IV. Тесть и зять
Стефчов был компаньоном своего тестя, и сейчас он с помощью двух работников упаковывал тюки со шнуром, которые предстояло отправить на Джумайскую ярмарку, открывавшуюся на юрьев день. Он снял пиджак и фес, чтобы легче было работать; лицо его, покрасневшее от напряжения, было, как всегда, неприятно — жесткое, невыразительное, черствое.
У окна, в скромном синем платье, стояла его жена Лалка и пришивала ярлыки к уже связанным тюкам. Никто бы не мог заметить по ее спокойному белому лицу, расцветшему и ставшему теперь более женственным, что она несчастна в браке, навязанном ей силой. Простодушная, неопытная, лишенная высоких душевных порывов, — которым, впрочем, и неоткуда было взяться в той деспотической среде, где она воспитывалась, — девушка пошла под венец, мучаясь и глотая слезы. Но время пришло ей на помощь, как это бывает в большинстве подобных случаев. Лалка привыкла к своему новому положению и примирилась. Стефчова она не любила, — да его и нельзя было полюбить, — но боялась и была ему покорна. А он большего и не требовал. Взамен ее сердца, которого Стефчов никогда не домогался, он получил богатое приданое и сделался прямым наследником Юрдана Диамандиева. Этого ему было довольно.
При виде вошедшего Юрдана, бледного, дрожащего, с искаженным лицом, Стефчов выпустил из рук веревку, которую натягивал, увязывая тюк, а Лалка уронила иглу.
— Ну и дела, Кириак! — крикнул Юрдан, едва переступив порог. — Как видно, только ты да я остаемся верными султану! В моем доме котята и те вздумали бунтовать — покупают пистолеты и льют пули… Все к поджогу готовятся, а мы и в ус не дуем, готовим товар к ярмарке!.. Ну, я болен, но ты-то разве не слышишь и не видишь, что делается кругом. Какой смысл выбрасывать столько денег на товары, когда настали такие разбойные времена!..
Оба работника на цыпочках вышли из комнаты. Стефчов удивленно смотрел на тестя.
— Чего смотришь, простофиля? — заорал Юрдан. — Я тебе повторяю, что вся моя семья заражена крамолой. И это — семья чорбаджи Юрдана Диамандиева, верноподданного султана, человека, у которого останавливаются уездные и областные правители… Что же тогда говорить о простом народе? Какие-то бездельники состряпали комитет, здесь, в городе, под носом у нас, а мы разинули рты как дураки!..
И все более и более разъяряясь, чорбаджи Юрдан стал рассказывать зятю обо всем, что узнал за этот день.
— Я как раз сегодня хотел пойти к бею, — сказал Стефчов. — Они собираются в саду у Бейзаде; надо их забрать и допросить. Двести палок развяжут им языки! Надо мне было раньше положить конец этой мерзкой агитации против властей… Кто недоволен правительством, пускай убирается в Московию, которую так любит учитель Климент, а не поджигает наши дома.
Стефчов открыл дверь и пошептался с кем-то, стоящим за нею.
— Ты знаешь, кто эти мерзавцы? — спросил его тесть.
— Главный — Соколов, — ответил Стефчов, искоса взглянув на Лалку, и лицо его исказила злоба. Он ненавидел доктора, и к его ненависти примешивалась ревность, затаенная, жгучая, как горящий уголь. Так безобразно, и только так, проявлялась любовь в его окаменевшем сердце.
— Значит, и тут не обошлось без этого негодяя? — заметил Юрдан.
Стефчов отошел и стал рыться в карманах своего пиджака. Юрдан смотрел на него выжидающе.
— Вот это письмо я вчера нашел на улице, перед вашим домом, — сказал Стефчов.
— Что за письмо?
— Подписано Соколовым, адресовано в Панагюриште; судя по всему, он пишет таким же бандитам, как он сам.
— Так! О каких же мерзостях он пишет? Должно быть, все об огне, пожаре, поджоге и тому подобном?
— Вовсе нет — о самых невинных вещах; но я клянусь, что под ними подразумевается что-то другое, — ответил Стефчов, развертывая письмо. — Впрочем, Заманов все поймет и растолкует — он, как ищейка, издалека чует бунтовщиков.
Лалка побледнела. Выскользнув из комнаты, она спустилась в нижний этаж, к матери.
— Что с тобой, Лалка? — спросила ее мать.
— Ничего, мама, — ответила молодая женщина слабым голосом и села, подперев голову руками.
Мать, занятая стряпней, перестала обращать внимание на дочь. Она сама была очень взволнована и, с силой мешая ложкой в сковородке, кляла своих сыновей.
— Чтоб их разорвало! Чтоб им всем пусто было! Уморят отца раньше времени! Только-только поднялся с постели, а теперь, того и гляди, опять сляжет… Чтоб оно провалилось, это их восстание! И с чего они все свихнулись и взбесились! Гина, сумасшедшая дура, безмозглый Генко и те собираются негодяев сухарями кормить!.. Чтоб они в глотке у них застряли!
Вошла Гинка, и Юрданица обрушила свой гнев на старшую дочь.
— Зачем так сердиться, мама? Тебе надо радоваться… Чорбаджийки должны показывать пример…
— Гинка, замолчи! — прикрикнула на нее мать. — Я тебя и слушать не хочу, ты сумасшедшая!
— Я не сумасшедшая, а настоящая болгарка, патриотка! — возразила Гинка с жаром.
— Патриотка! Не потому ли ты каждый божий день колотишь своего супруга?
— Я его колочу потому, что он мой муж; это совсем другая политика; это — внутренняя политика.
— Ах ты, безумная! И ты вообразила, что больше любишь Болгарию, чем твой родной отец? Да узнай он только, что ты берешь у Соколова и читаешь газеты, он с тебя шкуру спустит, не поглядит, что тебе уже сорок стукнуло.
— Мама, ты врешь, как цыганка! Мне с рождества пошел тридцать второй год. Я лучше тебя знаю, сколько мне лет!
Этот диалог был прерван служанкой.
— Тетя Дона, иди, дяде ІОрдану плохо, — проговорила она испуганно.
— Этого только не хватало! О боже мой, господи! — взвизгнула Юрданица и, позабыв сковородку на огне, побежала к мужу.
Поднимаясь по лестнице, она услышала истошные крики — у Юрдана начались колики. Жена нашла его в комнате на втором этаже; старик катался по полу, корчась от нестерпимой рези в кишечнике. «Лицо его, обезображенное болью, посинело; громкие, отчаянные вопли, слышные даже на улице, вырывались из его груди, приводя в ужас всех окружающих.
Немедленно послали работника за лекарем Янелией, но посланный вернулся один — лекарь уехал в К. Пришлось прибегнуть к домашним средствам. Но ни компрессы, ни растирания, ни лекарства не помогали больному. Он то корчился, свертываясь клубком, то перекатывался с места на место.
Юрданица не знала, что делать.
— Может, позвать доктора Соколова? — предложила она мужу.
Стефчов пробормотал что-то неодобрительное.
— В позапрошлом году я его раз звала, и он мне помог, — сказала Юрданица и, обратившись к мужу, снова спросила: — Юрдан, позвать доктора?
Юрдан отрицательно помахал пальцем и снова застонал.
— Слышишь? Давай пошлем за доктором Соколовым! — убеждала его Юрданица.
— Не хочу… — простонал старик.
— Ты не хочешь, а я тебя не послушаю! — проговорила Юрданица решительным тоном. — Чоно! — обратилась она к работнику. — Ступай позови доктора Соколова! Быстро!
Чоно направился к двери, но, едва переступив порог, остановился, испуганный громким рыдающим воплем хозяина.
— Не смейте его звать!.. Не хочу я видеть этого негодяя, этого разбойника…
Юрданица смотрела на него в отчаянии.
— Ты что ж, умереть хочешь? — крикнула она.
— Ну и пусть умру!.. Убирайтесь вон, проклятые!.. — заревел старик.
Часа два спустя кризис стал понемногу проходить. Стефчов, увидев, что тестю полегчало, быстро оделся, чтобы отправиться в конак.
Лил дождь.
Спускаясь по лестнице, Стефчов встретил низенького человечка.
— Ну что? — спросил Стефчов. — Высмотрел?
— Там они, у Бейзаде.
— Опять в саду?
— Нет, идет дождь, собрались в подвале. Я их выследил… Я ведь тоже не дурак.
Это был Рачко, бывший содержатель Карнарского постоялого двора. Теперь он работал за поденную плату у Юрдана и заодно помогал его зятю в слежке.
— Принеси мне зонтик.
Минуту спустя Стефчов был уже на улице.
Лалка, стоявшая за дверью, слышала этот разговор. Она посмотрела вслед мужу каким-то странным, испуганным и удивленным взглядом. Потом быстро поднялась по лестнице и скользнула в одну из комнат.
