Степаныч хорошо помнит и тот день, когда закладывали, или, как говорят, «врезали» первую штольню. Осенью дело было.

День выдался на загляденье, на редкость солнечный и безветренный. По синему бездонному небу, словно охапки белой ваты, медленно, тихо куда-то на материк, в Россию, плыли редкие облака. На вершинах Мяочана лежал свежий снег, и он своей белизной соперничал с облаками. А склоны хребтов на солнечной стороне приветливо зеленели изумрудной краской хвойных таежных пород, лаская взгляд светлым бархатом кедрового стланика да золотисто-оранжевыми пятнами пожелтевшего осинника и березняка. Но темные ущелья и распадки, ближние и дальние, да северные, всегда затененные, не видавшие прямого благодатного солнечного тепла, склоны гор дышали туманной сыростью и угрюмой немотой сурового таежного беспросветья, напряженно и хмуро, словно бы исподлобья, наблюдали за суетой незваных пришельцев, которые лязганьем железа, стуком топоров, пулеметным стрекотаньем горластых бензопил и рокотом моторов нарушили извечный покой Мяочана. Одна лишь Силинка, стиснутая в каменном ложе, однообразно и шумно что-то бормотала, словно разговаривала сама с собой и, не обращая никакого внимания ни на горы, ни вечное небо, ни тем более на пришельцев, монотонно выполняла свое извечное дело, как и сотни и тысячи лет назад: точила-подтачивала мягкой водой скалистые выступы, шлифовала камни, перемывала песок и, пенясь в радости, торопливо бежала, бежала без оглядки вперед, в неизвестность, только бы подальше уйти от этих мрачно-угрюмых гор.

Место для закладки первой штольни выбрали на склоне горы, предварительно оборудовав с помощью серии взрывов нужную ровную площадку перед отвесной скалистой стеной, внутри которой, судя по добытым предварительным сведениям, и располагалось само рудное тело. Зарезка штольни происходила буднично, совсем не так, как пуск буровой. Без торжества, без бутылки шампанского. Никаких горнопроходческих механизмов еще не имелось в наличии, запускать было нечего – ни компрессора, ни автопогрузчика, ни электровоза… Да и сами приштольные сооружения, кроме бытовки-теплушки, еще только возводились, строились, и все своими силами, поскольку специально плотников не выделяли, их попросту не имелось. Будущие проходчики сами заготовляли лесоматериал, да не поблизости, а доставляли его издалека, поскольку лесосеку для экспедиции отвели в двенадцати километрах от будущего поселка, чтобы для будущей жизни рудника сохранить зеленую зону.

В тот осенний день Степаныч доставил на своей машине к месту зарезки штольни главное руководство экспедиции: грузного степенного Александра Харитоновича Олиниченко, начальника экспедиции, худощавого лицом и не по годам подвижного, нетерпеливого в делах, энергичного Вадима Николаевича Анихимова, главного геолога и молодого по летам, но решительного и хваткого в работе, рассудительно-спокойного Евгения Александровича Казаковского и секретаря парткома Воронкова Геннадия Андреевича.

Их встретил инженер Борис Алимбаев, начальник штольни, хрупкий невысокий черноглазый южанин, о котором работяги шутили, что ихний начальник вместе с засаленной телогрейкой и ватными штанами весит «килодвести». Однако Алимбаев умел требовать, и работяги почтительно слушались его. Вместе с ним находился и крупный, плечистый мужик, мастер Чумаков, а вся его бригада стояла на почтительном отдалении. Несколько часов тому назад горнопроходчики во главе с бригадиром, вооружившись ломами да кувалдами, начали вручную долбить скалу, в отмеченных инженером местах выдалбливать углубление. Дело нехитрое. Примерно так же до этого дня они долбили шурфы и канавы, которые и сейчас продолжают пробивать в скальных породах другие бригады. Долгий и занудный труд – эта самая подготовка площадки к взрыву, да еще на открытом пространстве. Надо выдолбить в скале «бурки», отверстия для взрывчатки. А кремнистая гора поддается медленно, как бы нехотя уступая напору железа. Но бригада работала в быстром темпе, сменяя друг друга, – один отмахался кувалдой, на его место становился другой…

– Готово, – доложил инженер начальству и повел к отвесному склону.

Развернули карты, приноровились к местности. Обмерили рулеткой сделали какие-то свои записи. Степаныч видел, что они остались довольны трудом бригады.

– Можно начинать? – спросил Алимбаев.

– А взрывчатку подвезли? – поинтересовался главный инженер.

– Тут я, Евгений Александрович, – подал свой голос Манохин, стоявший в стороне, – с полным набором.

– Тогда действуйте! – сказал Олиниченко и добавил, улыбнувшись: – Ни пуха ни пера!

– Идите вы все… к чертям! – отозвался Алимбаев и подал знак взрывнику. – Приступай.

Манохин, попросив всех отойти, стал священнодействовать около выдолбленных в скале отверстий, наполняя их взрывчаткой. Васёк-Морячок знал свое дело.

– Счас рванем! – деловито говорил он, забивая трамбовкой последнюю «бурку», полную желтоватого рассыпчатого аммонита. – Эх, и рванем!

Потом подсоединил яркие красные проводки, идущие от погребенных в «бурках» детонаторов, к черному проводу «магистралки».

– Внимание! – и вверх летит предупредительная красная ракета, потом раздается нудно-пронзительная трель свистка.

Все уходят подальше от будущей штольни, прячутся за выступы и валуны. Рядом с рабочими и начальство экспедиции.

– Ну, поехали! – Александр Харитонович Олиниченко сам дает ток, включает «адскую» машину.

От мощного взрыва, гулко многократно повторенного горным эхом, кажется, лопается земля, выстреливая ввысь и вширь скальными обломками. Противно дохнуло гарью. А когда рассеялся дым, осело пыльное облако, склон горы преобразился. На крутом, как стена, скальном срезе появился резкий темный шрам – почти метровое углубление. Начало штольни.

На этот взрыв в поселке мало кто обратил внимание, потому что он почти ничем не отличался от других. Прокладку разведочных канав проходили с помощью взрывов, они раздавались часто, и горное эхо повторяло их. Только осеннее неяркое солнце, спустившись с высоты, казалось, словно руками, ощупывало своими лучами самодельное отверстие в плотном теле горы.

– Ура! – закричали с бодрой радостью рабочие. – Ай да мы!

– С почином!

– Ювелирная работа! – хвалили себя и взрывника.

– С начальства причитается! – взгляды в сторону руководства. – Обмыть надо.

Но возбужденные их голоса после грохнувшего взрыва казались слабыми, и эхо неохотно приглушенно отозвалось на них.

Повыскакивав из своих укрытий, люди устремились к штольне. Каждый был занят своим делом. Главный инженер промерял рулеткой ширину и глубину выемки, определяя параметры штольни. Главный геолог отбирал образцы и мысленно заглядывал внутрь горы, пытаясь понять ее строение. Взрывник придирчиво оглядывал остатки «бурков» – до конца ли выгорела взрывчатка. Бригадир горнопроходчиков расставлял людей и зычно отдавал команды, кому отгребать щебень, кому долбить новые отверстия под взрывчатку. А начальник экспедиции отмечал что-то в своем блокноте, мысленно считая и прикидывая, сопоставляя возможности с утвержденным планом.

И пошла работа. Час за часом, смена за сменой, день за днем. Росла и ширилась полоса отвала вынутой породы. Все дальше, все глубже люди пробивались в гору. Были у них свои производственные трудности и радости. Издалека доставляли по частям механизмы и, смонтировав их, тут же пускали в дело. Как радовались горнопроходчики, когда собрали и запустили первый компрессор! С подачей сжатого воздуха в штольне загрохотали перфораторы. Это был праздник! Больше не придется махать кувалдами… А потом тачки и носилки заменили вагонетками, которые легко покатились по рельсам… А потом ручную выемку и погрузку заменил автопогрузчик… А потом, вместо ручной откатки, по рельсам пошел первый электровоз и повез целый состав вагонеток…

Штольня все дальше и дальше уходила в глубь горы. И наступил час, которого давно ждали, но он пришел неожиданно раньше срока, – разведчики, одолевая каменистые преграды, приблизились и распахнули двери в тайные подземные кладовые, пробились к несметным богатствам природы. Но началось торжество обыденно-буднично: горняки отбурили шурфы, удалились из забоя, Вася-Моряк заложил взрывчатку, как всегда, подсоединил провода… А в бытовке, прислушиваясь, негромко балагурили горнопроходчики: они ждут, пока взрывник «отстреляется», пока хоть чуть-чуть проветрится в забое, чтобы продолжать свое дело.

Степанычу просто повезло, это факт! Он, выгрузив бочки с соляркой для дизеля, задержался на штольне, решив прогреть нутро чайком. Тем более что сам Чумаков любезно пригласил. Рослый, внушительный Чумаков, в расстегнутой брезентухе, из-под ворота которой просматривался толстый грубошерстный свитер, сидел на лавке, положив рядом с собой свою каску. На столе, давно сбитом из толстых досок, потемневшем, засаленном, на двух красных кирпичах, громоздился пузатый алюминиевый чайник, испускавший нежный приятный парок. Рядом с чайником лежала раскрытая начатая пачка белоснежного пиленого кубиками сахара. Вокруг стола, с кружками в руках, располагались проходчики. Кто пил чай, кто курил. Петро Кисель ладил свой инструмент.

Вдруг все насторожились, чутко вслушиваясь. В глубине штольни, в нутре горы, утробно ухнуло. Раз, другой… Подняв руку, как бы призывая к тишине, Чумаков принялся вслух считать взрывы:

– Три, четыре… пять… Что-то последний подзатянуло… Ага, есть! Вот он, последний! Отбой!

Петро Кисель поднял голову, отложил инструмент.

– Теперь отсиживайся, жди-пожди, пока проветрится, – хмуро произнес он. – Раньше как? Туда-сюда и – порядок! Можно откатывать породу.

– Раньше-то забой какой был, а? И без вентилятора можно было долбить-бурить. А счас? Вон какую нору выдолбили в горе, – отозвался тут же острый на язык Гордейчуков, парень молодой и веселого нрава. – И с вентилятором пыль да газ глотаем, внутренности себе портим…

И замолк, не договорив. Из глубины штольни послышался крик. Какой-то неестественно резкий, то ли тревожно-отчаянный, то ли восторженно-радостный. Горняки разом притихли, вслушиваясь: не случилась ли какая беда с Васей-Моряком? Работа со взрывчаткой всегда таит в себе опасность… Чумаков быстро оглядел всех горняков и взглядом остановился на Гордейчукове:

– В забой, быстро! Одна нога тут, а другая там! – и вдогонку крикнул: – Без респиратора не суйся, газов наглотаешься!

– Зна-а-аю-уу! – донеслось в ответ вместе с удаляющимся топотом.

А через несколько тревожных минут ожидания из штольни послышались уже два голоса, радостных, ликующих.

– Неужели? – выдохнул Чумаков, не договаривая, как бы веря и не веря в счастье, боясь, как бы не спугнуть словом эту самую давно желанную фортуну, которая так нежданно объявилась в забое. – Неужели, а?

Схватив каску, рванулся к двери и помчался по штольне. А за ним, тяжело топая, устремилась вся бригада, да и подсобные рабочие.

В забое, обнявшись, без респираторов, глотая пыль и газ, прыгали-плясали Вася-Моряк с Гордейчуковым, они дико орали, и свет от лампочек, прикрепленных к их каскам, прыгал по стенам, выхватывал из темноты непривычно коричневый, искристый, отливающий мириадами зеркалец, еще невиданный под землею, но такой знакомый минерал.

– Дошли!.. Пробились!

– Руда!!.. Руда!..

Она была повсюду – под ногами, громоздилась вырванными взрывами обломками, стояла стеной слева и справа, и над головой, и впереди, сверкающая всем разнообразием рисунков и красок минералов, слагающих руду. Что тут началось! Проходчики прыгали, плясали, орали, свистели, поздравляли друг друга. Радостная весть моментально облетела весь поселок. К штольне бежали со всех сторон, ехали на тракторах, машинах. Кто-то принес в забой, нарушая сухой закон, бутылку шампанского, а кто-то – бутылку спирта. Вылили содержимое в каску бригадира, и эту чашу подносили каждому, давая возможность причаститься к всеобщей радости, разрешая сделать один-два глотка.

Увидев главного инженера, который в сопровождении оживленного Алимбаева шагал к забою и перед ними расступались, Чумаков застыл с каской в ладонях, ошалелый от нахлынувшей радости. На какое-то мгновение он растерялся, руки дрогнули, и каска чуть не выскользнула вниз. Бригадир знал, хорошо знал отношение Казаковского к спиртным напиткам, тем более здесь, на рабочем месте. Но он не выплеснул, удержался, взяла верх нахлынувшая радость.

– Евгений Александрович!.. С победой!.. Дошли!.. Руда!.. – он выкрикивал каждое слово отдельно. – Поздравляем!..

Казаковский остановился. На него смотрели со всех сторон. В забое стало тихо, слышно было, как где-то срываются крупные капли воды и гулко шлепаются. Евгений Александрович улыбнулся, принял из рук бригадира каску, пригубил, сделал глоток, поперхнулся, закашлялся.

– Ну, черти окаянные… намешали!.. «Пурга»?..

– Не, «северное сияние»… со спиртом… Только по глотку.

– Ура-а! – раздалось под сводами забоя. – Ура-а!

Да, это была победа! Наконец-то месторождение касситерита смогло само сказать о себе веское слово. Каждый мог лично убедиться в наличии богатой руды. Скептики как-то сами собой попритихли, превращаясь в яростных защитников, поскольку больше никто уже не сомневался в наличии небывало ценного рудного тела. А радист торопливо записывал принятые поздравительные телеграммы: от первого секретаря крайкома, начальника управления, от ученых, из Москвы, Ленинграда, Владивостока…

Экспедиции добавили средств на расширение разведки. Заложили вторую штольню, которую зарезали в горе на сотню метров выше, а потом и третью. Сверлили гору и буровые. Крутая сопка будущего карьера обживалась, и по ночам она светилась десятками рукотворных электрических звезд.

А геологи-поисковики тем временем обследовали окружающие таежные районы, горы и долины, открывая одно за другим новые и новые месторождения, которые в совокупности образовывали крупный богатый рудный регион. Мяочан нехотя открывал свои тайные кладовые.