XXXV. В зимовье
Зимовье Дико стояло на ровной площадке в низине; высокие горы защищали его от ветров. В просторном дворе, на северной его стороне, под широким низким навесом лежали кучи веток и сено — зимний корм для овец и коз. В избушке жили пастухи, которые стерегли стада на зимнем пастбище. Сейчас из нее шел веселый дымок. На путников бросилась овчарка, но, узнав Ивана Остена, стала ласкаться к нему. Огнянова внесли в теплую избу и снова принялись растирать изо всей силы. Товарищам помогал мальчик-подпасок, оставшийся здесь за сторожа; он снял с Огнянова царвули и снегом растирал ему ноги. Наконец стало ясно, что ни Огнянов, ни его спутники не обморожены; все перекрестились и возблагодарили провидение. Мальчик подбросил дров в огонь. Друзья уселись перед очагом, стараясь держать руки и ноги подальше от пламени. Собака, верная своим привычкам, села у входа, чтобы охранять людей.
— Обрейко, а где дядя Калчо? — спросил Остен. Калчо, брат Дико, сторожил зимовье.
— Вчера ушел вниз, в деревню; вот-вот прийти должен.
— Дай нам, сынок, поесть. Что у тебя в торбе?
Мальчик вытащил все свои припасы: несколько черствых ломтей ржаного хлеба, лук, соль и сушеную зелень.
— А нет ли водочки, Обрейко?
— Нет.
— Вот досада! Учителю не мешало бы подкрепиться водочкой, — сказал Остен, глядя на Огнянова, который ломал себе руки и чуть не корчился от боли, — он бы тогда пришел в себя.
— Ничего, учитель, жив твой бог… Ну, видел нашу Стара-планину?.. Хороша разбойница?
— Слава богу, что хоть вы от нее не пострадали, — сказал Огнянов.
— Старых знакомых она не трогает.
— Если хочешь знать, — заметил Остен, — это сама Стара-планина послала нам метель… Боримечка правду сказал.
— Боримечка тоже не лыком шит! — гаркнул в подтверждение этих слов сам Боримечка.
Собака залаяла на него. Громоподобный голос парня обеспокоил ее. Огнянов с любопытством смотрел на Ивана. Невольно напрашивалась мысль, что прозвище «Боримечка» подходит к нему как нельзя лучше . Трудно было придумать более подходящее имя для этого большеголового, неотесанного, полудикого великана, который, казалось, был вскормлен не женщиной, а медведицей. Огнянов смотрел на эту непомерно высокую фигуру, на это сухопарое, костлявое, но сильное тело, на эту удлиненную косматую голову со скуластым лицом, узким лбом, маленькими, дико поблескивающими глазками, огромным носом, широкими ноздрями и большим ртом, в который можно было запихнуть зайца (Боримечка ел и сырое мясо); смотрел на эти длинные, волосатые, жилистые руки Геркулеса, способные разорвать на куски льва. Пожалуй, думал Огнянов, этому парню больше пристало охотиться на диких зверей, с которыми у него было что-то общее, чем пасти коз — занятие совершенно идиллическое. При этом как бы для контраста лицо Боримечки светилось самым бесхитростным простодушием и незлобивостью. Кто бы мог подумать, что этот толстокожий, грубый, на первый взгляд почти первобытный человек способен к привязанности, что ему не чужды тончайшие человеческие переживания… А это было именно так. Само его появление в отряде в столь важный для него день, — хоть и комическое появление, — свидетельствовало о том, что сердце у него доброе и мужественное. Этот парень был способен на самопожертвование. Под влиянием этих мыслей лицо Боримечки стало казаться Огнянову привлекательней и даже умней, чем раньше.
— Иван, кто тебе придумал такое страшное имя?
— Как, учитель, ты разве не знаешь? — отозвался Остен. — Иван боролся с медведем.
— В самом деле?
— Он знаменитый охотник… и медведя он убил.
— Боримечка, расскажи сам, как вы с медведем скатились со скалы, — сказал Остен.
— Неужели ты один на один боролся с медведем? — спросил удивленный Бойчо.
Боримечка вместо ответа потянулся рукой к своей шее. Огнянов увидел шрам от глубокой раны, теперь уже зарубцевавшейся; потом Боримечка засучил рукав и, обнажив до локтя волосатую руку, показал другую зажившую рану. Можно было подумать, что она нанесена железным крюком. Огнянов с ужасом смотрел на эти знаки.
— Боримечка, расскажи о своей встрече с медведем, — попросил он. — Оказывается, ты настоящий юнак!
Боримечка торжествующе и гордо окинул всех глазами, заблестевшими от воспоминаний, и приготовился рассказывать.
— Будь оно неладно! — начал он со своей любимой фразы. Но тут собака неожиданно залаяла и выскочила из хижины.
— Почему лает Мурджо? Потому что Боримечка заговорил, — пошутил Остен.
— Дядя Калчо! — крикнул подпасок.
Вошел Калчо с посохом в руке, с торбой, перекинутой через плечо.
— Как? У меня гости? Добро пожаловать, молодцы! — проговорил он приветливо, положив свою ношу на пол.
— Освободите место у огня для дяди Калчо, пусть погреется, — сказал кто-то.
— Ну и холод! Волки и те замерзают! Где вас застала буря? — спросил Калчо.
— Тут, внизу, — ответил Спиридончо.
— Да разве в такое время охотятся? Небось вам не впервые ходить в горы, или не знаете их повадок?
— И не говори, дядя Калчо, соблазнила нас хорошая дичь… Водочки не принес? — спросил Остен.
— Водочки? Принес. Принес и кое-что получше. Фляжка обошла весь круг.
— Что для нас сейчас лучше водки?
— Новость.
Все насторожились.
— Нынче утром волки собрали двух клисурских полицейских.
— Не может быть! — лукаво воскликнул Боримечка. Собака опять залаяла на него.
— Сожрали и волоса не оставили. Целая ватага турок отправилась их искать и нашла у Сарданова холма, — только лохмотья да кости их. Как я слышал, хаджи Юмер-ага сказал, что волки погнались за полицейскими, когда те вели коней в поводу, и будто полицейские пустились бежать в одну сторону, а кони в другую… Одна лошадь пропала… Волки, должно быть, почуяли, что мясо эфенди вкуснее конины, вот и набросились на них. Выпьем, ребята, за то, чтобы всем этим извергам так околеть. Они собачке отродье, так пускай их собаки сожрут.
Калчо опять поднял флягу. И тут только он заметил Огнянова, которого не встречал раньше.
— А этот откуда? — спросил он, подавая флягу Огнянову.
— Из Кара-Саралие; мы повстречались с ним в горах… И он на того же зверя ходил, — ответил Спиридончо.
— Это юнак, каких мало… будь здоров, учитель! — заревел Боримечка.
Собака опять зарычала.
Калчо с улыбкой обернулся к Боримечке.
— Ну, медведь, а ты что натворил?
— Никому ничего плохого не сделал, Калчо!
— Хорош женишок, украл девушку, голову ей вскружил… Ну, совет да любовь! А где же твоя дичь? Чем будешь угощать гостей на свадьбе?
— Оставил ее там, внизу, дядя Калчо, — прогремел Боримечка.
На этот раз пес Мурджо рассердился всерьез.
— Ну, Иван, расскажи, как ты боролся с медведем, — снова попросил кто-то.
— С медведем? — опять вмешался Калчо, бросив лукавый взгляд на Боримечку. — Пусть лучше расскажет нам, как боролся со Стайкой.
Все рассмеялись. Иван Остен хотел еще раз убедиться в том, что турки ни о чем не догадываются, и потому снова завел разговор о происшествии.
— Значит, вот как получилось? Волки сожрали полицейских. А турки не говорили, что, может быть, это болгары их убили?
— Ну, что ты! Вся деревня знает! Дед Стойко, царство ему небесное… — начал отвечать Калчо, толком не поняв вопроса.
— Это мы слышали, но я спрашиваю: может, турки подозревают, что полицейских убили болгары?
Калчо недоумевающе посмотрел на Остена.
— Кто же может так подумать? Когда это было, чтобы болгарин из нашей деревни убил полицейского? Я же вам сказал, что это доброе дело сделали волки, а турки собираются завтра устроить на них облаву и угнать их подальше… Мне это на руку. А то в нынешнюю зиму из-за волков в поле нельзя выйти. Пейте, молодцы! Желаю всем нам встретить святое рождество во здравии и веселии! А вам желаю поступить, как Боримечка, но только не постом… Выпей, друг!
Калчо дал Огнянову водки, и благотворная жидкость вернула Огнянову силы. Он поднял флягу и, взволнованный, про говорил:
— Помянем, братья, деда Стойко, мученика, жертву злодеев-турок. Упокой, господи, его праведную душу, а нам даруй мужественное сердце и сильную десницу, чтобы бороться с басурманами и за одного убить сотню… Прости, господи, деда Стойко.
— Прости его, господи! — повторили товарищи Огнянова.
— Прости, господи! — проговорил Калчо, сняв шапку, и. обернувшись к Огнянову. сказал дружеским тоном: — Хорошо ты говорил, друг, из твоих бы уст да в божьи уши! Ну что ж, потерпим до поры до времени, а там будет дело… Как тебя звать-то? Давай познакомимся. Меня зовут Калчо Богданов Букче.
И Калчо снова подал флягу Огнянову. Огнянов назвал себя вымышленным именем и выпил за новое знакомство.
Все поели, но немного, — надо было беречь скудные припасы Калчо Букче, — потом простились с ним. Пастух пошел провожать гостей. По дороге он опять обратился к Огнянову:
— Друг, прости, забыл твое имя, будешь опять в наших краях, заходи ко мне, поболтаем… Хорошо ты говоришь… Ну, час добрый!
Горячая речь Огнянова глубоко взволновала бедного пастуха. Кое-что в ней было ему уже знакомо, но «друг» говорил и о борьбе, а это было для пастуха чем-то совершенно новым, и в его душе зазвучала струна, дотоле молчавшая. Мы увидим позже, какое влияние оказала на него эта встреча…
Отряд вскоре скрылся вдали и вошел в деревню, когда уже темнело.
Огнянов решил переночевать на постоялом дворе дяди Дочко, но только он вошел в комнату, вслед за ним по лестнице поднялись пятнадцать башибузуков с ружьями; их вел полицейский, которого Бойчо видел накануне в кофейне турецкого селения.
И не было здесь Колчо, чтобы предупредить его!
