XIV. Важный разговор
Впервые услышал сегодня Огнянов имя Стефчова и поморщился.
— Как, он еще дышит, эта презренная тварь?
— Презренная тварь? — прервал его доктор. — Да Стефчов у нас теперь умнейший человек, преданнейший родине… им гордиться надо! Жаль, не удалось мне испить его крови… Знаешь, ведь я было хотел натравить на него свою медведицу Клеопатру… Он теперь торжествует вместе с чорбаджи Юрданом. Его теперь почитают спасителем города. А нас, как собак, передушат, если найдут…
— Подлая тварь!.. Бедная Лалка, наверное, очень несчастна…
— Как? Разве ты не знаешь? Лалка умерла.
— Умерла? Что ты говоришь?
— Умерла восемнадцатого апреля, — глухо проговорил доктор.
— Сколько несчастий за такое короткое время!.. Это он ее убил, подлец! — крикнул Огнянов.
— Да, он ее убил.
И доктор со слезами на глазах рассказал Огнянову, отчего Лалка заболела и умерла.
Огнянов, растроганный, схватил его за руку.
— Брат, мы одинаково несчастны. Соколов вопросительно посмотрел на него.
— Лалка, женщина, которую ты любил, умерла, — скорбно промолвил Огнянов, — другая женщина, любимая мною, тоже… в могиле… потеряна для меня.
— Нет, твоя Рада жива, она в Бяла-Черкве! — воскликнул доктор.
— Жива?.. Да, жива, но для меня она умерла. Соколов удивленно посмотрел на него.
— Да, навсегда умерла, — угрюмо повторил Огнянов. — Несчастный Кандов… мир праху его!.. Зачем я его пережил?
Соколов широко раскрыл глаза от изумления.
— Скажи, Бойчо, уж не поссорился ли ты с Кандовым в Клесу ре?
— Да… Не на жизнь, а на смерть.
— Из-за Рады? Огнянов нахмурился.
— Не будем говорить об этом теперь, — сказал он.
— Да ты с ума спятил, Бойчо! Ты подозреваешь Раду? Но это возмутительно.
— Возмутительно? Ошибаешься. Я, брат, тоже думал когда-то, что Рада — это сама невинность; и что же оказалось?.. — Огнянов глубоко вздохнул. — А я-то верил, я любил ее, да еще как любил! В те дни и родина мне была милее, и больше у меня было веры в свои силы, и мужество мое было несокрушимо… Но какой удар мне нанесли! Ты и представить себе не можешь. Достаточно сказать тебе, что после этого я сражался в Клисуре не столько для того, чтобы победить врага, сколько затем, чтобы самому погибнуть от его пули… Не напоминай мне о ней.
И Огнянов грустно поник головой.
— Нет, ты ошибаешься! Рада тебя верно любила и любит, но она очень несчастна. Ее оклеветали, и первый клеветник — ты! — с негодованием воскликнул доктор.
Огнянов окинул его укоризненным взглядом.
— Доктор, не будем больше говорить об этой печальной истории, чтобы не оскорблять памяти бедного Кандова.
— Нет, именно память Кандова я и хочу очистить от твоих подозрений… Ты не должен допускать и мысли, что он поступал подло… Правда, он действительно влюбился в Раду… Ты ведь знаешь, какой это был мечтатель. Он мог увлекаться до самозабвения. Эта нелепая страсть заставила его отойти от общества, забросить комитетские дела… Но она ничего не изменила в чувстве Рады к тебе: он не оскорбил ее никаким бесчестным предложением. Рада стеснялась сказать тебе об этом, но Лалке она жаловалась на его платоническое ухаживание. Да, кстати, хорошо, что я вспомнил, возьми вот, почитай письмо, которое он написал девятнадцатого апреля, в тот самый день, когда уехал вслед за нею в Клисуру. Это письмо мне передал Недкович…
И вынув письмо Кандова, Соколов протянул его Огнянову.
Бойчо быстро прочел письмо, и в глазах его блеснули слезы. Лицо его мгновенно засияло счастьем.
— Спасибо тебе, Соколов! Ты все объяснил, и теперь у меня словно гора с плеч свалилась. Ты обновил и озарил мою душу.
— Бедная Рада, — проговорил Соколов. — Как она будет счастлива, когда узнает об этом! Мне не удалось повидаться с нею, но я знал, что она в отчаянии… очевидно, из-за тебя. Она, как и все мы, считала тебя погибшим… Напиши ей, черкни хоть несколько слов, прежде чем мы тронемся в путь, обрадуй ее, бедняжку.
— По -твоему, я должен написать ей?
— Конечно, напиши, этого требует нравственный долг.
— Нет, нравственный долг требует другого: надо не письма ей писать, а встать и пойти к ней, пасть перед нею на колени и молить о прощении. Я поступил с Радой жестоко, до подлости жестоко! — воскликнул Огнянов.
— Я бы и сам посоветовал пойти к ней, но сейчас это невозможно…
— Пусть невозможно, я все-таки пойду! — решительно заявил Огнянов.
— Как? Пойдешь в Бяла-Черкву? — вскричал пораженный доктор. — Но сейчас это безумие! В Бяла-Черкве теперь все кипит… Юрдан и Стефчов играют роль спасителей города… Ты идешь на верную смерть!
— Ты знаешь, доктор, что, когда надо спасти честь, я не думаю о спасении жизни. Вся Тосун-беева орда сейчас меня не остановит… Я должен просить прощения у Рады… бедняжка, своей жестокостью я довел ее до такого отчаяния, что она хотела умереть под развалинами Клисуры.
Огнянов в двух словах рассказал Соколову о том, что он знал о Раде.
- Ну, если так, брат, не смею тебя удерживать, — сказал растроганный доктор.
Немного помолчав, Огнянов проговорил негромко:
— А кроме того, есть еще одно обстоятельство… Рада — моя жена. Я повенчался с ней, когда в последний раз уезжал отсюда; повенчался с ней… перед богом; и мы обменялись не кольцами, но клятвами… Я не могу ее оставить, понимаешь? И если только я благополучно доберусь до Румынии, я вызову ее к себе делить со мной бедность, лишения — словом, все трудности эмигрантской жизни… О, она приедет с радостью, чтобы разделить мою судьбу, как она делала это здесь… Она, дорогой доктор, подлинная героиня в своей любви: я не взял бы весь мир в обмен на ее сердце…
Лицо доктора сияло восторгом.
— Пойду, как только стемнеет, — продолжал Огнянов, — и этой же ночью вернусь… И, смею тебя уверить, вернусь в целости и сохранности. Я не хочу умирать, доктор, нет, не хочу. Ведь Рада теперь снова жива в моих глазах, и Болгария еще не освобождена!
