, что ему уже пора.

– До завтра, – произнёс он, глядя прямо мне в глаза.

– Кажется, нам по дороге, сэр? – спросил его мой отец, определённо зная, что это так.

Он предложил моему отцу подвезти его, и они вдвоём покинули нас.

– Как приятно снова видеть тебя у нас, – сказал мистер Бреннан, обнимая меня. Даже после лёгкой выпивки он всегда становился сентиментальным. Ещё его начинало клонить в сон, вот и сейчас его глаза уже слипались.

– Да тебе пора в постель, – сказала ему Марта. Расстёгивая пуговицы на своей домашней куртке, он попрощался с нами и отправился спать.

– Отправляйся спать, Диклэн, – сказала Марта.

– Ну, мамочка, – взмолился он.

Но она была непреклонна. Когда он отправился вслед за мистером Бреннаном, Марта налила три рюмки шерри и дала по рюмке нам. Мы сидели, нахохлившись, у камина и разговаривали так, как всегда разговаривают женщины, когда остаются одни.

– Как жизнь? – спросила её Бэйба.

– Отвратительная, – кратко ответила Марта и рассказала обо всех событиях, случившихся после нашего отъезда.

Когда пламя в камине превратилось в слой серого пепла, мы отправились наверх, в спальни. Марта несла керосиновую лампу, но её свет был очень тусклым, потому что керосин почти весь выгорел. Она поставила лампу на середине расстояния между нашей комнатой и своими, а когда мы разделись, вышла и задула её. Мистер Бреннан мирно похрапывал, и она, вздохнув, отправилась в свою собственную спальню.