Глава двадцать первая
1
Вадим Николаевич, обхватив голову руками, неподвижно сидел и смотрел на стол, на распечатанный конверт, из которого выглядывал край письма. Старая душевная боль, что занозой сидела в его сердце, которая за годы энергичной жизни в Солнечном как-то притупилась, зарубцевалась, вдруг обнажилась во всей своей откровенной остроте.
Письмо ненароком напомнило ему о том, что он уже начал было забывать. Нет, не то чтобы он по-настоящему начал забывать, а как-то старался не вспоминать, не думать, не переживать, отодвигая куда-то подальше, в глубь себя, те неприятные воспоминания, стремясь находиться в гуще событий, дышать насыщенной атмосферой буден и жить бурными темпами разведки уникального месторождения, определяя направления дальнейших поисков, радуясь новым успехам. Чужим успехам. Чужим открытиям.
А письмо вернуло его к тем дням, к тем самым первым дням, когда здесь еще ничего не было – ни этого поселка, ни этой мощной геологоразведочной экспедиции, ни дороги, ни штолен, ни буровых… Вообще здесь ничего не было. Глухо шумела тайга да мрачно высились горы – Вадим Николаевич хорошо помнит те времена, ставшие уже историей.
Анихимов угрюмо смотрел на конверт, на чужие красочные заграничные марки, на чужие иностранные штемпеля, и только один ровный почерк, знакомый ему почерк, буквы адреса, выведенные рукой Олега Табакова, первооткрывателя Солнечного, напомнили ему о многом…
Олег Табаков прислал письмо из далекого Вьетнама. Он пишет, что уже второй год работает с вьетнамскими товарищами по касситериту, облазил многие горные районы, жарился под тропическим солнцем, мок под тропическими ливнями, что здешние джунгли стоят сплошной зеленой стеной, густым переплетением веток и побегов, что они много хуже, чем дальневосточные кедровые стланики, однако всё же геологи, советские и вьетнамские, работают не без успеха, обнаружили многие перспективные площади и открыли два месторождения, что они, те месторождения, солидные, с приличным запасом, однако ни в какое сравнение не идут с близким его сердцу Солнечным. Олег писал еще о том, что недавно совершенно случайно прочитал в газете, в «Правде», доставленной в горы вьетнамскими вертолетчиками, короткую заметку о жизни и успехах Мяочанской геологоразведочной экспедиции, которая наращивает приросты промышленных запасов подземных богатств, и о новом поселке Солнечном, который вырос в таежной глуши. Олег Табаков писал, что ни начальника экспедиции, ни геологов, ни горняков и буровиков, чьи фамилии упоминались в заметке, он, к сожалению, не знает, однако порадовался тому, что среди них живет и трудится, возглавляет геологическую службу Вадим Николаевич, и поэтому он, Олег, решил написать ему письмо, поздравить его с завидными успехами и попутно рассказать о своей заграничной жизни вдалеке от родины, по которой он очень и очень скучает.
Вадим Николаевич смотрел на конверт, на письмо, а в голове у него почему-то назойливо вертелась старая старательская присказка о том, что «ежели фортуна повернется лицом к человеку, то счастливые удачи будут ему сопутствовать по всей жизни». Так оно и есть! Олегу Табакову повезло, нет, не повезло, а прямо в руки выпало счастье – стать первооткрывателем Солнечного здесь, в Мяочане, ему везет и там, в далеком Вьетнаме… А ему, Анихимову, почему-то не очень… Не очень! Прожита большая половина жизни, да только все хорошее почему-то проходит как-то мимо. Он старается, – как он старается, на горбу своем тянет основной груз! А главное – не получается, живет отраженным светом чужой славы, чужих открытий, хотя и много сделав для тех самых открытий…
За окном темнел зимний вечер, крепчал мороз, и на душе у него было холодно и пасмурно. Письмо как письмо, вежливое, уважительное. А всколыхнуло забытую боль, растревожило старую рану души.
А он-то сам куда смотрел?
Этот больной для своей души вопрос Вадим Николаевич задавал сам себе несчетное множество раз. И вслух, и мысленно, и шепотом, чуть шевеля губами. И днем и ночью. Особенно ночью, когда мучила бессонница и прошлое, как старое и хорошо знакомое кино, проходило перед его глазами. Особенно те кадры, те дни полевого сезона, когда и было открыто месторождение. Его местонахождение. Выстраданное им десятилетиями неустанного геологического поиска. Тяжелой жизнью в тайге. Предугаданной им чутьем и интуицией. Доказанное им теоретически, не имея на руках никаких, даже самых малых оснований. И именно он настоял и убедил начальство направить в Мяочан поисковые партии.
Одну из них возглавил сам. Первый полевой сезон подтвердил правильность выбранного направления – в намытых шлихах, в этих пробах, добытых изнурительным трудом, при детальном исследовании обнаружили повышенное содержание касситерита. Были даже вскрыты кварц-турмалиновые зоны, правда, с ничтожным содержанием руды. Но особого эффекта они не произвели.
Зимой Вадим Николаевич яростно спорил по поводу этих самых пород. Ему доказывали, что они, в общем, ничего серьезного из себя не представляют, что такие «следы» можно намыть и в других местах, кстати, более перспективных. И еще находились такие, которые весьма убедительно называли их всего-навсего турмалиновыми роговиками и обычными обманками. Одним словом, «следами» мелкими и случайными, не стоящими внимания и тем более затрат средств на дальнейший поиск. А Вадим Николаевич стоял на своем, доказывая обратное и фантастически нереальное: они, эти «следы», из самой зоны минерализации, они, как каменные письмена, посланы людям матерью-природой из рудного месторождения!.. На совещании у Ермолова, когда определялись планы будущего летнего полевого сезона, Вадим Николаевич смог-таки убедить начальство и настоять на своем и добиться, чтобы в Мяочан снова направили поисковую партию, хотя бы, как он говорил, с обычной рабочей целью «произвести рекогносцировку района для общей перспективной оценки». И он сам снова пошел в горы, в непроходимые таежные дебри Мяочана.
Полевой сезон выдался трудным, но в самом конце ослепительной молнией сверкнула удача: наконец было обнаружено то, к чему Вадим Николаевич стремился всю свою жизнь, особенно последние годы, – открыли крупное рудное месторождение! Но открыл это самое месторождение, нашел выход руды не он. А другой. Мальчишка! Сопляк в геологии! Студент-дипломник! Тот самый, которого он не хотел брать в отряд. Но самым обидным было то, что открыл он его на том самом месте, где в прошлом летнем сезоне стояла его, Вадима Николаевича, палатка, где жил не один день, где спал не одну ночь, где стоял, как говорится, на своем собственном счастье, а взять его – не взял. Не увидел! Проглядел! Прошел мимо… И с тех пор не знает покоя. Куда же он смотрел?!.
2
Сезон начинался трудно. Выход в горы затягивался. То недоставало оборудования, то никак не могли укомплектовать поисковые группы, разбить их по маршрутам, то не хватало транспорта, лошадей, то никак не могли подобрать, нанять нужное количество рабочих. К тому же еще в отряд влили много неопытной молодежи, студентов-дипломников, многие из которых чуть ли не в первый раз выходили в тайгу на самостоятельный поиск. От одного, Олега Табакова, он даже отказался. Не хотел включать в отряд. Не понравился он с первого взгляда. Какой-то несерьезный, как бы внутренне размагниченный. И к тому же, как с удивлением обнаружил Вадим Николаевич при первой же беседе, этот ленинградский горе-дипломник приехал на Дальний Восток с большой неохотой, потому как его дипломную практику сначала планировали на материале Средней Азии, но в самое последнее время руководство факультета поездку в Узбекистан заменило на командировку в Хабаровск, и парень откровенно выражал свое недовольство.
– А что вас так тянет в Среднюю Азию? – спросил Вадим Николаевич, готовясь хоть как-то переубедить и незаметно настроить Табакова на то, что и здесь, на Дальнем Востоке, для настоящего геолога есть много захватывающе интересного. – Вы там практику проходили?
– Проходил здесь, на Дальнем Востоке, – вяло ответил Олег. – Но дело совсем не в том…
– Понимаю, – мягко сказал Анихимов. – Друзей-товарищей направили в Среднюю Азию, а вас именно к нам…
– Нет-нет… Ничего подобного…
– Тогда девушка? – доверительно спросил Вадим Николаевич.
– Нет-нет, – ответил Олег и замялся, как бы раздумывая: говорить или не говорить. – Тут совсем другое… Даже не знаю, с чего начать.
– А с главного, – сказал Вадим Николаевич тем же доверительным тоном, проникаясь к парню сочувствием.
Олег как-то сразу ободрился, что встретил со стороны начальника понимание и даже сочувствие. Он как-то быстро на глазах изменился, сосредоточился, подобрался, словно вот-вот его должны вызвать на линию старта решающего забега. И, придвинувшись к Вадиму Николаевичу, произнес тихо и восторженно:
– Так ведь там такие жуки!
Вадим Николаевич опешил. Он готов был услышать все что угодно, но только не такое признание. На какое-то мгновение даже растерялся. Подумал, что ослышался. Не поверил. Подумал, что тот его разыгрывает. Какие еще такие жуки могут привлекать дипломника в геологическом поиске? Но в глазах Олега он видел искренность, наивную и простодушную. В молодости люди еще не умеют скрывать и маскировать ни свои мысли, ни чувства. И понял, что Олег сказал вполне серьезно, доверившись ему, как старшему, открыл свою душу. И Анихимов переспросил:
– Жуки?
– Жуки! Да какие!
Вадим Николаевич, пытаясь не порвать неосторожным словом или тоном голоса доверительную нить их беседы, спешно рылся в памяти, выискивая из глубины давних школьных познаний полузабытые термины из области зоологии и естествознания, но, как на грех, они, эти термины и названия видов семейств, уплывали и таяли в смутном тумане неясности. И он, боясь что-нибудь «ляпнуть», лишь тихо произнес:
– Конечно, понимаю… Там такие редкие виды.
– Вот именно! – вдохновенно и откровенно обрадованно оживился Табаков и стал сыпать терминами и латинскими названиями жуков, подробно характеризуя каждый из них, отмечая особенности самцов и самок, периоды размножения, места обитания…
Вадим Николаевич молча слушал, и где-то внутри медленно и тяжело росло и подымалось странное противоречивое чувство, смешанное из откровенной неприязни и недоумения. Хотелось оборвать парня, этого крепкотелого и ладно сбитого здоровяка, увлекающегося черт знает чем, и спросить напрямую: а при чем здесь, скажите на милость, геология? Но Вадим Николаевич, обычно вспыльчивый и нетерпеливый, на сей раз проявил большую выдержку. Он лишь сочувственно спросил:
– И давно вы ими увлекаетесь? – слово «жуки» он не хотел произносить.
– Давно. Еще с седьмого класса, – признался Олег и добавил: – Я собрал интересную коллекцию жуков. Если будете у нас в Ленинграде, я вам ее обязательно покажу. Там есть редкие экземпляры! Особенно рогатые и изумрудные.
– Очень интересно! – произнес Вадим Николаевич, принимая решение. – Вам, дорогой мой, следовало бы изучать энтомологию, а не геологию.
– Конечно, следовало бы… Только на естественно-испытательский я не прошел по конкурсу…
– А разве на геологический поступить проще? – Вадим Николаевич уже не сдерживал себя, обидевшись на то, что в далеком славном городе Ленинграде, оказывается, на геологический принимают кого попало, лишь бы сколотить группы первокурсников. Он так и подумал: «лишь бы сколотить группы первокурсников».
– Да, поступить было проще… Тем более зимой, когда еще учился в восьмом, закончил коллекторские курсы ВСЕГЕИ… Геология тоже наука интересная. На летние каникулы выезжали в экспедицию… Был и здесь, на Дальнем Востоке, бродил по горам Сихотэ-Алиня…
И Олег Табаков стал скупо рассказывать о себе, о трудной и типичной для Ленинграда судьбе мальчишки, пережившего блокаду, видавшего смерть в глаза и чудом оставшегося в живых. Но Вадим Николаевич слушал его небрежно, вполуха. Он размышлял о том, как бы поделикатнее и побыстрее избавиться от такого практиканта. Анихимов ни при каких обстоятельствах не желал его брать с собой. Самостоятельный маршрут доверить такому опасно – просмотрит самое главное, пройдет мимо, гоняясь за жучками-бабочками… Намыкаешься с ним, намучаешься…
Вадим Николаевич хорошо знал, испытав на собственной шкуре, что для успешного проведения поисковых работ необходимо не только органическое слияние добротной научнообоснованной гипотезы с хорошей организацией и продуманностью самих поисковых маршрутов, но и правильная расстановка людей, вера в добросовестность и трудолюбие всех без исключения исполнителей. В поиске, несомненно, особую роль играет и профессиональная этика, и профессиональное доверие. Самоконтроль и честность. Потому что геолог, как никто другой, не имеет права на ошибки. Ошибка здесь просто недопустима. Ошибка может дорого обойтись. Не увидел, не обратил внимания на рудный обломок, отобрал некачественную и непредставительную пробу, поверхностно проанализировал структуру рудного поля и – на целые десятилетия, а может быть, и навсегда, «потеряны» запасы полезных ископаемых.
Ошибки в геологии, некачественная, недобросовестная работа – страшны своими последствиями. Лучше пусть не будет проведено в районе вообще никаких геологоразведочных работ, пусть останется белое пятно на карте, чем плохо проведенный поиск, недоброкачественная разведка. Даже отрицательное заключение о перспективах участка еще не так страшно, это лишь полбеды, но недобросовестно поверхностная оценка – это настоящая беда. К белому пятну еще можно вернуться, отрицательные заключения могут вызвать сомнения. Именно для этого и проводятся специальные ревизионные геологические работы. А поверхностное и недобросовестное заключение может завековать, остаться навсегда.
Геологоразведка ведется с одной главной целью – обнаружить признаки, пусть слабые, косвенные, по ним определить направление дальнейшего поиска, и по мелким крупицам, зернам, обломочкам, по таким верным «следам» выйти на месторождение рудных пород. А дальше – начинается детальная разведка рудной зоны: копаются шурфы, прорываются канавы, буровые установки просверливают скважины, горняки пробивают штольни… Надо точно оконтурить, определить рудное тело. Установить его состав, сложность, протяженность по горизонтали и вертикали. Определить содержание полезных и вредных компонентов, их минералогию, способность к дроблению и к извлечению. А также и горнотехнические и гидрогеологические условия – устойчивость окружающих пород, водопритоки и другие важные факторы.
На основании полученных геологами данных проектировщики выбирают способы добычи и обогащения руд, намечают подъездные пути, места карьеров, шахт, фабрик, рабочих поселков. По данным геологической разведки рассчитываются затраты на освоение месторождения – а эти затраты составляют кругленькие суммы в десятки и сотни миллионов рублей – и, естественно, ожидаемая прибыль. Так что ошибки геологоразведчиков могут принести государству весьма ощутимые убытки на многие миллионы рублей.
Да и сама разведка обходится недешево. Она длится не один год, а в среднем лет десять – пятнадцать, и затраты на нее также исчисляются миллионами рублей. Так что цена ошибок в геологоразведке определяется не только в трате огромных средств. Цена их – гораздо ощутимее, она социальная. Неправильная гипотеза, некачественная разведка, ошибочное представление о рудном поле, поверхностные расчеты могут привести к заложению города, поселка, фабрик совсем не там, где надо. Под ними может оказаться руда, а снос сооружений – дело сложное, дорогостоящее и драматическое. Ошибочные гипотезы, некачественные оценки могут на десятки лет отдалить постановку разведывательных работ в перспективных районах, а следовательно, значительно ослабить минерально-сырьевую базу государства.
А в геологоразведке, как считал Вадим Николаевич, и не без основания считал, поиск – всему голова. Маршрутчик-поисковик делает первый шаг в трудном розыске рудного тела, говорит первое слово, дает первую оценку. Провести качественно геологический поисковый маршрут – это целое искусство! Здесь знания и опыт должны быть помножены на повышенное внимание и физическую выносливость. Находиться в течение всего рабочего дня в тайге одному и в постоянном напряжении, сосредоточенно внимательным – дело, скажем прямо, довольно трудное, однообразно нудное и далеко не каждому по силам. Надо уметь наблюдать шаг за шагом, утром и вечером, в сухую и дождливую погоду. Все внимание – поиску! Преграды преодолевать автоматически. У геолога-поисковика с годами практически вырабатывается особая постановка зрения и концентрация внимания. Здесь самое главное – умение не отвлекаться на второстепенные детали – на сучья, валежник, заросли, корни, красоту или убогость окружающей природы. И тем более на всяких там жуков-бабочек и птичек-синичек… Увлекающихся надо исключать!
Вадим Николаевич по рации связался с Хабаровском, с начальником управления. Доказать свою правоту Виктору Андреевичу не составило большого труда. Но надо же было случиться такому, что в кабинете Ермолова в это же самое время находился известный профессор Краснов, крупный ученый, тот самый, который еще до войны, определяя в Приамурье районы россыпной золотоносности, у сопки Тади, что нависла над излучиной таежной реки Бичи, в кустах кедрового стланика в обломках горных пород одним из первых обнаружил крохотные бурые многогранники касситерита и, привезя их в Хабаровск, под раскаленной паяльной трубкой добыл малюсенький королек, капельку чистого олова, первого металлического олова из природных руд Хабаровского края.
Профессор, узнав, в чем дело, тут же заступился за Олега Табакова, которого он хорошо знал лично.
– Ну и что такого, что он увлекается сбором жуков? – сказал профессор и веско добавил: – К вашему сведению, это только лишний раз показывает, что Олег Табаков разносторонний естествоиспытатель и наблюдатель. Я полагаю, что геолог с такими качествами не может быть посредственным специалистом.
– Слышал? – в свою очередь спросил Виктор Андреевич. – Так что радуйся, что именно тебе достался такой парень.
И отключил рацию. Вопрос был решен. Вадим Николаевич грустно развел руками: начальство не любит, когда с ним спорят и тем более возражают.
3
В конце июня на рассвете небольшой караван – навьюченные лошади да так же навьюченные тяжелыми рюкзаками люди – вышел из поселка Старт, где находился базовый лагерь геологов, и направился по узкой тропе вверх по берегу говорливой горной реки Силинки. Вадим Николаевич, с таким же объемным рюкзаком на спине, как и у всех, шагал одним из последних. Хлопотливое и беспокойное время сборов и подготовки к походу осталось позади в поселке, но в его голове все еще продолжалась работа, и он, оглядывая свой караван, мысленно просматривал бумаги, пересчитывал, сопоставлял и проверял, все ли взяли, не забыли ли чего, не упустили ли… Обычные беспокойства, привычные и даже приятно-радостные. Наконец-то двинулись в путь!
Геологи, рабочие, практиканты и даже, казалось, лошади шли бодро и весело. Кто-то что-то насвистывал. То там то здесь слышались шутки, а студенты-практиканты, среди которых добрую половину составляли девушки, дружно пели новую модную песню про геологов, которая нравилась и Вадиму Николаевичу:
А путь наш далек и долог,
И нельзя повернуть нам назад.
Песня звучала, как гимн, торжественно и радостно-величаво, звала вперед и ободряла, вселяя уверенность и, главное, надежду на счастливый исход начатого похода, на удачный поиск и счастливую радость открытия неразгаданной тайны природы, дерзкий приход человека в глухие потаенные уголки, где древняя и вечно молодая матушка-земля хитро припрятала свои сокровища. Вадим Николаевич, поддаваясь общему настроению, и сам тихо подпевал, мурлыча себе под нос:
Держись, геолог! Крепись, геолог!
Ты солнцу и ветру брат!
Он любил эти первые минуты выхода в поиск, первые шаги по намеченному маршруту. Это был своеобразный праздник. Праздник начала большого труда. Что ни говори, а настоящий полевой сезон всегда начинается именно так – и весело, и бодро, и с большой верой в себя, в свое д е л о. За спиной остались последние жидкие изгороди поселка, а впереди, насколько мог охватить глаз, расстилалось величавое и суровое царство дикой таежной природы. И как-то невольно возникало чувство отрешенности от всего того, что осталось позади, словно его вдруг отрезали, и вся привычная жизнь с простыми удобствами и цивилизацией уходила куда-то в прошлое, уступая место новому и неясному, порождая тихую тревогу и светлую уверенность, укрепляя ощущение самостоятельности и то особое чувство смелости и дерзости, которое невольно испытывает каждый геолог, да и не только геолог, а и люди других профессий, близких к натуральной природе и впервые отправляющиеся по незнакомой тропе в царство дикого самобытного естества, простого и таинственного, полного загадок и тайн. Ведь теперь надо рассчитывать лишь на самого себя, на свои собственные силы, и жить-то предстоит по суровым таежным законам…
Солнце, поднявшись выше, постепенно накалялось и начинало припекать, не жалея жарких летних лучей. Под ногами захлюпала и зачавкала болотная жижа. Чуть приметная охотничья тропа часто терялась в густых зарослях ольховника и молодых лиственниц. Двигаться становилось все труднее. Ремни тяжелых рюкзаков врезались в плечи, колючие ветки цеплялись за голенища сапог, царапали брезентовую одежду, хлестали по лицу, по глазам.
Влажный нагретый воздух, насыщенный болотными запахами, застойной гнилью воды да едкой прелью, приправленный ароматами разнотравья и хвойной терпкой сладостью, казалось, застыл в тягучей неподвижности, облепляя все живое вокруг. Дышать нечем. Голосистые студентки как-то незаметно приумолкли, запас шуток у ребят быстро улетучивался. Пот обильно заструился по лицам, рубахи прилипали к телу. А со всех сторон, словно по чьей-то команде, на караван ринулись тучи комарья, занудной мошки, которые облепляли лицо, шею, лезли под рукава, а крупные слепни садились на плечи, на спины, прокусывая толстые рубахи и жаля немилосердно.
Тропа медленно поднималась в гору, уводя выше и выше. Сквозь дикие непроходимые заросли, встававшие по обеим сторонам зеленой стеной, ничего не было видно. Лишь над головой бездонно синело ясное умытое небо, на котором жарким пламенем стояло высокое летнее солнце, да сбоку, чуть внизу, говорливо шумела по вылизанным камням и по перекатам беспокойная Силинка, словно она торопилась убежать подальше от этой таежной глухомани.
А проводник, старый охотник Тимофей Зыков, чуть припадая на левую ногу, – в молодости неудачно стрелял в медведя и поплатился сломанной ногой, – сноровисто шагал и шагал вперед, словно не было у него за плечами ни тяжелой поклажи, ни долгих прожитых лет. Да в такт шагам его маятником покачивался среди зелени темный ствол «тулки», как бы отмеряя и время и пройденные километры.
– Давай, давай, ребята! Шевели ногами!
Через несколько километров пути по узкой таежной тропе вышли на обрывистый край базальтового плато. Тайга словно расступилась, отошла чуть назад и, раздвинув тяжелый зеленый занавес, вдруг открыла чудесную неоглядную панораму таежных просторов. Впереди, уходя вдаль, ныряя в сиреневую дымку, на многие километры расстилалась широкая и почти безлесная долина, по которой петляла Силинка, а за нею, вдали, как бы стискивая с обеих сторон, величаво вздымались, уходили в синее небо скалистые хребты Мяочана, на вершинах которого сахарными головками ослепительно белел снег. На склонах хребтов, густо покрытых темной хвойной тайгой, приятно для глаза зеленели пятна живого «бархата».
– Какая красота! – воскликнули сразу несколько человек.
– Короткий привал! – объявил Анихимов, снимая с плеч свой увесистый рюкзак. – Перекур!
Его примеру тут же последовали все остальные. Рюкзаки сложили на сухом месте. Задымили папиросы, самокрутки. Одни побежали к реке, другие столпились у крохотного родничка, черпали ледяную воду ладонями, от которой ломило зубы, быстро умывались, смывая следы пота. Студентки стайкой окружили Вадима Николаевича. Многие из них были впервые в тайге.
– Как красиво здесь!
– Посмотрите, там, на склоне, прямо бархат зеленый!
Вадим Николаевич стал объяснять, что тот «бархат» красив лишь издалека, а вблизи – сущее проклятие для геолога в маршруте, потому как именно там и густятся непролазные заросли кедрового стланика. Попутно рассказал и о том, как их надо преодолевать.
– Ну а вам нравится? – спросил Анихимов у Олега, стоявшего молча неподалеку.
– Вообще ничего, – ответил неопределенно Табаков, рассматривая долину без особой радости и удивления. – Только вот комарья и мошки много…
– Привыкать надо! Здесь у нас не курорт.
– Конечно, совсем не курорт, – согласился Олег и, присев на широкий валун, отвернулся.
Узнав о том, что Анихимов хотел его отчислить из отряда, – а весть о переговорах Анихимова по радио с Хабаровском мгновенно распространилась, – Олег как-то сразу охладел к начальнику и вообще к походу, потому что по опыту прошлых своих пока еще немногих выходов в «поле» уже мог составить себе примерный план поведения и отношения руководителя к нему и его увлечению. И тихо злился на себя за свою опрометчивую откровенность и доверительность. Когда же он наконец перестанет быть мальчишкой? Да и вообще-то кому какое дело до его жуков? В свободное время каждый волен заниматься тем, что пожелает его душа…
На обед сделали привал у холодного и чистого, прозрачного до дна ручейка, весело бежавшего по камушкам к Силинке. Здесь же загодя был оборудован небольшой лабаз, в котором лежали мешки с мукой, сахаром и крупой. Запылали костры, дымом отгоняя комарье и мошку. Развьючили коней и пустили их отдохнуть и попастись. Над кострами на жердях подвесили два больших котла, и повариха тетя Маша, жена одного из рабочих, принялась стряпать на скорую руку первый походный обед. Молодые рабочие и студенты, сбросив с себя пропотевшие энцефалитки и брезентовые штаны, поспешили к холодной речной воде.
Олег, отвязав от рюкзака молоток, тоже спустился к Силинке, решив не только умыться, но и обследовать речную косу, «пощелкать» камешки. Это был его излюбленный метод, перенятый им от бывалых ленинградских геологов-ученых: своеобразное знакомство с геологией нового района. Ведь все, из чего сложены окрестные горы, рано или поздно попадает в реку в виде гальки, обломков, валунов…
Застучал молоток, и свежие сколы камней начали выдавать свои маленькие тайны: вот алевролиты и песчаники – осадочные породы древних морей, а это вулканические лавы и туфы – зеленоватые порфириты, пористые, как губка, базальты. Много обломков различных гранитов, попадаются куски белого кварца. А это что? Между большими черными валунами базальтов, среди мелкого светлого песка, по которому струилась речная вода, рядом с галькой гранита и кварца, лежали обломки каких-то темных пород.
Олег присел, сунул руку в воду, слегка замочив рукав, вынул обломок. Расколол молотком, и на солнце заискрились мельчайшие кристаллики турмалина! Он улыбнулся сам себе. Вот так находка! Кварц-турмалиновая порода, да еще такая массивная, не то что крохотные турмалинизированные песчинки, вокруг которых шел спор, как он знал, и в Ленинграде, и здесь, в Хабаровске: роговики это или нет, обманка или натура?
Он присел на ближайший валун, нагретый солнцем. Огляделся вокруг. Пытался понять, почему же кристаллики турмалина попались ему среди базальтов. Ведь эти породы не имеют никакого отношения друг к другу. Не спеша осмотрел косу, обрыв и невольно установил простую истину – здесь покров базальтов налегает одеялом на террасовые отложения реки Силинки. А сами куски турмалиновых пород, видно, принесены потоком воды издалека, из Мяочана. Но именно вот в таких турмалиновых породах и встречается касситерит…
Ребята кричали, звали на обед. Но Олег не мог оторваться. Разве тут до еды, когда в расколотых обломках, как в раскрытых книгах, открывались ему отблески горных богатств сурового Мяочана. Вот блекло зазеленели примазки малахита – значит, где-то есть медь. А в этих осколках вкрапленности сульфидов свинца и цинка…
За спиною послышались шаги по хрясткой гальке. То шел к нему рабочий Юрко, высокий и худой парень, торопливо меряя расстояние своими длинными ногами.
– Слышь, Олег! Обед готов, да и начальник кличет, – присев на корточки, он тихо добавил, словно их могли подслушать. – Ругатца он. Послал меня, чтоб оторвал свово геолога от жуков, которые, будь прокляты, говорит.
«Начинается! – невесело подумал Табаков, машинально оглядывая галечную косу. – Теперь не отвяжется до конца сезона». На берегу реки девушки что-то мыли, стирали, выкручивали. Их-то не торопили. Взгляд его уперся в угловатый темный обломок, покрытый коркою ржавых окислов железа. И вслух сказал:
– Счас иду!
Подковырнув обломок острым концом молотка, Олег одним ударом привычно расколол его – и чуть не вскрикнул: на темно-зеленом фоне мелкозернистого турмалина, словно коричневый жук, выделялось пятно блестящего коричневого минерала, похожего на касситерит! Вот так находка! Даже не верилось глазам. Но тут же его охватило сомнение. А вдруг не касситерит, а что-то иное? Надо проверить…
Забрав образцы, Табаков в сопровождении Юрка, своего помощника, поспешил в лагерь. Обед шел полным ходом. Повариха в белом переднике и белой косынке, румяная от огня, черпаком накладывала в алюминиевые чашки, похожие на тазики, ароматную пшенную кашу, густо нафаршированную мясной тушенкой. Вадим Николаевич сидел на чьем-то рюкзаке, в окружении студенток, и, положив на колени чашку, не спеша ел деревянной ложкой, словно и не замечал подходящего к костру Табакова. Но когда Олег приблизился, он как бы между прочим, но довольно внятно и строго заметил:
– У нас в походе времени в обрез, так что, Олег, прошу вас приходить без опаздываний. Вот так! – и, зачерпнув ложкой кусок разваренной тушенки, съязвил: – А за жучками-паучками погоняетесь и потом, как придем на место.
Студентки дружно прыснули, давясь от смеха. Среди них была и Татьяна, та самая, к которой он был неравнодушен с первого курса. Она тоже смеялась. Олег почувствовал, как жар полыхнул по его щекам и шее, нагревая их изнутри. Есть как-то сразу расхотелось. Аппетит пропал… Хотелось тут же ответить этому самодовольному и, конечно, достойному геологу, старшему и по должности и по годам, но слишком неприятному тем, что так бесчестно и легко предал его, Олега, посмеялся над его увлечением. Но слов, нужных и острых, не находилось, они вылетели у него из головы. И он, злясь на свою беспомощность, невнятно промолвил:
– А все же одного словил… Может, взглянете?
– А ты не нам показывай. Ты лучше его себе в кашу сунь, будет больше свежего мяса и витаминов! – хохотнул вислоухий Толик, однокурсник, сидевший рядом с Наташкой, со своей теперь законной женой. – Все польза хоть ни какая!
– В кашу еще успею, – Олег уже пришел в себя. – Сначала реакцию не мешало бы сотворить.
И с этими словами Олег положил на землю, на примятую траву, у носков новых пропыленных кирзовых сапог Анихимова, свои образцы. Смех мгновенно смолк. Вадим Николаевич, не выпуская из рук чашки с кашей, слегка наклонился и оторопел, удивляясь и радуясь: перед ним лежали великолепные образцы кварц-турмалинового состава! Мгновенно в памяти воскресли часы жарких дебатов, когда спорили-гадали над крохотными турмалинизированными песчинками. А здесь вот такие крупнозернистые образцы! Он недоверчиво переводил взгляд с образцов на Олега и с Олега на образцы. Даже не верилось, что этот дипломник, любитель жуков, мог найти такие образцы, а другие почему-то ничего не принесли.
– Ну и ну! Прямо-таки подарочек нам сделал! – голос Вадима Николаевича звучал уже по-другому, в нем послышались дружеские интонации старшего к младшему. – Как в старину говорили, сделал почин. А почин дороже денег! Хорошее начало! Хвалю от души!
– Спасибо, Вадим Николаевич, спасибо за доброе слово. Но сам подарочек я вам еще не показал. Он такой блестящий, коричневый. Я же жуков ловил, – Олег сознательно выделил слово «жук» и, выдержав короткую паузу, сказал: – Надо бы реакцию ему сотворить.
И в этими словами протянул Вадиму Николаевичу еще один образец. Осколок той самой небольшой глыбы. На темно-зеленом фоне турмалина темным пятном, своим очертанием напоминающим жука, выделялся коричневый минерал, очень похожий на касситерит. Вокруг сразу стало тихо. Было слышно как где-то неподалеку на лужайке ржут лошади да монотонно шумит река. Вадим Николаевич зачем-то провел ладонью по своей щеке, словно проверяя, хорошо ли она выбрита, не сводя своих глаз с коричневого «жука». Потом достал из кармана футляр, вынул очки, водрузил их себе на нос и снова через увеличительные стекла стал рассматривать образец.
– Весьма… Весьма любопытно! – произнес наконец Анихимов и голос его как-то нервно дрогнул, но тут же обрел начальственную звучность. – Кислоту и пластинку!
Несколько человек кинулись к своим рюкзакам, спеша достать запакованные бутылочки с соляной кислотой и цинковые пластинки, необходимые для реакции. Подошел проводник и стал говорить, что пора трогаться, а то к вечеру не успеем добраться к намеченному месту на ночевку. Но от него отмахнулись: не мешай!
Пять голов склонились над небольшим образцом, следя за руками Вадима Николаевича, который, священнодействуя, самолично производил реакцию коричневого минерала, похожего на «жука». Остальные молча наблюдали. Реакция дала положительный результат.
– Касситерит? – удивленно выдохнул вислоухий Толик, не особенно веря тому, что произошло у него перед глазами.
– Да, он самый… Касситерит! – утвердительно произнес Вадим Николаевич, не выпуская из рук образца, продолжая ласково разглядывать его. – Принесен из Мяочана. Возможно, даже нынешним весенним паводком… Мы на верном пути! Структурно-геологическая обстановка, друзья, у нас самая благоприятная, – и повернулся к Табакову. – Спасибо тебе, Олег, за хороший почин. Это настоящий подарочек! Видать, удачливый ты парень!
Вислоухий Толик стоял понурый, обняв за плечи курносую Наташку. А та, прижимаясь к мужу, откровенно стреляла глазами в Олега, повторяя одно и то же:
– Вот подфартило Олежке! Вот повезло!
4
Табакову действительно повезло. Крупно повезло. Только не сразу, а, как говорят, под занавес, в самом конце сезона. И там, где меньше всего ожидали. Вадим Николаевич до сих пор в себя прийти не может, как вспомнит те сентябрьские дни…
Сезон выдался трудным. Участок разведки, или, как говорят геологи, рельеф, его отряду попался самый расчлененный. Это значит – высокие гольцы до двух тысяч метров над уровнем моря, сопки, поросшие тайгой, да узкие каньоны и долины в непроходимых дебрях и непролазных зарослях «зеленого бархата» – кедрового стланика, да крутые склоны, засыпанные щебнем, который так и плывет под ногами…
А настоящих геологов в отряде раз-два и обчелся. Все больше зеленая молодежь, студенты-практиканты, за которыми нужен глаз да глаз. И Вадим Николаевич, не жалея себя, мотался, выбиваясь из последних сил. Ему надо не только свой маршрут пройти, да пройти как следует, чтоб можно в пример поставить, но еще и пересечь соседние, поглядеть своим глазом, как там у них. Подсказать, посоветовать. А главное – проверить. Молодежь, она такая, в маршруте о чем угодно думает, только не о геологии, не о поиске. И занимается чем угодно в рабочее время. Вроде ловли жуков и бабочек.
Удачливого парня, Олега Табакова, он дважды заставал, как говорят, на месте преступления – в момент нарушения инструкции, должностных обязанностей и трудовой дисциплины: рабочий Юрко, обнаженный до пояса, неторопливо и без особых стараний бил шурф, копал положенную метровую яму, а его прямой начальник гонялся по кустам за какой-то пестрокрылой живностью, будто бы редкой. Правда, в ведении документации никаких нарушений или там поспешностей Вадим Николаевич не обнаружил. Все было чин-чином, даже лучше, чем у других. И само прохождение маршрута велось в нужном темпе. Однако факты «отклонения от прямых обязанностей» имелись налицо. И Вадим Николаевич, особенно во второй раз, выдал Олегу все, что положено в таких случаях выдавать подчиненному, да еще с добавкой. У Табакова не только лицо, но даже шея и уши стали пунцовыми, словно их изнутри нагрели чем-то горячим.
Отругать-то он его отругал, но успокоение в душе не приобрел. Лишь усилилось беспокойство. Не верилось ему в старательность и добросовестность практикантов. Не верилось! А тут такой перспективный район, прямо нафаршированный нужной информацией. Во многих маршрутах были обнаружены, намыты в шлихах, взяты из шурфов, из выдолбленных борозд не только следы, как в прошлое лето, а крупицы зерна и даже обломочки касситерита, явно свидетельствующие о том, что где-то здесь, в горах Мяочана, может быть, и прячется само минерализованное рудное тело. Где-то здесь. Может быть, рядом, в двух шагах, может быть, даже и под ногами…
Вадим Николаевич всем своим существом поисковика ощущал присутствие этого рудного тела. Оно было где-то рядом. Только не мог конкретно, к сожалению, указать, где именно оно прячется. Не мог разгадать сложную загадку природы. И его мучило беспокойство. Взвинчивались как-то сами собой нервы. Ему стоило больших напряжений держать себя «в рамках». По ночам мучила бессонница. Еще бы не тревожиться! Вадим Николаевич со страхом в душе все время, каждый день и каждый час, опасался – эти зеленые геологи-практиканты могут запросто проглядеть целое месторождение, пройти мимо него… Оно ему снилось. Он просыпался весь в поту, и сердце учащенно бухало в ребра: кто-то из отряда запросто пробежал мимо буро-рыжего обнажения, чуть припущенного сухим мхом… И он замирал от острого чувства допущенной «производственной» ошибки… Глотая воздух, часами смотрел в потолок палатки…
Поиск – дело сложное. Нудное и трудное. И прежде всего геолог-разведчик должен уметь работать головой. Чтоб не получалось, как в той древней пословице, когда от дурной головы нет покоя ногам. Поисковик должен уметь мыслить геологическими категориями. Уметь не только обобщать, по чуть заметным признакам делать прогнозы и выводы, но – главное – и уметь от общей идеи, от выдвинутой гипотезы идти к нахождению подтверждающих факторов. Собирать их по крохам, по крупицам. А это занятие весьма трудное и долгое, однообразно нудное.
Не так-то просто увидеть, выделить из общей массы множества элементов эти самые нужные «следы». А потом в камералке, в лаборатории эти «следы», эти крохи станут тщательно анализировать, будут составлять зыбкую «цепочку», по ней шаг за шагом станут уточнять научные предположения, гипотезы и намечать новые маршруты, и снова поиск, поиск, поиск… Геолог-маршрутчик должен не забывать, всегда помнить, что одновременно с получением положительных, нужных ему «следов» на него обрушивается лавина нейтральных и просто противоречивых признаков.
Матушка-природа не так-то просто раскрывает свои тайны, не так-то просто открывает свои кладовые, которые припрятаны ею хитро и глубоко. Особенно здесь, в диких горах, в таежной глухомани с непролазными подлесками и чепурыжником, под мхами, под слоями отложений древних глин, суглинков, песчаника, супесей, порою крепко схваченных и сцементированных многолетней мерзлотой, лежат сами горные породы.
Разыскивать в таких «производственных» условиях и по таким обрывочным «следам» рудное тело – дело прямо-таки микроскопическое в масштабах всей Земли. Все равно, что искать иголку в стоге сена. Даже намного труднее. Потому что нет самого стога. Он не существует. Его надо предложить – создать мысленно, представить в своем воображении. И по клочкам коренных горных пород, выходящих на поверхность, заглядывая мысленным взглядом глубоко под землю, в далекое прошлое, определить структуру этого «стога», составить геологическую карту данного района земной коры и лишь потом, определив состав и размеры «стога», пытаться определить главное – а где же здесь зарыта сама «иголка»?
А «иголка» бывает разных размеров. И мелкая, и средняя, и крупная. Можно сказать, как повезет. Что выдаст матушка-природа. Не зря же считают и заслуженно относят олово к редким металлам. Его руды – оловянного камня, касситерита – на земле гораздо меньше, чем свинца, цинка, меди, да и многих иных. И отыскать его нелегко. Даже самые крупные рудные жилы имеют ширину от сантиметра до метра, очень редко до нескольких метров, а в длину они тоже не крупные, обычно тянутся на десятки и сотни метров, иногда и на несколько километров. А на поверхности эти жилы выглядят как темные нити, как прожилки на руке. Однако это сходство – лишь кажущееся. На самом деле рудные жилы распространяются в глубь скалы и имеют форму не нитей, а плоских плит или пластин, заполняющих трещины в горных породах. Вроде темного и крепкого слоя «повидла» в твердом гранитном «пироге», испеченном миллионы лет назад щедрой хозяйкой-Природой.
Конечно, было бы неправильно думать, что рудная жила целиком состоит из рудных минералов, из касситерита. Нет, такие сплошные рудные прожилки встречаются весьма и весьма редко. Чаще же минералы и особенно такой редкий минерал, как касситерит, образуют лишь небольшую примесь в жильной массе, как их называют геологи, – включения. Размеры этих включений обычно невелики: от едва видимых крупинок величиной с булавочную головку до зерен, имеющих в поперечнике сантиметр. Но даже и такая редкая вкрапленность мелких включений, вроде крохотных изюминок в каменной булке, представляет ценность – олово настолько редкий и дорогой металл, что иногда, не считаясь с затратами, его добывают из весьма бедной руды, содержащей всего каких-то ничтожных две-три сотых процента этого металла…
5
Суров характер у дальневосточной тайги в горах Мяочана. Живет она по своим, известным ей законам, из года в год, из века в век утверждая и самое себя, не замечая, как над ней пролетают тысячелетия, не слыша ни стука топора, ни человечьего голоса. И цепко хранит свои тайны, свои сокровища.
Неприветливо встретили горы Мяочана нежданных гостей. И погода не баловала. То налетали бури, ломающие деревья, то дожди. Поисковики «ловили» каждые погожие дни и работали от зари до зари, пока не кончался световой день. Возвращались в лагерь на подкашивающихся ногах и, наспех поужинав, расползались по палаткам, влезали в спальные мешки…
А со второй половины лета дожди пошли сплошной полосой. Один за другим и каждый день. То вдруг откуда-то из-за сопок ветер пригонял тучу, и на долину обрушивался нежданно-негаданно озорной, веселый, как принято считать, грибной дождь, и тут же в прогалины туч проглядывало улыбчивое теплое солнце, ободряя и как бы извиняясь за свою мокрую шутку. А то схлестывались в небе грозовые тяжелые тучи, сверкали ослепительными зигзагами молнии, освещая на мгновения притихшие и суровые таежные буреломы, да пушечной пальбой грохотали громы, а гулкое горное эхо многократно повторяло их, так что стоял вокруг несуразный грохот, пугая все живое, а вслед за громами хлестал сильный проливной дождь, тут же мчались с гор мутные потоки воды, вспенивая ручьи, река вздувалась, как в половодье, становилась стремительно-бешеной, неся свои воды по извечному руслу, выходя из берегов, затопляя окрестности, смывая деревья, унося с собой все, что попадалось на пути. А потом пошли затяжные. Небо незаметно и тихо закрылось серыми непроглядными низко повисшими тучами, как старым мокрым одеялом, и дождь полил безостановочно день за днем, неделю за неделей, то ослабевая, то усиливаясь. Нудный, затяжной, от которого нет никакого спасения. Все вокруг, кажется, насквозь пропиталось влагой. Каждая ветка, каждая хвоинка, каждый лист и травинка накопили, набрали про запас ведра влаги. Она еле держится и готова сорваться от легкого прикосновения. Чуть заденешь ветку – и сверху окатит потоком холодной воды. Только можешь чертыхаться или удивляться тому, как деревья и кусты могут удерживать на весу столько воды…
А небо хмурое, солнца почти не видно. Серый дневной свет похож на ранние сумерки и еще больше усиливает суровую неприветливость сумрачной тайги. Холодно. Промозгло. Настроение – под стать погоде. Охватывает какая-то апатия, появляется неверие в свои силы, в необходимость работы.
– Ужо какую неделю живем без солнца, вроде бы его и вовсе нету, – Юрко ворчит недовольно, монотонно махая кайлом, выбивая в мокрой осыпи очередную копушку. – Без тепла, без прогреву. Одна сплошная мокрень. И за что мне такое наказание?
Он чертыхается на природу, ругается, хотя знает, что никто его не слышит, кругом глухая тайга, разбухшая от влаги, что геолога рядом нет. Олег Табаков где-то сзади, их связывает одна веревка, он возится у вырытой Юрко копушки – изучает грунт, обломки пород, делает записи в походном журнале, сравнивает, анализирует характер изменений в породах, определяет их соотношение… Все имеет значение, все важно.
– Тык до каких-то времен будет тянуться мое мучение? – бубнил Юрко, оценивающе поглядев на свою работу: закопушка не очень глубока, сантиметров тридцать, не больше, еще бы пару раз ударить кайлом, углубить бы.
Но стоит ли копать глубже? На дне закопушки начала накапливаться влага. Юрко, встав на колено, ладонью зачерпнул со дна горсть почвы, положил ее в крохотный мешочек вместе с этикеткой. Остается сделать топором затес на дереве – это самое неприятное: сам себя купаешь… Юрко с неприязнью смотрит на ближайшую лиственницу, набухшую от дождя.
– Мать твою перемать… Того, кто придумал такую работенку, за ноги да об стенку!
Юрко приготовился. Натянул на голову капюшон, застегнул плащ. Размахнулся и, коротко ударив топором по стволу, прытко отскочил в сторону. Но все равно не успел. Потоки холодной воды густым «душем» обрушились на него, вымочив до нитки с головы до ног. Юрко яростно заматерился, ударив еще раз по дереву топором, словно то было в чем-то виновато. И снова его окатило водой. Но уже не так обильно.
– Окаянная работенка, в печенку и чертову душу!
И так было каждый раз. А в день надо выкопать полсотни закопуш и столько же сделать затесов. Естественно, столько же раз приходилось ему и принимать «душ»… Увернуться почти не удавалось.
Послюнявив химический карандаш, Юрко вывел на влажном белом затесе очередной номер взятой пробы и привычно сунул мешочек с горсткой почвы в рюкзак. Огляделся, ища подходящее место для краткой передышки. Неподалеку лежало сваленное бурей дерево, странно блестевшее густыми каплями.
Недолго думая, Юрко удобно устроился на стволе. Вынул кисет, слепил толстую самокрутку. Махорочный дым отпугивал комарье и мошку.
– Че, не нравится курево? – заулыбался рабочий. – Отлетай, ищи себе сохатого!
Пока курил, Юрко почувствовал под собой что-то неладное. Странная липкая влага проступала сквозь брезентуху штанов до самого тела. Но он сразу как-то не придал этому никакого значения, потому как сам насквозь был мокрый. Сидеть было приятно, накопившаяся за день усталость давала о себе знать. Юрко сладостно закрыл глаза. Эх, всхрапнуть бы пару часиков!.. Но никак нельзя. Сейчас подойдет геолог, станет изучать яму-закопушку. А ему, Юрко, двигаться вперед на все сорок метров веревки и там – копать новую. Так они движутся по маршруту, почти не видя друг друга…
Вдруг какая-то птица, вспугнутая в зарослях, стремительно выпорхнула и пролетела рядом, едва не задев крылом его щеку. И Юрко, то ли от дуновения крыльев, то ли от холодной сырости, а может, и от страха, внезапно ощутил, как по спине между лопатками у него пробежала дрожь. И он вскочил, хватаясь за топорище. Но вскочил не так резко, как хотелось. Дерево, на котором сидел, не отпускало. Он рванулся, оторвался от ствола и застыл как вкопанный: и брезентовый задубевший плащ, и такие же грубые штаны оказались склеенными меж собой и, казалось, намертво прилепились к телу, так что даже шагнуть было трудно. А топать еще надо несколько километров. Юрко, злясь сам на себя, громко матерился. В приступе ярости он с размаху пнул подвернувшийся ему березовый пень, хотя хорошо знал, что делать этого нельзя. И взвыл от боли:
– А-а! Мать перемать!..
Пинать трухлявый березовый пень – значит недооценивать его силу – в ста случаях из ста обычно отшибают пальцы…
Олег Табаков, услышав отчаянные крики и брань, поспешил к рабочему, на ходу срывая с плеча ружье. Утром, неподалеку от их палатки, они обнаружили свежие следы косолапого хозяина тайги…
Выскочил на полянку, увидел необычную картину. Юрко сидел на траве, сжимая обоими руками посиневший палец правой ноги, и матерился. Рядом валялись грязные портянки и снятый кирзовый сапог.
– Вот – за ногу и об дерево!.. Покалечился шибко.
А когда Олег узнал, что из-за беспечности с Юрко и другая оказия приключилась, то грустно усмехнулся: работу надо сворачивать и постараться засветло добраться до лагеря. Разбитый палец – это еще полбеды. А вот пропитанные смолой плащ и особенно штаны – дело серьезное, настоящая беда, хотя и невольно вызывала улыбку. Двигаться по тайге в прилипающих штанах, мягко сказать, весьма мучительно. А снять их никак нельзя – заедят и гнус и комарье.
Олег молча взвалил на свои плечи еще и рюкзак рабочего. Юрко двигался следом. Припадая на ушибленную ногу, страдая и матерясь, он руками оттягивал липкие штанины от тела на доступное расстояние…
В свой лагерь вернулись поздно. К ночи дождь усилился. Олег и рабочий, совершенно мокрые, усталые, даже и не пытались развести костер и что-либо приготовить на скорую руку. Вскрыли по консервной банке и, поужинав всухомятку тушенкой, полезли в свои отсыревшие, холодные спальные мешки.
А утром, когда Табаков проснулся, обнаружил, что он находится в палатке один. Юрко не было. «Неужели встал раньше меня? Что-то за ним такого не наблюдалось». И еще подумал: наверно, штаны от смолы очищает. Но тут увидел клочок бумаги, придавленный камнем. Развернул и узнал корявый почерк Юрко. Буквы, выведенные химическим карандашом, стояли неровно, словно пьяные: «Прощевайте и не безпокойтеся, ухожу на базу с попутным рабочим Осипова, а оттудава прямиком на Старт поселок. Все надоело и хочу к людям…»
Олег, не выпуская из рук записки, как-то по-новому огляделся вокруг: на свою палатку, на подступающие высоченные деревья, на каменистый берег говорливой Силинки, и впервые с острой тоской ощутил глухую полноту своего одиночества. Как-никак, а вдвоем было легче и как-то уверенней. А теперь он один. И вокруг, в любую сторону, – дикие горы да таежные дебри. До базы отряда – за день не дойти. Ушли вдвоем они по маршруту далеко…
Тайга стояла кругом черная и равнодушная. Мелко сеял нудный дождь. Олег не ругался, не посылал проклятия в адрес слабодушного Юрко, воровато и трусливо сбежавшего. Он как-то сразу забыл о нем, вычеркнул его из памяти. И больше думал о себе. Как там ни крути и ни храбрись, а положение не из приятных. Быть один на один с Природой ему еще не приходилось. Никогда еще в его молодой жизни бесконечная вечность не подступала к нему так близко.
– В нашем деле главное – не суетиться! – сказал он сам себе тихим голосом, словно его могли подслушивать. – Взвесим шансы и обсудим положение…
И примолк. Как-то неуютно показалось ему в палатке. Каждая падающая на натянутый брезент дождевая капля невольно ощущалась кожей лица – сквозь непромокаемую ткань вода все же как-то просачивалась и разбрызгивалась мельчайшими капельками. Вчера на такую сырость не обращал внимания, а сегодня – невольно заметил. Заметил и многое другое, на которое раньше не обращал внимания. Как-никак, а остался один.
Разжег костер. Утренний, жаркий, спорый. Заплясали веселые языки огня, пахнули теплотой, словно перед ним на земле очутилось маленькое живое солнышко. Олег улыбнулся огню, как другу. Приготовил сытный завтрак из консервов, вскипятил в кружке чай.
Где-то далеко подавал голос сохатый. Горное эхо вторило ему. Вдоль вершины сопки кто-то продирался сквозь чащобу, и слышался глухой треск ломающихся веток. Тайга жила своей жизнью. Олег невольно придвинул к себе ружье, взгляд скользнул по гнездам патронташа – осталось всего пять патронов, два из которых с жаканами, свинцовыми пулями. Негусто. И еще есть маленький острый топорик да геологический молоток. Вот и все его оружие.
6
Вадим Николаевич чуть не поперхнулся, когда, случайно обернувшись, увидел Юрко. Тот сидел, как ни в чем не бывало, в кругу рабочих из отряда Осиповой, держал на коленях алюминиевую чашку и весьма энергично работал деревянной самодельной ложкой. И еще чему-то ухмылялся.
Анихимов, отложив в сторону еду, поднялся и направился к Юрко. Подошел почти вплотную, остановился перед ним, расставил ноги циркулем, скрестил руки за спиной и, слегка наклонившись, молча уставился в сытое, задубевшее на солнце и ветру кирпичное лицо Юрко. А тот, аккуратно выскребая ложкой остатки пшенной каши из миски, рассуждал вслух:
– Жизня, чо? О жизнях надо судить с понятиями. Без понятиев можна и понавредить…
Подняв голову, встретившись с испепеляющим взглядом Анихимова, улыбнулся приветливо и где-то чуть угодливо, словно за ним никаких проступков и не имелось и совесть чиста:
– А-а, товарищ начальник, Вадим Николаевич! Вот едим-обедаем…
– Ты как здесь очутился? – как можно спокойнее произнес Анихимов, с трудом сдерживая себя.
– А чо? – Юрко облизал свою ложку и сунул ее за голенище сапога.
– Ты как здесь очутился, спрашиваю?
– Здеся? – как бы не понимая вопроса, переспросил Юрко. – Взял у поварихи миску с кулешом и примостился с друзьями-товарищами. Нельзя, што ли?
– Я спрашиваю, как на базе очутился? – в голосе Вадима Николаевича зазвучали начальственные угрожающие интонации.
– Как? Обыкновенно, товарищ начальник. – Юрко делал вид, что не замечает этих интонаций. – Пешим ходом на своих двоих.
– А Табаков?
– Чо Табаков? Тама он, Олежка. Вкалыват.
– А ты сбежал?!
– Не, товарищ начальник, не сбежал. По своей воле ушел. И на меня не кричите. Не подневольный я вам! Свои законы знама. Свободный как есть гражданин своей родной державы, вот!.. – Юрко выпалил эти фразы единым махом и глотнул воздуха. – Не нанимался я вам жить в сплошной мокроте да шкуру обдирать о каменья и всякие острые злячки-колючки. Не было такого уговора!.. И болесть ешо у меня, ревматизма называется, по телу ходит, дыхнуть не дает… А заявленьице я вам в палатку ишо утром положил, насчет увольнения. Вот!.. Нету моего терпежа! Ухожу к людям!.. Потому как есть свободный я гражданин!..
Вадим Николаевич презрительно посмотрел на Юрко. И не таким «рога обламывал». Он так и подумал. И вслух сказал, что никакого расчета быть не может до окончания полевого сезона, как указано в договоре при найме, на котором и стоит самоличная подпись Юрко. И документы свои он получит в конце сезона вместе с расчетом. Так что Юрко должен подумать хорошенько над своим поступком и вернуться назад к Табакову. А за самовольный прогул вычтут из зарплаты и за нарушение трудовой дисциплины снизят премию.
Юрко выслушал Вадима Николаевича и, почмокав губами, посмотрел на него снизу вверх безо всякого страха и даже с какой-то откровенной неприязнью. Потом поднялся, почесал затылок. Усмехнулся и лениво ответил:
– Не пужай, начальник! Не пужай!.. Свободный я человек, как есть свободный по всем законам! Вольная птица-птаха! Нету у тебя правов держать меня. Нету! А бумажки-документики оставь-ка себе. Обойдутся! Тута меня усе знают, как давно прибывшего и простого рабочего. Меня, знашь, повсюду примут с доброй радостью, без всяких бумажек, поскольку трудовыя мозолистыя ладошки везде требуюца… Вот! А насчет рублей моих, что горбом и потом заработаны, так хрен с ними!.. Потому как свобода для простого человека завсегда дорого обходица.
И считая, что разговор окончен, Юрко повернулся и зашагал к реке, что ворчливо катила свои холодные воды, словно тоже торопилась поскорее убежать подальше от этой сумрачной долины, стиснутой крутобокими скалами и беспросветной тайгой.
Вадим Николаевич чертыхнулся. Он встречал и таких «свободолюбов». По опыту знал, что на них ничто не действует: ни уговоры, ни приказы. И еще подумал о том, что надо бы кого-нибудь из рабочих послать к Табакову. Тому одному трудно.
7
Олег Табаков, несмотря на молодость, не растерялся в той неблагоприятной обстановке, которая сложилась на его маршруте после ухода Юрко, и не дрогнул, а принял, как потом выяснилось, единственно правильное решение: не возвращаться в базовый лагерь, а двигаться вперед. Не прекращать работу, а довести ее до запланированного конца. На геологической карте не должно быть пустых белых пятен.
Перво-наперво он решил перебазироваться. Перебраться к тому месту, куда должны выйти и другие маршрутчики. Там заготовлен и обустроен лабаз с продуктами. Он остался еще от топографов, которые тут проходили профили. На карте лабаз обозначен почти в самом конце маршрута, вверх по Силинке, в небольшой долине, на месте слияния с Амутом. На этом месте в прошлом сезоне какое-то время стояла палатка Анихимова, он там наверняка все вокруг обшарил и обследовал. Даже пометил маленькую поляну с диким луком. Витаминное зеленое добавление к консервированным щам, макаронам и тушенке. Вадим Николаевич любил щедро приправлять крошевом из этого бесплатного великолепного витаминного лука приготовленную на костре горячую пищу. И других приучал.
На переноску вещей, палатки, оборудования, образцов и проб ушел почти весь день. Место для стоянки Табаков выбрал на возвышении между двух лиственниц, почти у самого слияния говорливого Амута с Силинкой. Палатку ставил в сумерках и, едва успел укрепить ее и натаскать хвойных веток на подстилку, как снова пошел проливной дождь. Шел он всю ночь, а к утру в долине разлился белый, как молоко, туман. Но подул ветерок, и туман стал рассеиваться.
– Ну что, Олег Николаевич, хватит дрыхать и прохлаждаться! – сказал он сам себе, выбираясь из спального мешка. – Хошь не хошь, а надо!
Вокруг стояла глухая нежилая тишина, лишь монотонно бормотал Амут, вливаясь в торопливую Силинку. Впереди, у самого устья горной речушки, возвышалась огромная темная скала, немного горбатая и монолитная. За нею, почти к ней примыкая, вставала другая, как младшая сестра, такая же темная и поросшая непролазным чепурыжником. Около второй скалы и находилась обозначенная на карте небольшая луковая поляна.
А вокруг стояла тайга. Торная тропинка терялась в чаще.
Густой брусничник покрывал гнилые валежины и валуны. А в отдалении на частом осиннике беззвучно трепетала листва, уже схваченная осенней желтизной, и, казалось, она излучала спокойный свет. Если бы не тропа, ничего здесь не напоминало бы о человеке. Да и саму тропу проложили дикие олени и сохатые, а потом уже по ней прошли люди. Олег знал, как приятно выйти в маршруте на такую торную звериную тропу: сразу же вдвое легче шагается, идешь, почти отдыхаешь. И как не хочется сворачивать с тропы, со звериного следа, но приходилось сворачивать – маршрут есть маршрут.
– Вперед, Робинзоны! – крикнул весело Олег и прыгнул на хрусткую гальку речной косы.
Сбросил с себя пропревшую, выгоревшую куртку-энцефалитку и такие же брезентовые штаны, которые в начале сезона сам зауживал на модный фасон при свете костра. Размахивая руками, подбежал к воде. Кожа у Олега была белая, чуть тронутая загаром, а к плечам будто прикреплена голова с темной кожей. Загорать некогда, хоть дальневосточное солнце бывает и щедрым, иногда припекая прямо-таки по-адски.
Торопливо поплескался обжигающе-холодной водой, насухо и докрасна растерся полотенцем. Попутно оглядел и галечную косу, «визитную карточку» местных гор и скал. Природа понатаскала сюда множество «проб». Каждую раскалывать и смотреть – жизни не хватит. Определил по форме, по характеру выветривания именно те гальки да обломки, в которых возможно найти нужные сведения. Натянув одежду, пощелкал молотком «орешки». Видимого касситерита было очень мало, крупинки, точечки, но зато обнаружил много скоплений очень тяжелых вторичных свинцовых материалов, светлых кварцетовидных пород, гранитов, темных кристаллов турмалина и вольфрамита, извечных спутников оловянного камня.
– Вот и познакомились, – сказал Олег, оглядывая скалы. – То, что нам надо!
Образцы он собрал и отнес к палатке. Рабочий день начался. Ходить в одиночку по маршруту не очень-то приятно. Да и с собой много образцов и проб не принесешь. И Олег, рассчитывая на свои силы, сократил протяженность каждого маршрута. Да к тому же на сопках он обнаружил свежие медвежьи следы.
С каждым днем Табаков все дальше и дальше уходил в глубь Мяочана, стремясь добраться до верховья Амута. И каждый раз, начиная трудовой день, на речных косах присматривался к составу галек и валунов, раскалывал, заглядывая внутрь и читая их маленькие тайны. И вскоре установил, что обломки с касситеритом и его спутниками исчезают немного выше его палатки, на месте слияния Амута с Силинкой.
К концу недели кончилось его одиночество. С базы пришел помощник. Это был проводник, старый охотник Тимофей Зыков. Его прислал Вадим Николаевич. Ходить в дальние маршруты Зыков не мог, ему было тяжело – давали о себе знать и солидный возраст, и старые раны, которые особенно ныли в сырую погоду. Но Зыков хорошо знал тайгу, метко стрелял из своей малокалиберки, с которой не расставался никогда. На войне он был снайпером и имел боевые награды. Старый таежник по вечерам, коротая время у костра, рассказывал много интересного из своей фронтовой и таежной жизни.
Потянулись дни однообразных маршрутов, линии которых сгущались на рабочей карте Табакова, четко обозначая выявленные районы выходов гранитов. А погода все ухудшалась и ухудшалась. Дожди шли один за другим, и небо почти не прояснялось. Но несмотря на сырость, все равно уходили в маршруты. И целыми днями, мокрые с головы до ног, почти ничего не видя, лазали в кедровом стланике, таежном чертополохе, среди глыб базальтов и порфиритов. Возвращались поздно. У вечернего костра, умело разведенного Тимофеем Зыковым, не успевали просушиться. И Табаков стал опасаться за сохранность отсыревших топографических карт и полевого дневника. И еще о своей коллекции жуков, выловленных в тайге. Вата, которой они были переложены в коробочках, угрожающе отсырела. Старый охотник, как бы читая мысли Табакова, предложил:
– Давай-ко, милок, передых устроим. Для просушки одежи и сугреву костей моих старых.
Утро выдалось хмурое, холодное, моросил противный дождь. Олег посчитал дни недели, сверился со своими записями и тихо ахнул – было одиннадцатое сентября. Да как же он забыл о своем дне рождения? Так что отдых имел вполне законное обоснование. Он так и сказал об этом Зыкову. Таежник пожурил парня за забывчивость и, захватив винтовку, отправился за «живым мясом» для праздничного стола.
– А я за луком, – сказал Олег.
Он давно намеревался сходить к той луковой полянке, что была обозначена на карте Вадимом Николаевичем. Ни о каком открытии он не думал. А думал о своей жизни. Она впереди открывала свои горизонты. Работа геолога-поисковика ему нравилась. Здоровьем, несмотря на страшные блокадные годы, не обижен. Что еще надо человеку?
Он подошел к массивной темной скале, что возвышалась у устья речушки Амут. Мельком взглянул на нее. Скала была сложена из пород, которые не давали ни малейшего намека на рудопроявление. Обычная «пустая» порода. Сколько геологов прошло мимо нее! И в прошлом сезоне, и в этом. Все они осматривали, и довольно внимательно, именно это скалистое обнажение. И рвали охапками зеленый дикий лук. И никто не обращал внимания на вторую меньшую скалу, на «младшую сестру», расположенную за поляной, немного выше по склону. Она, скала, казалось, ничем не отличалась от своей родственницы, более крупной по размерам.
Табаков решил нарвать молодого лука и пересек поляну. И по привычке на ходу ковырял длинным молотком в развалах глыб, сдирая с них тонкий слой земли и мха. Ничего примечательного он не обнаружил. Среди однообразных серых пород его внимание привлекла крупная глыба, выступающая из земли. Олег постоял в нерешительности – идти к ней или не идти. К тому же он пришел за луком, а не топает по маршруту. И тут до его слуха донесся хлопок выстрела. Олег улыбнулся: охотник знает свое дело, с пустыми руками не вернется к костру. Дождь продолжал нудно моросить. Около глыбы торчали сочные метелки лука. Табаков направился к ним и скорее машинально, чем осознанно, взмахнул молотком. Содрав с глыбы верхний покров из мха, конец молотка неожиданно обнажил породу: смоляным блеском тускло сверкнула кварц-турмалиновая брекчия.
Олег остановился, как вкопанный. Такой крупной глыбы спутника касситерита он еще никогда не видел. Не может быть! Поспешно стал сдирать молотком мох и землю. Вся глыба была темной и тускло поблескивала. Олег отложил молоток и, переведя дух, решил ее вытащить из земли, перевернуть. Вцепился руками. И тут поразился ее необычайно тяжелому весу. Сердце забилось учащенно. С трудом перевернул глыбу и торопливо схватился за молоток. После первого же удара, когда на его глазах откололся увесистый кусок породы, у Олега от неожиданности сдавило дыхание: почти на треть глыба состояла… из блестящего коричневого касситерита! В том, что это был именно касситерит, Табаков не сомневался. Слишком явственно было видно рудопроявление. И не в виде крохотных зерен, не в виде «жука», а покрупнее буханки хлеба.
– Вот это да! – нараспев произнес Табаков, приседая на корточки перед глыбой, открывшей ему свою тайну.
Он потрогал глыбу пальцами, как бы убеждаясь в том, что она существует. Вот это удача! Он облизнул пересохшие губы. И приказал сам себе: «Спокойствие, Олег Николаевич, спокойствие!» И стал всматриваться вокруг: откуда мог свалиться такой «подарочек» к его дню рождения? Подняв взгляд выше, нетрудно было сообразить, что «подарочек» сполз по осыпи со второй скалы. Именно со второй, где и просматривался своеобразный желоб в теле горы.
Табаков стал к ней приближаться, разбивая по ходу глыбы одну за другой. Во многих попадалась руда. Она призывно поблескивала на сколах. Олег забыл о луке, о еде. Цепляясь за ветки кустов, Олег стал карабкаться к подножию скалы. Казалось, будто кто-то подталкивал его в спину, торопил. Азарт охватил его. Как на охоте, когда преследовали крупного зверя. Орудуя геологическим молотком, он спешно разгребал, очищая подошву скалы. И в самый напряженный момент, когда он отворачивал очередную глыбу, вдруг сухо треснула и сломалась деревянная ручка. Сколько лет она добросовестно служила Табакову, и вот – нá тебе! – не выдержала. Олег повертел в руках отполированную своими ладонями ручку и в сердцах отшвырнул в кусты. Выругался. Вытер с лица пот рукавом энцефалитки и, преследуемый роем комарья и пауков, побежал назад под гору, через луковую поляну к своей палатке.
– Ну-ко, именинник! Поздравляю! – около палатки сидел охотник и поднял полуочищенного от перьев жирного молодого тетерева.
– Потом! Давай новый молоток! – выпалил Табаков, не обращая внимания на птицу. – Там, кажется… руда!..
Тимофей Зыков шумно выразил свою радость по такому счастливому случаю и вместе с Олегом, захватив кайло, молоток и зубила, поспешил к подножью скалы. Дождь как-то сразу перестал. В прогалины туч показалось улыбчивое солнце. Все вокруг засияло, заискрилось. Мириады дождинок сверкали крохотными алмазами. Сама природа, казалось, была заинтересована в том, чтобы успешно прошел поиск.
Табаков и Зыков быстро добрались до основания скалы. И орудуя кайлом, геологическим молотком, помогая себе руками, быстро разгребали, очищали небольшое пространство, докапываясь до коренного основания. Было жарко и душно. Пот катил градом по лицу, оставляя длинные грязные полосы. Комарье и пауты, словно учуяв добычу, густым роем носились вокруг, нещадно и кучно пикируя на свои живые жертвы. Но на них не обращали внимания.
Наконец Олег разгреб руками и очистил обнаженное тело скалы. Оно матово темнело. Сердце колотилось в груди. Олег замер, потом размахнулся. Удар молотка, отлетели осколки и – небольшой скол засиял в лучах солнца зеркальным блеском отполированных коричневых кристаллов касситерита!.. Олег, не веря своим глазам, стоял и улыбался. Потом с силой надавил острым краем молотка и провел им по скале. Он знал, касситерит очень твердый минерал. Зазубренный край молотка даже не оставил никакого следа, даже не смог просто поцарапать… Сомнений не оставалось. Перед ним был коренной выход ценной и редкой руды. Во рту пересохло. Хотелось пить. А по спине, промеж лопаток, ручьями стекал пот.
– Энта она и есть, которую искали? – почти шепотом спросил охотник, по старательскому обычаю не произнося название минерала, чтобы ненароком не «спугнуть» удачу.
– Да. Это и есть она самая, – сказал Олег Табаков, вытираясь рукавом. – Она и есть…
– Расчищать будем дальше? – спросил Зыков.
– Ага. Чтобы поглядеть на нее, – Олег сделал ударение на последнее слово.
– Дык давай, чего стоять-то!
И они снова принялись за работу. Но уже не с такой яростной напористостью. А деловито и сноровисто. Откатывали валуны и глыбы, отбрасывали камни, расчищали основание скалы. На их глазах постепенно, шаг за шагом, открывался коренной выход руды. Он с каждым метром становился все мощнее и мощнее. Олег и его пожилой помощник работали молча и сосредоточенно. Еще шаг. Еще метр… Темная коричневая полоса ширилась и обнажала свою необычную силу. Это были не робкие прожилки, не вкрапления, даже не плоская плита… Здесь перед ними открывалось что-то невиданное – сплошной цельный массив, состоящий из одного касситерита!
– Теперя чего? – спросил Зыков, когда наконец добрались, очистили всю ширину рудной жилы.
– Как что? Замерить надо, – сказал Табаков, доставая из кармана рулетку. – Держи-ка конец!
– Дык сколько ж? – поинтересовался охотник, натягивая рулетку.
– Одиннадцать метров, восемь сантиметров, – буднично сказал Табаков. – Махина!
– Энто много али нет? – допытывался охотник.
– Много. Даже очень много. Фантастика! – Олег стоял, откинув накомарник с лица, не чувствуя ни комарья, ни мошки, и улыбался. – Фантастика! В мире, кажется, еще таких рудных зон не встречалось!
– Ну? – недоверчиво произнес Зыков и уважительно поглядел на темный выход руды, провел по ней рукой, как по живому существу. – Не могет быть!
– Я и сам удивляюсь… Фантастика! – Олег тоже похлопал по руде ладонью, как бы удостоверяясь в ее реальном существовании. – Одиннадцать метров!..
Потом он взял молоток и стал простукивать рудную жилу, убеждаясь в ее монолитности и целостности. Тонны и тонны чистого касситерита! Вся структура показывала, что рудная зона одним концом уходит в глубь горы, а другим – продолжается вверх по склону.
Весь остаток дня они потратили на прослеживание этой мощной рудной зоны. Вскарабкались на вершину скалы. Всюду – руда. Лишь на самой вершине она неожиданно нырнула под покров базальта. Потом повернули назад, к югу. Зона продолжалась к реке и далее за нее. В первый же день рудную зону удалось проследить более чем на триста метров! Не оставалось никакого сомнения в том, что перед ними уникальный по мощности рудный объект.
Усталые и счастливые, нагруженные тяжелыми образцами, вернулись к своей палатке. Старый охотник в сумерках быстро разжег жаркий костер, стал готовить пищу. А Олег, примостившись у огня, не чувствуя усталости, начал заполнять страницы полевого дневника, занеся в него историческую запись: «…расчистили скалу, и перед нами раскрылся коренной выход рудной зоны шириной в одиннадцать метров восемь сантиметров».
И остановился, покусывая карандаш. Надо дать этой самой рудной зоне название. Таков порядок. Олег улыбнулся распухшими губами. Сколько раз он мечтал о таком счастливом часе открытия, придумывая разные красивые и звучные названия для будущих месторождений. И вот этот звездный час наступил. Но как он выглядел буднично и обычно! Потрескивал костер, варилась похлебка в котелке и, если бы не образцы, сложенные грудой в палатке, можно было бы подумать, что ничего существенного и не произошло. Но перед его глазами, едва он закрывал их, вспыхивала мириадами блесток на зеркальной поверхности коричневая твердость ценного минерала. Солнце отражалось в них, как в крохотных зеркальцах, веселя и радуя, как бы обещая тепло и хорошее светлое будущее. И тайга вокруг теряла свою обычную угрюмость и отрешенность, словно она и вовсе никогда не была и суровой и мрачной.
– Обед готовый! – сказал охотник. – Где твой лук? – А про лук-то они и забыли. И оба рассмеялись.
– Мясо и без лука завсегда вкусное.
До глубокой ночи они сидели у костра, говорили о найденной рудной зоне. Ломали головы над названием. Ничего путного не могли подобрать. И уже ночью, когда улеглись в спальные мешки, охотник, как бы подытоживая прожитые волнующие часы, сказал:
– И день-то выдался, как по заказу нашему. Теплый да солнечный!.. Сразу видать, что фарт подвернулся.
– Как, как ты сказал? – оживился Олег, и дремота слетела с него. – Солнечный?
– Ага! Солнечный день-то выдался, солнечный. Прямо кто рукой тучки пораздвигал и порадовал нас.
– Так это ж красиво звучит! – Олег приподнялся на локтях. – Солнечный, – еще раз повторил. – Солнечный! Давай назовем месторождение Солнечным, идет?
– Мне все едино, – ответил Зыков. – Солнечный так Солнечный.
8
Последующие дни работали от зари до зари. Одним кайлом, одним геологическим молотком и зубилом отобрали десятки проб, пробили несколько борозд, проанализировали тридцать шурфов, целенаправленно прослеживая расположение рудной зоны и тщательно все документируя.
А на третий день к ним из тайги стали выходить, сгибаясь под тяжестью своих рюкзаков, геологи-поисковики со своими рабочими. На поляне поднялись новые палатки. Весело заплясали костры. А люди все прибывали. Пришел караван из пяти лошадей, чтобы увозить оборудование, тяжелые мешки с образцами и намытыми шлихами. В лагере появились радист и повариха. Толик и Наташка поставили свою палатку у реки. А потом прибыл и Вадим Николаевич. Он успел закончить свой маршрут и пересек несколько параллельных маршрутов, проверил, как он сам высказался, «качество геологической съемки». Одним словом, проконтролировал работу молодых специалистов. А вдруг они где-то пропустили, прошли мимо рудопроявления? По его уставшему лицу и запавшим глазам можно было понять, что порученную работу молодые специалисты выполняли добросовестно, они ничего не пропустили. Но нашли много «свидетельств» и «следов», благодаря которым район Мяочана будет зачислен в разряд перспективных. Обо всем этом он сказал за поздним обедом, когда собрались у большого костра. И еще дал положительную оценку всему сезону, проанализировал работу каждого поисковика.
– А что касается маршрута Олега Табакова, то на нем останавливаться не буду. В прошлый сезон я его сам прошел, особенно заключительную часть. Он насквозь пустой, – сказал Вадим Николаевич и мягко, подобревшим голосом спросил Олега: – Ну если не месторождение, так хоть приличных жуков успел наловить?
– Не, не успел, – ответил Табаков, и все вокруг засмеялись.
– А что ж тогда успел? – съехидничала Наташка, и снова все заулыбались.
– Кое-что. Вот, Вадим Николаевич, взгляните. Кажется, руда. – И Олег поставил к ногам Анихимова свой потертый вылинявший рюкзак, набитый образцами. Смех оборвался мгновенно. Все, как по команде, вскочили и бросились к его рюкзаку. Ошалело смотрели на касситерит, который тускло поблескивал в рюкзаке. Образцы были крупные, увесистые, как булыжники. Даже в музеях такие редко встретишь. А здесь их – уйма, полный рюкзак. К руде потянулись руки. Ее нюхали, царапали ножами, пробовали на язык. А Наташка даже попыталась укусить. Принесли пластинки цинка и склянки с кислотой. Реакция была положительной. Оловянный камень оказался самым настоящим, неподдельным.
– Очень… Очень любопытно, – произнес Анихимов, и голос его нервно дрогнул, – очень!..
Он расстегнул дрогнувшими пальцами свою полевую сумку, извлек затасканную потертую рабочую карту и развернул ее на коленях. Не поднимая головы, на которой все так же лихо сидел порыжевший берет, еле заметно покрутил ею. Вадим Николаевич все еще не верил. Он все еще сомневался. Ну просто не укладывалось такое в его голове. Два года рыскали-искали по чащобам Мяочана, и – на тебе, пожалуйста! – студент-дипломник, одним словом, салага в геологии, которому он не доверял, этот самый мальчишка и приносит полный рюкзак великолепных образцов чистейшей руды…
– Где? – коротко выдохнул Анихимов.
Все уставились на Олега, ожидая его слова. А он молча ткнул пальцем в карту, показывая на то самое место, где расположился лагерь, провел ногтем в сторону луковой поляны, хорошо знакомой Вадиму Николаевичу и многим другим по прошлогоднему сезону.
– Здесь.
– Не может быть, – Вадим Николаевич нервно засмеялся. – Мы же все там обшарили…
– А за луковой поляной не смотрели, – сдержанно произнес Олег, ощущая вокруг себя накаленную атмосферу и почти физически чувствуя, как на нем скрестились острые колючие взгляды, в которых были и зависть, и восторг, и недоумение.
– Вторая скала? – неуверенно спросил Вадим Николаевич.
– Она самая. Сплошной касситерит. Одиннадцать метров.
Темнота в горах наступила быстро. Весело потрескивал костер. Но ждать до утра ни у кого не хватало терпения. Тем более что рудная зона находилась рядом, в какой-то сотне метров от лагеря. Кто-то подал идею сооружать факелы. Ее тут же подхватили. И вскоре, освещая дорогу факелами, гуськом двинулись через луковую поляну, мокрую от росы. Вскарабкались к подножию скалы, сгрудились у отрытой, обнаженной темно-коричневой каменной стены. Она тускло поблескивала, отражая огненные всполохи факелов. Стену гладили ладонями, царапали ножами, били молотками, откалывая образцы… Натащили хвороста и сушняка, распалили большой яркий костер. Живое пламя отражалось в темном рудном теле, оживляя его. Поисковики молча переживали чужую радость, ошеломляющее открытие. Только одна Наташка повторяла одно и то же:
– Подфартило Олежке! Вот подфартило!..
А Вадим Николаевич, словно не веря своим глазам, щупал обеими руками касситерит, гладил холодную руду и никак не мог проглотить противный комок, который возник откуда-то изнутри и застрял в горле. Слезы сами скатывались по его впалым щекам. Вот оно – его месторождение! Родное и близкое. Которое снилось ночами. Предугаданное, выстраданное им. То самое, к которому он шел долгие годы геологической жизни. Но открыть так и не смог. Не дошел каких-то пару десятков шагов… Прошел буквально рядом. А открыл другой. Мальчишка. Сопляк в геологии. Студент-дипломник.
Куда же он смотрел?
