X. Шпион образца 1876 года
На дворе было уже совсем темно.
— Господин председатель, — заговорил вдруг Кандов, который до сих нор молчал, — прошу слова!
— И я хотел попросить слова, — сказал господин Фратю, — чтобы предложить закрыть заседание.
Другие поддержали Фратю.
— Я все-таки прошу слова, — настойчиво повторил студент. — Я хочу внести предложение, касающееся Стефчова!
— Хорошо, что напомнил, — прервал его Франтов, — сегодня Стефчов был у бея в конаке вдвоем с Замановым… А этот его Рачко Прыдле вертелся неподалеку отсюда и наблюдал за нами, когда мы входили в сад через калитку.
— Рачко? — невольно воскликнул Огнянов. — Я познакомился с этим дуралеем на Карнарском постоялом дворе…
— Неужели правда, что ты его связал?
— Он что-то болтал об этом, но ему никто не поверил, — сказал кто-то. — Мы были убеждены, что ты погиб. А он парень с придурью.
— Нет, он вам сказал правду, — проговорил Огнянов, который сегодня, рассказывая членам комитета о своих приключениях, позабыл упомянуть о незначительном случае на Карнарском постоялом дворе. — Впрочем, не стоит говорить об этом… Значит, Стефчов по-прежнему шпионит за вами? Ах, мерзавец!
И лицо у Огнянова залилось румянцем негодования.
— Прошу слова! — крикнул Кандов.
— Говорите, Кандов, — сказал Огнянов.
— Я точно знаю, что это Стефчов предал Огнянова, он виноват во всех несчастьях! — заявил студент.
Он впился в Огнянова горящими глазами.
— Нет, во всем виноват не Стефчов, а Мунчо, — посыпались возражения.
— Глубоко ошибаетесь, господа! — И, выпрямившись, студент взволнованным голосом рассказал о том, что узнал случайно. Свои слова он подкреплял неопровержимыми доказательствами.
Всех охватил неудержимый гнев. Послышались сердитые крики и ругательства. Стефчов был разоблачен.
Огнянов склонил голову, на лбу его появились глубокие морщины.
— Прав был Бенковский, когда говорил, что мы бабы.
— Вот и сегодня вечером Стефчов устроил за нами слежку!
— Кто знает, что нас ждет!
— Мы теперь стали действовать так открыто и так распустились, что меня даже страх берет, — сказал Франгов.
— Что ты на это скажешь, Огнянов? — обратился к нему Соколов.
Огнянов, погруженный в свои размышления, вздрогнул и сказал:
— Мне кажется, мы сделали глупость, не лишив Стеф чова возможности совершать предательства.
— А как же мы могли его лишить? — осведомился поп Димчо.
— Надо было его уничтожить.
— Революционный устав предусматривает такую кару, — заметил Попов.
Наступило молчание.
— Господа! Я предлагаю свои услуги: я хочу убить Стефчова, и как можно скорей! — крикнул студент.
Все удивленно посмотрели на Кандова.
— Кандов! Не спеши! — остановил его доктор. — Стефчова должен убить я, и я никому не уступлю своего права!
Его глаза загорелись злобой.
— Как? — в отчаянии вскричал Кандов. — Я первый предложил это, первый раскрыл его преступление…
— Стефчов мой, и я никому его не отдам, — упрямо твердил доктор.
Кандов протестовал.
— Жребий! Жребий! — закричало несколько человек.
Но ни Кандов, ни Соколов не соглашались тянуть жребий. Оба они боялись проиграть. Можно было подумать, что дело идет не о том, кому убить человека, а о том, кому сесть на царский престол!
Огнянов авторитетно прекратил спор.
— Если ставить вопрос так: кто имеет больше права уничтожить предателя, то это право я отниму у вас обоих. Я его жертва, и в этом мое преимущество перед вами. Но у меня есть возражение по существу: это убийство может повредить нашему делу, и я считаю его несвоевременным. Предлагаю следующее: покарать Стефчова в первый же день революции. Пусть Стефчов падет первой жертвой.
Это мудрое предложение было одобрено всеми.
Кандову пришлось смириться. А у Соколова лицо приняло торжествующее и довольное выражение; на несколько минут он погрузился в раздумье и, не принимая участия в разговорах, сидел, глядя куда-то в пространство. Но вот глаза его загорелись, две глубокие морщины прорезали лоб, а на губах появилась жестокая усмешка.
Вскочив с места, он быстро вышел, чтобы послать Нечо Павлову приказ не выпускать сегодня ночью Клеопатры: теперь она была нужна Соколову для Стефчова! Он задумал казнить предателя страшной казнью.
Спустя минуту он вернулся; теперь говорили о Заманове.
— Позавчера я его встретил, он только что приехал из Пловдива, — рассказывал Ганчо Попов. — Завидев меня, он сразу же подошел и спрашивает напрямик: «Как ваши дела?» Да еще подмигнул, чтобы я понял, о чем идет речь. Потом начал меня расспрашивать в надежде, что я сболтну лишнее. Пока я с ним стоял, с меня семь потов сошло… Сдается мне, что этот подлец пронюхал что-то.
— Черт бы побрал этого сукина сына, — проговорил Мичо сердито, — хоть он мне и родственник, но я им гнушаюсь, как падалью.
— Сколько матерей плачут из-за него, изверга, — сказал поп Димчо. — Кто его ухлопает, будь это хоть самый страшный грешник, предстанет пред богом чистым, как ангел.
И поп Димчо благочестиво приложился к фляге с водкой, которую он вытащил из-за пазухи, а потом передал ее Странджову.
Раздался громкий стук в дверь.
Все вздрогнули. Призрак предательства возник перед глазами товарищей. Соколов схватил револьвер и кинулся к двери.
— Кто стучит? — спросил он. Послышался приглушенный голос:
— Откройте!
Это была жена Мичо.
— Приходил Заманов, — прошептала она.
Как ни тихо были сказаны эти слова, члены комитета расслышали зловещее имя и содрогнулись.
Доктор снова запер дверь, подошел к божнице и, развернув какое-то письмо, стал читать его при свете лампады.
Спустя минуту он повернулся к товарищам, сам на себя не похожий. Лицо у него вытянулось от испуга и удивления. Все затаили дыхание. Во всех взглядах был немой вопрос: «Нас предали?..»
— Что это за письмо? — спросил Огнянов.
— Это наше собственное письмо, которое мы позавчера послали панагюрскому комитету; теперь оно вернулось. Сами посмотрите, кто его возвратил.
И он подал письмо Огнянову.
— Читай вот эти строки! — добавил он, указав на приписку внизу.
Огнянов прочел следующее:
«Господин председатель!
Плохо делаете, что роняете свою корреспонденцию на улице; ее находит господин Стефчов. Сегодня я взял это письмо у него из рук, когда мы были у бея и переводили ему на турецкий язык то, что написано на обратной стороне — о белладонне и прочем; а то, что написано на этой стороне, я потом сам про чел у себя, над жаровней. Об этом можете не беспокоиться. Над вашей головой сегодня вечером сгущались и другие тучи, но теперь они рассеялись. Благодарите меня! Собирайтесь в другом месте и будьте осторожней. Желаю успеха и победы! Предатель болгар и турецкий осведомитель.
X. Заманов».
Все были ошеломлены.
— Как это письмо могло попасть в руки Стефчова? — негодующе спросил Огнянов, когда прошли первые минуты удивления.
— Его взял Пенчо, чтобы передать нашему курьеру, и, как видно, потерял, — объяснил доктор.
Так оно и было; письмо в тот день упало на улицу, когда служанка чорбаджи Юрдана, высунувшись из окна, вытряхивала пиджак Пенчо. Юноша не заметил, что письма в кармане нет.
— И Стефчов его нашел! Вот и не верь в судьбу! — сказал Кандов.
— И в провидение, — добавил Недкович.
— Провидение в лице шпика! Кто бы мог подумать, что Заманов такой честный человек! — рассуждал Франгов.
— Как видно, мы и сами не знаем, сколь многим мы ему обязаны, — заметил Ганчо Попов. — Он упоминает о каких-то «других тучах»… Может, сегодня нас хотели застать врасплох и арестовать?.. Ведь Стефчов сегодня был в конаке, и его агент следил за нами, когда мы входили сюда.
— Да, оказывается, Заманову не чуждо благородство! — удивился Огнянов.
— И он искренний патриот, как видите. Спасая нас, он подвергает опасности себя, — он поставил свою подпись, — сказал Недкович.
— Господа, — торжественно воскликнул Огнянов, — это знамение времени! Если даже турецкие официальные осведомители становятся патриотами и нашими союзниками, значит — наступил великий час, значит — дух народа готов к борьбе и народ для нее созрел!
— Заманов для меня теперь все равно, что святой, — заметил взволнованный дядюшка Мичо.
И все лица, еще недавно настороженные, вновь стали спокойными и бодрыми.
Нужно сказать, что Заманов, человек неудачливый, еще не совершил ни одного политического предательства. Вопреки молве, он начал свою шпионскую карьеру с единственной целью — вымогать деньги и у болгар и у турок. Болгар он при этом не стеснялся запугивать, но дальше этого не шел. Самолюбие в нем умерло, но совесть еще жила. Очевидно, несчастный не был создан для слежки за ближними, но какие-то неблагоприятные обстоятельства толкнули его на этот грязный путь. Добавим, что перед тем, как возвратить письмо комитету, он хитростью сумел уговорить бея отложить облаву.
Заманов умер в ссылке в Азии, как раз в те дни, когда в Сан-Стефано была объявлена амнистия.
