Глава 34
Когда я пришел, Миньятто кругами ходил по двору.
– Почему вы опоздали? – спросил он.
– А почему вы здесь, на улице?
– Мы объявили перерыв, – сердито ответил он, – чтобы судьи успели рассмотреть новые вещественные доказательства.
Бойя!
– Письмо, – сказал я.
– И запись с камеры наблюдения. И личные дела.
– Монсеньор, мне нужно с вами поговорить.
Но в этот миг жандармы снова открыли двери.
– Нет, уже пора идти, – отрубил Миньятто. – Мы возвращаемся на заседание.
Когда все расселись, жандармы привели Майкла Блэка. Он сел за стол свидетеля в центре зала и глотнул воды из стакана, из которого уже пили. Судя по всему, дачу показаний прервало появление новых вещественных доказательств.
Я попытался шепотом позвать Майкла, но Миньятто сжал мою руку. Я украдкой бросил еще один взгляд на ксерокопию письма Уго, и мне в голову пришла новая мысль.
Кардинал Бойя сравнил православных патриархов с Добрым пастырем. Он думал о Евангелии от Иоанна. Может быть, он тоже пытался расшифровать письмо Уго?
Я написал: «Мне нужно позвонить дяде» – и подвинул блокнот к Миньятто.
В тот день Лучо был с Симоном в Музеях. Если Симон снял с выставки увеличенную фотографию, Лучо должен знать, куда он ее убрал.
Миньятто прошипел нечто похожее на: «Слишком поздно». Я оглядел зал суда – нет ли Лучо среди приглашенных, – но единственным слушателем был архиепископ Новак.
Мы встали, когда вошли трое судей, потом нотариус провел присягу. Майкл принял ее очень официозно, словно здесь, среди любителей, он был единственным профессионалом по части знания протокола.
– Пожалуйста, назовите себя трибуналу, – попросил председательствующий судья.
– Майкл Блэк, аудитор первого класса во Втором отделе.
Трибунал начал беседу почтительно.
– Спасибо, святой отец, что согласились приехать сюда из Турции, – сказал председательствующий. – Трибунал ценит ваши усилия.
Майкл кивнул. На его лице было написано выражение сдержанной доброжелательности, которым славятся секретариатские священники. Невозмутимое. Аристократичное. Из него вышел на удивление сознательный свидетель.
– Святой отец, – сказал судья, – вы знали покойного, доктора Ногару?
– Да.
– Вы поддерживали с ним личный контакт до его убийства?
– Ногара пару раз проезжал по десять часов на машине из Эдессы в Анкару, чтобы встретиться в нунциатуре с отцом Андреу, – кивнул Майкл. – Оба раза Андреу был в своих обычных разъездах, поэтому я решил, что мне необходимо познакомиться с Ногарой лично.
Миньятто глянул на Новака: возразит ли тот против упоминания поездок Симона? Пока что все шло гладко.
– Ногара и отец Андреу находились в хороших отношениях?
– Сложно сказать, монсеньор, – поморщился Майкл.
– Почему?
– Буду с вами откровенен. Ногара был утомительным человеком. Он вцепился в Андреу, как клещ. У меня сложилось впечатление, что Симон спас его от…
– Отец Андреу, – поправил судья.
– Когда отец Андреу спас его, не дав спиться до смерти, Ногара к нему очень привязался.
– Судя по всему, вы хорошего мнения об отце Андреу.
– Я бы так не сказал. У меня смешанные чувства. Но он очень необычный священник. И когда люди видят то, что он делает, они возлагают на него определенные надежды. Что, к сожалению, он поощряет. Я считаю, это не лучшее решение.
Судьи почуяли кровь. Майкл о чем-то умалчивал. Он ходил вокруг да около, стараясь изобразить положение дел в благоприятном свете, но избегал описывать подробности. Миньятто набросал записку и передал ее одному судье, который немедленно прочел содержание вслух.
– Какие же надежды возлагались на отца Андреу в данной ситуации?
Прежде чем ответить, Майкл слегка повернул голову и искоса бросил взгляд на архиепископа Новака.
– Дело в том, – сказал Майкл, – что отец Андреу работал на человека, который…
Новак поднял руку.
– Стоп, – сказал он.
Майкл замолчал.
Судей словно щелкнули по носу. После паузы один из них спросил:
– Говорил ли вам доктор Ногара, что отец Симон Андреу убеждал его не сообщать о сделанном открытии?
– Да.
– Когда?
– Дважды. Включая день накануне убийства.
Я посмотрел на Миньятто. Оказывается, в тот день Уго звонил Майклу. Но Миньятто сохранял невозмутимость. Лишь пристально смотрел на одного судью, который время от времени встречался с ним взглядом.
– Можете рассказать подробнее? – попросил судья.
– Да мне, пожалуй, нечего больше рассказывать. Как вы и сказали, Ногара считал, что обнаружил нечто важное. Отец Андреу просил его не шутить с этим. Я спросил его, о чем идет речь, но он ответил, что сначала хочет обсудить это с отцом Андреу.
– Я правильно вас понял? – наклонился к столу судья. – В день накануне своей смерти доктор Ногара собирался обсудить с отцом Симоном Андреу их разногласия?
– По крайней мере, так он мне сказал, – с раздражением ответил Майкл.
В наступившей тишине председательствующий взял в руки папку. Я узнал надписи на ней: личное дело из секретариата. Должно быть, только что получено от кардинала Бойи.
– Отец Блэк, – сказал судья, – можете объяснить трибуналу, как вы получили раны на лице?
У Майкла дернулась губа.
– Нет. Не могу, – холодно ответил он.
– Почему?
– Потому что я дал присягу не рассказывать об этом.
Архиепископ Новак очень внимательно следил за беседой.
– Вы можете сообщить трибуналу, где именно это произошло?
– Нет. Не могу.
– В аэропорту, не так ли?
– Без комментариев.
– В Бухаресте?
– Я сказал, без комментариев!
Судья достал из дела фотографию и предъявил ее Майклу. Я узнал копию фотографии, которую нашел в сейфе Уго. Той самой, что сейчас лежала у меня в бумажнике.
– Отец Блэк, ведь это вы?
Майкл насупился.
Судья положил первое фото и взял второе, которого я раньше не видел. На нем была зона выдачи багажа, где избили Майкла.
– Что вы там делали? – спросил судья.
Впервые за сегодня Майкл выглядел встревоженным. Появление досье оказалось неожиданным поворотом.
– Раз у вас есть все ответы, – проворчал он, – что здесь делаю я?
– В протоколе расследования сказано, – продолжал судья, – что в Бухаресте с вами был еще один священник секретариата. Кто он?
На шее у Майкла напряглись мышцы. Он водил рукой по краю стола. Судья не давал ему возможности уйти от вопроса – трибуналу надоели недомолвки.
– Вы были с отцом Андреу, верно?
– Да. Верно.
Тишина звенела в ушах. Майкл нарушил присягу! Значит, нервничает…
– Отец Блэк, и что же обвиняемый делал в Румынии?
Архиепископ Новак снова поднял руку и сказал:
– Стоп.
Но Майкл пропустил его замечание мимо ушей.
– Я вам скажу, что он делал! То же самое, что и я. Выполнял приказ!
Новак встал. Слова Майкла он оставил без внимания и смотрел только на судей.
– Вы можете задавать вопросы о травмах отца Блэка, но не о поездках отца Андреу. Благодарю вас.
– Да, ваше преосвященство, – сказал председатель.
И сразу, словно боясь, что другого шанса не представится, спросил:
– Отец Блэк, кто на вас напал?
Майкл поерзал на стуле. Передышка позволила ему собраться с духом.
– Без комментариев, – сказал он.
Судья молча достал из дела еще одну фотографию и показал Майклу.
– Снимок с камеры безопасности в аэропорту, – сказал он.
Мы с Миньятто вытянули шеи, пытаясь рассмотреть изображение. Над распростертым на полу телом Майкла навис, глядя на него, человек в черной сутане. Фотография была зернистой и маленькой. Но Майкл послал из-за свидетельского стола многозначительный взгляд Новаку.
Миньятто смотрел на фотографию не отрываясь.
– Боже мой, – услышал я его приглушенный возглас.
– Кто там? – прошептал я.
– Отец Блэк, расскажите нам, что произошло, – быстро сказал судья, пытаясь воспользоваться молчанием Новака, пока не поздно.
Я еще раз посмотрел на фотографию и по-прежнему не смог разобрать лица. Но под ложечкой у меня засосало. Священник стоял над телом Майкла в позе боксера над поверженным противником.
– Как я уже говорил, – ответил Майкл, – он делал то, что ему было приказано. А я – то, что было приказано мне.
У меня онемело все тело. Даже дыхание стиснуло в груди.
Судья еще раз показал Майклу фотографию его лица.
– Вы хотите сказать, что обвиняемому кто-то приказал это сделать?
– Андреу отправили на встречу с православным патриархом. Кардинал Бойя хотел знать, куда едет Андреу, и меня отправили следить за ним. Отец Симон увидел меня, и дело дошло до рукоприкладства.
– Он вас чуть не убил!
– Нет. У нас случилась размолвка. Первым ударил я. Андреу только отвечал. И был он там только потому, что его туда направили.
– Вы защищаете его? – прищурился председатель.
– Черта с два! – Майкл хлопнул рукой по столу. – Мне пришлось делать операцию! До сих пор не разрешают вернуться к работе!
– Тогда что вы хотите сказать?
– То, что вы, – он указал на троих судей в шелковых мантиях с горностаевой отделкой, – ничего не понимаете. У вас все либо правильно, либо неправильно. Либо черное, либо белое. Но на самом деле все не так. Здесь у нас надо драться за то, во что веришь. Драться!
– Что вы такое…
И именно в этот миг Майкл повернулся ко мне и сказал, глядя на меня безумными глазами:
– Алекс, простите, я солгал вам о том, что произошло в аэропорту. Но вы должны кое-что знать. Симон был неправ!
Я даже не понял, о чем он говорит. Все вокруг словно отдалилось и потонуло в тумане. Я смотрел на лицо Майкла, на раны, которые до сих пор не зажили. Симон не мог этого сделать. Не мог!
Судьи остановили Майкла. Сказали, что дача показаний окончена. Я в оцепенении смотрел, как он покидает зал суда. Потом услышал, что председатель вызывает следующего свидетеля. Того, которого я больше всего боялся.
– Офицер, вызовите вашего коммандера.
Вошел угрюмый человек в знакомом темно-синем блейзере и темно-сером галстуке с узором. На расстоянии казалось, что вместо лица у него один крючковатый нос и сетка морщин. Но когда он приблизился, остались только его маленькие черные глазки. Этот человек все видел, замечал каждого зеваку, что таращился на папу. Лет шестьдесят он служил в стенах Ватикана, сорок из них – директором папской службы безопасности, и в день, когда в Иоанна Павла на площади Святого Петра дважды стреляли и чуть не убили, он пешком догнал стрелка. Принимая сейчас присягу, он неразборчиво бормотал слова, но судьи, зная его репутацию, позволяли ему эту вольность. Ватиканская газета писала, что он никогда не давал интервью. Ни разу за все шесть десятков лет.
– Коммандер, – сказал председатель, – назовите, пожалуйста, трибуналу свое имя.
Он внимательно изучил каждого монсеньора, одного за другим. Потом глубоким голосом ответил:
– Эудженио Фальконе. Главный инспектор ватиканских жандармов.
Не дожидаясь вопросов, он достал из нагрудного кармана лист бумаги – свои записи.
Завидев это, Миньятто встряхнулся и перешел к действиям. Он поднял руку и что-то набросал в блокноте. Я едва успел прочитать запись, прежде чем Миньятто сунул ее председателю.
«Канон 1566: Свидетели должны давать показания устно, не зачитывая записей».
Судья проигнорировал замечание. Трибунал приготовился слушать.
– Покойный, – прочитал вслух Фальконе, – был убит одним выстрелом в правый висок пулей калибра шесть – тридцать пять миллиметров, выпущенной с близкого расстояния. Огнестрельное оружие данного калибра было зарегистрировано на имя покойного, и у нас есть основания полагать, что до минуты убийства оно хранилось в пистолетном ящике у него в автомобиле.
Заявление заставило судей ахнуть. Но в нем содержалось недостающее звено: предмет, убранный из-под водительского сиденья в машине Уго, был пистолетным ящиком.
– Окно в автомобиле покойного, – продолжал Фальконе, – при осмотре оказалось разбитым, и пистолетного ящика на месте не обнаружилось. Мы пришли к заключению, что обвиняемый взломал машину покойного и забрал его пистолет с целью совершения убийства.
Председатель приступил к первой линии допроса.
– Эксперт-криминалист доктор Корви сообщил трибуналу, что вы рассчитывали найти определенную модель пистолета. Ваше предположение оказалось правильным?
Фальконе убрал свои записи.
– Мы еще ищем и ящик, и пистолет, – ответил он, едва раскрывая рот, из-за чего тот казался тонким, как надрез.
– Что вы можете сказать суду относительно результатов судмедэкспертизы, которая не обнаружила рядом с телом покойного ни бумажника, ни наручных часов? Эти предметы были найдены в Кастель-Гандольфо?
– Нет.
– Но это не наводит вас на мысль, что мы имеем дело с ограблением?
– Это наводит меня на мысль, что ограбление было сымитировано.
– Почему?
– Машину покойного взломали, но не обыскали перчаточный ящик.
Миньятто поспешно набросал еще одну записку и передал ее младшему судье.
– Инспектор, – вступил в разговор младший судья, – можете сообщить нам, сколько дней вы уже ищете все эти предметы? Пистолет, ящик, бумажник, часы?
– Шесть.
– И сколько ваших сотрудников ведут поиски?
– Двенадцать за одну смену. – В голосе Фальконе появились оправдывающиеся нотки. – Три смены в день.
Почти треть нашей национальной полиции.
– Вам оказывалась дополнительная поддержка?
– Да, со стороны карабинеров.
Итальянская полиция.
– И где могут быть эти предметы?
Фальконе сурово глянул на судей и ничего не ответил. Говорили, что он в состоянии отшвырнуть, как тряпку, взрослого человека, схватившего папу за край сутаны.
– Вот выписка из вашего полицейского рапорта, – сказал молодой судья. – Один ваш агент, Бракко, допрашивал в Кастель-Гандольфо отца Андреу. Верно?
– Да.
– Как близко стояли во время допроса эти два человека?
Фальконе нахмурился, сочтя вопрос невразумительным.
– На расстоянии вытянутой руки? – подсказал судья. – По разные стороны стола?
– На расстоянии вытянутой руки.
– То есть Бракко мог хорошо рассмотреть отца Андреу?
– Да.
– Вы сказали нам, что убийца избавился от улик. Поскольку тщательный осмотр не обнаружил этих предметов, рассматриваете ли вы возможность того, что их изъяли с места преступления?
– Да, на данный момент это наша рабочая версия.
– Но как мог отец Андреу изъять их, если Бракко допрашивал его, находясь на расстоянии вытянутой руки?
Лицо у Фальконе скисло еще больше. Он достал из кармана платок и вытер нос.
– К этому времени Андреу мог их уже спрятать.
Судья предъявил новую фотографию.
– Это фото сделал в Кастель-Гандольфо один ваш сотрудник, так?
– Да.
– На ней запечатлен отец Андреу в ночь убийства доктора Ногары. Вам видно, что на нем надето?
– Сутана, – сказал Фальконе.
Судья кивнул.
– Коммандер, вам известно, что носит священник под сутаной?
Фальконе кашлянул.
– Брюки.
– Правильно. Поэтому у сутан часто нет карманов, только прорези, ведущие к брюкам. Вы знаете, почему я об этом говорю?
Фальконе мрачно смотрел перед собой.
– Нет.
– Рискую показаться нескромным, – сказал судья, – но летом весьма некомфортно носить под шерстяной сутаной брюки. Поэтому некоторые священники просто их не надевают.
Судья продемонстрировал другую фотографию, на которой Симон присел на корточки рядом с телом Уго. Он подобрал подол, так что на несколько дюймов приоткрылись черные гетры. Брюк под сутаной у него не было.
– Коммандер, – сказал судья, – вы понимаете, что меня здесь смущает?
Я почувствовал прилив облегчения. Брату некуда было спрятать предметы! Когда Симон забрал из валявшейся в грязи греки свой телефон и паспорт, он до самого дома нес их в руках!
Фальконе продолжал тяжелым взглядом смотреть на судью. Но на сей раз тот не отвел глаз. Шефу жандармов пришлось отвечать.
– Это спорный вопрос, – сказал наконец Фальконе.
– Почему?
Фальконе дал знак жандарму у дверей, тот вышел из зала и вернулся, везя тележку с телевизором.
– Из-за того, что попало на запись с камеры наблюдения, – сказал Фальконе.
– Протестую! – встал Миньятто. – Защита еще не видела этого свидетельства. Оно было подано всего час назад.
– Протест удовлетворен, – кивнул председатель. – Трибунал удаляется на…
Но он замер, не договорив, и удивленно уставился на что-то у меня за спиной.
Я повернулся. Архиепископ Новак, сидевший в первом ряду, встал и медленным, тихим голосом произнес:
– Пусть запись будет показана.
– Но, ваше преосвященство… – удрученно сказал Миньятто. – Прошу вас…
Но Новак был непреклонен:
– Это очень важно. Пусть ее покажут.
Жандармский офицер вставил диск в проигрыватель. Некоторое время в зале суда не слышалось ни единого звука, кроме лихорадочного вращения диска. Затем запись начала воспроизводиться.
Изображение было зернистым и без звука. Сперва ничего не двигалось. Но я сразу узнал место.
– Запись сделана камерой, находившейся ближе всего к машине убитого. Менее ста футов от места, где нашли тело.
По шоссе проплывала машина. Ритмично покачивалась ветка дерева. Вдалеке стремительно летели по небу темные облака. Приближалась буря. Я смотрел, и в душе нарастало тревожное предчувствие.
Внезапно на экране появился силуэт. Фальконе нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Изображение застыло.
Уго. Живой. Шел по экрану слева направо, вдоль ворот. Увидев его, я вздрогнул – каким-то одиноким и потерянным он мне показался.
– Ногара идет в южном направлении, – прокомментировал Фальконе. – Удаляясь от виллы и приближаясь к своему автомобилю. – Он указал на цифру в правом нижнем углу экрана. – Прошу обратить внимание.
16:48. Без двенадцати минут пять.
Я попробовал сориентироваться. Уго уходил от Симона и собрания православных священников. Как будто собирался уехать из Кастель-Гандольфо на машине. Видимо, вскоре после последнего разговора с Симоном по телефону.
Фальконе снова запустил запись. Уго пошел по экрану дальше. Если воспроизведение не ускоренное, то он шел быстро. Затем, в то мгновение, когда Уго исчез из нашего поля зрения, Фальконе снова показал на время. Все еще без двенадцати пять.
Коммандер перемотал запись вперед. Ветки бешено задвигались. Медленно падавшие листья понеслись наперегонки.
– Смотрите внимательно, – сказал Фальконе, возвращая просмотр на нормальную скорость.
В кадр вошел новый силуэт – намного крупнее, чем Ногара. На секунду он оставался всего лишь силуэтом в затухающем свете, но все в зале смогли его опознать.
– Без десяти пять, – сказал Фальконе.
Симон бежал за Уго. Через несколько секунд он исчез.
Фальконе остановил запись. Миньятто, не глядя в блокнот, огромными буквами записал: «ДВЕ МИНУТЫ».
Общее время, которое разделяло Уго и Симона.
– Вот информация из нашего рапорта о происшествии, – сказал Фальконе, вернувшись к своим записям. – Цитирую. Бракко: «Святой отец, когда вы обнаружили доктора Ногару, в каком состоянии он находился?» Андреу: «Не двигался». Бракко: «Он был застрелен?» Андреу: «Да». Бракко: «Вы слышали или видели что-либо, когда шли к нему?» Андреу: «Нет. Ничего».
Фальконе поднял голову и молча показал на экран.
Симон солгал полиции.
Судьи снова прокрутили запись. Потом и в третий раз – по настоянию Миньятто. Он хотел посмотреть ее со звуком. Потом без быстрой перемотки. Хотел увидеть фрагмент непосредственно перед и непосредственно после увиденного. Может быть, он считал, что это притупит потрясение судей. Что от повторения смягчится удар. Но они понимали: защита ищет решение. Миньятто выигрывает время, надеясь прийти в себя и придумать что-нибудь получше. Я смотрел на него и видел человека, отчаянно молотящего руками по воде, чтобы не утонуть.
Каждый просмотр записи добавлял что-то новое, отчего становилось только хуже. Как только включили звук, стал слышен выстрел. Не мог не слышать его и Симон. Все было как на ладони. Кардинал Бойя знал: это видео – его козырная карта.
– Монсеньоры, – проговорил ошарашенный Миньятто, – мы можем посмотреть запись еще один раз?
– Нет, – сказал председатель. – Достаточно.
– Но, монсеньор…
– Нет.
К удивлению судей, Миньятто обратился напрямую к Фальконе.
– Коммандер, – срывающимся голосом сказал он, – пожалуйста, расскажите, что, по вашему мнению, произошло после того, как мимо камеры прошел отец Андреу.
– Монсеньор! Сядьте на место! – одернул его старый судья.
Но главный судья рукой остановил коллегу.
– Вы хотите сказать, что отец Андреу проследовал за Ногарой к его машине? – продолжил Миньятто. – А потом разбил окно, чтобы забрать пистолет, и убил его?
Фальконе флегматично молчал. Он не обязан был отвечать на вопросы от адвокатов.
– Инспектор, – сказал главный судья, – вы можете ответить.
Фальконе откашлялся.
– Отец Андреу знал, что у Ногары есть оружие. Он знал, где оно находится. Резонно предположить, что…
Миньятто перебил его, замахав рукой:
– Нет! Это предположение! Вы только допускаете, что отец Андреу знал об оружии. Но, инспектор, это крайне важно! На кон поставлен священнический сан этого человека. Если отец Андреу не знал, что у Ногары есть оружие, то, естественно, он не мог увидеть под сиденьем ящика. И не стал бы разбивать стекло, чтобы достать то, о существовании чего не подозревал. Пожалуйста, можно поточнее? Вы делаете лишь предположение.
– Не делаю, – продолжил Фальконе, не меняя тона. – Один швейцарский гвардеец признался, что консультировал Ногару относительно модели оружия и пистолетного ящика, которые ему следует купить. Просил его об этой консультации отец Андреу.
Меня словно прибили к стулу. Я знал, у какого швейцарского гвардейца Симон мог попросить совета.
– И тем не менее, – неуверенно нащупывал свою линию Миньятто, – вопрос… вопрос в последовательности событий: вы говорите, что отец Андреу разбил окно, потом достал пистолет и наконец застрелил доктора Ногару?
– Верно.
– Тогда, монсеньоры, – сказал Миньятто, и рука у него тряслась, – я настаиваю, чтобы вы еще раз пустили видео. Но на сей раз, вместо того чтобы смотреть его, пожалуйста, закройте глаза.
Был звук. Почти в самом конце записи я услышал приглушенный шум, не похожий на звук отдаленного выстрела. Я не мог понять, что это. Например, далекий скрип тормозов автомобиля на шоссе. Клацание металлических звеньев ограждения, принявших удар. Но с закрытыми глазами я бы сказал, что это больше всего напоминало звук разбивающегося стекла.
Я понял, куда клонит Миньятто. Если это разбившееся окно автомобиля, то звуки идут не в том порядке: выстрел, и только потом – звон стекла.
Миньятто попросил Фальконе остановить пленку. Тишина в зале суда наполнялась недоумением.
– Что это значит, монсеньор? – проскрипел старый судья.
Все взгляды устремились на Миньятто.
– Я не знаю, – сказал он.
– Это звук может быть чем угодно, – отметил судья.
– В том числе – свидетельством невиновности отца Андреу! – с чувством произнес Миньятто.
– Улика ясна, – пренебрежительно проворчал Фальконе.
Однако ошибку он признавал.
– Нет, – тихо сказал архиепископ Новак. – Не ясна.
Миньятто глянул на часы и сказал:
– Монсеньоры, я прошу перерыва.
– Почему? – спросил председатель.
– Потому что уже довольно поздно, а наш следующий свидетель может оказаться не в состоянии давать показания, так как скоро открывается выставка.
Эту логику я не понял – в отличие от трибунала. Судьи согласно кивнули.
– Пятнадцать минут, – сказал председатель.
Миньятто встал из-за стола и направился к дверям, но я положил ему руку на плечо.
– Нам надо поговорить, – энергично прошептал я, – о письме Уго.
Он был весь белый. Я чувствовал, как дрожит его рука.
– Нет, – сказал он. – Все остальное должно подождать.
Я вышел вслед за ним в коридор и увидел дядю Лучо. Вместо того чтобы спросить о ходе слушаний, Лучо повел Миньятто прочь.
– Дядя, – сказал я, ловя возможность, которая в ближайшее время может и не предоставиться, – мне нужно знать, что Симон сделал с увеличенной фотографией, которую он снял с выставки. Ты был с ним, когда он…
– Александр, я об этом ничего не знаю, – перебил меня Лучо. – Теперь оставь нас.
Он увел Миньятто к пустому кабинету. Прежде чем они закрыли двери, я услышал умоляющий голос монсеньора:
– Ваше преосвященство, я дал им повод для размышлений. Еще один день! Прошу вас! Вы должны пересмотреть свое решение!
Я развернулся и побежал. У меня было пятнадцать минут. Надо найти Лео.
Я прибежал к казармам и вызвал его, он вышел из длинного двора в джинсах и в футболке своей любимой команды, цюрихского «Грассхоппера». В руках он держал игральные карты.
Я попытался взять себя в руки и говорить ровным голосом.
– Почему ты мне не сказал, что Симон спрашивал тебя насчет пистолета для Ногары?
Он закинул руки за голову.
– Расскажи мне все, – потребовал я. – У тебя десять минут.
– Алекс, это не я. Это был Роджер. Ты знаешь, я бы не…
– Десять минут! – громче повторил я. – Расскажи мне про пистолет.
Он потер лоб.
– Пошли со мной, – сказал он.
Мы вошли в холодную тень двора. Вокруг столика сидели остальные игроки, на ком-то была часть их радужной униформы, с отстегнутыми, как лямки комбинезона, разноцветными лентами.
– Роджер, на минуту, – сказал Лео.
Человек, которого он позвал, оказался гигантом с приплюснутым черепом. В его огромных ручищах карты скрывались целиком.
– Я занят, – бросил Роджер.
– Роджер, я отец Андреу, – сказал я, выходя вперед.
Человек обернулся. Его карты немедленно легли на стол лицом вниз. Он встал – уважение к сану священника у этих людей было в крови.
– Святой отец, – сказал он, – чем могу вам помочь?
Слова были итальянские, но акцент – немецкий.
– Он хочет посмотреть твой дорожный ящик, – подсказал Лео.
На секунду все сидящие за столом подняли глаза.
Роджер испытующе смотрел на Лео, не слишком довольный просьбой.
– Родж, надо, – сказал Лео.
Левиафан крякнул и натянул лямки на плечи.
Мы пошли за ним к башне банка Ватикана, к полоске земли, которую швейцарцы используют в качестве временной парковки, когда хотят вечером съездить в Рим. Там стояла машина Роджера – стального цвета «форд-эскорт», спроектированный для людей помельче, чем он. Роджер опустился коленями на брусчатку и полез под водительское сиденье. Я услышал щелчок, затем мягкий звук расстегивающейся молнии. Роджер встал и выпрямился во весь свой великанский рост. Не говоря ни слова, он повернулся и вручил Лео ящик.
Это был резиновый двустворчатый футляр, прямоугольный, со скругленными краями. В него едва уместились бы три колоды карт, лежащих рядом. Когда Лео передал его мне, я удивился весу ящика. Под слоем резины оказался сплошной металлический каркас. Внутри лежало что-то очень плотное.
– Симон пришел ко мне, – неуверенно начал Лео. – Сказал, что Ногара нелегально купил в Турции оружие, потому что ему угрожали.
– Как ты мог не сказать мне?!
– Дослушай. Это был пистолет. Симон умолял меня забрать оружие у Ногары. Поэтому я убедил того, что на самом деле ему нужен хороший компактный пистолет – беретта. Пукалка, которая случайно не отстрелит ему ногу. Мы поставили ствол на учет. Клянусь тебе, на каждом этапе мы старались потратить уйму времени, чтобы пистолет как можно дольше не оказался у него в руках. Потом Симон спросил меня, как безопаснее его носить – какой нужен ящик, чтобы по пьянке Ногара его не открыл. Это были его слова. Вот тогда я пошел к Роджеру.
Лео вернул ящик напарнику.
– Родж, покажи, как он работает.
– Лео… – только и вымолвил я.
Как он мог сидеть рядом со мной в «Казе», слушать все, что я говорил о смерти Уго, и даже не обмолвиться о пистолете? Как он мог держать это при себе, пусть даже Симон просил его не распространяться?!
Но его глаза умоляли меня подождать. Не задавать вопросов перед сослуживцем.
Роджер неохотно показал на цилиндрики с цифрами, встроенные в переднюю часть ящика.
– Кодовый замок, – сказал он.
Потом развернул коробку и показал на крепкую стальную трубку, идущую по задней стороне.
– Для цепи, – пояснил он.
– Какой цепи?
Он указал под сиденье. Там, под креслом с растрескавшейся обшивкой, находились металлические полозья, которыми сиденье крепится к раме. Вокруг полозьев обернули блестящий черный тросик, тоньше велосипедной цепи. У него был собственный замок, открывающийся ключом.
– Тросик крепит ящик к сиденью, – сказал Лео.
Роджер продемонстрировал, пристегнув ящик обратно.
– Ключ отпирает цепь, – сказал Лео. – Но единственный способ открыть ящик – знать код. А если часто не открывать, комбинация легко забывается. Особенно после пары стаканов.
Я прикинул размеры ящика.
– Ты уверен, что пистолет калибра шесть – тридцать пять сюда поместится?
Роджер фыркнул.
– Наше табельное оружие – девятимиллиметровое, – сказал Лео. – Плотно помещается в эту модель. Я знаю, что для Ногары Симон купил такой же ящик.
– Допустим, чужой человек не знает кода. – Я понизил голос. – Как он может открыть ящик?
– Попробуйте, святой отец, – улыбнулся Роджер.
Я предпринял вялую попытку открыть его пальцами, понимая, что именно это он хочет увидеть. Потом достал ключ из «Казы» и с силой вставил металлический брелок в узкую щель между половинками крышки. Брелок прекрасно подошел, но крышка не шелохнулась. Когда я резко нажал на металл, брелок побелел и согнулся. Еще немного, и он бы сломался, как и тот, обломок которого я нашел под сиденьем Уго.
– Если не знать шифр – невозможно, – сказал Роджер.
Вот и еще одна странность в смерти Уго. Его убили из оружия, которое – если судить по осколку металла, валявшемуся на полу, – так и не достали из ящика.
Лео жестом показал Роджеру, что его помощь больше не требуется. Гигант запер машину и потопал прочь.
– Прости меня! – тихо сказал Лео. – Я говорил себе… Я был уверен – убили его не из этого пистолета! Алекс, ты должен понять. Этот калибр – наверное, самый слабый из возможных. Почему я его и порекомендовал. И без шифра Роджеров ящик открыть – лом понадобился бы. Никто бы не справился. Я до сих пор не верю.
Я узнал его тон. Лео не рассказывал. Он исповедовался.
– Покупая такой пистолет, мы с Симоном пытались спасти ему жизнь, – сказал он.
Сейчас мне было не до этого.
– Симон знал шифр? – спросил я.
– Не знаю.
Он помолчал и добавил:
– Алекс, прости.
Но время истекало. Перерыв в заседании заканчивался через три минуты.
– Ты должен был мне сказать, – ответил я. – Но в том, что произошло с Уго, твоей вины нет.
Я вернулся к залу суда, как раз когда жандармы закрывали двери. За столом защиты сидел Миньятто, не открывая портфеля. Между нами не было блокнота. Адвокат безучастно разглядывал висевшую на стене фотографию Иоанна Павла.
Стол свидетелей пустовал. Тележка с монитором уехала. Инспектор Фальконе, видимо, ушел по неотложным делам – меры безопасности выставки были строгими. Когда я спросил Миньятто, закончили мы на сегодня или нет, он, продолжая глядеть на Иоанна Павла, проговорил:
– Скоро узнаем.
Двери открылись, впустив архиепископа Новака. Мне на секунду показалось, что он и есть наш последний свидетель, но архиепископ сел на свое обычное место.
Интересно, зачем он здесь? Почему, когда Симон сидит под арестом в личных апартаментах Иоанна Павла, Новак не ленится приходить и цепляется за слова свидетелей, которые не больше его знают, что произошло? Симон, должно быть, по-прежнему отказывался говорить. Всего одного слова Иоанна Павла хватило бы, чтобы прекратить этот суд – он бы даже не начался! – но через два часа православные гости придут в Музеи, готовясь увидеть то, что обнаружил Уго, и его святейшеству необходимы ответы. Если план таков, то этот свидетель – наш последний шанс.
Я достал письмо Уго и еще раз попытался понять принцип выбора евангельских стихов. Сообразить, как Уго мог сделать свое открытие. Всего тремя неделями раньше он прослеживал путь плащаницы из Иерусалима в Эдессу при посредничестве Фомы неверующего. Что могло измениться?
Но сосредоточиться на странице не получалось. Меня волновали последние четверть часа жизни Уго. Я нутром чувствовал, что Симон скрывает не просто находку Уго. Должна быть причина, по которой он солгал, что не слышал выстрела.
Жандармы открыли дверь зала суда. Миньятто обернулся. На его лице читалось бессильное выражение. Ощущая его тревогу, я тоже повернулся.
Судьи заняли места. Я услышал, как за моей спиной один из них произнес:
– Следующий свидетель может войти.
Жандарм встал по стойке смирно и объявил:
– Его высокопреосвященство Лучо кардинал Чиферри.
В зал суда вошел мой дядя.
