XXXIV. Утро
Огнянов, как он ни был встревожен, все-таки заснул и спал крепким сном два часа подряд. Говорят, что таким глубоким сном забываются осужденные на смерть в ночь накануне казни. На рассвете Огнянов проснулся и огляделся кругом. Природа тоже пробуждалась ото сна. Все вокруг посветлело. С белесовато-голубого неба исчезла последняя трепещущая звездочка. На востоке небо белело все больше и больше. Багровая огненная полоса протянулась за горными вершинами, напоминая зарево далекого пожара. Прозрачный туман еще стлался в складках Рибарицы, но ее снежная корона уже зарделась, воспламененная утренней зарей… Один лишь Богдан еще был окутан туманной пеленою, и вид у него был холодный и суровый. Но мало-помалу туман рассеялся; все светлее и ярче становились дали; под лазурным небом зеленые горы, леса и холмы радостно улыбались весеннему утру. В лесу пели ранние соловьи.
Огнянов встал, окинул взглядом лежащих в окопах повстанцев, закутавшихся в подстилки из козьей шерсти или в суконные плащи и все-таки дрожавших от холода, и пошел на Зли-дол, чтобы обсудить положение в военном совете.
Скоро он спустился в ущелье и скрылся из виду.
Уже совсем рассвело. Взошло солнце.
На укреплении все уже встали и под надзором десятников принялись за работу — надо было рыть новые окопы, так как ночью сюда пришел новый небольшой отряд, и число защитников увеличилось. Повстанцы немного воспрянули духом. Марчев по секрету рассказал им, что Огнянов произвел рекогносцировку, дошел до окраины Текии и узнал наверное, что сегодня в Бяла-Черкве начнется восстание… Это сообщение немного ободрило повстанцев. У людей поднялось настроение, лица их прояснились, повеселели; некоторые замурлыкали шуточные песни. Свойственный болгарину юмор не замедлил пробудиться… Посыпались насмешки по адресу четверых клисурцев, приговоренных к тому, чтобы расстрелять цыгана.
— С пяти шагов не могли попасть в Мехмеда!.. Пришлось второй раз стрелять!.. Грешно вам было так мучить горемыку… Подарили ему одну минуту жизни, а эта минута целого века страданий стоит. Он ею все свои грехи искупил, — сказал один повстанец.
— Черт бы вас побрал! — отозвался другой. — Мученика мы из него сделали. Он теперь в раю возле своего Мохаммеда.
— Чего врать-то! — возразил третий. — Он теперь у лягушек, — ведь Дичо и Стамен-Ворона бросили его в болото.
Взрыв хохота.
— Ну и стрелки — с такого расстояния палили, и ни одна пуля не попала! — откликнулся еще кто-то. — Да я с этого места плевком бы в него угодил.
— Даю голову на отсечение, что вы и не целились.
— Что правда, то правда, на таком расстоянии и баба не промахнулась бы.
— Нет, целились, — оправдывался один из четверых.
— Может, и целились, да зажмурившись.
— Верно, я зажмурился, но уже потом, когда взводил курок.
Опять смех.
Потом принялись задевать Рачко, насмехаться над его именем.
— Эй ты, Прыдле, кто тебя украсил таким славным именем? — спрашивал один.
— Рачко! Ты врешь, это не твое имя! — дразнил его другой. Рачко обиделся.
— Кто врет? Да спросите хоть Графа.
— Нет, нет, врешь… докажи, что ты и в самом деле Прыдле…
И насмешник объяснил, какого рода доказательства он требует.
— А знаете, он вчера принял нас за разбойников…
— И правильно, — заметил кто-то. — Боримечка его обобрал: вынул у него из торбы ножницы и аршин.
— Да, да, вынул, правда, из торбы стянул, украл, пакостник, — подтвердил Рачко.
— А зачем они ему понадобились?
— Покрошил их, сделал снаряд для пушки.
— Эх, с такими снарядами мы до Севастополя доберемся!
— Если наша батарея будет палить не хуже злидольской, ни одного турка в живых не останется! — пошутил кто-то.
— И клисурское царство будет на веки нерушимо, — смеялся другой.
— Чего это там машут? — спросил кто-то, посмотрев на восток.
Все обернулись в ту сторону.
Дальние дозоры подавали укреплениям условные знаки, что показался неприятель. В тот же миг двое часовых со всех ног пустились к Зли-долу, чтобы сообщить об этом военному совету.
Не успели вестовые добежать до злидольского укрепления, как со стороны Рахманлари показались два турецких конных отряда, человек по двадцати в каждом. Один отряд ехал по дороге, другой — полем. Повстанцы с волнением ждали, не появятся ли вслед за конницей и другие силы. Но никто больше не появлялся.
Тотчас же два пеших отряда, числом превосходящие неприятеля, спустились с укреплений, чтобы встретиться лицом к лицу с турками. Более крупный отряд был выслан из злидольского укрепления.
— Кто командует? — спрашивали повстанцы, вглядываясь в командира.
— Да Огнянов же, не видите разве? — отозвалось несколько голосов.
— Граф, конечно, Граф, готов побожиться, что он, — сказал Рачко. — Пусть хоть что хочет на себя напялит, все равно я его узнаю… На Карнарском постоялом дворе, хотите верьте, хотите нет…
Но никто не слушал Рачко.
Завидев болгарские отряды, турки на минуту остановились, затем повернули вспять.
— Жарко им стало, сукиным детям! — радостно заметил кто-то.
— И сегодня боя не будет.
— Бяла-Черква, сдается мне, наделала им хлопот.
И под веселый гул разговоров работа на укреплениях снова закипела.
