II. Ломоть хлеба от человека в белом кожухе
В этот день Огнянов встретил рассвет в буковой рощице, покрывавшей северный склон холма, к востоку от безлесной Амбарицы, у подножья которого вьется один из притоков Осыма.
Он совершенно обессилел от голода и усталости, желудок его переваривал какие-то горькие травы.
А в сотне шагов от него стояла хижина, в которой было много хлеба, брынзы, молока, творога… Огнянов чувствовал себя, как Тантал, который, стоя над прохладным ручьем, изнывал от жажды, но не мог выпить ни капли воды.
Волк не станет околевать с голоду, когда поблизости пасется стадо овец. Зубы псов кусают не так жестоко, как зубы голода.
И Огнянов решил взять пример с волка. Он вышел из рощи, и, перебравшись через речку, решительно направился к хижине.
В ней сидели две женщины — старуха и молодица, чинившие одежду, и две девочки, занятые вязаньем. Собаки, вероятно, были неподалеку, при стаде.
Женщины взвизгнули при виде незнакомого человека с запавшими глазами, с непокрытой головой, облаченного в какое-то странное одеяние.
— Чего тебе здесь надо? — послышался чей-то голос за стеной.
В дверях появился пастух, коренастый седой старик, с ружьем на изготовку.
Огнянов узнал кира Яне, часто приезжавшего в Бяла-Черкву продавать масло. Яне также знал Огнянова.
— Добрый день, кир Яне! Ради бога, дайте кусок хлеба, — поспешил сказать Бойчо, чтобы уверить пастуха в своих миролюбивых намерениях.
Кир Яне осмотрел Огнянова с ног до головы. Узнал ли он гостя или нет, неизвестно, но осмотр не произвел на него благоприятного впечатления. Старик, насупившись, вошел в лачугу, отломал полкаравая и, позвав сынишку, что-то сказал ему вполголоса.
— На вот, бери, — строго проговорил он, подавая Огнянову хлеб, — да уходи подальше, чтобы не нажить беды. Здесь тебя увидят.
Поблагодарив, Огнянов быстро спустился в лощину, чтобы укрыться в буковой роще, в которой он ночевал.
«Боже, — с горечью подумал он, — грек, этот полудикарь, сжалился надо мною, а болгары вчера прогнали меня с ругательствами, чуть не затравили собаками».
Огнянов быстро и с аппетитом уплетал хлеб, и глаза его горели от жадности. Голод придал его огненному взгляду тупой, звериный отблеск. В этот миг Огнянов не пощадил бы и отца родного, попытайся тот отнять у него ломоть хлеба.
Некогда граф Уголино съел собственных детей, чтобы не умереть с голоду.
Голод — более опасный советчик, чем само отчаяние.
В лощине Огнянов напился воды из речки и стал подниматься по круче, чтобы добраться до буковой рощи. Теперь, после того как он поел, силы к нему вернулись. Подходя к роще, он невольно оглянулся, так как вдали послышались чьи-то голоса. С холма, на котором стояла хижина пастуха, спускались черкесы, знаками приказывая беглецу остановиться. Перед черкесами бежало несколько гончих собак. (Известно, что в те печальные дни карательные отряды, состоявшие большей частью из черкесов, имели при себе гончих собак, приученных бросаться на людей и выслеживать их, как дичь). На вершине холма стоял кир Яне в своем белом кожухе, с любопытством наблюдая за этой охотой, устроенной по его же почину. Ведь, подавая Огнянову кусок хлеба, он в то же время послал своего сынишку дать знать о беглеце карательному отряду, сидевшему в засаде поблизости.
Гостеприимство и предательство! Зачерствелая душа этого кочевника совмещала и то и другое. Обе эти обязанности он выполнил вполне добросовестно: накормил голодного знакомца, чтобы исполнить нравственный долг, и предал бунтовщика, чтобы отвести от себя неприятности. И теперь он спокойно взирал на охоту.
Огнянов понял, что гибель его близка, и со свойственным ему самообладанием, обычно покидающим большинство людей во время опасности, немедленно взвесил свои шансы. Небольшой холм у лощины может на одну-две минуты скрыть его от преследователей, когда они спустятся во впадину. Этих минут ему достаточно, чтобы пробраться в буковую рощу. Но какой толк? Все равно его догонят. Невозможно спастись бегством от пуль и от гончих. В речном русле, между крутыми подмытыми берегами растет низкий кустарник. Однако прятаться в нем бесполезно — он может сбить с толку преследователей, но не собак. И тут и всюду — гибель! Но у Бойчо не было времени для ко лебаний: надо было принять какое-то решение. Он инстинктивно выбрал лощину и стрелой помчался туда. Бежать вниз по склону было легко, и минуту спустя Огнянов уже был в кустарнике, росшем на дне лощины. Речные берега были скалисты, а в нижней их части зияли продолговатые пещеры, которые, казалось, были кем-то выдолблены. Огнянов быстро юркнул в одну из них, видимо служившую логовом для диких зверей. Здесь он приготовился дорого продать свою жизнь.
С револьвером в руке Огнянов прислушивался несколько секунд, и они казались ему вечностью. Лай сначала приближался, потом становился все глуше и наконец умолк… Огнянов ждал. Что это? Вероятно, погоня сбилась со следа, но, если так, все равно это ненадолго. Огнянов догадался, что каратели сейчас ищут его в буковой роще; но там они его не найдут и, естественно, вспомнят о лощине. Да собаки и сами приведут их сюда, — инстинкт этих животных не дает обмануть себя дважды… Как долго длилось это ожидание, казавшееся Огнянову бесконечной агонией, он не мог бы сказать. Он впился глазами в лощину и засохший кустарник, шуршавший на берегу, ожидая, что вот-вот увидит в отверстии пещеры морду гончей — это животное играло роковую роль в его судьбе — или услышит ее лай. И вот лай раздался вблизи.
Глаза Огнянова стали огромными, страшными; волосы встопорщились на голове.
Судорожно сжимая револьвер, он приготовился.
