15

– Ничего? – Мама с мольбой в глазах посмотрела на папу, словно ждала, что тот сумеет мгновенно исправить такую несправедливость. – Ты имеешь в виду, что они ничего не сделали?

Мы с Китом ничему не удивлялись. Мы знали, на какую реакцию можем рассчитывать. Предвидели и потрясенные вздохи, и дрожь возмущения в голосе. Мы предсказывали также и папину реакцию, хотя ее пока не дождались, однако учли и такой вариант, напророчив временную задержку. Из них двоих мама реагировала мгновенно, извергая тревогу взрывами самоуверенных обвинений. Но пройдет минут десять – максимум пятнадцать, – и папа тоже внесет свой вклад в обсуждение. До этого он будет сидеть, опустив голову и сцепив руки, пытаясь примириться с еще более нежеланным подтверждением того, что жизнь не всегда поворачивается тем боком, каким ей должно, по мнению Вэл и Джеффа Монков.

Антон будет продолжать валяться на боку на ковре моей гостиной и, опираясь на локоть, обстоятельно болтать с Бенджи на их новую излюбленную тему: коллекция фантастических инопланетян со странными именами типа Гуманозавр и Эхо-Эхо. Фрэн предстояло справиться с многозадачным режимом, обеспечивая сохранность коттеджа «Мелроуз» от разрушительных поползновений Бенджи, и регулярно выдавая полусердитые, полушутливые критические замечания в адрес мамы и папы, тем самым, в сущности, защищая их от заслуженной ими более основательной и разрушительной критики.

В общении с моими родственниками мы с Китом представляли собой парочку непогрешимых психологов.

После всего, через что мы прошли, предсказуемость Монков, казалось бы, могла принести желанное облегчение. Но, как и ожидалось, не принесла.

– Насколько мы смогли понять, в полиции возникли какие-то внутренние разногласия, – пояснил Кит маме.

Слушая его, никто не догадался бы, каким несчастным и растерянным ощущает себя мой муж. В присутствии моих родителей он всегда играл роль их замечательного, сильного и талантливого зятя. Однажды он признался мне, что ему нравится эта роль – таким человеком ему хотелось бы быть.

– Иен Гринт занял выжидательную позицию, но у него зависимое положение, – добавил Кит. – В большей степени – по крайней мере, у нас сложилось такое впечатление – нам сочувствует Сэм Комботекра.

– Но Конни же видела ту… ту жуткую сцену! – продолжала возмущаться мать. – И то же самое видела еще одна женщина. Как же может полиция вести себя так, словно ничего не случилось? Должны же они предпринять какие-то действия!

Любой сторонний слушатель, не сведущий в маминых мыслительных процессах, мог бы подумать, что она запамятовала о том, что поначалу вовсе не поверила мне. Так действовало бы большинство людей: высказать свое мнение, а потом, уяснив, что оно ошибочно, высказать другое, предпочтя забыть свою изначально ошибочную позицию. Но не такова Вэл Монк: для нее не может быть никакого самообмана, ради самосохранения своего личностного здравомыслия. Во вторник вечером, когда после выматывающего дня с Гринтом у нас не осталось сил на споры, она объяснила мне и Киту, что ей не в чем упрекнуть себя: она поступила правильно, не поверив мне сначала, поскольку никто тогда не знал о существовании Джеки Нейпир, а без ее подтверждения сказанное мною звучало совершенно невероятно. Позже, когда мы остались одни, муж заметил: «Итак, обобщая позицию твоей мамы: она была права, не поверив тебе сразу, и она же права, поверив тебе теперь. Несмотря на то, что правда и тогда, и сейчас осталась неизменной».

Мы посмеялись над этим – действительно посмеялись, – и я подумала: как странно, что, пребывая в эпицентре страданий, неопределенности и страха, после дня допросов у детективов, которые не хотят верить или попросту не верят никому из нас, мы с Китом еще способны получать некоторое утешение от нашего давнего любимого хобби – сокрушительного критического разбора высказываний моей мамы.

– Проблема в том, что нет никаких данных для судебной экспертизы, – продолжил Кит, отвечая на ее возмущение бездействием полиции. – Они скрупулезно обыскали весь дом одиннадцать по Бентли-гроув, снимали ковры, проверяли половицы – по существу, образно выражаясь, разобрали весь дом по щепочкам и послали детали на анализ, но не обнаружили ничего. Хотя, нет, кое-что они обнаружили, – уточнил он. – Они обнаружили, что нет ни малейших следов преступления.

– Пап, а двадцать миллиардов больше, чем ничего? – спросил Бенджи Антона, поколачивая его ногу серым пластмассовым монстром.

– Любая малость больше, чем ничего, приятель, – отозвался его отец.

Если б отношения между мной и Китом оставались нормальными, я взглянула бы на него с выразительным видом, явно подразумевающим: «Изрекал ли наш Антон когда-нибудь нечто более глубокомысленное?»

– Сэм объяснил нам, что с точки зрения судебного производства существует два разных вида безрезультатного поиска, – продолжил мой муж, – неоспоримый и недостаточный.

– И как же это прикажете понимать? – раздраженно вопросила мама.

– Бывает, что хотя на месте возможного преступления ничего не нашли, все равно остается неизвестным, совершено то преступление или нет. Либо, как в данном случае, раз не найдено никаких улик, можно утверждать только, что в том доме не совершалось конкретное преступление. По мнению Сэма, учитывая виденное Конни и Джеки Нейпир количество крови в том виртуальном доме, невозможно, чтобы там не осталось ни следа для судебного… материала. И поскольку следов нет… – Кит пожал плечами: – Полиции не с чем работать. Согласно судебной экспертизе, там никого не убивали. Они получили клятвенные заверения от одного агента по продаже недвижимости и двух прежних владельцев о том, что ковер в гостиной тот же самый, лежит там уже много лет и лежал еще до того, как в дом въехала нынешняя владелица. Полицейские опросили соседей, но ничего особенного не выяснили, за исключением того, что Бентли-гроув – прекрасная тихая улочка. Никто не заявлял о пропавших людях, подходящих под описания, данные Конни и Джеки Нейпир. И никаких трупов не обнаружено. Что же они могут сделать?

– Но они же полицейские! – поджав губы, процедила мама. – Должно же быть что-то… они могли не учесть какие-то аспекты, надо же еще что-то поискать!

– Кит старается объяснить тебе, что искать им больше нечего и негде, – вмешалась Фрэн.

Удивительно, как сестре не надоест поддерживать человека, которого она считает лжецом, ведущим двойную жизнь? Она ничего не сказала о нашем с ней разговоре в понедельник – ни маме, ни папе, ни Антону. Им пока не известно ни об этом адресе в навигаторе Кита, ни о его машине, замеченной в виртуальном обзоре улочки. Я лично не просила ее хранить молчание – она сама предпочла, чтобы все мы поддерживали видимость «Счастливых остроумных семей». И она играет свою роль с неменьшим удовольствием, чем Кит.

– Иен Гринт далеко не глуп, Вэл, – пытался успокоить маму Кристофер. – Он знает, что Конни и та вторая свидетельница, Джеки, сказали правду. Сэм полагает, что его начальство тоже знает об этом, однако попытайтесь понять их позицию. Если совершено убийство, а у них нет ни трупа, ни подозреваемых, ни улик, кроме двух свидетельских показаний, то нет и никакого материала для расследования. Ситуация пока совершенно тупиковая, верно? Это не так плохо для Гринта – он всего лишь детектив-констебль, и делает то, что приказано. Вся ответственность лежит на детектив-инспекторе, который решил: «Нет состава преступления, должно быть, это просто чья-то глупая шутка, примем такую версию и забудем об этом глупом деле».

– Шутка? – мама вновь воззвала к папе. – Ты слышал, Джефф? Убийство у нас теперь считается шуткой, каково? Оставить бы их самих истекать кровью на ковре…

– Мам, успокойся, ради бога! – Фрэн скорчила идиотскую рожицу. – Кит имеет в виду, что в полиции пришли к выводу, что никакого убийства не было – этот розыгрыш устроил таинственный шутник, разлив по ковру красную краску или томатный кетчуп…

– Я способна отличить кровь от краски, – вставила я.

– Для кого же устроили такой розыгрыш? – возмутилась мама. – Неужели он может повеселить кого-то? Какая женщина в здравом уме согласится испортить красивое платье, улегшись в лужу краски?

– Сэм и Гринт так же, как и все мы, полагают, что версия розыгрыша глупа и безосновательна, – заметил Кристофер. – Это предположил один из высших чинов полиции Кембриджа, когда выяснилось, что какой-то ушлый хакер взломал вебсайт и изменил содержание виртуального тура, а через каких-то полчаса восстановил исходный видеоролик. Мне толком не понятно, что это означает, и сомнительно, чтобы Сэм и Иен Гринт понимали больше моего, однако очевидно, что никто с этим ничего не может поделать. Решение принято на высшем уровне.

– И вы собираетесь просто бездельничать, ничего не предпринимая?! – Мама в ужасе посмотрела на меня. – Притвориться, что ничего не случилось? А как же насчет твоей ответственности за ту бедняжку, кем бы она ни оказалась?

– А что Конни-то может сделать? – спросил Кит.

– Могу подать заявление о приеме на работу в качестве старшего констебля полиции графства Кембриджшир, – предложила я.

– Папа, а где же тортик? – спросил Бенджи Антона. – Когда мы будем дарить Конни подарки?

Я не поняла, о чем он там лепечет, но потом вдруг вспомнила, что сегодня мы собирались устроить праздничные посиделки по поводу моего дня рождения. Точно, ведь сегодня у меня день рождения! Подобно любому торжеству в семье Монков, празднование начиналось без четверти четыре и заканчивалось в четверть восьмого, чтобы Бенджи успел улечься в кроватку к восьми часам вечера.

– Первым делом в понедельник тебе, Кит, надо позвонить в полицию, – заявил папа. Добро пожаловать в разговор. – Ты поделишься с ними твоими мыслями об этом безобразном постыдном бездействии… Тебе нужны ответы, и нужны они немедленно. Тебе же необходимо узнать, что они собираются предпринять, и им, черт побери, лучше придумать план действий!

– Вот это правильно, – мама энергично кивнула, явно поддерживая его.

– Если они будут валять дурака, ты пригрозишь, что обратишься в газету. Если они и тогда не пошевелятся, то подкрепишь свои слова делом, – продолжал отец. – И как только это попадет в местные газеты, жители Кембриджа узнают все и встревожатся, и тогда уж Иену Гринту и его дружкам не удастся спрятаться!

– Папа, ну что ты такое говоришь? – рассмеявшись, спросила Фрэн. – Местные жители вовсе не станут поднимать шум. Тебя послушать, так можно подумать, что по улицам Кембриджа слоняется какой-то маньяк, подсевший на убийственные розыгрыши. Стал бы ты сам паниковать, если б услышал, что кого-то убили в Литтл-Холлинге, если бы не имел никаких причин думать, что сам ты подвергаешься опасности?

– Такого никогда не случится, – возразила мама. – Именно поэтому мы и живем в Литтл-Холлинге – здесь у нас безопасная жизнь, и просто невероятно, что кому-то взбредет в голову убивать нас в наших домах.

– Да и Кембридж не тянет на взрывоопасную Руанду, и тем не менее кого-то там, похоже, убили, – парировала Фрэн.

– Кембридж тянет на большой город… и туда понаехало народу со всех концов земли. В таких городах никто друг друга не знает, у горожан нет никакого чувства общности. А у нас здесь не могло случиться ничего подобного тому, что видела Конни, а если б и случилось, то полиция расследовала бы дело должным образом.

– Уточни понятие «здесь», – сказала сестра и посмотрела на меня, ожидая поддержки.

Но я отвела глаза. Мне не хотелось рисковать, вступая в спор с мамой, поскольку я опасалась, что могу не сдержаться и ненароком ляпнуть, что если бы уж в Литтл-Холлинге случилось убийство, то, вполне вероятно, к нему приложила бы руку я, а жертвой бы стала она сама.

– Кембридж не так уж далеко, – продолжала Фрэн. – Я уверена, что процент убийств там весьма низок, поскольку живут там в основном необделенные умом люди, и они предпочитают заниматься более интересными делами, чем убивать друг друга. А между тем в Калвер-вэлли…

– Долина Калвер-вэлли – один из самых безопасных районов Англии, – вставил папа.

– Вы что, издеваетесь? Антон, скажи им! Вы что, не читаете местные газеты? В Спиллинге и Силсфорде за последние несколько лет… – Фрэн запнулась, взглянув на Бенджи, схватившего ее за руку. – Да, малыш? Что ты хочешь?

– Что такое убийство? Это когда кто-то умирает, когда прожил уже сто лет? – поинтересовался ребенок.

– Ну вот, видишь, чего ты добилась! – скорбно укорила мама сестру. – Бедный малыш, Бенджи! Тебе не о чем волноваться, ангел ты наш. Мы все, когда умрем, отправимся на небеса, а на небесах райская жизнь… правда, дедушка?

– Ангел? – Фрэн выглядела так, словно готова была взорваться. Мне еще не приходилось видеть ее в таком возмущении. – Пока, мама, мы еще живем на земле, а не на небесах, и его зовут Бенджи.

– Первым делом в понедельник, Кит, – папа взмахнул указующим перстом, – ты врежешь этому детективу Иену Гринту промеж глаз.

Пора было сбегать от всего этого безумия. Промямлив что-то насчет чая с тортом, я заставила себя спокойно – а не бегом, как мне хотелось, – покинуть комнату. Оказавшись на кухне, я закрыла дверь и устало привалилась к ней. Часто ли я буду здесь спасаться? Постоянно?

Мои иллюзии прервал тихий стук. Кит. Должно быть, он… Из гостиной до меня доносились раздраженные, повышенные голоса мамы, папы и Фрэн. Мне не хотелось впускать Кита, но, в качестве его соучастницы, я не имела выбора. Может, ему нужно сказать что-то важное в поддержку той лживой версии, что мы представили моим родственникам сегодня днем: версии нашего фальшивого счастливого брака.

– С тобой все нормально? – спросил он меня.

– Нет. А с тобой?

– Едва держусь на плаву. Давай разберемся с чаем и тортом, тогда, может, удастся сплавить их пораньше.

– Как бы мы ни спешили, они не уйдут раньше четверти восьмого, – вяло произнесла я. Уж Киту-то следовало знать, что нечего надеяться ни на что другое! – Папа с Антоном сразу сбегут в паб за своей традиционной пятничной пинтой пива, а мама будет суетиться еще как минимум полчаса, помогая Фрэн уложить Бенджи спать. Я повезу тебя на станцию в двадцать пять минут восьмого – тогда успею вернуться до того, как все они соберутся вновь на домашней кухне. Но тогда, если уж кому-то из них взбредет в голову взглянуть в сторону нашего коттеджа, то они увидят обе наши машины и подумают, что мы оба дома.

Муж кивнул. Налив воды в чайник, я включила его и достала из буфета магазинный праздничный торт. В супермаркете я выбрала самый дорогой вариант десерта, словно дороговизна могла хоть что-то компенсировать. Нагрузив поднос чашками, блюдцами и ложками, я налила молока в молочник и соскребла со стенок сахарницы присохшие песчинки, чтобы мама не содрогнулась от отвращения, заглянув внутрь. Последним, но не менее важным дополнением стал пластиковый стакан с крышкой, полный яблочного сока для Бенджи, единственного пятилетнего мальчика в этом мире, который все еще пьет из детской непроливайки.

Кит вытащил из посудомоечной машины чистые десертные тарелки.

– Завтра я проведу день у родителей, – сообщила я.

Он протянул мне большой нож с зазубренными краями.

– Если я буду там, никто из них не надумает заглянуть сюда. И я скажу им, что ты работаешь дома.

– Это же ненормально, Кон! Почему бы нам не сказать им правду? Наши текущие проекты созрели для Лондона, и мне необходимо находиться там целыми днями, поэтому я решил пожить там… в обозримом будущем.

– Все равно это не настоящая правда, Кит, – возразила я, взяв у мужа нож.

– Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду, – произнес он раздраженно, словно я придиралась к мелочам. – Да, не настоящая правда, но… можно же сказать им что-то близкое к ней, тогда не придется притворяться, что я живу здесь, а не там.

Я наблюдала за ним, заметив, как он обдумывает следующую фразу, и догадалась, какой она будет.

– Или мы можем сделать нашу ложь правдой: ты можешь позволить мне вернуться.

– Нет, не могу. – Я оттеснила Кита в сторону, не смея встретиться с ним взглядом, на тот случай, если мои глаза предательски выдадут, как сильно мне его не хватает.

Муж уехал в среду. Последние две ночи я проплакала, валяясь без сна. Я просто не могла заснуть, и мне пришлось собрать всю силу воли, чтобы не позвонить ему, умоляя вернуться домой. До всего случившегося я считала себя добропорядочной особой, но теперь поняла, что ошибалась. Я могла бы с легкостью отказаться от того, что считала правильным, повернувшись к мужу и сказав: «Знаешь что? Мне плевать, что ты тайно встречаешься с кем-то. Мне все равно, лжец ты или даже убийца… я все равно готова любить тебя и жить с тобой, поскольку альтернатива смертельно скучна и чертовски трудна».

– Но нам ведь придется исполнить весь ритуал, верно? – прикрыв глаза, риторически спросил Кит. – Представление расписано как по нотам. Дружно споем тебе: «С днем рожденья тебя!», ты откроешь подарки, задуешь свечки, выслушаешь, какой ты у нас «хороший малый», все обменяются должными объятиями, поцелуями и так далее в заведенном порядке… – Я заметила, как он передернулся.

– Разумеется, исполним. Разве мы не участвуем в этой игре ежегодно, с тех пор как познакомились? Для моих родственников этот год ничем не отличается от предыдущих.

– Конни, у нас есть выбор. – Кристофер шагнул ко мне, но я должна была остановить его. – Мы можем забыть обо всем и вернуться к нормальной жизни. Представь, что у нас нет никакого прошлого, представь, что сегодняшний день стал первым днем нашей новой жизни.

– Тогда мы могли бы не пожениться. Могли бы остаться чужими. – Было ясно, что если я сейчас быстро не настрою себя против него, то, возможно, мне уже никогда это не удастся. – Я согласна, что такой вариант звучит предпочтительнее, – собравшись с духом, произнесла я. – Но на данный момент мы друг другу чужие, хотя и женаты.

– Ну как, у вас всё в порядке? – Не удосужившись постучать, мама распахнула кухонную дверь. – О чем вы тут болтаете? Надеюсь, не о полиции? Ведь у нас есть повод для праздника! Джефф прав, Кит… ты позвонишь в понедельник этому слабаку, Иену Гринту, и все разрешится тем или иным способом.

– Я уверен, так и будет, – лишенным выражения голосом откликнулся Кристофер.

Тем или иным способом. Какие же два способа она имела в виду? Мама не устает удивлять меня. Если б ученые похитили мою мать и заменили роботом, сделанным по ее образу и подобию, то никто ничего не заметил бы. Им достаточно было бы только заложить в программу этого автомата достаточный запас избитых фраз и выражений: «тем или иным способом», «ну-ка посмотри, что ты наделала», «и как же прикажете это понимать?»

Ради сносного завершения моего так называемого праздника я могла сделать только одно: вернуться в гостиную и завести с Антоном разговор о фитнесе. Сообщив ему, что мне надоело быть дохлятиной, я спросила, как укрепить мышечный тонус, не став в итоге культуристкой с накачанными бугристыми бицепсами. Ответ я не слушала, но мысленно поблагодарила его за долгое и обстоятельное объяснение, давшее мне предлог для молчаливой отстраненности от происходящего в гостиной. Папа и Фрэн спорили в другом конце комнаты о том, не является ли сам переезд людей в город показателем того, что они соглашаются регулярно подвергаться ужасному насилию, а Бенджи развлекался, подбрасывая своих игрушечных инопланетян, – он упорно старался докинуть их до потолка, и зачастую ему это удавалось.

А между ними мама с Китом выкладывали на ковер кучу моих подарков – очередной пункт праздничного ритуала семьи Монков по любому достойному подарков поводу. Каждому, по очереди, предстояло доставать из этой кучи подарок и вручать его получателю. Очередность устанавливалась в порядке старшинства, начиная с младшего члена семейства: Бенджи, Фрэн, я, Антон, Кит, мама, папа, а потом опять Бенджи, если в подарочной куче еще оставались таинственные пакеты. Такая система имела свои изъяны: когда в мой день рождения подходил мой черед выбора, то, очевидно, выбирать мне придется для самой себя. Долгие годы папа ратовал за внесение изменений: в случае дня рождения именинника следует избавить от выбора, и только во время общих праздников вроде Рождества выбирать подарки будут все. Но мама яростно противостояла реформе очередности и до сих пор успешно удерживала традицию.

Весь этот фарс вызывал у меня желание застрелиться.

В этом году Бенджи купил для меня мешочек с сушеной лавандой в форме сердца. В благодарность я крепко обняла его, и он тут же начал вырываться на свободу.

– Когда люди умирают, когда они прожили сто лет, их сердца уже не бьются, – заявил он. – Правда же, папа?

Родители подарили мне то, что дарят с неизменным постоянством, – не только мне, но и Фрэн, Киту и Антону. С тех самых пор, как мы обзавелись своими семьями, на наши дни рождения, на Рождество и на Пасху они вручают нам подарочный чек на сотню фунтов от фирмы «Монк и сыновья». Приклеив на лицо улыбку, я поцеловала их обоих, изображая благодарность.

Родители Кита раньше были щедры на подарки. Подозреваю, что они и остались щедрыми, даже если больше не покупают их для нас. Но мне обычно очень нравились подарочный сертификат на день в спа-салоне, билеты в оперу, членские билеты в винный и шоколадный клубы… Хотя Кит никогда их не ценил.

– Любой может купить такую фигню, – говорил он. – Если людям не приходится считать деньги, то они с легкостью дарят подобные подарки корпоративным клиентам.

Даже до полного разрыва отношений с родителями он, видимо, не особенно любил их. Я не могла понять этого.

– Много бы я отдала, чтобы мои родители стали такими нормальными, интересными людьми, – заявила я как-то мужу под впечатлением того, что Найджел и Барбара Боускилл, жившие в Бракнелле, часто ездили в Лондон, ходили по театрам или художественным выставкам.

Когда Саймон Уотерхаус спросил, почему Кит отрекся от своих родителей, я пересказала ему то, что услышала от самого Кита: когда в две тысячи третьем году, осознавая перспективу отъезда из Литтл-Холлинга, я заработала легкий нервный срыв, у меня начали выпадать волосы, лицо частично парализовало и меня стало постоянно тошнить, родители мужа сказали ему, чтобы он сам решал свои проблемы и не рассчитывал на их помощь… Все их внимание тогда поглотило открытие нового бизнеса.

Я и представить не могла, что Найджел или Барбара могли проявить такое равнодушие, но когда сказала об этом Киту, он резко возразил мне, заявив, что я не слышала их отповеди, а он слышал, и мне придется поверить ему на слово: его родителям наплевать и на меня, и на него. Так зачем же в дальнейшем навязывать им наше общество?

Мне казалось, что я ответила на вопрос Саймона, но он не выглядел довольным и спросил, не могу ли я еще что-то добавить, хотя бы какие-то мелкие детали об отношениях Кита с родителями. Я сказала, что добавить мне нечего. И, строго говоря, это была правда. Однако правдой было и то, что у меня крутились на языке мои тогдашние мысли: я невольно раздумывала о том, не мог ли Кит намеренно исказить или преувеличить менее обидные слова Найджела и Барбары, ища предлог для разрыва отношений с ними? И все же я решила, что с моей стороны, вероятно, несправедливо подозревать его в таком поклепе на родителей, поэтому ничего не сказала Саймону.

– Продолжай, Конни… все ждут, – мамин голос вернул меня обратно на семейное торжество, в котором я предпочла бы не участвовать. На моих коленях лежал пакет, завернутый в подарочную бумагу, испещренную пожеланиями «Счастливого дня рождения»: подарок от Кита. Только он, Фрэн и я знали, что я уже видела этот пакет фирмы «Чолгололо», скрывавший мой подарок. Мы, все трое, наверное, вспомнили о том, как я недавно едва не испортила задуманный Китом сюрприз ко дню моего рождения. По крайней мере, я сама это вспомнила: «Я стояла в дверях ванной комнаты, а Кит склонился над ножницами и скотчем, стараясь не показать, как его обидело мое недоверие». Теперь я представляла это как сцену из немого фильма, ничего не значащую для меня, и не испытывала ни угрызений совести, ни сожалений. К чувству вины постепенно привыкаешь и со временем приходишь к выводу, что виновата вовсе не ты, а кто-то другой.

Мне не нужен был его подарок, никакой его подарок, но пришлось изобразить взволнованную заинтересованность. Мама хлопнула в ладоши и воскликнула:

– Ах, не терпится взглянуть, что же там! У Кита такой хороший вкус!

С притворными восторженными вздохами я разорвала обертку, думая, что вскоре мне придется сообщить маме и папе о его переезде и что я могла бы избавить себя от недель или месяцев лжи, выложив им всю правду прямо сейчас. А почему бы и нет? Неужели я настолько наивна и вопреки всему продолжаю надеяться, что проблемы между нами развеются как дым?

Как же это сформулировал Кит? «Мы можем сделать нашу ложь правдой».

Уронив оберточную бумагу на пол, я заглянула в фирменный пакет и вытащила оттуда голубое платье.

– Встряхни-ка его и подними, – попросила мама. – Нам всем хочется посмотреть, правда, Джефф?

– Мам, наш папа не отличил бы наряд от «Чонгололо» от садовой лейки, – съязвила Фрэн.

И он никогда не удосуживается ответить тебе на прямой вопрос. Разве ты еще не заметила этого за все годы вашей семейной жизни? Он разговаривает с тобой, только когда это ему выгодно, не откликаясь ни на какие твои нужды.

Я встала и развернула платье, показывая его маме. Платье оказалось с розовым рисунком. Волнистые розовые линии.

«Волнистые линии, короткие гофрированные рукава…»

Нет! Нет, нет, нет.

Мрак наползал постепенно, омрачая мое зрение, от углов к центру.

– Кон, тебе плохо? – услышала я голос Фрэн.

– Что случилась, Конни? – долетел до меня искаженный мамин голос.

Доходя до моего сознания, слова растягивались и извивались, подобно волнам на платье.

Нужно было постараться избавиться от этого головокружения. До сих пор в присутствии мамы у меня не случалось ни одного приступа – и нельзя позволить ему овладеть мной сейчас. В две тысячи третьем году, в минуту слабости, я призналась ей в приступах тошноты, потере волос и лицевом параличе. Я никому не говорила о том разговоре, даже Киту, но меня напугало, с какой страстью она попыталась навязать мне новое инвалидное положение. Я дала ей повод для изобретения своей версии событий, и она стала для нее излюбленной историей: мать считала, что я заболела, притворяясь, что хочу переехать в Кембридж, хотя в глубине души не хотела… а только говорила так, чтобы доставить удовольствие Киту. Теперь, когда я пострадала от собственного глупого упрямства, она сумеет вылечить меня, вернет мне здоровье. Какова же мораль сей истории? Никто из членов семьи Монков не должен даже думать о бегстве из Литтл-Холлинга.

– Конни? – сквозь туманную дымку я слышу, как муж произносит мое имя, но связь между мозгом и голосом потеряна, поэтому я не могу ответить.

Не поддавайся этому помрачению. Продолжай думать. Ухватись за мысль и изо всех сил сосредоточься, не давая ей рассеяться, оставив тебя погруженной в полный мрак бессознательности. Ты не говорила Киту о том разговоре с мамой, потому что не хотела признаться в его последствиях даже себе, верно? Одно дело пожаловаться, что твоя мать одержима навязчивой идеей все контролировать, и совсем другое сказать… Ну, продолжай, признайся. Разве это не правда? Ты прекрасно все понимаешь. Мама обрадовалась, что ты заболела, подумала, что ты это заслужила. Она предпочла видеть тебя больной, чем свободной.

Туманное облако в голове начало рассеиваться. Когда ко мне вернулась способность нормального зрения, я увидела Кита и Фрэн в напряженной готовности вскочить со своих кресел, чтобы подхватить меня. Но им уже не было нужды беспокоиться. Головокружение прошло и уже не вернется. Как и мое желание продолжать жить во лжи во всех отношениях – продолжать лгать как самой себе, так и окружающим. Я отравлена собственной лживостью.

Я бросила платье Киту.

– Такое платье было на той мертвой женщине! – воскликнула я.

Мама, папа и Фрэн, все хором, принялись громогласно протестовать.

– …голубое с розовым… что за нелепость… – Мой ум выхватывал лишь обрывки их замечаний. – Переутомление… полиция… такого быть не может…

– Да, она была в таком же платье, – повторила я, не сводя глаз с Кита. – Ты ведь знаешь это. Именно поэтому и купил его для меня – это часть твоего плана моего уничтожения.

Мама вдруг издала протяжный возглас, сильно похожий на возмущенное ржание подвергшейся нападению лошади.

– Полагаю, я уже выгляжу достаточно безумной, не так ли?! – яростно выкрикнула я Киту, игнорируя ее возмущение. – Полное раздвоение личности? Ты же просто не мог купить мне на день рождения такое же платье, какое я видела на убитой женщине во время просмотра виртуального тура на сайте «Золотой ярмарки», следовательно, я, должно быть, безумна, должно быть, лишилась ума… уж наверняка?

– Папа, почему тетя Конни огорчилась? – спросил Бенджи.

– Конни, подумай о том, что ты говоришь! – Лицо Кита побледнело.

Выразительно скосив глаза в сторону мамы, он явно подразумевал: «Ты действительно хочешь обсуждать это перед ней?»

Но меня больше ничего не волновало. Я собиралась высказать то, что должна была высказать, кому бы ни случилось быть слушателем – матери, отцу, папе римскому или самой королеве Англии.

– Ты говорила, что видела зеленое платье с розовато-лиловым рисунком, – пристально глядя на меня, напомнил Кит, но это напоминание было сделано не ради моего блага. Ему нужно было, чтобы вся моя родня услышала, как он доказывает мою противоречивость и, следовательно, мое безумие. – А это платье голубое с розовым рисунком.

– Ты, правда, Кон, говорила про зеленое платье с каким-то лиловатым рисунком, – поддержала его Фрэн.

Я схватила свою сумочку. Покидая комнату, я услышала оклик мамы:

– Не понимаю, Конни, чего ты хочешь добиться бегством!

Я уже добилась. Уже сбежала от них.

– А рисунок точно такой же, – пояснила я Элис Бин. – Должно быть, эту модель выпустили разных расцветок – зеленую с лиловым и голубую с розовым.

Второй раз на этой неделе я врываюсь к ней без всякой договоренности. В прошлый раз я переживала из-за того, что она сочтет меня излишне навязчивой, а сегодня заявилась, когда она уже собралась уходить с работы, но даже не удосужилась извиниться или предоставить ей шанс выбора. Я нахально заявила, что мне необходимо поговорить с ней.

– Женщина, убитая в доме одиннадцать по Бентли-гроув, носила платье из одного маленького независимого бутика, где шьют одежду по собственным выкройкам. У него есть только один филиал… в Силсфорде, – рассказала я и замолчала, позволив Элис самой осознать значение этого факта.

– Давай немного увеличим поле зрения, – изобразив пальцами рамку объектива, гомеопат приблизила ее к глазам. – Оставим пока платье в покое…

– Даже Фрэн поверила Киту, а ведь она думала, что он обманщик! – выпалила я. – На днях она еще сказала мне, что если какой-то врач скажет, что я совершенно здорова, то вряд ли его мнение будет основано на глубоком анализе.

– Забудь о Фрэн, – сказала Элис. – Я хочу поговорить о вас с Китом. Все остальное неважно. Ты сказала, что Кит старается посеять сомнение в нормальности твоего рассудка. Зачем ему могло это понадобиться?

Я открыла рот, но вдруг осознала, что не знаю ответа, что мне нечего сказать. Я мысленно прокрутила в голове сцены важных событий: обнаружение адреса в навигаторе, полнейшее отрицание Китом знания этого факта, виртуальный тур по дому одиннадцать по Бентли-гроув, женский труп, полиция, Джеки Нейпир, также видевшая этот труп, Фрэн, заметившую на видеообзоре той улицы машину Кита, мое обнаружение в пакете с подарком Кита на день рождения злополучного платья…

Я представила себе характерные черты почти всех персонажей, посвященных в эту историю: настороженный и умный Саймон Уотерхаус, добродушный и скромный Сэм Комботекра, реалистичная и равнодушная Фрэн, рассерженная и испуганная Селина Гейн… Джеки Нейпир я видела всего минут пять, и мне не удалось толком подобрать для нее характеристики. Возможно, самодовольная, высокомерная, непривлекательная… И та мертвая женщина на ковре: она мертва и по-прежнему истекает кровью. Таковы ее отличительные черты. Оставался только один персонаж, который никак не попадал в фокус, как бы я ни старалась.

– Конни? – Голос Элис вывел меня из задумчивости.

– Я не представляю, кто такой Кит и что им движет, – призналась я наконец. – Он словно какой-то нереальный, просто чей-то… отстраненный образ или голограмма. Набор поступков и поведенческих реакций.

– Ты подразумеваешь, что не доверяешь ему.

– Нет.

Как же трудно было определить то, чего мне не хватало! Нехватка любой уверенности обретает ясную форму, только когда раньше она имелась в наличии, когда ты осознаешь, что былая уверенность исчезла.

– Да, я не доверяю ему, но подразумеваю другое, – добавила я. – Общаясь с ним, я не могу осознать его как… как некую целостную личность. Я воспринимаю лишь его внешнюю оболочку. – Я пожала плечами. – Лучше мне не объяснить, но… это не новое ощущение. Оно появилось еще до обнаружения в его навигаторе дома одиннадцать по Бентли-гроув. Оно знакомо мне много лет, просто раньше я не позволяла себе признаться в нем.

Элис явно ждала продолжения.

– Во время учебы в Кембридже Кит влюбился в кого-то. Он как-то проговорился ненароком, но когда я начала приставать с расспросами, замкнулся в себе и принялся упорно все отрицать. Он всегда обижался на родителей, но не желал объяснить мне причины. Делал вид, что нет никаких обид, однако я видела, что его что-то возмущает… это постоянно звучало в его голосе, когда он говорил с ними. А потом Кит совсем разорвал с ними отношения, и я абсолютно уверена, что о причинах разрыва он тоже солгал.

– А затем последовали события, связанные с навигатором и его машиной на панорамном обзоре улицы, женский труп и это платье, – заключила Бин и, крутанувшись на своем вращающемся стуле, посмотрела в окно. – Конни, я обычно не говорю такого моим пациентам, но тебе скажу: думаю, ты права, что не доверяешь Киту. Понятия не имею, что именно он сделал, но, по-моему, тебе нужно держаться подальше от него.

– Я не могу. Селина Гейн не захотела со мной разговаривать, и полицейские не намерены заниматься дальнейшим расследованием. Выяснить все загадки можно, только убедив Кита сказать мне правду. В чем дело? – Неужели в глазах моей собеседницы отразилась жалость? – Ты думаешь, что мне никогда не удастся выяснить это? По-твоему, мне следует отказаться?

– Насколько я понимаю, отказываться ты не намерена, – улыбнулась мне врач. – И на твоем месте я тоже не стала бы сдаваться.

– До того как все это случилось, я была похожа на Кита, – призналась я. – Тоже вела какое-то нереальное существование. Теперь у меня появилась характерная особенность: я стала женщиной, которая не собирается сдаваться.

– Разве ты жила в нереальном мире?

Не уверена, смогу ли я все объяснить, но попытаюсь, как бы безумно ни звучали мои попытки.

– В две тысячи третьем году, когда мы с Китом просматривали дома в Кембридже, я не чувствовала себя… реальной, – призналась я.

Элис ждала дальнейших пояснений.

– Большинство людей осознают, какой тип дома предпочитают: одноквартирный дом в центре города или каменный коттедж в тихом безлюдном местечке. Одни покупают новострой, другим подавай дома с вековой историей, – стала рассказывать я. – То или иное предпочтение в выборе жилья говорит об индивидуальных склонностях личности. Когда Кит привез меня посмотреть коттедж в местечко под названием Лоди, в пригороде Кембриджа, я подумала: «Да, я могла бы стать человеком, выбравшим сельский коттедж». Потом мы поехали смотреть пентхаус на главной улице в центре города, и я подумала: «Возможно, это мое… может, в глубине души я больше люблю шумный город». Я совсем не понимала саму себя, не понимала, чего же хочется мне самой. После третьего или четвертого просмотра я начала паниковать, не понимая, что же привлекает лично меня. Я была предельно проста, словно видела, что внутри меня прозрачная пустота. Я думала: «Я могу жить в любом из этих мест. Но не могу сказать, по душе они мне или не по душе. Может, я лишена индивидуальности».

– Ты просто объективно восприимчива. – Элис откинулась на спинку скрипнувшего кресла. – Кит показал тебе много прекрасных домов, и каждый из них нравился тебе по-своему. Это же совершенно понятно, и тут не о чем беспокоиться. Вероятно, каждое жилье затрагивало разные струнки твоей натуры, твоей личности.

– Нет, – отмахнулась я от ее успокаивающих слов. – Да, глупо с моей стороны было паниковать из-за того, что я не знаю, какого типа дом мне хочется, конечно, глупо, но я же перепугалась – это меня жутко тревожило. Всякий раз, видя какой-то дом, я не могла сразу решить, нравится ли он лично мне, и ощущала себя все менее и менее реальной. Как будто частички моей личности раз за разом мельчали и постепенно исчезали вовсе.

Я задумчиво прикусила большой палец, испугавшись, что слишком разоткровенничалась, и сама же потом буду страдать из-за этого.

– А потом мы нашли тот замечательный дом, дом семнадцать по Пардонер-лейн – теперь-то я понимаю, что он был лучшим из того, что мы видели, – а я опять пребывала в состоянии неопределенности, не понимая, то ли он мне нравится, то ли я его ненавижу. Кита он привел в восхищение. Я подыграла ему – не уверена, насколько убедительно. У меня возникло ощущение провала. Мне хотелось лишь умудриться сказать: «Да, я тоже обожаю этот дом» и… понять, что же это означало.

Элис склонилась к стоявшему под ее столом коричневому чемоданчику. Там она держала свои лекарства – внутренности этого чемоданчика разделялись на маленькие квадратные отделения, и в каждом из них темнел пузырек коричневого стекла.

– Ты переживала тревогу и подавленность, потрясенная неразумными ожиданиями твоей родни, – сказала Элис, вытаскивая по очереди пузырьки и прочитывая их этикетки. – Ощущение твоей личностной слабости порождено попытками подавить твои собственные нужды ради родительского спокойствия, поскольку они сочли их затруднительными для себя. И уверяю тебя, эта слабость не имела никакого отношения к твоей неопределенности в отношении выбора дома.

Она нашла нужное лекарство. Для вконец спятивших пациентов.

Мне хотелось побольше рассказать о том доме, который следовало полюбить, но нервозность мешала достичь ясности понимания. Мне необходимо было во всем признаться: как я упорно все портила, подрывая своими бредовыми возражениями уверенность Кита.

– Рядом с домом семнадцать по Пардонер-лейн находилось здание частной школы – «Центр Хло Клопски», – сообщила я Элис. – Я потеряла сон – не спала целыми ночами – из-за звонков. Смехотворно, правда?

– Из-за каких звонков?

– Школьных звонков. Вдруг между уроками они будут звенеть слишком громко? Их трели могли свести нас с ума, и мы никогда не смогли бы продать дом, оставаясь честными с будущими покупателями, – мы не смогли бы солгать о таком ужасном недостатке. Но Кит тогда сказал: «Если звонки будут слишком громкими, мы попросим их уменьшить силу звука». Он посмеялся надо мной, сказав, что не стоит беспокоиться по такому глупому поводу. И точно так же посмеялся, когда я через несколько дней распсиховалась по не менее смехотворному поводу: тот дом не имел названия.

– На сей раз я выдам тебе другое лекарство, – вставила мой врач. – Анхалониум. Из-за того, что ты говорила об ощущениях прозрачности и нехватки индивидуальности.

– Мне еще не приходилось жить в доме без названия, – продолжала я, не слушая ее. – Никогда. Сначала я жила с мамой и папой в Торролд-хаусе, потом переехала к Киту. Он жил в Роундесли в десятой квартире, но сам тот дом назывался Мартленд-тауэр. И вообще, та квартира – не показатель. Никто из нас не думал о ней как о постоянном месте жительства – она была временным, исключительно временным пристанищем. Сейчас я живу в коттедже «Мелроуз», а Фрэн с Антоном – в доме под названием «Тэтчерс». В Литтл-Холлинге у всех домов есть названия. И я к этому привыкла. Когда Кит так загорелся покупкой дома семнадцать по Пардонер-лейн, я попыталась представить себя в доме, имевшем только номер, и мне это почему-то показалось… ужасно неправильным. Слишком обезличенным. Это напугало меня.

– Перемены бывают невероятно пугающими, – кивнув, согласилась Элис.

Она всегда поддерживает меня. Я не уверена, что это необходимо теперь, когда мне все стало понятнее. Может, для меня было бы больше пользы, если б она сказала: «Да, Конни. Это действительно безумие. Тебе надо перестать заморачиваться из-за дурацких мелочей».

– Однажды ночью я разбудила Кита в четыре утра, – продолжила я. – Он мирно спал, но я все-таки растрясла его. Должно быть, у меня случилась истерика. Я не могла уснуть целую ночь и довела себя до невменяемого состояния. Кит взирал на меня, словно я впала в безумие, – я до сих пор помню, каким потрясенным он тогда выглядел. Я заявила ему, что мы не сможем купить тот семнадцатый дом на Пардонер-лейн, если не дадим ему названия, – я не смогу жить в безымянном доме. Мне хотелось заняться поисками в Интернете, выяснить, как можно дать дому название, если у него еще такого нет. Чтобы все было официально, понимаешь?

Элис улыбнулась, словно я говорила что-то понятное или очаровательное о собственном безумии.

– Кит понял, что я не успокоюсь и не дам ему нормально спать, пока он не найдет решения для выдуманной мной проблемы, поэтому сказал: «Ладно, тогда… давай пойдем и разберемся». Вскоре он нашел в Интернете достаточно сведений для моего успокоения: при желании мы можем дать номеру семнадцать любое название. Это просто – надо всего лишь написать уведомление в почтовое ведомство. И он спросил: «Как тебе название “Дурдом”?»

– Ты, наверное, обиделась, – предположила Бин.

– Ничуть. Я начала хохотать – подумала, что я еще не слышала такой остроумной шутки. Я с облегчением почувствовала, что все будет хорошо, – Кит получит свой обожаемый дом, а для меня он станет любимым домом, получив название. Конечно, до какой-то степени я понимала, должно быть, что могу выдумать и какие-то новые препятствия… – Я поморщилась, удрученно покачав головой. – Интересно, что это могло бы быть: невыносимо отвратительные дверные ручки или почтовый ящик… Пребывая в том истерическом состоянии, я могла возненавидеть совершенно случайные вещи, причем с необычайной легкостью, однако тогда я не понимала этого. Кит тоже испытал облегчение. У нас возникло почти… ну даже не знаю, какое-то праздничное настроение. Мы не пошли сразу спать – остались возле компьютера, просматривая на сайтах названия домов, и смеялись над нелепыми предложениями: «Ребро Фортуны», «За Гранью Разума»… Очевидно подобные названия действительно популярны – по крайней мере, так говорилось на том вебсайте. Я заявила, что в это верится с трудом, но Кит заверил меня, что некоторые из его коллег вполне могли бы додуматься до таких идиотских названий. «Это распространенный недостаток: люди считают себя на редкость остроумными, хотя на самом деле они тупы и бездарны, – добавил он. – “За гранью разума”! С тем же успехом можно назвать дом “Моя Бездарность”. Я спросила его, как бы он хотел назвать наш.

– И что же он ответил?

– О, Кит наговорил кучу чепухи – заведомо глупые названия, чтобы поддразнить меня. Не думаю, что он особо задумывался – понимал, что это всего лишь пустая болтовня. Название должно быть идеальным, и оно должно было исходить от меня – а для успокоения моих тревог нужно было нечто очевидное, типа «Домашний очаг» или «Родовое гнездо». А Кит начал нести всякую чушь. «У меня есть идея, – заявил он, – давай назовем его “Центром Дохлой Кнопки”. Как ты думаешь, разозлит это персонал “Центра Хло Клопски”? Или почтальона?» Я попросила его не болтать чепухи. Не предполагая, что только усугублю ситуацию.

Эти воспоминания, не всплывавшие так много лет, внезапно стали более живыми, чем реальность. Перед моим мысленным взором встала ясная картина того, как я сижу за письменным столом в квартире Мартленд-тауэр, Кит стоит рядом на коленях, и оба мы в пижамах. В те дни у нас был только один компьютерный стул. Я давилась от смеха, хохотала до слез, едва слыша голос мужа.

– Притворяясь чертовски серьезным, он провозгласил: «Чем больше я думаю об этом названии, тем больше оно мне нравится: “Центр Дохлой Кнопки”. Мы закажем декоративный диск для входной двери. Нет, придумал, даже лучше – пусть он будет называться “Пардонер-лейн, 17”»…

Последние мои слова, не слетев с языка, растаяли в безмолвии, вдруг порожденном новым острым приступом страха.

Центр Дохлой Кнопки. Центр Дохлой Кнопки…

Я неуверенно встала и привалилась к стене.

– Конни? Что случилось? – забеспокоилась Элис.

Я поняла, что видела, – вспомнила ту ускользнувшую деталь, которая не всплывала в моей памяти до этой самой минуты. Да. Именно эта деталь. Она определенно была там, когда передо мной кружилась та гостиная с мертвой женщиной и кровью. Но ее не было на изображении этой гостиной, без мертвой женщины, и ее не будет в виртуальном туре по дому одиннадцать по Бентли-гроув, если я посмотрю его сейчас. Теперь там ее нет.

– Мне надо идти, – бросила я Элис.

Схватив сумочку, я выбежала из кабинета, не обращая внимания на призывы врача немного задержаться и забыв даже взять лекарство, которое она поставила для меня на край стола.

Вулкан